Текст книги "Беспокойный возраст"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Голос Дрязгина стал совсем ледяным, а глаза глубоко ушли под густой навес бровей.
Максим понял: новый его экзаменатор был гораздо суровее первого, московского. «Он не верит ни в какой энтузиазм и хочет доказать, что происшедшее в котловане – случайное, безрассудное дело… Ну и ладно. Постараемся полагаться не только на один энтузиазм».
– За сколько часов намечено перекрыть проран? – спросил Максим.
Дрязгин с негодованием обернулся к нему. «Ах, ты еще не ушел?» – отразилось в его глазах.
Славик и Саша изумленно смотрели на товарища. Опять Максим лезет зачем-то на рожон… Что ему нужно?
– За тридцать четыре часа проран должен быть перекрыт, – резко отрубил Дрязгин..
– А самосвалов сколько?
– Самосвалов сто двадцать. Ну и что из этого? – насмешливо уставился на него начальник.
– Так… ничего особенного, – пожал плечами Максим. – До свидания, товарищ Дрязгин. До завтра.
– Ты идиот! Как ты разговаривал с ним?! – набросился на Максима Стрепетов, когда они спустились с эстакады.
– А что? Разве я невежливо с ним беседовал? Ты так думаешь?
– Не в вежливости дело, а в скромности. Ты вообразил, что ты уже специалист высшей категории, что можешь вызывающе держать себя со всеми. Завтра же ты сорвешься, и он прогонит тебя с позором. Не забывай: Дрязгин – начальник строительного района.
– Он сам первый высокомерно заговорил со мной. Разве я не видел, куда он гнул, – вскипел Максим. – Что это был за намек на мой поступок в котловане?
– Все равно нельзя так, – ответил Славик. – Рано тебе становиться в такую позу.
Черемшанов засмеялся, сказал:
– Дрязгин. Фамилия одна чего стоит. Есть такие крючкотворы-самодуры и на стройке. Над молодыми инженерами любят потешиться, покуражиться, показать свое «я». А мы вот ему завтра утрем нос. И ты не прав, Вячеслав, – упрекнул Черемшанов. – Макс правильно его обрезал…
– Но все-таки… – упирался Славик. – Мы должны брать выдержкой, а не дерзить. Мы только комсомольцы, а он, наверное, старый член партии.
– Ну и что же? При чем тут партийность, если задевают твое достоинство? – спросил Максим.
Славик насмешливо взглянул на него:
– А много ли у тебя этого достоинства? Может быть, это гонор? А гонор и достоинство – разные понятия.
Максим стиснул зубы. На что намекал Славик? Неужели все еще на его прошлые ошибки? Было мгновение, когда Максим готов был разразиться гневной тирадой, но он, видимо, уже научился владеть собой и, с трудом разжав посеревшие губы, хрипло ответил:
– Да, теперь у меня есть достоинство. И не только достоинство, но и трудовая честь. И я готов защищать их до последнего… И не только перед Дрязгиным.
24
Максим вернулся в общежитие очень поздно, поужинал, но не мог уснуть сразу: его лихорадило от волнения при одном воспоминании о разговоре с начальником стройрайона.
Он узнал от пожилого техника, с которым раньше жил в одной комнате в общежитии, что Дрязгин отличный инженер и организатор, но за ним водится одна странность: молодых специалистов он всегда встречает в штыки. Он называл их недоучками, скороспелками, выскочками и прочими обидными прозвищами. И еще узнал Максим, что у Дрязгина не ладилось в семейной жизни: от него ушла жена, оставив пятилетнюю дочь.
Вопрос о времени, в течение которого предполагалось перекрыть проран, и о количестве самосвалов Максим задал не случайно. После ужина он тотчас же засел за расчеты. Сто двадцать самосвалов по пять тонн – это шестьсот тонн камня в один рейс. Для разгрузки каждых пяти машин требовалось самое большее десять минут. Максим разделил общее количество заградительного материала, необходимого для перекрытия прорана, на вес сбрасываемого в один рейс и определил, сколько раз все сто двадцать машин должны пройти через эстакаду. Получалось – не менее восьми раз. Все время перекрытия прорана теперь было нетрудно вычислить: на это отводилось всего тридцать два часа. Дрязгин был прав – он оставлял на всякие непредвиденные задержки еще два часа.
Максим задумался. Неужели и в самом деле нельзя победить время? Тридцать четыре часа – почти полтора суток! А если сократить время сбросов на каждые пять машин наполовину, получается семнадцать часов. И это показалось Максиму растянутым сроком. Он продолжал вычислять время нагрузки и пробега самосвалов, измерил расстояние от места погрузки до прорана. Машины должны идти непрерывно. Для разгрузки каждой – минута, не больше. Пока проходит эстакаду одна колонна, другая идет на погрузку. Непрерывный автогрузовой конвейер!
Максима стало лихорадить от этой мысли. Черемшанов давно спал, а он выходил во двор, под звездное небо, подставлял разгоряченную голову, ночному осеннему ветру. Тысячи огней, сиявших в ночи как праздничная иллюминация, словно подмигивали ему, подзадоривали.
Если сократить время пробега самосвалов, так же, как время разгрузки, в четыре раза, получается восемь часов. За восемь часов перекрыть проран! Сказать об этом Дрязгину – обозлится, затопает ногами и прогонит. Ему это сойдет с рук: он начальник. Не лучше ли сперва поделиться своей мыслью с Сашей и Славиком? Когда с дерзким замыслом придут трое, это уже лучше, чем один человек. Троих сбить с толку труднее, да и доводы могут быть убедительнее. И ничего нет плохого в том, если эта мысль будет принадлежать всем троим, а не только ему одному.
Был уже двенадцатый час ночи, когда Максим растолкал уснувшего крепким сном Сашу.
– Чего тебе? – удивленно спросил Черемшанов, протирая глаза.
– Есть одна мысль. Такая, что ты обалдеешь, – не попадая зуб на зуб от волнения, проговорил Максим.
– Ты с ума сошел! Что ты людей булгачишь? Ведь завтра вставать чуть свет, – недовольно проворчал Черемшанов и, растягивая рот, страдальчески зевнул. – Ой, как сладко я спал.
– Выспишься еще, – нетерпеливо перебил Максим. – Давай будить Славика.
– Да что случилось? Ты заболел?
– Нам надо немедленно устроить совещание трех.
– Ты рехнулся… Каких трех?
– Иди зови Славика, да так, чтобы не разбудить Галю. Я бы сам позвал, но Славик на меня дуется, Дрязгин сказал: за тридцать четыре часа надо закрыть проран, а я высчитал – можно за восемь. По минуте на разгрузку каждой машины. Слышишь? По минуте!
– Ты высчитал?
– Точно. Можно ускорить в четыре раза прохождение самосвалов…
Черемшанов все еще смотрел на Максима, как на полоумного, и, наверное, решив, что надо поднять тревогу и удостовериться в помутнении рассудка товарища, побежал в комнату Стрепетовых.
Спустя минуту Саша вернулся вместе с таким же недоумевающим и испуганным Славиком. Оба были в том виде, в каком их подняли с постелей, – босиком и в одних трусах. Славик молчал. Он встревоженно и озабоченно смотрел на Максима, слушал его торопливую, бессвязную речь.
«Вот они до чего довели человека индивидуализм и тщеславие. Возомнил себя умнее всех, умнее самого Карманова и заболел чуть ли не манией величия, – думал он, испытывая искреннюю грусть. – Галка была права: надо было давно взять Максима под наблюдение. Недаром он вчера надерзил Дрязгину».
Прошла не одна минута, пока в речи Максима стала проступать основная мысль. Черемшанову она казалась уже вполне здравой, хотя и немного фантастичной. Но он любил фантастику и после двух-трех доводов товарища сделал крутой крен и целиком встал на его сторону. Более рассудительный и осторожный тугодум Стрепетов все еще медлил и опасливо косился на друга.
– Ты точно высчитал? – спросил он.
– Куда же точнее? Можно проверить, – горячо предложил. Максим.
Славик сам перемножил цифры.
– Нет, это абсурд, – категорически заявил он. – По минуте на самосвал, чтобы сбросить камень, – это бред. Советую спрятать эти расчеты, не срамиться перед начальником и идти спать. Дрязгин нас и слушать не станет.
– А почему только Дрязгин? – спросил Максим. – Почему только этот желчевик? Молодежененавистник?
– А кто же еще? Кому можно показать эти расчеты? Карманову? Он вытурит нас в шею. Ведь это наивно! По-детски наивно! – кричал Славик. – Ты опять хочешь искусственно выдвинуться в герои и начинаешь выдумывать всякую ерунду! Ведь смеяться же будут! Смеяться…
Максима точно кинул кто-то на Славика. Он наскочил на него с такой быстротой, что Черемшанов не успел помешать.
– Замолчи! Слышишь? – прохрипел Максим, раздувая ноздри и сверкая глазами. – Ты думаешь, что я такой, как там… в Москве? Еще думаешь? Скажи!
Славик отстранился, испуганно глядя на Максима. Черемшанов уже стоял между ними, готовый разнять их.
– Я этого не думаю, – смущенно забормотал Славик.
– Тогда возьми свои слова назад насчет искусственного героизма! Сию же минуту возьми! Ты – спокойный обыватель, и только! – сдавленным голосом крикнул Максим.
– Тише! Вы оба помешались, черти вы, – пытался успокоить друзей Черемшанов.
– Пусть он возьмет свои слова обратно, – продолжал настаивать Максим. – Он должен извиниться!
– Ты не прав, Вячеслав, насчет того… что искусственно, – стал уговаривать Славика Саша. – Извинись. И давайте спокойно обсудим. Ну как не стыдно!..
– Пусть извинится, – настаивал Максим.
– Ну извинись же! – прикрикнул Саша на Славика. – Ведь ты зря оскорбил человека.
– Ладно. Извини… – тихо проговорил Славик, и машинальна провел ладонью по голому темени. – Я не то хотел сказать…
– А что? – уже тише, но все еще гневно спросил Максим. – Что я все еще без руля и без ветрил плыву по жизни? Ты это хочешь сказать?
Славик молчал. И Максим снова вплотную подступил к нему.
– Ты не понимаешь всего значения моего предложения, – сказал он. – Ты самоуспокоился, не хочешь поддержать новаторскую мысль.
– Твои подсчеты мне кажутся нереальными, – уклончиво ответил Славик.
– Ну ладно. Мы их проверим на деле. Обойдемся и без тебя… Правда, Саша? Я знаю, к кому теперь пойти.
– К кому же? – спросил Черемшанов.
– К Березову.
– Но уже поздно.
– К нему никогда не поздно. Одевайся. Живо!
И друзья, оставив Славика, пошли среди ночи к начальнику политотдела.
Окна его служебного кабинета, несмотря на позднее время, еще светились. Возбужденные лица посетителей удивили Березова. Он выслушал их внимательно и молча.
– Прежде всего, – чаю хотите, инженеры? – как будто без связи с тем, о чем шел разговор, спросил Березов, когда Максим закончил излагать свои расчеты. – У меня всегда горячий.
Он взял стоявший тут же, на тумбочке, рядом с телефонами электрический чайник, налил из него в эмалированные кружки густого, как мазут, чая, подвинул их к Страхову и Черемшанову вместе с жестяной коробкой с сахаром:
– Пейте. Наслаждайтесь.
Максим и Саша принялись прихлебывать из кружек, все еще не догадываясь, что за это время Березов уже оценил суть предложения молодых инженеров. Он поднял телефонную трубку, попросил телефонистку:
– Кабинет Карманова. Артем Викентьевич? Не спишь? Тут у меня Страхов и Черемшанов… молодые инженеры… Да, да… те самые… Подали интересную мысль… Хотя и не новую, мы уже обсуждали ее с тобой. Да, да, насчет сокращения времени пробега и разгрузки самосвалов. Они предлагают сократить в четыре раза. Что? Слишком много? Молодые – горячие? Ха-ха! Ладно. Мы сейчас придем.
…Карманов встретил Березова, Максима и Сашу по-домашнему – в накинутой на плечи стеганке и в ночных шлепанцах. Он, видимо, собирался спать на диване, на что указывала смятая подушка, когда его поднял звонок Березова. Глаза начальника строительства были красными от недосыпания, голос все так же простуженно хрипел.
– Поздно же вы, друзья, – покряхтывая и поправляя на плечах стеганку, проговорил Карманов. – Вам надо спать. Завтра у всех, и у вас тоже, горячий день. Что вы там еще придумали? Умное выслушаю, за ребячество прогоню, честное слово!
Максим вбирал глазами каждую мелочь в кабинете Карманова. Просторная комната носила следы ежечасной, не прекращающейся ни днем ни ночью связи со всеми участками стройки, общения с людьми. На одном столе стояли телефоны, на другом – разбросаны схемы, чертежи и карты. На стене висели барометр и большой план строительства, утыканный красными и зелеными флажками. Он походил на штабную карту, на которой отмечались расположение и продвижение дивизий и полков обеих сторон. Что означали красные и зеленые флажки на этом плане, нетрудно было отгадать: они рассказывали об успехах, трудностях, прорывах и победах на громадном фронте строительства. Здесь тоже кипел бой, и бой горячий, с переменным, но явно нарастающим для строителей успехом.
Макет гидроузла, каким он должен был стать после окончания строительства, стоял в углу кабинета: белая плотина, белые башни шлюзов, синее море… Он был как воплотившаяся в светлую окаменелость мечта. Он не совсем еще походил на то, что было в действительности, но вид его уже привлекал и радовал. Завтра к тому, что завоевано, прибавится еще одна очень значительная победа – река потечет через водосливную плотину, и вода будет наполнять новое, еще не значащееся на географических картах море.
Выслушав Максима и Сашу, Карманов сказал:
– Вот, оказывается, мы с тобой, Петрович, тоже были не дураки. Жизнь, люди подсказывают нам ускорение перекрытия и разгоняют к чертовой бабушке всякие страхи. Вот они, молодые, принесли с собой эти поправки. Я тут сидел и думал: все-таки люди да и мы с тобой правы. И пускай Грачев и Дрязгин не пугают нас всякими ужасами – авариями, пробками и тому подобными чудищами. Чем скорее, тем лучше! Выходит, наше мнение имеет больше сторонников – не только можно, но и нужно увеличить скорость автогрузового конвейера.
Максим почувствовал некоторое разочарование: оказывается, не ему первому пришла в голову мысль ускорить пропуск самосвалов.
Карманов закурил, закашлялся, подошел, к диспетчерскому телефону, связывающему все строительные районы и объекты с кабинетом.
– Дрязгину и Грачеву сейчас нагоню жару. А ты, Петрович, бери в оборот шоферов. Сто двадцать самосвалов – сто двадцать водителей, сто двадцать характеров. Из них обязательно человек десять найдется выпивох, лодырей и бузотеров. Проверь, пожалуйста. Пусти вперед коммунистов и комсомольцев.
– Я это уже сделал, – сказал Березов.
Карманов продолжал:
– Если все будут нагружать свои самосвалы, вести и разгружать с одинаковой быстротой, то минуты и даже полминуты на сброс хватит. Хорошее предложение. Надо всех шоферов накалить добела – кто быстрее, а?
Начальник строительства подошел к Максиму и, словно угадывая его мысли, сказал значительно:
– Наши расчеты были поскромнее. Вам предоставляется право – ускорить разгрузку самосвалов, насколько будет возможно. Кто из вас будет на проране?
– Я, – ответил Максим.
– И я, – откликнулся Черемшанов. – Дрязгин поручил мне следить за движением автоколонны.
– Отлично. Скорость от места погрузки до эстакады – в среднем двадцать километров, не меньше; на эстакаде – не менее десяти…
– Мы так и прикидывали, – ответил Максим. – Только вот как с погрузкой?
– И погрузку ускорим. – И Карманов стал разговаривать с кем-то по диспетчерскому коммутатору.
Максим и Саша на цыпочках, чтобы не шуметь, вышли из кабинета.
25
Слепящий полукруг солнца выкатил из-за горизонта, когда Максим Страхов и Черемшанов взошли на эстакаду. На перемычке суетились люди. Самосвалы начали съезжаться, выстраиваясь вереницей вдоль песчаного берега реки, у высоких штабелей бетонных глыб и округлых холмов бутового камня. Оттуда доносился грохот погрузки. Краны загребали в свои зубастые ковши камень, валили его в кузова самосвалов. Там уже вздымалось пепельно-желтое облако пыли.
Максим прошел вдоль эстакады, ища Дрязгина. Двое шоферов пятитонных МАЗов с металлическими зубрами на радиаторах мирно разговаривали, стоя у своих машин.
– Ох и денек! – сказал один. – Сама природа Карманову симпатизирует.
– Почему только Карманову? Нам тоже. Истинно летний денек… Праздник… – добавил другой.
– Праздник и есть, – согласился первый.
В тихом, по-утреннему прохладном воздухе уже нарастал гул моторов. Максима поразило, что всюду: вдоль эстакады, на водосливной плотине, у перемычки, – как распустившиеся за ночь маки, алели флаги. Маленькие флажки трепетали на радиаторах некоторых самосвалов, на стрелках кранов. Вдоль водосливной плотины были развешаны кумачовые полотнища с белыми, еще не совсем просохшими надписями: «Направим реку по новому пути!», «Перекроем русло за восемь часов!»
Максим почувствовал гордость: еще вчера на алом полотнище последней надписи не было. Березов распорядился – и ночью лозунг написали. Притворясь незнающим, Максим спросил у шофера одного самосвала:
– Окажите, товарищ, верно, что на сброс камня с каждого самосвала дано не более полминуты?
Шофер ухмыльнулся, недоуменно оглядел Максима:
– Полминуты… Ха! Да я за четверть минуты, за десять секунд: подъеду и сброшу! Верно, есть такой приказ – сам Карманов объявил. Да только как поворачиваться? Тут главное, чтобы подход был беспрерывный и чтоб ничто не задерживало. Кати и сваливай себе на здоровье.
Максим вместе с Черемшановым прошли весь путь подхода к эстакаде. Дорога, правда, оказалась неважной – местами рыхлой, песчаной, ухабистой, но скорость двадцать километров держать было можно.
Они остановились у въезда на мост. Максим схватил товарища за обе руки, проговорил:
– Саша, когда-то ты поддразнивал меня. Я бесился, но ты подкалывал меня за дело. Затем ты протянул мне руку… И сейчас мы союзники… Вернее сказать, теперь все за меня и я не против всех. Прошло то время. Давай же сделаем так, чтобы самосвалы шли, как мы вчера договорились. Сашка, долговязый ты черт! Дай руку! Для меня: нынешний день – это все! Давай двигать вместе, а? Тебе больше везет, вот и на экзаменах тогда и здесь…
Черемшанов чего-то застыдился, отвернулся.
– А что на экзамене?. Ничего особенного, – забормотал он. – Чего ты выдумываешь? Я как и все. Какое тут везение? Глупости ты говоришь, Макс. Я всегда за тебя, за Славика, за всех. И теперь – как всегда. С людьми умею ладить – верно. И с шоферами полажу. Не беспокойся. Ты только следи там, у себя, чтоб не образовалась пробка. А за меня не беспокойся. Я пошел…
И Саша, сутулясь, широко выбрасывая ноги, зашагал по рыхлому песчаному берегу туда, где уже выстраивались нагруженные камнем самосвалы.
Максим вернулся на мостик.
Солнце уже поднялось над дальней, выгоревшей от зноя, поймой. Маленькие озерца и музги засверкали, как разбросанные по сухой траве начищенные серебряные медали. Воздух становился все теплее, небо – голубее, гул моторов громче. Казалось, все ярче цвели флаги и транспаранты.
На эстакаде Максим встретил Дрязгина, сумрачного, желчного с нездоровым цветом по обыкновению плохо выбритого лица, с болезненными припухлостями у глаз. Он показался Максиму несчастным, одиноким, снедаемым семейным горем, таящим злость против всего мира. Приподнятое настроение людей, праздничные флаги, сверкающие лучи солнца как будто его не касались, он не замечал их.
Дрязгин, не ответив на приветствие, набросился на Максима:
– Где вы шатаетесь? Все наблюдаете! Работать надо! Р-ра-бо-тать! Когда начнется засыпка прорана, вы должны быть здесь и никуда не отлучаться, ни на один сантиметр. Понятно? За каждую секунду простоя самосвалов отвечаете своей головой вы, и никто больше.
Максим решил быть терпеливым. Он молча слушал, стараясь сохранить спокойствие.
– Вы слыхали? – взревел Дрязгин. – Карманов отдал распоряжение: скорость по эстакаде – двадцать километров, на сброс каждой машине – полминуты… Это авантюра! Блеф! Где это видано! Какой идиот, выскочка подсказал Карманову такую чушь? Ведь мы же договорились, все рассчитали. На трех совещаниях утвердили график.
На синеватой нижней губе Дрязгина лопнула сухая корочка, и из ссадины выступила капелька крови. Максим смотрел на эту кровяную капельку и думал: «Что если сказать: а ведь этот идиот и выскочка – я, собственной персоной…»
Его начинал душить смех; пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дать смеху вырваться. А Дрязгин все чертыхался, бушевал:
– Я уверен, что кое-кто хочет на перекрытии реки нажить политический капитал да еще получить солидную премию. Всегда найдется этакий щелкопер-карьерист и погреет возле любого большого дела руки. И я голову даю на отсечение: такой щелкопер нашелся в последнюю минуту и здесь. Как же – личная слава, ордена, повышение… Черт бы вас всех побрал! Мне слава не нужна и премии и ордена не нужны! Я не хочу, чтобы люди ломали себе шею или случилась авария, и вместо восьми часов, отведенных на перекрытие, тогда будет ухлопано сорок восемь. Тридцать четыре часа – зато твердо. Лучше тридцать четыре свести до двадцати четырех, чем восемь – растянуть на сорок восемь… Как вы думаете?
– Да, пожалуй, – согласился Максим. – А еще лучше свести их до восьми.
Дрязгин подозрительно сощурился:
– Значит, вы согласны с этим безумцем?
Максим не выдержал, усмехнулся:
– А вы разве отказались бы закрыть проран за восемь часов?
Дрязгин ответил не сразу:
– Только без риска. Зачем рисковать? Вот ты только третий месяц на стройке, молоко, как говорится, на тубах не обсохло, а туда же – научились лихачествовать. Еще не знаете, что такое настоящая трудовая доблесть. Вы думаете, что это все равно, что скакать на одной ножке, что это кросс какой-нибудь? Бегайте себе на здоровье по асфальтовой дорожке, а тут – стройка.
Вдали на эстакаде появилась группа руководителей, и среди них Максим узнал высокую и прямую фигуру Березова.
– Ага. Вон идут, – сбавил тон Дрязгин. – Вы смотрите, Страхов, не ляпните насчет авантюры. Это я так… между прочим. Идите на свое место.
– Ничего. Я и здесь постою, – ответил Максим.
Березов издали улыбнулся Максиму.
– Ну, как настроение? – спросил он.
– Хорошее, Афанасий Петрович.
Руководители остановились поодаль. К ним подошел Дрязгин.
– Артемий Викентьевич, я умываю руки, – услыхал Максим его раздраженный ответ на веселую реплику Карманова.
– Погодите, не умывайте. Вы ведь не Понтий Пилат. Еще не успели запачкать, а уже умываете…
– Это безрассудство. Шоферы устроят здесь свалку из машин.
– Не устроят.
Карманов нетерпеливо оглядывался, покашливая.
– Смотри, Петрович, сколько народу привалило, – обернулся он, не слушая Дрязгина, к начальнику политотдела.
– А это потому, – ответил Березов, – что каждое такое событие, стройку, допустим, народ считает своим кровным делом.
Максим оглядел высокий берег реки, песчаную дамбу, края котлована с бетонированным днищем и удивился еще больше, чем час назад: всюду стояли и сидели люди, среди них многие были в праздничной одежде, немало женщин в летних разноцветных платьях. Здесь собрались не только свободные от работы строители, но и гости из Степновска, колхозники из окружающих, переселенных в поймы на высокие бугры сел и хуторов, журналисты, фотокорреспонденты, кинооператоры.
«Праздник», – вспомнил Максим замечание шофера.
Он стал томиться от нетерпения, то и дело поглядывая на перемычку, на растущую вереницу самосвалов у берега.
Самосвалы один за другим подтягивались к эстакаде. Как было условлено, первыми пропустили машины с лучшими шоферами – коммунистами и комсомольцами. Пять самосвалов, доверху нагруженных камнем, готовых по первому сигналу двинуться к прорану, стояли на площадке.
Максим изредка обходил шеренги машин, знакомился с каждым шофером. Он не уговаривал водителей – он не умел это делать, да это было излишне. Пожалуй, могло бы показаться смешным и только подчеркнуть суетливость молодого инженера. Он уже достаточно освоился с людьми, чтобы разговаривать с ними скупо и деловито, как старший. В случае необходимости можно кое на кого прикрикнуть, но только не заискивать, не мямлить…
Полминуты так полминуты – таков приказ! Шоферы первых десяти самосвалов показались ему вполне надежными. Фамилии некоторых он уже знал. Движение должен был открыть совсем молодой, но уже прославленный шофер Дима Козырев, наездивший на строительстве пятьдесят тысяч километров. С ним минут пять разговаривал Березов.
Руководители ушли, и время потянулось еще медленнее. Солнце поднималось все выше. Толпы народа густели, растекались повсюду. Самосвалы уже вытянулись бесконечной чередой вдоль эстакады. Хвост колонны терялся вдали. На месте погрузки раздавался грохот, там все еще стояло пыльное облако, как от снарядных разрывов…
И внезапно на перемычке началось необычное оживление. Там забегали люди, зарычали моторы экскаваторов и бульдозеров. Толпы людей вдоль берегов и у плотины заволновались. Из радиорупора вырвался усиленный во много раз голос Карманова:
– Внимание! Приступить к вскрытию перемычки! Начать пропуск вод в отводящий канал!
Максиму со своего места было плохо видно, что делалось на перемычке. Он взобрался на самосвал и весь вытянулся от напряжения. Он видел, как ковши экскаваторов стали вгрызаться в песчаный вал перемычки и сокрушать ее. Комья грунта валились на сторону с глухим обвальным шумом и скрежетом. Но это показалось кому-то, может быть самому Карманову и Грачеву, недостаточным. Экскаваторы отступили, и посредине перемычки землю поднял мощный взрыв фугаса.
Вода из реки хлынула в проход, теперь уже сама размывая песок. Почуяв свободу, она устремилась к железобетонной плотине, быстро затопляя мощеное днище верхнего бьефа.
Ветерок донес до ушей Максима разноголосое «ура» многотысячной толпы. Реке был дан старт бега по новому руслу. Максима подхватила волна общего ликования…
Да полно! Что же такое с ним происходит? Почему он так волнуется? Может быть, и его жизнь повернула на новый путь? Он тоже готов подпрыгнуть и кричать «ура». А где же Славик? Он там, на перемычке. А Черемшанов? Славный долговязый Сашка! Поглядели бы сейчас на всех нас Лидия, отец, мать, Миша Бесхлебнов!
А вода, отведенная от старого русла, размывала последние преграды перемычки. Уже слышалась команда Карманова по радиорупору:
– Поднять шандоры донных отверстий в плотине!
И опять могучее «ура», сливающееся с шумом и плеском волн, огласило окрестность. Вода рванулась сначала под один поднятый шандор, потом под другой, под третий… Со стороны плотины докатился нарастающий, похожий на шум урагана рев падающей в котлован речной воды. Часть ее катилось теперь через железобетонную плотину, падала с высоты на водосбойные бетонные хребты, переваливалась через край, заливала днище нижнего бьефа. Люди неистово кричали. Мужчины махали фуражками, шляпами, женщины – платками, косынками. Многие бросали в шумящую, пенящуюся реку платок или букет цветов.
– Пошла! Пошла! – разносилось повсюду.
Шоферы вылезли из самосвалов, взобрались на крыши кабин и тоже махали кепками.
Максим забыл о времени, обо всем на свете. Перед ним сияла нежарким сентябрьским солнцем новая река. Она вела себя совсем не как пойманная в ловушку опасная проказница, а как вырвавшаяся на свободу многовековая пленница. Она по-весеннему шумела, швырялась волнами и радовалась вместе с людьми, давшими ей новую вольную дорогу.
Река теперь разветвилась на два рукава, и тот, что несся под эстакадой, под ногами Максима, все еще казался непокорным и враждебным – он ворчливо шумел, а тот, который отделился от главного русла и юркнул в отводящий канал, весело и звонко играл, плескался на солнце.
Максим наконец опомнился, взглянул на часы: приближалось время перекрытия прорана.
26
…Максим не сумел бы рассказать после, что он испытывал в ту минуту, когда первый самосвал комсомольца Димы Козырева ринулся к прорану. Максим был как во хмелю, во рту пересохло. Его мысли, внимание, чувства приковались только к этой первой минуте атаки на реку, к прорану, к настороженно шумящим внизу волнам, к нескончаемо растянувшейся колонне самосвалов.
Смеркалось – сентябрьский день недолог, – когда подали сигнал о начале перекрытия старого русла. Всюду зажглись огни. Эстакаду и проран осветили пронизывающие тьму насквозь лучи прожекторов. Вечер был теплый и тихий, как весной. Небо усеялось чистыми колеблющимися огоньками звезд. Свет их как бы отступил перед слепящими огнями стройки.
Едва только послышалась команда, за Димой Козыревым через небольшой промежуток последовали остальные водители, которым было назначено открыть движение. Поравнявшись с барьером на эстакаде, Козырев чуть осадил самосвал. Кузов машины уже запрокидывался назад, и груда камней в пять тонн шарахнула в проран с грохотом, подобным удару вешнего грома. Фонтан брызг вместе с пылью взвился высоко в звездное небо, обдал Максима и опорожненный самосвал. В лучах прожекторов заиграла, засветилась самоцветами радуга. Но Дима Козырев не медлил, на полном газу он уводил пятитонку прочь от прорана к месту погрузки.
Оглушенный грохотом камней и шумом вздыбившейся реки, Максим взглянул на часы. Дима Козырев сбросил груз точно за полминуты. От волнения Максима трясло словно в лихорадке. Но он не успел опомниться, как его потряс новый обвал, новый фонтан, еще более свирепый рев реки. Она билась внизу, как заарканенный зверь, бурлила, клокотала, шипела, швырялась брызгами.
Обвалы следовали один за другим, грохот и шум сливались в сплошной гул. Эстакада дрожала под наступающими самосвалами, под напором бушующих волн. Река ревела, бесновалась, кидалась на каменные глыбы, но уже не в силах была разметать их.
В первую минуту Максим не знал, куда лучше смотреть – то ли на клокотавшие внизу волны, то ли на движущиеся мимо самосвалы, то ли следить за правильным сбросом камней. Он оглох, отупел и не сразу пришел в себя настолько, чтобы спокойно руководить прохождением автоколонны и разгрузкой. Он то и дело глядел на часы, поэтому сначала забыл считать машины. Их прошло, может быть, десять, а возможно, и двадцать. Судя по времени, все как будто происходило так, как нужно.
Наконец Максим успокоился, стал засекать время, отмечать про себя каждый самосвал: «Полминуты… Двадцать пять секунд… Три четверти минуты… Минута…»
А грузовики шли и шли. Каменный гром грохотал беспрерывно, река вскидывалась как бешеная.
Карманов, Березов и Дрязгин стояли на диспетчерской вышке. С нее лился густой бело-синий свет прожектора прямо в проран. Вода под ним отсвечивала, как расплавленный металл. Толпы людей бесстрашно облепили берега. Они что-то победоносно кричали, махали руками, бросали в реку камни с таким видом, будто эти камешки могли запрудить ее. Люди ликовали еще больше, чем при вскрытии перемычки. Некоторые думали: реку не осилишь, не преградишь ее, текла она так тысячелетия и будет течь. Но теперь, видя, как все тяжелее вскипает она после каждого сброшенного в нее пятитонного груза, как все ниже становятся фонтаны и слабеют волны, люди начали убеждаться, что и здесь победит человек.
Шум реки становился все глуше, ровнее, а обвальные громы не прекращались, они следовали один за другим с равными промежутками.
