Текст книги "Клан Кеннеди"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 56 страниц)

Ответственный федеральный чиновник

Однако уже вскоре после выборов наступило отрезвление. В период между выборами и инаугурацией президента, то есть на протяжении ноября—февраля, когда формировался будущий кабинет, о Кеннеди как будто позабыли.

Он ожидал, что ему предложат пост министра финансов. Однако уже вскоре стало очевидно, что таковым назначат Уильяма Вудина. Пожилой бизнесмен и многолетний знакомый президента, он не принимал активного участия в избирательной кампании, но было ясно, что Вудин будет неуклонно проводить диктуемую ему политику. Он был, как говорят американцы, «yes-man» (человек, который говорит только «да»). Почетными считались и посольские должности. Но и их одну за другой заняли другие близкие к Рузвельту деятели.

Только в марте, когда новая администрация уже приступила к исполнению своих обязанностей, Джозеф Кеннеди напомнил о себе, послав Рузвельту телеграмму с пожеланием всяческих успехов. Рузвельт ответил тотчас же и весьма учтиво, но никаких обещаний не дал. Поблагодарив Кеннеди за участие в избирательной кампании, он завершил текст вежливым приглашением: «Пожалуйста, дайте мне знать, когда вы будете собираться в Вашингтон, чтобы вы могли выбрать время для встречи со мной» ^{98} .

Разочарованный и раздраженный, Кеннеди не понимал, что включение его в состав правительства или назначение на какой-либо другой ответственный государственный пост за пределами той области, в которой он считался специалистом, вызовет бурю негодования в среде сторонников «Нового курса», среди той массы рабочих, фермеров, низшей части среднего класса, на которых опирался Рузвельт перед выборами и интересы которых теперь стремился удовлетворить в возможной степени. В этих кругах, да и среди либеральных ученых, составлявших «мозговой трест» Рузвельта, Кеннеди был воплощением худших качеств денежного воротилы, одним из тех, на ком лежала основная вина за биржевой крах 1929 года.

Джозеф был возмущен неблагодарностью Рузвельта. В частных беседах теперь он резко критиковал президента и его политику, причем скорее на эмоциональном, чем на аналитическом уровне. Он даже грозился, что потребует от руководства Демократической партии возвращения пятидесятитысячного долга, то есть тех денег, которые он предоставил взаймы на избирательную кампанию.

И всё же, преодолев чувство раздражения, Джозеф решил воспользоваться формальным приглашением, которое содержалось в письме Рузвельта. Известив об этом президента, он отправился в Вашингтон ^{99} .

В состоявшейся в конце мая встрече проявились характерные свойства обоих собеседников. Будучи мастером находить выходы из непростых ситуаций, Рузвельт излучал добросердечие и показную радость, принимая своего старого соратника. Кеннеди, в свою очередь, продемонстрировал способность быстро менять настроение и пользоваться моментом. «Привет, Джо, где вы были все эти месяцы? Мне показалось, что вы потерялись» – так начал президент эту примечательную беседу Рузвельт объяснил тот факт, что верному стороннику не была предложена никакая ответственная работа из-за сопротивления его недоброжелателей, причем намекнул, что главным среди них был ближайший помощник Рузвельта Луис Хоув. Когда это было выгодно Франклину, он превращал Хоува в козла отпущения, причем последний об этом хорошо знал и соглашался на такую роль, понимая, что Рузвельту по тактическим соображениям надо было подчас играть не совсем честно. Встреча завершилась твердым обещанием подыскать для Кеннеди достойную его государственную службу. В таких случаях Рузвельт обычно свои обещания выполнял ^{100} .

Пока же Джозеф продолжал свои финансовые дела. Он возвратился на Уолл-стрит, заключил несколько выгодных контрактов, установил многообещающую связь с Генри Деем, партнером крупной брокерской фирмы Редмонд и К°. Джозеф инвестировал в эту фирму значительный капитал. Правда, опасаясь нежелательных слухов, которые могли бы по этому поводу возникнуть в случае получения государственной должности, он скрыл свое участие в сделке. Она была оформлена на имя старого партнера и друга Кеннеди (у него почти не было друзей, и этот человек был одним из очень немногих) Эдди Мура ^{101} .

Прилагались все усилия, чтобы укрепить отношения с президентом. Джозеф воспользовался своим знакомством со старшим сыном Рузвельта Джеймсом, который перебрался в Бостон. Он окончил Гарвардский университет и стал заниматься бизнесом, надеясь в то же время на политическую карьеру и замахиваясь на то, чтобы стать губернатором штата Массачусетс.

По предложению Кеннеди, в сентябре 1933 года два семейства – Джозеф с Розой и Джеймс со своей молодой женой Бетси совершили совместный вояж в Европу. Разница в возрасте особой роли не играла. Обе пары были приняты и в дороге, и в Лондоне как «випы» – very important persons,то есть очень важные лица, вплоть до того, что на пароходе для них были зарезервированы места даже в первом ряду кинотеатра ^{102} .

Имя Рузвельта-сына было важно не только с точки зрения сотрудничества с президентом в неопределенном будущем. Соединенные Штаты стояли накануне отмены «сухого закона», который имел почти пятнадцатилетнюю историю и стал предметом острых споров.

Вопреки возражениям части демократов и при поддержке подавляющего большинства республиканцев в 1917 году конгресс принял и направил на утверждение штатов 18-ю поправку к конституции, содержавшую полное запрещение производства спиртных напитков, их импорта и торговли ими на всей территории США. В сентябре 1917-го было прекращено производство виски, а в мае 1919-го – даже пива, причем всё это сопровождалось трескучими речами по поводу «оздоровления нации» еще до вступления поправки в силу в январе 1920 года.

Однако очень скоро оказалось, что антиалкогольные меры были не просто непопулярными – они повредили национальной экономике и вызвали резкое повышение уровня организованной преступности. Гангстерские группировки (так называемые бутлегеры), занимавшиеся нелегальным производством, импортом, транспортировкой и продажей спиртного, получали огромные прибыли. А здоровье населения отнюдь не улучшалось. Десятки тысяч людей погибали от отравления поддельными крепкими напитками.

Правительство Рузвельта внесло на рассмотрение штатов и федерации предложение об отмене «сухого закона». Вопрос находился осенью 1933 года в стадии рассмотрения, но было ясно, что предложение президента будет принято. Действительно, 5 декабря 1933 года в силу вступила 21-я поправка к Конституции США, отменившая «сухой закон».

Именно с этим была связана деловая часть поездки Кеннеди в Европу. Он воспользовался случаем, сыграл на имени сына президента, чтобы продемонстрировать свои связи с самым высоким административным постом в США и хорошо заработать на импорте в Америку шотландского виски и других крепких напитков, в частности джина.

Действительно, предприниматели и посредники принимали его по-королевски. Сравнительно легко были заключены соглашения с тремя крупнейшими британскими фирмами, производившими и экспортировавшими эти товары, которых заждалась американская публика самого разного общественного статуса. Для импорта джина «Гордон», рома «Рон Рико» и нескольких марок виски была основана формально коллективная, но по существу дела собственная компания Кеннеди «Сомерсет Импортере». Джозеф Кеннеди был определен как агент Соединенных Штатов по поставке продукции этих фирм на свою родину ^{103} .

Так Джозеф воспользовался «спиртным бумом», который неизбежно должен был наступить очень скоро. Как только «сухой закон» был отменен, корабли, груженные ящиками с соблазнительными крепкими напитками, отправились в путь, пополняя банковские счета Кеннеди. Вслед за ним в дело ринулись и другие предприниматели, кляня себя за медлительность, но превзойти первенца в импорте спиртного оказались не в состоянии.

Согласно подсчетам ФБР, Джозеф Кеннеди после отмены «сухого закона» ежегодно получал примерно миллион долларов в год на бизнесе, связанном с крепкими напитками. Он продал эту свою компанию в 1946 году за восемь миллионов долларов ^{104} .

Следует при этом отметить, что постоянно повторяющиеся, прежде всего в художественной литературе и псевдокинодокументалистике утверждения, что Джозеф Кеннеди был чуть ли не одним из главных американских бутлегеров, истине не соответствуют. «Сухой закон» он не нарушал и занялся торговлей спиртным только после его отмены, правда, буквально в самые первые дни.

И всё же Кеннеди продолжал надеяться на получение высокого поста в государственном аппарате. Он обрадовался, когда в январе 1934 года У. Вудин по состоянию здоровья оставил пост министра финансов. Но в Белый дом по этому поводу Джозеф приглашен не был. Рузвельт избрал в качестве нового руководителя финансового ведомства своего старого знакомого по провинции штата Нью-Йорк миллионера Генри Моргентау – того самого, который познакомил Джозефа Кеннеди с теперешним президентом.

Однако вскоре предложение всё же последовало, правда, совершенно неожиданное.

Во время лихорадочных первых ста дней рузвельтовского президентства конгресс принял почти без обсуждения, простым голосованием массу законов, целью которых являлось скорейшее преодоление последствий кризиса ^{105} .

В их числе был и закон о доверии ценным бумагам (Truth-in-Securities Act).Закон предусматривал не только детальное расследование фактов злоупотреблений со стороны биржевых игроков. Федеральной торговой комиссии предписывалось предпринять такие меры, которые дали бы возможность не допустить грязной игры с ценными бумагами в будущем. В дополнение к этому акту в начале 1934 года был проведен новый закон, специально посвященный фондовой бирже, который конкретизировал требования предыдущего законодательства, а для проведения практических мер предусматривал создание государственной Комиссии по ценным бумагам и обменным операциям (Securities and Exchange Commission – SEC).

Впоследствии население пристально следило за тем, что происходило на заседаниях комиссии, на одно из которых был вызван банковский магнат Джон Пирпонт Морган. Банкир пытался вести себя высокомерно. На вопрос, почему он не платил подоходный налог в течение трех лет, Морган, потряхивая массивной золотой цепью, висевшей на шее, ответил, что этот вопрос направлен не по адресу – на него должны отвечать его счетоводы, что сам он в такие детали не вникает.

Предполагалось, что в состав комиссии войдут пять человек, причем назначались они президентом, а председателя должны были избрать из своей среды сами члены комиссии.

Советники Рузвельта рекомендовали восемь лиц, причем первым в списке стояло имя Джозефа Кеннеди. В комментарии к списку Реймонд Моли, профессор Колумбийского университета и член «мозгового треста» Рузвельта, написал: «Лучший выбор в качестве председателя в силу исполнительских способностей, знания привычек и обычаев бизнеса, которые надо будет регулировать, и способности подходить посовременному к различным точкам зрения в комиссии» ^{106} .

Либеральные члены «мозгового треста», и Моли в частности, с глубоким недоверием относившиеся к большому бизнесу, на этот раз проявили умение отбросить свои предубеждения, понимая, что именно «перебежчик» из стана крупнейших биржевых спекулянтов сможет лучше всего надзирать за рынком ценных бумаг и регулировать его в соответствии с духом «Нового курса». Рузвельт согласился с целесообразностью того, чтобы Кеннеди возглавил SEC,хотя и не обладал полномочием просто назначить его на эту должность.

Как и следовало ожидать, кандидатура вызвала ожесточенное сопротивление среди других сторонников «Нового курса», как советников президента, так и конгрессменов. Их настроение соответствовало поговорке «Пусти козла в огород…». Мнения очень многих выразил журналист Джон Флинн, написавший: «Это просто не может быть правдой. Это невозможно. Это не могло произойти» ^{107} .

Особенно враждебно настроены были те лица, которым прочили членство в комиссии. Одним из них являлся известный либерал Джеймс Лэндис, профессор-юрист из Гарвардского университета, который являлся одним из авторов текстов законов о ценных бумагах. Вторым был Фердинанд Пекора, главный расследователь сенатского комитета по банкам и валюте. Общественности было хорошо известно имя Пекоры, возглавлявшего недавнее следствие по делам крупных банков, которые допустили грубые нарушения при уплате налогов.

Однако Рузвельт хорошо знал, что делал. По его поручению действия и намерения Джозефа Кеннеди были тщательно проверены, и президент пришел к выводу, что в составе комиссии этот видный представитель большого бизнеса будет четко следовать поручениям и инструкциям Белого дома, будет выполнять свои обязанности в полном соответствии с «Новым курсом».

Моли, действовавшему по заданию Рузвельта, стоило немалых трудов убедить влиятельные круги не только в целесообразности избрания Кеннеди председателем SEC,но даже и в необходимости его включения в состав комиссии. Моли рассказывал через несколько лет, как он 3 июня 1934 года летел на самолете (гражданская авиация только начинала свой будущий победный марш) вместе с известным газетчиком, совладельцем концерна Скриппса—Говарда Роем Говардом. Весь путь они провели в споре по поводу кандидатуры Кеннеди. Моли убеждал собеседника, что было бы неразумно отвергать его только потому, что у него был профессиональный опыт в той области, которой предстояло заниматься комиссии. Он был убежден, что это назначение (и последующее избрание председателем комиссии) убедит бизнесменов в добрых намерениях проводников «Нового курса» ^{108} .

Здесь, конечно, была явная хитрость, ибо против назначения Кеннеди возражали не потому, что он был «знатоком», а потому, что свои знания и опыт он употреблял как раз вопреки интересам общества.

Вечером того же дня Рузвельт послал за Кеннеди. Взяв со стола меморандум со списком членов комиссии, президент произнес: «Фамилия Кеннеди стоит первой на этом листе. Я предлагаю назначить его на пять лет и сделать его председателем». Джозеф, слегка приподнявшись, лицемерно возразил: «Мистер президент, я не думаю, что вы должны это делать. Я думаю, что это приведет к вредной критике». Вмешался присутствовавший Моли: «Джо, я знаю, черт побери, что вы хотите эту работу. Давайте позабудем всеобщую критику, что вы делали деньги на Уолл-стрит». Последовало то, чего именно ожидали от Джозефа – его торжественная клятва (в ней были упомянуты его девять детей), что он будет верно служить стране и ее президенту. Рузвельт был вполне удовлетворен ^{109} .

1 июля 1934 года вашингтонские и нью-йоркские газеты были переполнены новостями, от которых захватывало дух. 30 июня произошла «ночь длинных ножей» в Германии – Гитлер расправился с оппозицией руководства штурмовиков в собственной Национал-социалистической партии, что стало одним из заключительных актов на пути к установлению в Германии тоталитарной системы. На родине полным разрывом завершилась многомесячная борьба между рузвельтовской администрацией по восстановлению промышленности и автомобильным магнатом Генри Фордом, решительно отказавшимся подписать «кодекс честной конкуренции», регулировавший рынки, зарплату, условия труда и т. д. И всё же на первых страницах газет нашлось место и для напечатанного крупным шрифтом сообщения о назначении Джозефа Кеннеди членом Комиссии по ценным бумагам и обменным операциям.

Разумеется, последовала критика в печати со стороны лево-либеральной общественности, но теперь она была значительно менее острой, чем ожидалось. Что же касается деловых кругов, то они не скрывали удивления. Биограф Кеннеди записал рассказ о заявлении одного из бостонских банкиров в этот день: «Я клянусь, что Кеннеди будет на этой работе не больше года. Знаете почему? Потому что фондовый рынок сейчас в застое, а Джо не может делать деньги на застойном рынке. Он успешно действует, когда рынок движется в разные стороны. И когда рынок окажется в движении, он уйдет оттуда» ^{110} . Как мы увидим, этот делец оказался довольно проницательным.

Жарким днем 2 июля 1934 года члены SEC,только что назначенные Рузвельтом, принесли клятву верности американскому флагу и американскому народу, а затем за закрытыми дверями приступили к избранию своего председателя. В состав комиссии, кроме Кеннеди, вошли уже известные нам Фердинанд Пекора и Джеймс Лэндис, а также экономист Джордж Мэтьюз, работавший ранее в Федеральной торговой комиссии, и юрист Роберт Хили. Это было первое заседание органа, который оказался очень устойчивым и существует в американской высшей администрации по настоящее время.

Опасаясь, что решение о председателе может оказаться неожиданным, Рузвельт написал членам комиссии неофициальную записку, сообщая им, что желательной для него кандидатурой является Кеннеди. В комиссии, однако, возникли жаркие споры. Особенно упорным был Пекора, заявлявший, что, если изберут Кеннеди, он немедленно уйдет в отставку. В мрачном настроении члены комиссии разошлись по только что выделенным им кабинетам.

Наконец, поздним вечером они вышли к репортерам, жадно ожидавшим новостей. Как о чем-то обыденном, члены комиссии сообщили, что председателем, как и предполагалось, стал Джозеф Кеннеди. Сразу прозвучало два вопроса. Первый из них был просто недоуменным: «Почему вас только четверо? Где судья Хили?» Оказалось, что впопыхах другие члены комиссии не заметили, что Хили отсутствует. Вскоре выяснилось, что никакой сенсации в этом не было, так как тот просто заснул в своем кабинете. Разбудил его телефонный звонок-вызов, и он, едва протерев глаза, присоединился к остальным, не зная даже, какое принято решение.

Второй вопрос был по существу: «Какие вопросы вы обсуждали и какое место среди них занял вопрос о председателе?» Кеннеди сознательно ответил невпопад: «Мы просто обсуждали политику и всякие подобные вещи. Мы обсуждали десяток вопросов». Кто-то из журналистов повторил вопрос о председателе. Члены комиссии переглянулись. Ответом на вопрос были их общие улыбки. Не произнеся ни слова, Джозеф Кеннеди торжествующе сделал легкий поклон ^{111} .

О том, что перед этим происходило за закрытыми дверями, можно только догадываться. По всей видимости, Кеннеди приложил немало усилий, всё свое обаяние, показную грубую откровенность, на которую он был способен в случае необходимости, чтобы убедить членов комиссии, что он не просто будет считаться с их мнением, но станет лишь человеком, ведущим заседания комиссии и проводящим решения большинства, что он ни в коем случае не предпримет попыток оказать давление на своих коллег, что он будет искренним и честным проводником «Нового курса».

На следующий день в недорогом открытом ресторане по соседству с помещением, где располагалась комиссия, Кеннеди в узком кругу сотрудников, а также советника Рузвельта Тома Коркорана отпраздновал свою победу. Неизвестно, взял ли Коркоран с собой любимый аккордеон, которым он часто услаждал слух президента и его ближайшего окружения, но то, что звуки торжественного марша звучали в ушах Джозефа Кеннеди, можно считать безусловным.

Мы не будем затруднять читателя рассказом о делах комиссии Кеннеди, как ее почти сразу стали называть. Они были связаны с весьма специфическими и сложными вопросами регулирования фондового рынка, прекращения и предотвращения спекулятивного ажиотажа вокруг ценных бумаг. Во всяком случае, Кеннеди выполнил то обещание, которое дал при назначении, – он внимательно относился к предложениям членов комиссии, не пытался их переспорить, включая те случаи, когда не был согласен с их мнением. Даже с непримиримым Пекорой установились вполне лояльные отношения. После сомнительного начала, констатировала газета «Нью-Йорк таймс» уже через две недели, комиссия теперь работает «в великолепной гармонии» ^{112} .

Очень быстро SECстала крупной, довольно бюрократизированной организацией, насчитывавшей около семисот служащих. В основном это были опытные профессионалы, подобранные в банках, правовых фирмах, брокерских компаниях, редакциях журналов и газет, специализировавшихся на экономических вопросах. Офисы комиссии были созданы в ряде крупных городов. Началась скрупулезная работа по регистрации ведущих фондовых бирж, которая сопровождалась тщательной проверкой их деятельности на рынке ценных бумаг.

Не привыкший к такому изматывающему повседневному труду, Джозеф всё же постепенно изменял свой образ жизни и приспосабливался к проведению всего рабочего дня в офисе.

Именно в это время особо значительную роль в качестве помощника, советника и исполнителя распоряжений Кеннеди стал играть его старый бостонский друг Эдвард (Эдди) Мур. Эдди, как мы знаем, помогал Джозефу и ранее, в частности во время финансовых операций в Голливуде, был человеком верным до мозга костей, вплоть до того, что исполнял интимные поручения, подбирая Кеннеди молодых и готовых на всё ради карьеры звездочек, а затем выступая посредником в отношениях с Глорией Свенсон ^{113} .

Но теперь Мур стал подлинным деловым помощником Джозефа. Оказалось, что у него есть высокая деловая и организационная сметка, и он был в состоянии освободить Джозефа от значительной части текучки в SEC.Сложившаяся ранее дружба оказалась настолько прочной, что, когда у Кеннеди в 1932 году родился последний сын, он, как мы уже знаем, был назван Эдвардом Муром. Теперь же, в SEC,Мур-старший стремился в полной мере оправдать ту неожиданную честь, которую оказали ему супруги Кеннеди.

Между прочим, когда Джозеф привлек Эдди к работе в своей комиссии, возник вопрос, как может частное лицо знакомиться с секретными государственными бумагами. Проблема была решена просто. Мур был назначен на правительственную службу с окладом в один доллар в год.

С этим был связан любопытный эпизод. Когда настало время получения первой зарплаты, Эдди был вручен чек на 88 центов. Оказалось, что по распоряжению Рузвельта в целях экономии зарплата государственным служащим в 1934 году была сокращена на 12 процентов.

Было разыграно показное возмущение. Мур написал письмо протеста личному секретарю Рузвельта Маргарет (Мисси) Лихенд и получил ответное письмо от самого президента, любившего смешные казусы, которое заслуживает быть процитированным: «Я возмущен тем отношением к Вам, которое проявили мои уполномоченные. Я уверен, что Вы заслуживаете полной компенсации в один доллар без каких-либо сокращений за то, что Вы спите после обеда…» Сообщалось, что президент издал специальное исполнительное распоряжение о повышении зарплаты Мура на 25 процентов. «Это повышение больше, чем дается любому государственному служащему, по крайней мере с тех пор, как я вступил в должность, но в Вашем случае я чувствую, что высокие расходы министерства финансов полностью оправданны» ^{114} .

Это был остроумный обмен посланиями, о котором, надо думать, Джозеф Кеннеди, босс Мура, узнал только после получения письма президента. Ответ его успокоил. Вряд ли он разрешил бы своему подчиненному, даже такому близкому, вольность в виде шуточной жалобы, если бы знал о ней заранее. Ощутимым чувством юмора Джозеф не отличался, зато карьерной осторожности ему было в этот период не занимать.

Возглавив важный, хотя и не первостепенный, государственный орган, Джозеф Кеннеди расширил связи с магнатами прессы и ведущими журналистами. Он и ранее поддерживал тесные отношения с крупными издателями, в частности с У. Хёрстом, которого, как мы знаем, убеждал стать на сторону Рузвельта. Но теперь Джозеф планомерно устанавливал новые контакты, которые зачастую, благодаря его усилиям, превращались в почти дружеские. Достаточно сказать, что в числе таких новых знакомых, к которым Джозеф мог обратиться с личными просьбами, подчас выходившими далеко за рамки его официальных полномочий, стали всемирно известные издатели Генри Люс и Артур Сульцбергер, крупнейший журналист Уолтер Липпман.

Кеннеди внимательно следил за тем, чтобы работа его комиссии и, разумеется, его личная роль в государственном регулировании финансовой деятельности постоянно освещалась такими популярными изданиями, как журналы «Сатердей ивнинг пост», «Америкэн мэгэзин», «Форчун» ^{115} . Позже он с успехом использует свои связи с прессой для политического продвижения сына Джона.

Между тем к весне 1935 года Джозеф Кеннеди пришел к выводу, что он уже смог наладить дела своей SEC.Он считал свой пост в администрации недостаточно значительным и колебался между уходом в отставку с возвращением к делам частного бизнеса и переходом на какую-либо другую государственную работу, на которой был бы более заметен. «Правительственной зарплаты едва хватает, чтобы оплатить телефонные счета» ^{116} , – с оттенком лицемерия и в то же время презрительного отношения к жизни и быту тех, кто жил на государственное жалованье, сокрушался он.

В конце мая Кеннеди принял решение подать в отставку и, судя по его рассказу, отправился в Белый дом, держа в кармане соответствующую бумагу. По дороге, однако, он узнал из газет, что Верховный суд аннулировал одно из важнейших мероприятий «Нового курса» – Акт о восстановлении промышленности, вводивший «кодексы честной конкуренции», – как антиконституционный закон. Сочтя, что вся экономическая политика правительства оказывается теперь под угрозой, полагая, что уход в отставку в складывавшейся ситуации может быть воспринят как дезертирство, он возвратился в свой офис и порвал заявление об отставке ^{117} . В июле президент назначил его членом комиссии на второй год, и на этот раз он должным образом был переизбран ее председателем без каких-либо проволочек и сомнений.

Вскоре, однако, страсти вокруг вердикта Верховного суда улеглись, и Кеннеди вновь решил уйти в отставку, чтобы, как он написал в заявлении президенту, заняться частным бизнесом. Ясно было, однако, что от Белого дома он ожидает нового, более важного назначения. В его письме Рузвельту говорилось: «Вы знаете, как глубоко я предан вам лично и делу вашей администрации. Согласно этой преданности после отставки с поста председателя Комиссии по ценным бумагам и обменным операциям я продолжал бы считать себя частью вашей администрации». В этих словах с полной очевидностью звучала надежда на получение нового достойного назначения на государственную службу.

Через две недели Рузвельт принял отставку Кеннеди и послал ему письмо, в котором высоко оценил его «способности, знание дела, здравый смысл и верность общественным интересам» ^{118} . Однако ни о каком новом предложении президент пока не упоминал.

Эта неблагодарность в очередной раз глубоко задела гордого и высокомерного Джозефа, углубила его двойственное отношение к Франклину Рузвельту, которого он высоко ценил как выдающегося государственного деятеля и в то же время относился к нему с почти нескрываемой завистью и оттенком раздражения.

Но еще больше его раздражала, как он признавался позже, супруга президента Элеонора Рузвельт, которая постоянно, по его словам, требовала, чтобы он «заботился о каких-нибудь бедных ничтожествах», которая посылала к нему всяких «Сюзи Глотц» ^{119} . В употреблении явно еврейской фамилии применительно к тем, кого направляла к нему (очевидно, для предоставления работы) первая леди, явно ощущались антисемитские наклонности Джозефа Кеннеди.

Надо сказать, что Элеонора Рузвельт раздражала своим поведением, своим вмешательством в государственные дела не только Джозефа Кеннеди, но подчас и собственного супруга, который не раз выговаривал ей за это ^{120} .

Джозеф возвратился на Уолл-стрит, теперь в качестве высокооплачиваемого консультанта крупнейших корпораций. Среди его клиентов оказалась, в частности, известная кинокомпания «Парамаунт», которая находилась в весьма затруднительном финансовом положении. Доклад Кеннеди с анализом ситуации в этой компании был безжалостным. Он вскрыл огромные, совершенно ненужные траты, нарушение графиков киносъемок, которые вели к простою высокооплачиваемых актеров и дорогостоящего оборудования, легкомысленное отношение к заказу сценариев, приводившее к тому, что каждый второй из них (а средняя стоимость сценария составляла 14,5 тысячи долларов) оказывался забракованным. Доклад завершался выводом о «кумулятивном эффекте этих некомпетентных, неделовых и расточительных поступков» ^{121} .

Для кинокомпании доклад Кеннеди прозвучал как удар грома. Немедленно собравшийся совет директоров уволил президента, получавшего зарплату 150 тысяч долларов. Новый президент Барни Балабан, который до этого возглавлял дочернюю Среднезападную кинокомпанию, начал реорганизацию. Совет директоров оценил услуги Кеннеди в 50 тысяч долларов, к которым были добавлены 24 тысячи в качестве вознаграждения его помощникам и пять тысяч на текущие расходы ^{122} .

Хотя возвращение в большой бизнес, казалось, сулило новые успехи, надежда на получение высокого государственного поста не покидала Джозефа. Отлично понимая, что таковой он может получить только из рук президента от Демократической партии, он самым энергичным образом включился в предвыборную кампанию Рузвельта, решившего баллотироваться на второй срок. Будучи азартным и удачливым коммерческим игроком, Джозеф Кеннеди, по-видимому, с младых ногтей усвоил в общем-то тривиальную истину, что самым надежным вложением капитала, самым удачливым бизнесом может оказаться хорошо рассчитанное участие в политике.

Основным его вкладом в кампанию стала книга «Я за Рузвельта», в которой содержалась высокая оценка его первого президентства, всячески восхвалялся «Новый курс» и доказывалось, что его необходимо продолжать. Книга была написана в сотрудничестве с журналистом Артуром Кроком, причем можно полагать, что именно Крок написал текст, разумеется, после подробного обсуждения содержания с номинальным автором, который затем придал ему свой фирменный стиль.

Особой глубиной работа не отличалась. Это было типично агитационное издание, причем написанное с позиций капиталиста, крупного предпринимателя, который отстаивал мысль о важности рузвельтовской политики для всех слоев населения США, включая большой бизнес. Конечно же Кеннеди стремился представить дело так, что он выставляет на суд читателя беспристрастный анализ деятельности администрации за истекшие четыре года. Во введении говорилось: «У меня нет политических амбиций ни для себя, ни для своих детей, и я представляю эти некоторые мысли о нашем президенте, осознавая свое беспокойство отца по поводу будущего своей семьи и волнение гражданина о том, чтобы факты, касающиеся философии президента, не потерялись в тумане недостойных эмоций» ^{123} . Эти патетические, хотя и довольно корявые слова никак не подтверждались всем дальнейшим изложением.