Текст книги "Беспокойный возраст"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
– Ладно. Пошли.
Бражинский настойчиво взял его под руку.
11
В вестибюле ресторана Бражинский незаметно шепнул Кудеяровой:
– Задержись на минутку. Мне надо тебе что-то сказать. Юрка, ты иди с Максом, – сказал он громко. – Займите столик, а мы сейчас. Эле нужно позвонить домой по автомату.
Леопольд озабоченно рылся в карманах, ища монету. Эля удивленно смотрела на него.
Дурашливо болтая, Юрий увлек Максима в зал. В вестибюле стоял прохладный, пропахший табачным дымом сумрак. В глубине раздевалок рядами выстроились пустые вешалки. Швейцар сидел у двери и читал газету. Бражинский потянул Кудеярову в угол, где стояла будка телефона.
– Эля, мы должны сегодня напоить Максима до бесчувствия, слышишь? – не выпуская ее руки, вполголоса проговорил Бражинский.
Она молча вопросительно смотрела на него.
– Ты что – не понимаешь? Мы должны испытать, какой он на самом деле твердый. Ясно? Чтобы он не задирал носа… Диплом… Советский инженер… – передразнил Бражинский. – Хвастает, что получил путевку на работу… Вот мы и должны хорошенько мазнуть его, понятно?
– Послушай, а я-то тут при чем? – спросила Элька, и Бражинский заметил в ее глазах несогласие и давнюю ожившую симпатию к Максиму.
– Но ты помоги, помоги, завлеки его. Ты это можешь!
– Зачем я должна это делать? Ты говоришь глупости, Леопольд.
– Эля, ты же наш друг, – надоедливо упрашивал Бражинский. – Ты обязана…
– Ничего я не обязана. Максим мне нравился и нравится. И делать подлость ему я не стану, – вызывающе заявила. Элька.
– Ах да… у тебя же с ним, кажется, был роман. Помнишь, на даче прошлым летом, когда мы там кутили… Ну так тем более. Он должен быть в твоих руках.
– Не твое дело. Что тебе еще нужно?
Они говорили быстро, полушепотом, перебивая друг друга. Швейцар, прикрываясь газетой, издали поглядывал на них.
– Ты льсти ему. Поднимай тосты. Накачивай, понимаешь? – уговаривал Бражинский.
Элька о чем-то подумала, откинула голову назад и вдруг захохотала. В голове ее родился свой план: после обеда в ресторане она намеревалась затащить Максима к себе домой.
Вслух сказала:
– Ой, умора. Целый заговор!
– Терпеть не могу этих порядочных. Надо подмочить ему карьеру, – злобно прошипел Бражинский.
– Ладно, не шуми, – опасливо оглядываясь, предостерегла Элька. – Идем. Они нас ждут. Да заткни ты рот этому болвану Юрке. Что ты с ним возишься?
Они уселись за столик в прохладном зале с огромной люстрой под лепным потолком. Посредине зала чуть слышно плескался маленький, словно игрушечный, фонтан.
В дневные часы в ресторане было малолюдно. На эстраде в полумраке, как вздувшееся, ожиревшее чудовище, стоял огромный барабан.
Бражинский и Юрий потребовали коньяка и водки, Элька – коктейль.
– Мой любимый, – пояснила она и заговорщицки переглянулась с Максимом.
Юрий выпил водки, потом коньяка и быстро захмелел. Элька неторопливо тянула через соломинку зеленоватую жидкость. Бражинский пил только коньяк маленькими рюмками, длинный нос его залоснился, глаза заблестели.
Он украдкой следил за каждым движением и словом Максима и все время подливал ему то коньяка, то водки. Он надел на себя личину этакого доброго, выдержанного в своем поведении парня, позабывшего все старые обиды и ссоры.
Элька, потягивая через соломинку коктейль, все время улыбалась Максиму и уже не раз под столом пожала ему руку.
Но вот она наклонилась, коснувшись щекой его разгоряченного лица. Максиму почудилось: глаза ее в темной подкрашенной щетинке ресниц завертелись перед самым его носом, как два синих лучистых кружочка.
– Так что же случилось с моим мальчиком? – вкрадчиво зашептала она. – Неужели он совсем забыл свою Элечку? А? Неужели эта неуклюжая мещаночка Лидия так завладела его сердцем?
Максим вздрогнул, как от щелчка:
– Откуда ты знаешь… Лидию?
– Эля Кудеярова все знает. Не удивляйся, миленький. Когда девушка ревнует, она все знает о своей сопернице.
Она захихикала, и Максим не мог понять, шутит она или говорит серьезно.
– Знаешь что? Я однажды видела с тобой эту дурнушку, – приглушая голос, продолжала Элька. – Типичная провинциалка, хотя и москвичка. Пресмешно одевается. Все время поджимает губы. И тебе не скучно с ней?
Максим смущенно отвел глаза, но тут же нахмурился:
– Лида – хорошая девушка. Через год она заканчивает институт и получает диплом инженера, как и я.
– Прибавь – она спортсменка.
– Да… и хорошая…
– Оно и заметно. Знаешь, все спортсменки топорно некрасивы. – Элька презрительно оттопырила губы, добавила: – Очень груба и угловата твоя Лидия. Глаза как тарелки, нос как белая слива.
Максим усмехнулся, но в душе уже начинал злиться.
– Знаешь что? Давай оставим Лидию в покое. Ты не имеешь права о ней судить.
В нем боролись две души – та, что принадлежала Лидии, новым друзьям, институту, будущей работе, и другая – прежняя, отравленная былым общением с Бражинским и его компанией. Он чувствовал, что еще был связан с ними какими-то узами, может быть, надеждой на то, что благодаря заботам матери его оставят в Москве, и он будет продолжать прежнюю праздную жизнь.
Ему была гадка эта надежда и эти ставшие чужими и все-таки чем-то близкие ему в недавнем прошлом люди. Максим хотел спорить с ними, высмеивать их, он не верил ни единому слову Кудеяровой. Ему были противны кривляние Юрки, вежливое нахальство Бражинского. Он сознавал, что после вручения ему диплома у него не было с ними ничего общего. И все-таки он продолжал сидеть с ними, пить и разговаривать.
Его удерживало возле них прежде ребячье, а теперь мужское самолюбие. Ему не хотелось быть в глазах Эльки излишне благонравным. Что ж? Они хотели испытать его, затащили сюда, и он пошел. Они хотят, чтобы он пил… Ладно, он и пить будет.
Бражинский все подливал в его бокал, чокался и казался любезным, как никогда. Максим чувствовал, что пьянеет.
Внезапно Бражинский изменил свое поведение. На его лице появилось уже знакомое наглое и насмешливое выражение.
– Эй ты!. – грубо заговорил он, приближая к Максиму замаслившееся лицо. – Так ты, оказывается, уезжаешь работать на периферию?
– Да, уезжаю, – вызывающе ответил Максим. – Поеду на Ангару, на Сахалин… Куда захочу…
– Куда же все-таки? Неужели так далеко? – Бражинский захохотал прямо Максиму в лицо. – Ты идиот! Осел! Кто же сейчас уезжает из Москвы? Эля, слышишь? Этот ортодокс-комсомолец едет на работу. Жить в бараках, валяться на грязных нарах, кормить клопов… Он хочет быть героем труда… Ха-ха-ха!
– Бедненький. Остается только посочувствовать ему, – вздохнула Элька и снова взяла Максима за руку. – Неужели ты поедешь, родненький? Разве твой отец не может похлопотать, чтобы тебя оставили в Москве?
Максим хвастливо ответил:
– Может. Но я не хочу!
– Он желает остаться до конца непогрешимым комсомольцем, – издевался Бражинский, – как твой Бесхлебнов, – Эля. Тот тоже уехал на целину и вернулся героем.
– Кто такой Бесхлебнов? – спросил Максим и отодвинул наполненный Бражинским бокал.
– А тут один утюг… Элин ухажер… Жених… Избрала себе слесаря не то тракториста… Был на целине два года… Теперь приехал получать орден… Элечка, – захохотал Бражинский, – Мишка, как ни говори, орденоносец, слава, почет, а сам рукавом нос вытирает.
Элька вспылила:
– Заткнись Леопольд. Мишка – славный парень, мой школьный товарищ… друг детства… Макс, я тебя с ним познакомлю. А насчет всего прочего не верь. Леопольд просто завидует…
– Знаешь что, Леопольд, ты все-таки комсомол не тронь, – предупредил Максим. – Не смей трогать, слышишь? Для нас с Элей комсомол был, есть и будет. Правда, Эля?
Элька утвердительно кивнула.
– Я не трогаю… Я только говорю, – осклабился Бражинский.
Хмель, видно, по-настоящему разобрал Леопольда, с него разом смыло наигранно вежливые манеры.
Максим встал:
– Я ухожу…
– Ты куда, Максуэлл? – всполошился Юрий. – А кто же будет расплачиваться?.. У меня же н-нет долларов.
Максим порылся в карманах, бросил на стол две бумажки:
– Сегодня я угощал вас.
Он держался довольно крепко.
За спиной Бражинского уже стоял пожилой официант, укоризненно покачивая головой:
– Не хватит ли, молодые люди?..
– Н-не ваше дело! Получайте свои луидоры и… убирайтесь, – промямлил Юрий.
– Ая-яй, – вздохнул официант, ставя на поднос пустые тарелки. – Молодежь-то, молодежь… Как не стыдно! – И в сторону: – Вот сопляки-то!
Бражинский схватил Максима за рукав:
– Ты не уходи! Слышишь? Ты должен с нами еще выпить.
– Пусти, – вырвал руку Максим.
– Не пущу, – повторил Бражинский и крепче вцепился в его рукав. – Ты в милиции еще не был? В вытрезвителе? Эх, ты… Чистоплюйчик… – Бражинский захохотал.
– Оставь! – с силой вырвал руку Максим и резким движением опрокинул бутылку с вином. Тоненько, пугливо зазвенели бокалы.
– Мальчики, мальчики… перестаньте, – встала между Бражинским и Максимом не на шутку перепуганная Элька.
Неизвестно, чем кончилась бы эта вспышка, может быть крупной ссорой. Могло случиться, вся подвыпившая компания действительно попала бы в милицию, но в эту минуту Элька радостно захлопала в ладоши:
– Вон Аркадий! И Миша. Они нас ищут. Браво, браво! Миша! Мишка! Аркадий! Мы здесь…
Максим взглянул в ту сторону, куда показывала Элька. От двери к их столику направлялись двое мужчин. Бражинский выпустил руку Максима и сразу как-то весь подобрался. Юрка ликующе взвизгнул «Ур-ра», но Леопольд поспешил утихомирить его:
– 3-замолчи, младенец!
Казалось, он приготовился встречать большого начальника. Об Аркадии (Максим заметил это раньше) Леопольд говорил с подобострастием, как о непререкаемом авторитете.
– Макс, как удачно, – сказала Элька. – Вот мы и познакомим тебя с Аркадием Семеновичем и Мишей Беехлебновым. Не уходи, прошу тебя.
Тем временем к столику подошли двое. Один – широкоплечий толстяк с копной черных курчавых волос – Аркадий, другой – в сером, с иголочки костюме, плотный крепыш, загорелый, голубоглазый, с широким лицом и большими, рабочими руками. Он добродушно и застенчиво улыбался.
Максим догадался – это и есть тот целинник, не то тракторист, не то слесарь, о котором так глумливо отзывался Бражинский.
Аркадий держался важно, с достоинством. Он словно нарочно, для большей солидности, выпячивал толстый, обтянутый зеленым свитером живот, держал руки в карманах. Голова у него была круглая, как футбольный мяч, губы толстые, нос с горбинкой, с малиновым бликом на кончике, а веки сильно припухшие, воспаленные, как после многих бессонных ночей; острыми угольками беспокойно и недобро светились черные, чуть навыкате глаза.
На восторженное, почти подобострастное приветствие Бражинского, на радостное, с кокетливым хихиканьем восклицание Эльки «Аркаша! Дядечка, милый!» Аркадий ответил снисходительным поклоном и легким кивком Максиму. Над пухленькой, с алыми ноготками рукой Эли он склонил всклокоченную голову, жадно присосался к ней толстыми масляными губами. На Юрку он покосился брезгливо и даже не ответил на его пьяное бормотание.
– А, эпикурейское племя! Вы, я вижу, принялись за дневное возлияние, не дождавшись меня, – усаживаясь на придвинутый Бражинским стул, проговорил Аркадий. – В такой обильной мере не одобряю… Я за чистые нравы… Это все вы, Леопольд.
– Аркадий Семенович, мы совсем немножко, – стал всерьез оправдываться Бражинский. – Так сказать, в честь нашего друга… Максима… У него сегодня большой день. Он получил диплом инженера.
– М-м… Это действительно событие… Repeticio est mater studiorum [2]2
Повторение – мать учения (лат).
[Закрыть], не так ли? Похвально, очень похвально, – протянул Аркадий, все время ероша пальцами и без того вздыбленные, свалявшиеся, как баранья шерсть, волосы.
– Познакомьтесь, Аркадий Семенович. – Бражинский вновь обрел джентльменские манеры. – Это Максим Страхов – сын того Страхова, знаете… что ведает всеми промтоварными точками…
– А в тех многоточиях tutti frutti [3]3
Всякая всячина (итал).
[Закрыть] – самые приятные вещички, разъедающие невинные души людей, – захихикал Аркадий.
Он так и сыпал залежалой латынью, итальянскими и французскими присловьями. За намек на будто бы доходную должность отца Максиму захотелось схватить Бражинского за шиворот и ударить. Но появление незнакомых людей немного отрезвило его, и он сел на свое место.
Аркадий скользнул по нему косым насмешливым взглядом:
– Узнаю. Святая доверчивость… Открытые глаза, вера в то, что везде рассыпаны алмазы и медовые пряники… Выходите, значит, на широкую дорогу? Благословляю, молодой человек! Шагайте смелее и обязательно делайтесь положительным героем… – Голос у Аркадия был скрипучий и какой-то нудный. Аркадий тут же отвернулся от Максима, не удостаивая его больше своим вниманием, и продолжал: – Элен, я зашел к вам домой, чтобы узнать о вашем новом выступлении, и вот застаю у вас эту мать-природу… Михаила Михайловича Бесхлебнова, – Аркадий кивнул на белобрысого румянощекого парня. – Это воистину tabula rasa [4]4
Чистое, не тронутое ничьим влиянием (лат.).
[Закрыть]. М-м… нетронутая целина! Так вот… Мы вместе стали разыскивать вас.
Эля притворно-стыдливо опустила глаза, но тут же придвинула еще один стул, сказала добродушно улыбнувшемуся Бесхлебнову:
– Присаживайся, Миша.
Она все время и когда знакомила Максима с Беехлебновым, и теперь, когда Миша неуклюже опустился на испуганно скрипнувший стул, поглядывала на него так, словно боялась, что он заденет, опрокинет что-нибудь или скажет, по ее мнению, что-нибудь неразумное, глупое…
– Миша очень славный, – как бы извиняясь перед Аркадием, все время расхваливала Бесхлебнова Элька. – Он только вчера приехал из Казахстана… Его вызвали в Кремль… Будет получать орден.
– Орден? Какой же? – кривя рот, иронически спросил Аркадий.
– Трудового Красного Знамени, – пояснила Элька и снова с беспокойством взглянула на Бесхлебнова.
– Орден получить – не дрова рубить, – нагло фыркнул Бражинский.
Румянец на загорелых щеках Бесхлебнова вдруг вспыхнул ярче, но прославленный целинник сумел сдержать себя и лишь метнул на Леопольда уничтожающий взгляд.
– Орден зарабатывается, гражданин хороший, честным трудом, а не тем, чтобы считать в ресторанах рюмки, – веско проговорил он и добавил, обращаясь к Кудеяровой: – Эля, уйдем отсюда! Здесь нам делать нечего.
– Брависсимо! – подскочил от удовольствия Аркадий. – Люблю прямоту..
Негодующе поджав губы, Элька быстро наклонилась к Бесхлебнову, что-то прошептала на ухо…
Бесхлебнов удивленно поднял выцветшие от степного солнца брови, окинув всех добродушно-смущенным взглядом.
– Да я что… Я ничего… Я могу составить компанию, ежели по-честному… – сказал он и почему-то особенно внимательно взглянул на Максима.
12
С приходом Аркадия и Михаила Бесхлебнова за столом пирующих стало еще шумнее.
Бесхлебнов все время недовольно поглядывал на Эльку, несколько раз порывался уйти, но та удерживала его, хихикала и закатывала глаза.
Миша пил, не отказываясь, но не пьянел, а только краснел и, закусывая, неловко двигал над блюдами своими большими огрубелыми руками. Максим заметил на темных его ладонях несколько застарелых мозолей а на ногте большого пальца левой руки иссиня-черное пятно, какие остаются после удара чем-нибудь тяжелым.
Бесхлебнов сразу же привлек внимание Максима своим необычным видом. Его присутствие в компании Бражинского казалось недоразумением. Максим удивленно спрашивал себя, что могло быть общего у этого парня с Кудеяровой, что связывало их?
Миша нравился ему все больше, нравились его тяжеловатые жесты, пышущее здоровьем, открытое лицо и то, что он говорил мало, но каждое слово произносил так, словно вгонял гвоздь в дерево. Заметив устремленный на себя любопытный и доброжелательный взгляд Максима, Миша несколько раз незаметно кивнул на Аркадия и Бражинского, подмигнул. Он как бы приглашал Страхова стать сообщником в каком-то еще не известном ему деле… А затем, протянув к нему бокал с вином и улыбаясь во все широкое загорелое лицо, негромко сказал:
– Давай-ка за молодых инженеров… А может, за целину, а?
Максим кивнул, чувствуя себя польщенным, а Бесхлебнов опять чуть приметно повел светло-голубыми глазами в сторону Бражинского и Аркадия…
Простой товарищеский тост еще больше сблизил Максима и Мишу Бесхлебнова.
Аркадий, Бражинский и Элька заговорили о театре, о знаменитых актерах, стараясь перещеголять друг друга в сплетнях, в знании некоторых подробностей закулисной театральной жизни. До слуха Максима то и дело долетали насмешливые и злые оценки наиболее известных спектаклей, игры отдельных актеров.
Подвыпивший Аркадий упоенно разглагольствовал. С одинаковым злопыхательством говорил он обо всем: об известных актрисах, о новых пьесах, о последних произведениях советской литературы. Аркадий ругал все отечественное, хвалил иностранное – кинокартины, романы с эротическим душком, хвалил с восторгом, захлебываясь, причмокивая и мечтательно вздыхая. Ему поддакивали Бражинский и Элька.
Бражинский подобострастно слушал Аркадия. Элька смотрела на него, словно на новоявленного пророка, указывающего на ранее неведомый для нее триумфальный сценический путь.
Леопольд, близко наклонившись к своему шефу, спросил:
– Дядя Аркаша, а ведь правда, все это вранье, что есть хорошие люди? А?
И тут вдруг из надвинувшейся тучи блеснула первая молния.
– Это почему же вранье? – неожиданно подал голос Бесхлебнов, и его широкоплечая фигура точно стала расти, надвигаться на Аркадия, медленно поднимаясь из-за стола.
– Миша, Как ты смеешь?! – испуганно вскрикнула Элька и схватила Бесхлебнова за руку. – Сядь!
Но Бесхлебнов отодвинул руку, как от чего-то несносно противного, обманувшего лучшие его чувства.
– Чего мне сидеть?.. По-вашему, Аркадий… не знаю, как вас по батюшке… все, что мы видим… все это… – тяжело повел Бесхлебнов рукой вокруг, – стены, люстры, столы… да и вообще дома, театры, кино, вся Москва… другие города… все это, по-вашему, строили плохие люди? А все, что вы едите и пьете, кто сделал? Вы вот тут сидите и все охаиваете, а люди работают, сил не жалеют. Как, по-вашему, они плохое дело делают? Хлеб-то вы – чей лопаете? Я, допустим, этот хлеб сам сеял, косил, убирал вот этими руками, а вы говорите – нет хороших людей….
– Мишка, перестань! Не смей грубить! – вновь попыталась остановить Бесхлебнова Элька. – Дядя Аркаша, не обращайте на него внимания.
– Погоди! – гневно отмахнулся от нее Бесхлебнов. Он даже затрясся весь. – Вы что думаете, мы ничего не понимаем? Врете, вы, гражданин! Врете! И ты не слушай его, Эля! Ведь он ни во что не верит. Ему все наизнанку кажется… Ему бы все мазать грязью… Не дадим! – крикнул Бесхлебнов и сунул свои темные ладони прямо под нос Аркадию. – Вот этими руками не дадим!
Все вскочили – Бражинский, Эля, Аркадий, Максим, и только Юрий Колганов сидел неподвижно, мычал что-то невнятное, уткнувшись носом в бокал.
Назревал скандал. Искривленное злобой лицо Бражинского, его обращенный к Аркадию взгляд, словно, спрашивающий разрешения ударить или вывести Бесхлебнова из зала, не предвещали ничего доброго.
Но Аркадий, видимо, был опытный противник, он умел сразу выбить оружие из рук оппонента хладнокровием и выдержкой. Он даже бровью не повел, слушая рассуждения Бесхлебнова. И когда тот замолчал с перехваченным от негодования дыханием, миролюбиво заметил:
– Гм… Да вы, оказывается, философ, Бесхлебнов… Что ж, одобряю запал души младой. Только не надо горячиться, наивный юноша. Не будем омрачать нашего знакомства… Лучше выпьем…
И Аркадий размягченно и совсем беззлобно улыбнулся. Но Бесхлебнова не так легко было усмирить внешним миролюбием.
Он решительно загремел отодвигаемым стулом и, презрительно кивнув «Эх, вы! А еще образованные!», твердо зашагал между столиков к выходу.
– Я тоже ухожу, – сказал Максим и шагнул вслед за Бесхлебновым.
– Макс, вернись! Что за глупости! – крикнула Кудеярова.
Но Максим не оглянулся. Он только слышал, как за ним неверной походкой кто-то спешил. Выйдя из зала, он обернулся и увидел Бражинского. Тот настигал его, и Максима удивили его сверкающие откровенной ненавистью глаза.
– Погоди! – хрипло окликнул Бражинский.
Максим не остановился. Он заметил у самого выхода из вестибюля Бесхлебнова и бегом кинулся к нему. Тот на минуту задержался, недоверчиво поджидая Максима.
– А ты чего ушел? – спросил Бесхлебнов, и голубые, до этого добродушные глаза его неожиданно засветились холодным блеском. – Ведь ты тоже… из их компании… Тоже, видать, их миром мазан…
Максим почувствовал, как ему сразу стало жарко от уязвленного самолюбия и стыда, но пространно возражать было некогда, и он только пробормотал:
– Нет, я не такой. Ошибаешься…
– Ну если не такой, то уйдем. Аркадий этот и Бражинский, видать, порядочные сволочи! Мразь!
В эту минуту, нетрезво вихляясь на длинных ногах, к ним подошел Бражинский. По-видимому, он не хотел сегодня выпускать Максима из своих рук.
– Эй, ты!.. Порядочный комсомолец… Куда же ты? – схватил он Максима за руку. – Опять играешь труса?
Тут Максим уже не мог сдерживать себя. Присутствие Бесхлебнова, в котором он почувствовал своего союзника, придало ему смелости.
– Пусти! – разъяренно крикнул он и с силой вырвал руку. – Не тронь комсомол, тебе сказано!
– Фа! – фыркнул Бражинский. – А то что? Ты тогда хотел выслужиться перед собранием? А мне наплевать на все ваши собрания и на тебя вместе с твоим… комсомолом…
Швейцар, стоявший поблизости у дверей, не успел остановить Максима, тот мгновенно отвел руку и ударил Бражинского в прыщавую переносицу.
Леопольд нелепо взмахнул руками, запрокинув назад туловище, не удержался, упал на медную начищенную до глянца урну. Он хотел встать и не мог, напрасно ища руками опору. Лицо его было растерянным и глупым. Урна не выдержала тяжести тела, свалилась, и вместе с ней Бражинский рухнул на устланный ковровыми дорожками пол.
Важный, весь в новеньких галунах, швейцар кинулся к Максиму.
Видно, он боялся за сохранность зеркал и прочих хрупких предметов вестибюля больше, чем нарушения порядка. Но Максим и Миша Бесхлебнов не стали ожидать, когда швейцар вызовет милиционера, и выбежали на улицу.
Они быстро смешались с потоком пешеходов и пустились чуть ли не бегом. Была уже ночь, уличные огни сверкали; людские волны, казалось, бросали Максима из стороны в сторону.
– Вот не ожидал, что ты такой храбрый, – запыхавшись, похвалил его Бесхлебнов, когда они отошли не менее чем за два квартала. – За комсомол ты дал ему правильно, и пока достаточно. Добавлять больше было не нужно. А хотелось… Теперь я вижу: ты вроде бы не совсем такой, как они. Эти обормоты хуже, чем в гадючнике каком-нибудь, распоясались…
– Откуда ты знаешь Эльку? – все еще испытывая ярость, спросил Максим.
– Как откуда?.. Мы же с ней учились вместе в школе… Она играла в клубе в драмкружке. Потом ее взяли в театральное училище… Девушка была как будто ничего – скромная, порядочная. Я думал, ее друзья тоже, а они, вишь, какие… – ведя Максима под руку, рассказывал Бесхлебнов. – А этот лохматый, еще когда сюда ехали, меня подковыривал. Он думает, как я тракторист, так и вахлак какой-нибудь… Попался бы мне этот тип на целине – я бы его впряг в бороны да плуги и сразу вымуштровал бы…
Они поравнялись со сквером. Оттуда веяло чистым, освежающим запахом молодой листвы и недавно вскопанной влажной земли.
– Ты в самом деле орден получаешь? – поглаживая ушибленную во время схвати с Бражинским руку, полюбопытствовал Максим.
– Жду вызова. В Кремле будут вручать. А после отпуска – опять на целину. А ты куда едешь? Или в Москве кинешь якорь? – спросил Бесхлебнов.
– Уже подал заявление, – неуверенно ответил Максим.
Бесхлебнов критически оглядел его тонкую фигуру:
– Слабоват ты, я вижу.
– Почему? – обиделся Максим.
– Да так… по всему видно. Слишком холеный.
– Уточни, как это понимать?
– Да так. Холоду будешь бояться, сырости. Мамаша, наверное, тебя здорово в одеяла да шубы кутала, а?
Максим почувствовал, что невольно краснеет, но у него не хватило духу осадить парня.
– Ну, ты это брось. Еще не известно, кого из нас больше кутали, – только и сумел он ответить.
Они стояли у автобусной остановки. Подошел сияющий огнями ЗИЛ.
– Мне на этот. До свиданья. Может, увидимся, – торопливо проговорил Бесхлебнов и, тряхнув руку Максима, вскочил на подножку.
Страхов хотел еще о чем-то спросить и не успел. Створки дверей сомкнулись, автобус тронулся. Максим постоял с полминуты в нерешительном раздумье. Зеленый огонек свободного такси вынырнул из потока машин. «Волга» подкатила к самой бровке тротуара, Максим вскочил в машину, назвал адрес, вздохнул с облегчением. У него было такое чувство, точно он только что избежал большой опасности.
13
Когда Максим вернулся домой, в голове его все еще шумело. Он и сам теперь удивлялся, как это он осмелился ударить Бражинского. Уютная тишина родительской квартиры показалась ему далекой от всего, что недавно произошло в ресторане.
Он остановился в прихожей, чтобы отдышаться и умерить биение сердца, и тут вспомнил, что впопыхах так и не узнал адреса Бесхлебнова и не дал ему своего. Недолгий разговор с Мишей оставил в душе чувство, похожее на неутоленную жажду, словно блеснул впереди в знойный день чистый родник и исчез, а жажда усилилась.
Из столовой навстречу вышла мать.
– Максик, все улажено, – радостно сказала она. – Звонил Семен Григорьевич Аржанов. Для тебя оставлено место в Москве, в речном министерстве.
Максим даже рот разинул от изумления: он не ожидал, что мать так быстро и, наверное, не без помощи друзей устроила всё дело.
– Мама, но ведь я уже подал заявление! – возмущенно воскликнул он.
– Ну и что же? Твою путевку отдадут другому, только и всего. Ты останешься в Москве, будешь работать на наших глазах…
Еще вчера Максим колебался бы, но сегодня, после всего, что произошло, он и сам не мог объяснить, какой перелом совершился в его душе после встречи с Бесхлебновым, с Бражинским и его друзьями, он резко ответил:
– Оставь меня, мама, со своим Аржановым! Ни в какое речное министерство я не пойду! И не приставай больше ко мне.
Хмель еще не совсем выветрился из его головы. Размашистой, нетвердой походкой Максим прошел мимо Валентины Марковны в свою комнату.
– Максенька, ведь я же для тебя старалась! – крикнула вслед ему мать.
– А вы не старайтесь! – послышался за дверью дерзкий голос Максима. – Оставьте меня в покое… Надоело!
Войдя в свою комнату, он, не раздеваясь и не зажигая света, бросился на кровать и, заложив за голову руки, стиснув зубы, уставился в потолок. Кровь все еще стучала в его висках, сумрачный потолок клонился куда-то в сторону: все-таки он изрядно выпил. В ушах еще скрипел противный голос Аркадия, перемежаемый игривым хохотом Эли, слышалось пьяное бессмысленное бормотание Юрки.
Рука Максима ныла чуть повыше кисти, и эта боль будила в нем не раскаяние за поднятый в ресторане дебош, а новое тревожное раздумье.
«Что-то неладное было со мной до сих пор, – лихорадочно быстро неслись в голове мысли. – И эта компания… И хлопоты матери… И Лидию обидел ни за что…»
Максиму представилось, что он может потерять ее навсегда из ребячьего упрямства, из ложного самолюбия, и ему захотелось тотчас же бежать к ней и молить о прощении. Но он лежал не двигаясь, голова его слегка кружилась и была тяжелой. Мысли путались.
Он не слышал, как вошла мать и присела на край кровати. Он очнулся от прикосновения ее мягкой руки ко лбу и услышал ласковый полушепот:
– Максик, что с тобой? Ты болен?
– Да, нездоровится, – угрюмо ответил Максим, закрывая рот ладонью, чтобы не дышать в лицо матери винным перегаром. Но она уже почуяла запах, бережно и в то же время боязливо гладила его волосы.
– Ты, наверное, выпил немножко с друзьями? Это ничего. Ради такого случая можно. Ведь ты теперь самостоятельный мужчина, – лился ее тихий обезволивающий голос. – Я тут тоже надумала собрать для тебя и твоих друзей в честь окончания института вечеринку… Позовешь кого надо… Повеселитесь…
– Благодарю, мама.
– Но ты, конечно, еще подумаешь… Мне ведь неудобно перед Аржановым, – вкрадчиво нашептывала Валентина Марковна. – Не огорчай меня, милый. Мне будет тяжело, когда ты уедешь и будешь где-то далеко, в ужасных условиях…
Максим резко отодвинулся:
– Мама, уже все решено. И не уговаривай. Я не могу стать трусом, плутом, перед товарищами, перед комсомольской организацией.
– Я знаю одно, – упорно продолжала Валентина Марковна, – похлопочи за любого твоего товарища, скажи ему, что его оставят в Москве, и он не откажется и сочтет это за счастье.
Максим молчал, стиснув зубы. Он видел перед собой добродушно-усмешливую улыбку Бесхлебнова, слышал его подтрунивающие слова: «Видать, мама тебя здорово в шубы и одеяла кутала…»
Ему захотелось грубо оборвать ненужный разговор, но он призвал все силы, чтобы сдержаться, и спросил:
– Скажи, мама, ты хорошо знаешь семью Бражинских? Отец Леопольда, кажется, работает в папиной системе?
– Он заведует комиссионным магазином… А что?
– Да так… – Максим решил быть откровенным. – Сегодня я поссорился с Леопольдом… Ударил его…
– Да за что же? Где это было? – всплеснув руками, испуганно спросила Валентина Марковна.
Максим хрипло засмеялся:
– Здорово я его трахнул. Теперь он, может быть, даже подаст на меня в суд…
Валентина Марковна грузно встала с постели, пошарив рукой, щелкнула выключателем. Слепящий свет вырвался из-под шелкового абажура. Максим зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел: мать стояла горбясь, опираясь на спинку кровати, с недоумением и страхом смотрела на него.
– Максик, зачем ты это сделал? Сыночек… зачем, а? – Голос ее срывался.
– Я не мог иначе, мама. Он меня оскорбил. Я его прямо в морду…
– Какой ужас! Ты дрался?..
– Я не мог удержаться… Это же прохвост… сволочь… негодяй…
Валентина Марковна продолжала вздыхать:
– У отца будут из-за этого неприятности. У него с Бражинским давние запутанные отношения по службе. Герман Августович всюду жалуется, что отец притесняет его. А теперь еще это.
Максим усмехнулся:
– Ну, кажется, я придал ясность этим отношениям.
Валентина Марковна сказала устало:
– Ах, Макс, какой ты стал дерзкий. Я не узнаю тебя.
– Ты сама виновата в этом, мама! – раздраженно перебил Максим. – Ты изрядно, потрудилась, чтобы сбить меня с толку своим беспринципным отношением к плохому в жизни. Ты заботилась лишь о том, чтобы оберегать меня от всего на свете. У тебя свои понятия о хорошем и дурном, и эти понятия ты все еще стараешься навязать мне, мама. А ведь я не маленький, не ученик седьмого класса. Пять лет я был студентом, а теперь инженер, взрослый человек. У меня свой ум, своя воля… Я сам хочу решать, как мне жить, кого любить, кого ненавидеть, и даже, когда нужно наказать подлеца и защитить свою честь, то дать ему по морде… А ты хочешь, чтобы я оставался ребенком, этаким паинькой-мальчиком. Ты всегда была против папы, когда он строго, но справедливо обходился со мной. Ты как бы прятала меня от света, а я уже давно видел свет. Ты вот хлопочешь, чтобы оставить меня в Москве. Конечно, это соблазнительно…. Но позволь мне самому решить вопрос – ехать мне или остаться. Не веди меня на поводке…
