Текст книги "Беспокойный возраст"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
– Ага. Правильно. Так и делайте, – одобрил Федотыч.
Плотники переглянулись, пряча улыбки, а Максим не знал, куда деваться от стыда.
Федотыч подошел к нему, поманил его пальцем, отвел в сторону:
– Ну как, голубчик, самочувствие? Осваиваетесь?
– Осваиваюсь, – машинально ответил Максим.
– И уже начинаете разбираться кое в чем?
– Да. Понемногу.
У крепкого на вид Федотыча – ржавые, с проседью, опущенные книзу усы, глаза, как у старого ястреба, зоркие, чуть усталые и умные. Каждая глубокая складка на его выбритом, пропеченном солнцем лице, казалось, была вырезана кремневым резцом многолетнего труда, и, глядя на это огрубелое лицо, думалось: немало полезного сделал этот человек на земле, немало каналов и шлюзов построил, немало людей научил хорошему. В его взгляде было что-то отечески строгое и вместе с тем очень доброе, располагающее.
Под его усами промелькнула теплая, извиняющая улыбка.
– А они-то, плотники, все тешут да тешут по-своему, так, а? – сказал Федотыч и засмеялся. – Вот упрямый народ. Испокон веку, говорят, так тешем. Вот и переломи их тут…
Максим пристыженно взглянул на старшего прораба.
– Ничего, ничего, – сказал Федотыч, трепля его по плечу тяжеловатой рукой. – Это бывает. Я-то недалечко стоял и все слышал, как это вы им сделали замечаньице… хе-хе… насчет столбиков-то… Что ж… Иногда, ежели справедливо, следует. Смолоду и я вот так же наскакивал. Дай, мол, покажу, кто я таков есть. Наскочу, как петушок, а они мне, трудяги-то, языки за спиной, а то и дули показывают, посмеиваются… Бывало всякое… Вы-то, голубчик, конечно, не правы… Надо присматриваться к каждой мелочи со всех сторон, а потом уже говорить, что так, а что не так… А насчет престижа своего не увлекайтесь. Пускай сами люди престиж вам создают. Бросьте, ну его к шутам! Завтра я поручу вам более интересное дельце. Проверим, есть ли у вас строительная жилка. А пока пойдемте, покажу кое-что.
И Федотыч повел Максима вдоль котлована. Поглядывая им вслед, плотник, которого звали Леонтием, проговорил:
– Шустрый, видать, хлопец. Еще молоко на рыльце не обсохло, только приехал, а туда же: «Я приказываю».
– Ничего. Обтешется, – миролюбиво заключил Кукушкин. – Федотыч ему мозги вправит.
10
Славик Стрепетов и Саша знакомились с работой у так называемого головного сооружения шлюза. Не все шло гладко и у них. К веселому Саше у арматурщиков и электросварщиков сразу же установилось шутливо-покровительственное отношение, как к забавному пареньку. Произошло это, может быть, потому, что Саша в течение получаса со всеми перезнакомился, со всеми был на «ты», смешил всех своими повадками.
И если деловито-серьезный и спокойный Славик, важно расхаживающий по мосткам и по-хозяйски поглядывающий на работающих людей, с самого начала вызвал нечто вроде почтения к себе (кто знает, что на уме у этого молчаливого, не по возрасту плешивого и не в меру серьезного паренька?), то Сашу сразу же раскусили. Был он, что называется, душа нараспашку, чем быстро расположил рабочих к себе.
– А парень-то свой, даром что инженер, – говорили о нем рабочие, устанавливавшие железную арматуру.
– И какой он, у бисова батька, инженер? Диплом-то у него инженерский, а возраст пионерский – ухватки никакой. Ты его попроси показать что-нибудь сделать, он тебе упрется как баран в новые ворота и ничего не сообразит.
– Нет, не говори. Среди этих молодых сосунков бывают очень башковитые, – возразил третий арматурщик. – По-твоему, их зря, этих молодых, из институтов выпускают? А откуда же и опытные берутся, как не из таких вот? Каждый был сначала таким теленком, спроси у любого.
– Да, это верно. Только трудового разума у них мало. А ведь в нем-то все дело.
Саша тем временем совал свой нос всюду, обо всем расспрашивал и ужасно надоедал всем. Его доверчивость и обращение со всеми на «ты», как со своими давними друзьями, позволяли некоторым перейти с ним на излишне панибратский тон. Можно было услышать, как к нему то и дело ласково обращались, не иначе как «Сашок». А один озорной арматурщик, большой шутник, которого все за атлетическую фигуру и точно дубовые бицепсы называли Ваней Поддубным, даже окликнул Сашу откуда-то сверху, с мостков, и попросил:
– Сашок, подай мне, пожалуйста, вон тот маленький прутик.
Саша, ничего не подозревая, кинулся подавать, но в «прутике» оказалось этак пудика три с половиной, так что Саша, сгоряча подхватив его, зашатался. Длинный прут качнулся в его руках, как коромысло весов, и Саша, потеряв равновесие, чуть не свалился вместе с ним в котлован.
Все, кто видел это, сначала испугались за Сашу, а потом, когда тот все-таки удержался на ногах, засмеялись и погрозили арматурщику, которого действительно звали Ваней, но фамилия его была не Поддубный, а самая обыкновенная – Пузин.
Против Черемшанова готовился первый подвох.
Саша был любопытен и всюду бесстрашно лазал: он то взбирался по крутым, наскоро приспособленным лесенкам на самую вершину монтируемых ворот шлюза, откуда открывался необычайно живописный вид на преграждаемую плотиной реку, на зеленое займище – будущее дно Степновского моря; то хватаясь, как матрос за ванты корабля, за шершавые прутья арматуры, перескакивал с одной стальной перекладины на другую. Он видел себя то юнгой на плывущем по диковинному зеленому океану корабле, то механиком какой-то фантастической машины, готовой взвиться под небеса или гигантским буром ввинтиться в недра земли.
Голова у него хмельно кружилась от степного ветра, который ровно и сильно дул на вершине ворот шлюза, грудь дышала глубоко и свободно. Никогда еще в институте Саша не испытывал такого возбуждающего чувства новизны. Ему все здесь нравилось, все восхищало.
С верхних строений ворот шлюза была видна вся стройка – песчаный, теряющийся в синеватой дали гребень земляной плотины, поднимающийся у дальнего конца ее каркас водосливной плотины с портальными кранами, бегающими по рельсам электровозами, баржами и скрипучими лебедками у разрытых берегов. И хотя невозможно было все охватить взглядом, Саша ко всему жадно присматривался, сопоставлял с тем, что вынес из институтской аудитории, и радовался, как ребенок, когда сам находил наименование и объяснение тому или иному объекту.
На практике, особенно на такой обширной стройке, многое, конечно, выглядело не так, как он представлял себе теоретически; иногда он задумывался над тем, что видел, схватывал кое-что сразу, а особенно ясно раскрывался перед ним механизм монтируемого шлюза, взаимодействие скрытых за внешней архитектурной оболочкой частей.
Саша прикидывал в уме, где будет помещаться тот или иной механизм, какой системы и какой мощности. «Здесь будут стоять электромоторы, а вот по тому проему будут двигаться ролики или громадная цепь Галля», – говорил он себе. Он уже видел шлюз в работе, слышал, как гудит и плещется вода, заполняя железобетонную коробку, видел, как медленно раздвигаются огромные стальные ворота и красавец дизель-электроход выплывает из шлюза…
Черемшанов спускался по дощатой зигзагообразной лестнице на самое дно башни, к тому месту, где будут двигаться нижние створки ворот, и среди треска приборов электросварки и оглушающего щелканья клепальных молотков услыхал громкие голоса.
По своей привычке ничего не пропускать мимо ушей, Саша притаился под тенью густо переплетенной арматуры, прислушался. Два арматурщика говорили о каком-то капризничающем станке, поставленном для обрезывания железных полос.
– Да ты обратись к прорабу, – сказал один. – Он тебе мастера пришлет.
– А зачем мастера? Мы и сами пустим станок.
– Попробуй пусти, – послышался третий, уже знакомый Саше, похохатывающий бас Вани Пузина-Поддубного. – Я у него держатели так зажал, что и мастер еще поковыряется.
– А на черта ты это сделал? – сердито осведомился звонким тенорком первый арматурщик. – Все дурачишься, Ваня. Влетит тебе за это.
Пузин тихо засмеялся:
– Нового помпрораба позови. Пускай докопается, голову поморочит.
Саша вытянул и без того длинную шею, просунул между двух железных прутьев голову и увидел внизу прямо перед собой, совершенно невиданный доселе станок, приводимый в движение электрическим мотором.
«Ах вы жулики», – добродушно подумал Саша.
– Ты попробуй: ни за что не пустишь резец, – предложил Пузин.
– Не пущу? А ну давай!
Первый арматурщик включил мотор – станок заработал, но прутья не резал.
– Фу ты черт! – воскликнул он, еще что-то пошевелил пальцами под режущим диском, вновь включил – безуспешно.
– Брось, Ваня, дурака валять – работа стоит.
– Говорю, позови новенького, длинновязого, – ухмыльнулся Пузин.
– Эй, вы! Бросьте! – строго прикрикнул на товарищей угрюмый арматурщик с очень серьезным лицом. – Пузин, отпусти держатели.
Пузин полез вооруженной ключом ручищей в станок, что-то там подкрутил и пустил мотор. Режущий диск с визгом завертелся.
– Вот это ослабить, и все, – самодовольно проговорил Пузин.
Со своего «наблюдательного поста» Саша зорко пригляделся ко всему, что тот делал, и намотал себе на ус.
– Зови Сашку! – услышал он бас Пузина и стал осторожно спускаться вниз.
Арматурщики встретили Черемшанова озабоченно-серьезным молчанием. Рядом было навалено арматурное железо.
– Что тут у вас стряслось, товарищи? – стараясь придать своему голосу наибольшую деловитость, спросил Саша. – Почему стоит станок?
Ваня Пузин скорчил печальную гримасу, показал рукой:
– Да вот, как видите, товарищ помощник прораба, станок заартачился. Ни туды и ни сюды.
Пожилой арматурщик отвернулся, стал остервенело перебрасывать железо.
– А почему не устраните неисправность?. За чем остановка? – бодро спросил Черемшанов, а у самого сердце замерло от волнения.
– Да ежели бы умели. Мастера надо позвать… Может быть, вы попробуете, товарищ инженер? – вежливо опросил Пузин.
– А отчего же не попробовать? Попробую, – храбро согласился Саша. – Я таких станков перевидел за свою практику знаете сколько? Волос на твоей голове меньше, товарищ Поддубный номер два.
– Так просим – пустите, пожалуйста. Работа стоит, – сказал Пузин, уже всерьез обиженный тем, что Черемшанов в обращение «Поддубный» да еще «номер два» вкладывал явно язвительный смысл.
На лице Пузина вот-вот готово было заиграть выражение полного торжества от провала молодого инженера.
– Я не с такими станками и машинами дело имел, – продолжал Саша, с показной развязностью приступая к осмотру станка, и тут же решил заморочить арматурщикам головы мгновенно придуманной фантастической тарабарщиной: – Перпетуум-мобиле… Икс три ноля бэ прим цэ прим… Deus ex machina… Sic transit gloria mundi [6]6
Бог из машины… так про ходит слава мира (лат).
[Закрыть]… – точно заклинания, бормотал Саша, копаясь у валика до ужаса незнакомого станка, и мучительно думал: «Где же этот проклятый винт, черт бы его завинтил навеки?»
И вдруг увидел маленькую скобу, прикрепленную винтом с гайкой. Интуиция подсказала Саше, что именно это и есть тот самый держатель.
– Дайте ключ, – внешне спокойно, но внутренне страшась возможных последствий, потребовал Черемшанов.
– Пож-жалуйста, товарищ помпрораба, – весь изгибаясь, нарочито подал не тот ключ Пузин.
– Не тот, – строго отстранил Саша. – Двадцатимиллиметровый.
– Извините. Примите этот, – вновь выгнулся дугой Пузин.
Саша дрожащей рукой ослабил винт. Все три арматурщика переглянулись. На лице Пузина отразилось разочарование.
– Пускайте, – все еще замирающим от страха голосом приказал Черемшанов.
Пузин нехотя включил мотор. Станок заработал.
– Ну-с, товарищ Поддубный номер два или какой вы там по счету, что скажете? – усмехнулся Саша. – Испытать хотели? Не выйдет…
Стремясь избежать затруднительных объяснений, Саша поспешил уйти с победоносным видом, а Пузин оказал своему товарищу:
– А ведь кумекает! Оказывается, разбирается и в станках. Да еще по-иностранному что-то стрекочет…
– А ты думал… – коротко заметил угрюмый, неразговорчивый арматурщик. – Видать: по всему – дошлый, черт…
11
Максим так и не узнал бы в первый день, что ему следует делать на порученном секторе котлована, если бы не спокойно-вразумительное наставничество Федотыча. Старший прораб добрых полдня водил его по участку и по-отечески терпеливо объяснял, показывая работу людей и машин, давая умные советы.
Из учебников Максим узнал многое. В институте сам чертил и котлованы и шлюзы, на практике знакомился, хотя и не очень старательно, с организацией работ, но здесь встречалось немало и такого, чего не было ни в лекциях, ни в книгах, – здесь как будто все было особое, на свой лад, и Максим ходил по стройке, как в незнакомом лесу, останавливаясь иногда в полной растерянности.
Ему было и совестно слоняться без дела, заложив руки в карманы, и боязно: а вдруг опять скажешь или сделаешь что-нибудь не так, на смех веселому, зорко поглядывающему из своей будки экскаваторщику или ехидному, подстерегающему каждый неверный шаг молодого инженера технику.
Долго Максим не мог уловить слаженного, слитного взаимодействия работ в котловане; все представлялось ему расчлененным на случайные движения, подчас лишенные смысла. Так человек, не сведущий в музыке, порой слышит в симфонии только беспорядочное смешение звуков.
Лишь к концу дня Максим стал улавливать эту взаимосвязь – видеть не случайное скопление машин и снующих взад и вперед людей, слышать не только ураганный рев моторов, а всю стройную симфонию труда. И как только он открыл это, сразу же собственное место в общем трудовом оркестре стало представляться ему яснее, и он перестал чувствовать себя сторонним наблюдателем.
К вечеру он уже знал, сколько человек работает на участке и у кого какие обязанности, знал, что добродушного экскаваторщика, не раз поощрительно поглядывавшего на него из окошка кабины, звали Емельяном Дроботом и был он знаменит на всю страну, что фамилия суетливого и злоязычного бригадира – Вьюшкин, что землеройные работы в котловане подходят к концу, что во время дождей случались оползни и что самое большее через две недели начнется бетонирование стен коробки…
После обеда по котловану разнесся слух – на шлюз приехали начальник строительства гидроузла Карманов и начальник политотдела Березов. Максим заметил: темп движения машин стал еще напряженнее, бульдозеры и скреперы заревели яростнее, пыль заклубилась гуще. Лишь экскаватор Дробота по-прежнему размеренно возносил к небу свой черный зубастый ковш и выплевывал на край котлована мокрую глину.
Максим прохаживался по проложенным по дну котлована доскам и вдруг увидел: навстречу ему проворно шагала группа людей. Среди них он узнал Рудницкого и Федотыча. Впереди всех по гнущимся доскам шел невысокий плотный человек в бриджах и в клетчатой ковбойке цвета высушенной солнцем степной травы, в парусиновых светло-зеленых сапогах и соломенной широкополой шляпе.
Рудницкий и Федотыч еле поспевали за ним. Рядом с человеком в ковбойке, иногда чуть обгоняя его, по-солдатски размеренно шагал высокий сутулый мужчина в военной форме без погон, в вылинявшей на солнце фуражке, из-под которой видны были седые, коротко остриженные виски. Худое, покрытое глинисто-серым загаром лицо высокого человека показалось Максиму очень неприветливым.
«Не этот ли высокий и есть начальник строительства?» – предположил он и, посторонившись, дал дорогу шустрому, перепрыгивающему через доски, как футбольный мяч, человеку в ковбойке. Тот так и рыскал всюду большими серыми, чуть навыкате глазами. Свежий марлевый бинт охватывал его шею, и человек вертел головой, словно силясь освободиться от повязки.
Федотыч делал Максиму из-за спины Рудницкого какие-то знаки, водил вверх и вниз косматыми, желтыми от пыли бровями, но тот не понял, чего требовали от него, и оторопело уставился на человека в соломенной шляпе.
Старший прораб ловко обошел Рудницкого и, как бы нечаянно проходя мимо Максима, шепнул:
– Карманов… Начальник гидроузла. Гляди, лишнего не болтай…
«Так вот он, Карманов, – Максим растерялся. – Сейчас спросит о чем-нибудь, и я засыплюсь».
Вблизи лицо Карманова показалось ему когда-то виденным: высокий широкий лоб, крупные мягкие черты, живые веселые глаза – лицо художника, артиста, но ничуть не начальника-администратора.
– А вы что разгуливаете здесь, молодой человек? Что-то я вас еще не видел, – строго оглядев Максима, спросил Карманов. – Всех на строительстве знаю, а вас еще не знаю…
Федотыч незаметно толкнул Максима в бок: дескать, молчи.
– Это новенький. Нынче только прибыл. Осваивается…
Карманов спросил сипловатым, простуженным голосом:
– Новенький? Практикант, что ли?
– Инженер… Окончил в этом году, – ответил Максим.
Начальнику что-то в нем не понравилось, может быть, поза или ленивая интонация речи. Он поморщился:
– Какой институт окончили?
– Московский…
– Сразу видно – москвич… – Карманов переглянулся с высоким сутулым спутником в военной форме. – Ну как? Работать у нас будете? Не оробеете?
– Страшновато, – выжал из себя Максим.
– Отчего же? Вон сколько людей тут… Даже девушки-электросварщицы… вон, по арматуре лазают… и не боятся… – Карманов перевел выпуклые глаза на Рудницкого и Федотыча. – Вы тут учите молодых-то. Пускай меньше ходят заложив руки в карманы. – И опять к Максиму: – С людьми надо больше быть, товарищ инженер. И ручки свои не бойтесь в землице запачкать. Ноготки небось дома длинные отращивали, а?
Максим в смущении поглядел на свои руки. К счастью, ногтей он не отращивал.
Карманов засмеялся, потрепал Максима по плечу:
– Не робей, инженер. – И обернувшись к стоявшему тут же человеку в военной фуражке: – Товарищ Березов, это твой. Бери под свое крыло. Закаливай. Сколько их, таких, у тебя? Небось за сотню-другую перевалило?
Начальник политотдела Березов точно с трудом разжал тонкие под жесткими белесыми усами губы, сказал:
– Пожалуй, побольше. Я люблю пушистеньких – таких, что только вылетели из гнезда.
Щеки Максима пуще зарделись, но Березов успокоил его потревоженное самолюбие неожиданной отеческой улыбкой:
– Ну, ну… Мы с начальником по-стариковски… Любим пошутить.
Карманов сделал несколько шагов, заговорил с Рудницким и Федотычем, задавая быстрые, нетерпеливые вопросы о ходе работ в котловане. Максим не знал, что делать – незаметно стушеваться или следовать за строгим начальником: все-таки он был, хотя и молодой, помощник прораба, и ему поручили наблюдать за выемкой грунта. Но Карманов, видимо, считал разговор с ним законченным. Он уже отошел и махнул рукой высунувшемуся из кабины экскаватора Дроботу, кричал ему что-то задорное, веселое. Максим остался на помосте.
«С людьми надо быть, с людьми», – все еще слышался в ушах простуженный голос. Но в том и таилась беда, что Максим пока сторонился людей-практиков, боясь, как бы они не задали ему какую-нибудь трудную задачу.
Он искал глазами Федотыча – только под его покровительством он чувствовал себя в безопасности.
Чья-то рука легла на плечо Максима. Он обернулся. На него внимательно, изучающе смотрели маленькие, глубоко ушедшие под седоватый навес бровей глаза начальника политотдела. Что-то очень доверительное, общее с Федотычем и подкупающее было в этом сутулом, неказистом с виду человеке. Может быть, изрядно поношенный китель с потертыми красными кантами, с дырочками на плечах на месте погон, защитная фуражка и две цветные линеечки орденских колодок на груди вызвали в Максиме мысли о том далеком для него времени, когда вот в таком же одеянии вернулся с фронта отец, а может быть, само слово «начполит» пахнуло на него тем же, чем отцовские блокноты и тетради.
Есть лица, которые запечатлеваются с первого взгляда. Такое лицо было у – начальника политотдела Афанасия Петровича Березова – узкие, впалые щеки пергаментного цвета, от глаз к скулам спадают глубокие складки, такие же ломкие морщины прочерчивают вдоль загорелый лоб, двумя вертикальными полосами рассекают межбровье.
В левой руке Березов держал потухшую маленькую, по-видимому еще завезенную с фронта, трубку с пожелтевшим от никотина костяным мундштуком.
– Ну? Первый день на стройке, вижу, не сладок? – чуть приметно усмехаясь в белесые усы, спросил Березов.
Максим приготовился услышать несколько обычных, не задевающих душу официальных вопросов, но, к его удивлению, Березов просто, сразу перейдя на «ты», как будто давно знал его, спросил:
– Один приехал или вдвоем?
Максим сперва не понял:
– Нас приехало четверо. Я и мои товарищи.
– Гм… Я не о том. Один приехал или с супругой?
Вопрос и само слово «супруга» показались Максиму смешными, он чуть не рассмеялся, ответил:
– Один. Я еще не женат.
– К нам часто парами приезжают. Это самая надежная категория, – заметил Березов. – Обживаются, получают квартиру и работают неплохо. А ты где устроился?
– В общежитии.
– Нравится?
Максим замялся:
– Не совсем.
– Дома небось лучше? У папаши да мамаши?
Голос у Березова глуховатый, мягкий, осторожный, точно он остерегался обидеть собеседника. Намек на папашу и мамашу Максим воспринял без обиды: в словах начполита были прямота, правда.
– Ничего, – просто утешил Березов. – Сначала, конечно, оно вроде не того… Неуютно кажется, скучно, даже тоскливо. Дома мамаша, небось тебе и пончиков нажарит к завтраку, и рубашку постирает, а тут обо всем надо самому думать. Да и работа, ответственность… Но потом привыкнешь. Еще каким хозяином самому себе станешь. Характер в себе выработаешь… А комната… Что ж… Общежитие у нас уютное, чистое. Кино близко, сад, эстрада, столовая… Что не так – поправим… Не забывай, друже, живем мы по-походному. Комфортабельные гостиницы строить некогда, да и не к чему. Через год закончим стройку, и даже это общежитие разберем, отдадим колхозу. А бараки снесем дочиста. Город новый на берегу моря у порта построим. К тому времени тебе, гидростроителю, тут и делать будет нечего. Уедешь на новую стройку куда-нибудь в Сибирь, а то, гляди, под Полярный круг. Вот какое дело, друже… Когда полюбишь свою специальность, когда войдешь во вкус, так тут тебе ничто не будет страшно. Ты-то любишь свою профессию? Или еще не успел полюбить?
Максим был застигнут вопросом врасплох; даже в институте никто не спрашивал у него об этом.
– Ладно, – усмехнулся, поглаживая усы, Березов. – Не настаиваю на быстром ответе. Даю время на размышление. – И, видимо по армейской привычке, приложив к козырьку воинской фуражки костлявую руку, Березов зашагал крупным солдатским шагом по дну котлована.
Уже темнело, когда Максим вернулся в общежитие, оглушенный, усталый не столько от работы, сколько от рева моторов, лязга и скрежета стали. Голова его гудела, по лицу расползлись пыльные, размазанные вместе с потом полосы, пресный вкус сухой земли чувствовался во рту.
Не раздевшись и не умывшись, Максим свалился на койку и, закрыв глаза, погрузился в странное оцепенение. Перед ним ползли бульдозеры, вздыбливались горы глины, проносилась стрела экскаватора, в ушах отдавался однообразный рык мотора. Как спутанные, беспорядочные кинокадры, мелькали лица Вьюшкина, Дробота, Кукушкина, Федотыча, Карманова, Березова… «Ручки свои не бойтесь в земле запачкать… Ноготки небось дома длинные отращивали», – врывалась в сознание быстрая, энергичная речь начальника гидроузла. К ней присоединялся отечески мягкий, вдумчивый голос Березова: «Все дело, друже, в том: полюбишь ли ты свою специальность!». Не то ли самое говорил ему Миша Бесхлебнов?
«А полюбишь ли? – спрашивал из потаенных глубин души беспокойный голос. – Сумеешь ли сделать что-нибудь подобное тому, что делают Дробот, Кукушкин, Федотыч?»
Пришел лысый техник, что-то мурлыча под нос. Неодобрительно, он взглянул на лежавшего Максима, сказал:
– А на коечку ложиться в одежде не полагается, молодой человек. Негигиенично, разделись бы…
Максим вскочил, сердито посмотрел на техника; его одутловатое, с тонкими, как волокна, морщинками вокруг бесцветных глаз лицо и восходящая от лба к макушке лысина показались Максиму невыносимо скучными – уж лучше бы жить вдвоем с Сашей. И что ему вздумалось обособляться?
– Вы уже обедали? – скрипучим нудным голосом спросил техник.
– Нет еще.
– Почему же? Здесь великолепная столовая. А можно пойти и в ресторанчик, заказать графинчик.
Максим схватил полотенце, мыло и почти бегом кинулся из комнаты. Его вдруг потянуло к друзьям – к Славику, к Саше… Умывшись, он постучал к Стрепетовым.
Славик, освеженный душем, в пижаме, развалясь на койке, читал газету. Лицо его, обожженное солнцем, было красным, плешинка румяно просвечивала сквозь белесый пушок редких волос. Галя расставляла на столе тарелки. На электроплитке в кастрюльке что-то шипело и булькало.
– А-а, Макс. Как раз к обеду… Располагайся, – пригласил Славик. – Галя у меня хозяйственная. Уже приспособилась носить обеды из столовой. Так дешевле.
– Вот что значит семейный очаг, – не то с насмешкой, не то с завистью сказал Максим.
– Ну, каковы твои первые производственные успехи? – спросил Славик.
– Пока никаких, – хмуро ответил Максим.
– Вижу, что-то не так. Не понравилось?
Максим дернул плечом:
– Не разобрался еще…
– А мы с Сашкой попали прямо в водоворот. Ох, и здорово! Это не работа, а битва в Крыму, все в дыму… Меня завертело, как вихрем щепку.
Вошел Черемшанов, он так и сиял.
– Братва, я, должно быть, не засну эту ночь. Я уже вынул из чемодана свой бетоноукладчик. Видел я тут вибраторы – таких, как у меня, нету. Покажу модель Карманову. Вот человечина! Стройку знает как свои пять пальцев. Талантливый организатор… А ты что насупился, Макс? Никак, оглушило? – Черемшанов подсел к нему, продолжал: – Я как угорел после такой встряски. Люди тут какие-то одержимые. Друг перед другом стараются: Чуть зазевался – торопят. Я в восторге… А ты, Макс?
– И я, – согласился Максим, хотя чуть и покривил душой. – Я тоже беседовал с Кармановым и с начполитом Березовым…
– Правда – сила? Особенно Карманов, – восхищенно воскликнул Черемшанов. – Крупный инженерище. Знаешь, как его тут называют специалисты? Главный режиссер! Говорят, он тут всех в лицо знает. А начполит мне не понравился. Сухарь, должно быть. И в производстве ни тютельки не понимает.
– Вот уж не согласен, – возразил Максим. – Карманов разговаривал со мной, как с мальчишкой, а Березов наоборот – с уважением, как с равным.
Молодые инженеры заспорили. Максим невольно втягивался в разговор. Усталость и хандра его рассеивались, и собственная, пока бездеятельная, роль на стройке представала не в столь мрачном свете. Энтузиазм Славика и Саши взбудоражил и его.
За окном стало совсем сине. Ночь окутывала поселок и бескрайнюю площадку строительства. Всюду искрились сверкающие россыпи электрических огней. Они были видны в окно, и друзья почувствовали себя, точно на какой-то вновь открытой ими земле… Возбуждение все больше охватывало Сашу. Глаза его сверкали.
Максим вспомнил, что надо идти в столовую. Но Галя и Славик удержали его.
– Садись с нами. Порции большие – на всех хватит, – оказала Галя. – Хорошо вот так, всем вместе, да еще в ознаменование первого дня работы. – Было заметно: она радовалась тому, что дружба их компании восстановилась. Она многозначительно взглянула на Максима, улыбнулась: – А ты нынче какой-то совсем иной… Не такой бука….
Галя разделила две порции обеда на четыре. Славик, ухмыляясь, достал из-под кровати бутылку донского игристого.
– О-о! – воскликнул Саша. – Сказано – семейные! Совсем как дома…
Друзья выпили по стакану шипучего вина, пообедали.
Максим повеселел. Он уже сожалел, что пошел жить в комнату болтливого техника, и, выходя от Стрепетовых, сказал Черемшанову:
– Знаешь, Сашка, я, кажется, переселюсь в твою келью. Не возражаешь?
– Что ж, давай, – с радостью согласился Саша, – только тогда придется моего компаньона – кабардинца – к твоему соседу отправить. С ним, право, беда мне: уж больно храпит громко, ревет, как бульдозер, – стекла дрожат.
– Предложи ему поменяться со мной, – посоветовал Максим.
– Если он согласится, буду рад, – ответил Саша.
12
Первые дни работы на шлюзе Максим Страхов, несмотря, на все усилия, все еще не чувствовал себя полноправным участником большого труда. Собственная роль казалась ему неопределенной.
Федотыч познакомил Максима почти со всеми людьми – с бригадирами и рабочими, провел его по всем малодоступным закоулкам строительства. Он обо всем рассказывал ему, часто сам увлекаясь и, видимо, надеясь, что Максим окажется тем самым восприимчивым молодым специалистом с горячей, смелой головой, который порадует его новыми, самостоятельными успехами.
Но пока особенного горения в глазах молодого инженера он не замечал. Наоборот, улавливал на его лице странную нерешительность и вялость, а к вечеру – даже апатию. «Не раскачался еще, видать, после институтской скамьи», – думал старший прораб.
Для начала он поручил Максиму несложное дело: под его руководством плотники должны были установить крепежный щит в том месте котлована, где под воздействием грунтовых вод могли образоваться свищ и оползень.
Максим три дня составлял расчеты по устройству крепления. Все было ново для него. И толстый слой земли, который мог обрушиться на крепление, и угроза прорывающихся со дна котлована родниковых вод, и вообще вся эта громадная и страшная гора земли высотой в пятиэтажный дом, рядом с которой Максим чувствовал себя ничтожной козявкой. А тут еще пыль и летний зной изнуряли его.
Отупевший от жары и грохота машин, Максим возвращался в общежитие совсем разбитым. Ему не хотелось делать почти никаких физических усилий, а хотя солнце и воздух все-таки укрепили его, он после работы не испытывал ничего, кроме желания избавиться от надоевшей обязанности, скуки и ожидания, что вот самое тяжелое скоро кончится и наступит что-то более легкое, интересное. Но тяжелой работе в земле не видно конца, и в солнечное пекло надо было ходить и завтра, и послезавтра, и еще неведомо сколько дней.
Максима поддерживали неугасающая веселость Саши Черемшанова и невозмутимое спокойствие Славика. Иногда ему казалось, что Саша притворяется, когда с увлечением рассказывает по вечерам в общежитии о всяких диковинных случаях на работе. Многое, конечно, Саша присочинял, и не без юмора.
«А я нынче сделал то-то… А такая-то бригада заложила столько-то железобетонных плит… А мы со Славиком взяли обязательство, – взволнованно рассказывал Черемшанов, и не в меру громкий голос его звучал при этом так убежденно, что Максим невольно, поддавался воодушевлению товарища. Но сам он все еще ничем не мог похвалиться. На работе у него что-то не ладилось, с людьми он не научился сближаться так, как Саша. Он разговаривал с ними только как старший по должности.
Проект крепления, который поручил ему сделать Федотыч, подвергся на совещании резкой критике. Максим ошибся в расчетах, подготовил их без учета действительных условий. Федотыч, видимо не желая обижать Максима, сказал ему:
