Текст книги "У птенцов подрастают крылья"

Автор книги: Георгий Скребицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

НОВЫЙ ПРИЯТЕЛЬ

Первые дни пролетели так, что я их и не заметил, Я обегал весь городок, побывал и в соседнем лесу, и на речке. Мама не без тревоги следила за тем, что я с утра до ночи где-то пропадаю, следила, вздыхала, но помалкивала: уговор есть уговор.

А я наслаждался полной свободой.

И вот, бродя как-то раз по берегу реки, я вдруг увидел весьма странную фигуру. У самой воды лежал на животе какой-то паренек. Он был до пояса голый. Руки он засунул в воду под берег, что-то там усиленно шарил. Я подошел поближе.

В это время паренек вытащил руку из воды, держа в ней большого черного рака.

– Ну-ка положь в ведерко, попросил он меня, а то подыматься неохота. Не боишься?

– Ни капельки, – не без гордости ответил я, выполняя такое легкое поручение.

В ведерке, которое стояло неподалеку на берегу, уже копошилось десятка два раков.

– Я их тоже ловлю, только не так, а на удочку. – И я охотно рассказал о том, как мы с Михалычем удим раков.

– Это долгая песня, – ответил паренек, выкидывая на берег одного рака за другим.

Я только успевал их подбирать и относить в ведерко.

– Ну вот и хватит, – весело сказал удачливый ловец, быстро встал на ноги и оделся в синюю, совсем выгоревшую рубашку.

– Мне с ними канителиться некогда, а то и на рыбалку опоздаешь.

– При чем же тут раки? – не понял я.

– Как – при чем? Рак – это первая наживка что на окуня, что на голавля.

– А мы с Михалычем на червяка ловим.

– Червяк для мелочи годится. Что покрупней, на него редко идет. Вот рак – дело совсем другое, лучшей наживки и не найдешь.

– А вы когда на рыбалку собираетесь? – поинтересовался я.

– На рыбалку-то? Опосля обеда. Подзаправлюсь, амуницию соберу – и айда.

– С ночевкой пойдете?

– Как же иначе? Вечернюю отсижу, потом утреннюю. На рассвете самый клев.

– А вы меня не возьмете с собой? – замирая от страха и надежды, спросил я.

– Почему ж не взять? Приходи ужотко ко мне, и пойдем.

– У меня и удочки, и все есть. Червяков я сейчас нарою…

– Не хлопочи. Черви у меня уже нарыты, раков тоже хватит. Только удочки захватывай, да одёжу на ночь, да закусить возьми с собой. На рыбалке ой как охота, самый аппетит!..

Домой возвращались мы вместе, уже как давнишние приятели. Я узнал, что моего нового знакомого зовут Миша, а фамилия его Ходак, что живет он от нас рукой подать. Его отца я даже немножко знал. Он был сапожником, только очень плохонький: ставил на сапоги заплаты да набойки. Миша, оказывается, тоже был сапожником, помогал отцу.

– Папанька все ругается, – посмеиваясь, рассказывал он, – бранит меня, что я лодырь – то на рыбалке, то на охоте. А я ему в ответ: «Ты что все ругаешься? Нужно же человеку от жизни удовольствие иметь. Вино я не пью, табак не курю, а вот уж охота да рыбалка – в этом вся моя душа. Отыми у меня – и жить незачем». А папанька все свое дудит: лучше вино пей, табак кури – это сапожнику по чину положено. Пей, кури, а баловством не займайся. – Миша в знак протеста даже рукой махнул. – Да что с ним говорить! Ему известно: вино да табак – самое милое дело, а мамаше – то же. Как заработают, так сейчас же бутылку на стол – пошло веселье.

Он примолк, потом как-то невесело продолжал:

– Я пробовал и вино, и табак. Старался приучить себя, разве я не старался? Да вот, поди ж ты, не привыкаешь, нутро не примает. Как покурю ай выпью, так с души и воротит.

– Зачем же к этому привыкать? – изумился я. – Мне и мама, и Михалыч говорят: вино, табак – от них одни вред. Михалыч сколько раз хотел курить бросить, только не может, привык очень.

– Ваше другое дело, – пояснил мне Миша, – у вас профессии благородная. А нам без этого никак не возможно. Придет заказчик, угощает. Не выпьешь с ним, не покуришь – обида, вроде как не уважил его. Другой раз к соседу с заказом пойдет. Нам без курева, без вина никак не годится.

Я слушал эти странные речи, не зная, что на них отвечать, и очень обрадовался, когда Миша заговорил опять о рыбалке.

Мы распростились с ним возле их домика, крохотного, кособокого, готового вот-вот совсем завалиться.

Я поглядел на домик и подумал: наверное, и он вместе с хозяевами малость подвыпил.

Не без робости рассказал я маме о своем новом приятеле и о том, что сговорился с ним идти сегодня на рыбалку с ночевкой.

– Сын Ходака?! – ужаснулась мама. – Да ты большей пьянчужки-то не нашел?

Это заявление я уже предвидел и с гордостью рассказал, что Миша не пьет и не курит и даже очень горюет об этом, только никак не может себя приучить.

Мама слушала, недоверчиво покачивая головой, потом вздохнула с облегчением и сказала:

– Наверное, папаша с мамашей и его долю выпили.

За обедом я рассказал Михалычу, что иду с Мишей Ходаком на рыбалку с ночевкой.

Стыдно признаться: я очень опасался, что и Михалыч решит отправиться вместе с нами. Я любил путешествовать с Михалычем и в лес, и на речку. Однако сегодня мне хотелось пойти вдвоем с приятелем, без всякого семейного присмотра.

Но Михалыч и не думал примкнуть к нашей компании, и дружба с Мишей Ходаком его ничуть не удивила.

– Ну что ж, пойди, пойди, – лукаво подмигивая, сказал он. – Посмотрим, каких акул вы нам принесете.

Прямо после обеда мама начала собирать меня на рыбалку. Я смотрел на эти сборы сперва с унынием, потом с изумлением, наконец, с ужасом. Мне показалось, что мама решила дать мне в дорогу всю провизию, всю одежду, просто весь дом.

– Мама, ведь мы только на одну ночь идем. Смотри, какая погода! Жара на дворе, – пробовал протестовать я. – Зачем же и ватная куртка, и непромокай, и трое теплых носков?..

– А если дождь пойдет, если ноги промочишь? – возражала мама.

Наконец сборы были закончены, и я, нагруженный огромной корзиной с провизией и целым ворохом теплой одежды, задыхаясь от жары и заранее краснея от стыда перед Мишей, потащился к моему новому приятелю.

Миша сидел на завалинке. Увидя меня, он весело рассмеялся:

– Верблюд, ну самый верблюд! Это все мамаша на тебя нагрузила?

От стыда я ничего не мог ответить, только кивнул.

Миша дружески хлопнул меня по плечу:

– Не горюй, это мы все исправим. Неси домой, разгружайся.

Я вошел в дом всего лишь из одной крохотной комнатки.

Несмотря на солнечный день, в ней было темно, сыро и отвратительно пахло залежавшейся прелой кожей.

У единственного окошечка сидел на табуретке отец Миши, старый Ходак, и яростно колотил молотком, забивая гвозди в подошву сапога. Вокруг него, будто на свалке, валялась целая груда драных башмаков и сапог.

Все это я рассмотрел не сразу, так как сам Ходак и то, что его окружало, было окутано, как сизой тучей, густым махорочным дымом. На наш приход он не обратил никакого внимания, продолжая свою работу.

– Вали на стол! – скомандовал Миша.

Я покорно положил туда и еду, и одежду.

– Ну, а теперь разберемся. – И Миша быстро перебрал все мое одеяние.

– Никуда не годится, – авторитетно заявил он. – Эту муру мы дома оставим. Я дам тебе папанькину свитку. И нести легко, и ночью укрыться можно, если под утро захолодает. Так, а теперь провиант проверим. Куда ж хлеба-то столько! А сахару, пожалуй, целый фунт, и масло, и колбаса, и котлеты еще! Э, брат, да ты, видать, на неделю собрался.

– Разве я виноват, – оправдывался я, – это все мама, я ж говорил ей…

– Не беда, не беда, – ободрял Миша, – сейчас, что надо, соберем.

В это время в комнату вошла очень толстая пожилая женщина.

– Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! – густым басом заговорила она.

– Это мама моя, Матрена Ивановна. А это Юрка, докторов сынок, – познакомил нас Миша.

– Ну, здравствуй, здравствуй, орел, – приветствовала меня Мишина мама. – С твоим папашей знакомство давно имею, – ласково продолжала она. – От поясницы меня лечил. Вот только не вылечил, ну да не его в том вина, на все воля божья. А человек он хороший, обходительный человек.

Матрена Ивановна подошла к столу и увидела разложенные на нем припасы. От изумления она даже руками всплеснула.

– Что ж это такое, почитай, целый магазин приехал!

Миша объяснил, в чем дело. Он отобрал немного еды, сунул ее в свой заплечный мешок.

– А остальное куда девать? Может, назад к тебе отнесем?

– Ни за что, – испугался я, – мама рассердится, совсем не пустит.

– Да что толковать об этом, – вмешалась Матрена Ивановна, – не возьмете – нам с отцом останется. Отец, отец, – громогласно позвала она, – да будет тебе стучать-то! Подь сюда, глянь-ка, какую закуску нам господь послал. Беги скорей за вином!

От этих слов старый Ходак сразу оживился. Он отшвырнул в сторону сапог и, вытирая руки о грязный фартук, тоже подошел к столу.

 ^{– Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! – густым басом заговорила Матрена Ивановна.}

– Наше вам, – поздоровался он со мной, протягивая руку. – Тимофей Иванович Ходаков, а по прозвищу – Тимошка Ходак, – отрекомендовался он.

– А это докторов сынок, – представила меня Матрена Ивановна.

– Оченно приятно, – ответил Тимофей Иванович, с улыбкой глядя не на меня, а на стол. – Вот это специя! – радостно заявил он. – Под этакое угощение ставь на стол попа с попадьей, меньше никак нельзя.

– Какого попа? – спросил я потихоньку у Миши.

– Это папанька бутылку водки попом зовет, – пояснил Миша. – Две бутылки – поп с попадьей.

– Беги, беги, отец, – охотно согласилась Матрена Ивановна, – раз уж такой случай вышел, зря прохлаждаться нечего. А ты, соколик, компанию нам составишь? – спросила она меня.

– Нет, спасибо, – отказался я. – Понимаете, я не пью, то есть водки не пью, а сладкое иногда, когда гости бывают…

– А рыбу ловишь? – с усмешкой спросила Матрена Ивановна.

– Ловлю, очень люблю ловить.

– Такой же непутевый, как наш Мишка, – махнула она рукой. – Вот и дружки будете. – Она с укоризной посмотрела на нас. – На что бы лучше в приятной компании посидеть с винцом да с закусочкой. А они на речку, к пиявкам, к лягушкам в гости. – Матрена Ивановна неодобрительно покачала головой, оторвала кусок старой газеты, насыпала туда махорки и задымила толстенной цигаркой. – Одно слово – непутевые, – решительно закончила она.

– Ладно, мать, всякому свое, – примирительно отозвался Миша. – Пойдем, Юрка, на волю. Такой дымище распустила, ажно дух захватывает.

Я был очень рад выбраться на свежий воздух.

– Постой, брат, да на тебе, никак, сапоги? – остановил меня в дверях Миша. – Куда ж ты в них летом потащишься, скидывай скорей.

– Пускай тяжелые, я босиком не могу, – запротестовал я.

– Зачем же босиком, а это на что? – И Миша кивнул в сторону груды сапожного хлама. – Моментом выберем, какие по ноге.

– Но ведь это чужие, в починку даны!

– Ну и что ж, что в починку, за один раз не порвешь. А порвешь – все одно латать. Заплатой меньше ай больше – толк один.

И вот я мигом преобразился: на ногах вместо тяжелых сапог какие-то невесомые опорки; за плечами вместо курток, плащей драная, но очень легкая свитка; в руках удочки, и больше ничего. Какое счастье!

Мы с Мишей тронулись в путь. Я опасался только одного: как бы не встретить кого-нибудь из маминых знакомых. Но все обошлось благополучно. Мы выбрались из города и бодро зашагали по умятой тропинке через поля, перелески, верст за восемь от города, в село Бредихино, к месту нашей рыбалки.

НА РЫБАЛКЕ

На место рыбалки мы пришли под вечер. Солнце склонялось к закату. Большое, не жгучее, оно освещало каким-то особенно ласковым, чуть красноватым светом глубокую речку, старые ветлы над ней и густые кусты прибрежного лозняка. Но особенно хороши были поемные луга за рекой. Просторные, по-весеннему ярко-зеленые, они отливали густой позолотой вечерних лучей.

А на нашем берегу приветливо шелестел свежей листвой старый, заглохший парк. От него веяло сыроватой свежестью и острым запахом цветущей черемухи.

Хорошо, очень хорошо было кругом! Но заядлым рыбакам некогда заниматься созерцанием красот природы. Скорее за дело. А дел не так уж мало. Прежде всего надо засветло натаскать побольше сушника на ночь для костра. За сушником дело не стало. Его в парке хоть отбавляй. Мы выбрали на берегу небольшую полянку. Там уже были заметны следы костра. Мигом натаскали целую груду сухих сучьев и веток, приволокли два большущих пня.

– В них-то и самая душа костра, – пояснил Миша. – От сушника только треск да блеск. Фук, фук – и все прогорело. А эти всю ночь будут помаленьку тлеть.

– А шалаш будем делать? – спросил я.

– Зачем шалаш? – удивился Миша. – Такая теплынь, а ты – шалаш!

– А если дождик?

– Ну, брат, дождя бояться – на рыбалку не ходить. – Миша кивнул головой в сторону лежащей на земле одежки.

– А это на что? Прикроемся – и дело в шляпе. – Он хлопнул меня по плечу. – Летний дождь ничего, от него лучше расти будешь. Да он и не пойдет. Гляди, какое небо – ни облачка. Откуда же дождю-то взяться?

– Да я и не боюсь, так, к слову сказал.

– Ну, не боишься, и ладно. Дождь – не волк, не укусит, – весело ответил Миша.

Натаскав достаточно на ночь топлива и оставив на полянке всю нашу поклажу – еду и одежду, мы выбрали тут же неподалеку местечко для ловли.

Речка в этом месте делала заворот, образуя небольшое! но глубокий омут. Вот по бокам его мы и уселись: Миша на входе, я на выходе.

Перед началом ловли Миша показал мне, как пользоваться для насадки раками. Все они были уже сварены, но не докрасна, а только чуть-чуть.

– Переваришь – мясо хрупкое станет, как черствый хлеб, его и на крючке не удержишь. Сразу рассыплется, – пояснил он. – Нужно секунду варить. Опустил в кипяток – и сразу вынай. Вот тогда самый раз, как резина будет, с крючка силком не сдерешь.

Миша ловко оторвал у рака шейку и обе клешни, остальное швырнул в траву. Шейку и клешни тут же очистил от твердой оболочки.

– Ну, а теперь цепляй на крючок – и в воду.

Так я и сделал. Две удочки наживил раком, а одну – червячком. Миша хоть и говорил, что на червя только мелочь клюет, все-таки оно как-то привычней да и верней, пожалуй.

На деле оно так и оказалось. Удочки с наживкой из раков мирно дремали на своих местах, зато на червя я то и дело потаскивал окуньков, ершей и небольших плотвичек.

Изредка я поглядывал в сторону Миши. Он ловил на четыре удочки, и все были поставлены на рака. Я уже поймал с десяток мелочи, а у Миши пока ни одной поклевки. Внутренне я торжествовал.

Но вот, кажется, и у Миши что-то взяло. Он приподнялся, осторожно, чтобы не напугать рыбу, взял в руку удилище. Ждет, нацелился, так и замер. И вдруг – резкий короткий рывок, удилище в дугу – значит, попалась!

Я вскочил с места и, бросив свои удочки, подбежал к Мише. Крепко держа в руках гнущееся, будто живое удилище, Миша осторожно вываживал добычу.

Она ходила в глубине, не видимая для наших глаз. Но по тому, как гнулось удилище и натягивалась леска, чувствовалось, что рыба попалась не маленькая.

Я стоял как зачарованный, не смея шевельнуться, боясь даже громко дышать, чтобы не испугать добычу.

Понемногу рыба начала уставать, раза два она уже показалась у самой поверхности, блеснув в воде тусклым серебром. Показалась и вновь исчезла в глубине.

– Врешь, теперь не уйдешь! – подбадривал сам себя Миша. Он стал потихоньку подтаскивать рыбу к мелкому месту: там удобнее было вытащить ее на берег.

Вот на мели показалось что-то большое, темное, будто затонувшее поленце. Миша низко опустил удилище и волоком потащил добычу. У самого берега рыба забилась, забултыхалась в воде, во все стороны полетели брызги.

– Ага, попалась! – Мы оба стремглав кинулись к добыче, оба разом схватили скользкую, бьющуюся в руках рыбину и, мешая друг другу, понесли на лужайку, подальше от воды. А то, чего доброго, еще вырвется, уйдет.

Отнесли, положили на траву. Голавль. Какой здоровенный, наверное, фунта на два! Я таких огромных и не видывал никогда. Весь серебряный, а спина совсем темная, с зеленоватым отливом. Голова широкая, даже чуть-чуть приплюснутая. От этого, если глядеть сверху, кажется еще шире. Недаром же и называется эта рыба «голавль».

Пойманную рыбу мы привязали на веревку, продев ее под жабры, и пустили голавля в речку, крепко привязав другой конец веревки к кусту.

– Пускай себе гуляет. В реке он до утра живехонек будет, – сказал Миша.

Я ничего не ответил, но про себя подумал: «Попадись мне такой, ни за что не пустил бы в реку. А ну-ка веревку оборвет или сук обломит, мало ли что может случиться?.. Лучше бы под куст на свежую землю положить, сверху травой, листьями укрыть. Так бы и не испортился, и дело куда вернее».

Усевшись на свое место, я частенько поглядывал на куст, за ветви которого привязан был голавль, и мне все казалось, что ветки распрямились, веревка оборвалась и голавль ушел.

Мы продолжали ловлю. Солнце спускалось все ниже и ниже. Над головой, как синий дымок, воздушным столбиком заплясали комары-толкуны. В заречном лугу заскрипели коростели, сперва один, потом другой, третий… Казалось, весь луг скрипит по-коростелиному. «Рви-рви, рви-рви…» – надрывисто, перебивая друг друга, орали не видимые в траве горластые скрипуны. В мелководной, поросшей травой заводи начали свой вечерний галдеж лягушки.

Я прислушивался к их голосам и невольно улыбался. Казалось, лягушки затеяли озорную перебранку.

«Дуррра, дурра!» – задиристо выкрикивала одна.

«А сама какова, а сама какова!» – не уступала ей другая.

К двум спорщицам присоединялись все новые, новые. Вот уже невозможно различить отдельных голосов. Это уже не спор, не задорная перебранка. Это своеобразный разноголосый концерт, аккомпанементом к которому служит басистый коростелиный скрип.

А ведь совсем неплохо получается, даже просто здорово! Только, пожалуй, уж слишком шумно, будто оркестр из одних трещоток, пищалок, колотушек.

И вдруг в эту пеструю разноголосицу звуков ворвался еще один, совсем новый, протяжный, певучий. В старом парке над речкой запел соловей. Потом где-то подальше еще и еще…

Соловьи, лягушки, коростели – как не схожи их голоса, да разве возможно всех их слить воедино?! Что же из этого получится?

А получится из этого ни с чем по красоте не сравнимый концерт весны.

Только слушать его нужно не в помещении, не в концертном зале, а именно вечером у реки, там, где кусты цветущей черемухи склоняются к самой воде, там, где в заросших заводях зелеными иглами торчат молодые побеги стрелолиста, где расцветают первые цветы болотных трясин – желтые калужницы.

Именно там, у реки, на закате солнца слушал и я этот чудесный весенний концерт.

Ничего, что мне за всю вечернюю зорю не попалась ни одна крупная рыба, зато я присутствовал на самом чудесном празднике – празднике весны!

А Миша за это время поймал еще одного голавля, поменьше первого, да еще одного упустил.

– Утром, на зорьке, и ты поймаешь, – подбадривал меня Миша. – Да и не в рыбе тут главное дело-то, – продолжал он. – Ты, Юрка, кругом погляди. Все цветет, весне радуется. А лягушки, лягушки-то что разделывают… Совсем, видать, от радости одурели.

С Мишей я был во всем согласен. Конечно, не в рыбе суть дела. А все-таки очень хотелось мне поймать крупного голавлика. Ведь я еще никогда их не ловил.

Мы просидели на берегу до самой ночи. Когда же совсем стемнело, я на все три удочки насадил по крупной раковой шейке, закинул в речку, а удилище воткнул покрепче в берег. Так сделал Миша и мне тоже посоветовал.

– Голавль всю ночь гуляет, добычу ищет, – пояснил он, – глядишь, на какую-нибудь снасть да попадет.

Устроив удочки на ночь, мы пришли на полянку и развели костер.

Весело затрещали сучья, запахло дымком. Сразу стало тепло и уютно, совсем по-домашнему. Зато темнота кругом будто вдруг сгустилась и сплошным пологом укрыла нас.

Принесли из родника воду в старом, закопченном чайнике. Его очень кстати прихватил из дому Миша.

Вскоре чай закипел. Мы подбросили в костер сушнику, чтобы посветлее было, разложили у огонька еду и разлили по кружкам чай.

Я взял свою кружку, поставил на землю: пусть чай немножко остынет. А пока отвернулся от костра и стал глядеть за речку, вдаль.

Где-то там, на горизонте, над самой землей светилась зеленоватым светом весенняя негаснущая заря. Она незаметно передвигалась с запада на восток, чтобы разлиться оттуда по всему небу, погасить звезды и дать начало новому, такому же безоблачному весеннему дню.

Но пока еще небо над головой было по-ночному темным, и в нем голубой россыпью поблескивали уже по-летнему совсем неяркие звезды.

– Ты что притих, ай заснул? – окликнул меня Миша. – Пей чай, совсем простынет. Подзаправимся, потом и спи.

– Да я не сплю. Так, за речку смотрел, как заря по небу движется.

– Весенняя заря, она негасимая, – подтвердил Миша и, помолчав немного, как бы сам с собой продолжал: – Я, брат, тоже туда смотрю, в самый край, туда, где земля с небом сходится. Интересно, что там, за краем? Пустота ай есть что?

Что ж там? Такая же земля, а над ней небо, – ответил я. Такая же, как и здесь, у нас. Ведь земля круглая, а кругом воздух.

– Это я знаю. Тоже учил. Я три класса церковно-приходской кончил. Учитель об этом рассказывал, – ответил Миша. – Я не об этом. Земля, небо, а дальше что?

На это я совсем не знал, что ответить. И, может быть, в первый раз в жизни в голове возник вопрос о беспредельности мира, о пространстве, которому нет ни начала, ни конца.

Мы оба молча глядели в светлую полосу зари над горизонтом. Костер примерк, зато от этого ночь стала как-то сразу светлее.

Где-то неподалеку послышался сильный всплеск воды.

– Ишь гуляет, голавль гуляет, – встрепенулся Миш а. – Может, к нашей приманке подходит. Хорошо бы!

Мы замерли, прислушиваясь. Всплеск не повторился.

– Ну, нужно чай допивать да на боковую. А то скоро светать начнет, – сказал Миша, принимаясь за чай и еду.

Я последовал его примеру.

Нигде не бывает еда такой вкусной, как у костра на рыбалке. Даже кусок черного хлеба и тот пахнет совсем по-особенному, и вкус у него особенный, не такой, как дома.

Выпили еще по кружке чая. Хватит, пора ложиться спать. Сдвинули в одну кучу обгорелые, тлеющие пеньки, подгребли к ним все угли, весь жар – настоящая печь получилась, так и пышет жаром.

Легли поближе к костру на запорошенную золой, согретую землю, укрылись одежкой – сразу потянуло ко сну. В последний раз будто откуда-то издали донеслись голоса соловьев, коростелей, лягушек…

Проснулся я оттого, что продрог. Одежда куда-то совсем свалилась, костер погас. Брррр, как холодно!

Я сел, протер глаза. Уже светало. За рекой полыхала заря. Луг казался сизым от ночной росы.

Будто краешек медного таза, начищенного до нестерпимого блеска, показалось из-за горизонта солнце.

Мы вскочили с нагретой земли и, не напившись чаю, поскорее побежали к своим удочкам. На Мишиных за ночь ничего не попалось. Только на двух приманка дочиста съедена, наверное, мелочь обтрепала. Мои тоже стоят на месте, тоже, как видно, пусто.

Вынул одну, другую. И вдруг на третьей, только взялся за удилище – поплавок как побежит по воде, будто живой, вот и нырнул.

– Тащи, тащи, только не торопись! – скомандовал Миша.

Я потащил. Не тут-то было: что-то сильное упиралось в воде, не поддавалось, тянуло удочку вглубь.

– Не тяни, сильно не тяни и не ослабляй совсем, – взволнованно говорил Миша. – Ну-ка, дай я вытащу. Упустишь, упустишь!

Но я обеими руками держал удилище и не отдавал.

– Я сам, я сам, – только и мог выговорить от волнения.

Хорошо, что леска не лопнула и выдержала первый напор рыбы. Выдержал и рыбак первое испытание. А дальше пошло уже легче. Рыба начала приуставать. Один круг, другой, третий… Вот уж она и сама идет к поверхности. Всплеснулась, и снова вглубь, и опять заходила кругами, будто на привязи.

– Подводи, к мели подводи, – почему-то шепотом приказал Миша. – Да не тяни, не тяни, дурак! Легче, легче…

Я стал подтягивать рыбу к мелкой заводи. И вдруг – что такое? – уперлась, ни с места. Зацепилась, за коряжину зацепилась. Все пропало, уйдет!

– Эх ты раззява! – даже застонал Миша. И в один миг как был, и карпетках, в брюках, очутился в воде.

Вот он уже по пояс. Осторожно, чтобы не напугать рыбу, крадется к подводной коряге. Приседает. Над водой только голова да плечи. Что-то шарит в воде, нашел, отцепил. Удочка в моих руках вновь ожила, рыба метнулась в глубину.

Еще минута-другая… Я опять осторожно тащу добычу к берегу. Миша, весь мокрый, так и замер в воде. Провожу рыбу мимо него. Он нацеливается, бесшумно опускает в воду обе руки, потом вдруг хватает что-то и с торжествующим криком тащит на берег.

Голавль! Почти такой же, как Мишин.

– Держи, получай! – и бросает мне к ногам добычу, а сам весь дрожит, зуб на зуб не попадает.

Я отношу голавля от воды, потом, не помня себя от радости, бросаюсь обнимать друга:

– Спасибо, спасибо!

Ничего, что Миша весь мокрый. Вот теперь мокры мы оба: он от купания, я от дружеского общения с ним.

Я с благодарностью и невольным восхищением посматривал на Мишу. «Вот это товарищ, настоящий друг! – думал я. – Как хорошо, когда есть друг, готовый ради тебя на все!»

Спешим к костру. Какое счастье, что в нем еще не совсем остыл жар! Стоя на четвереньках, оба изо всей мочи дуем на угли. Вот над ними показалась синеватая струйка огня. Подбрасываем сухих прутиков. Ура! Загорелись. Через минуту огонь уже полыхает, и мы с наслаждением сушим мокрую одежду. Мне-то высушиться легко, а вот Мише?!

– Пустяки, – уверяет он, – мигом просушим.

Он раздевается догола, облачается в свптку, чем укрывался ночью, и развешивает на колышки у огня одежду.

– Ну вот и порядок.

Через час мы, уже совсем сухие, закусив и напившись чаю, бодро шагали в обратный путь, домой. Даже половить утром не остались: торопились домой до жары, чтобы не протушить улов.

Пойманный мною голавль и, кроме того, рассказ, что Миша поймал двух таких же, даже один еще побольше, произвел дома огромное впечатление. Мама долго ахала, все прикидывала на руку моего голавля и говорила, улыбаясь:

– Вот это рыбина, прямо кит, а не рыба!

Тетка Дарья тоже одобрила мою добычу.

– Не задаром прошлялись: и уха, и жаркое будет.

Но, конечно, больше всех оценил успех нашего похода Михалыч.

– Поздравляю с настоящим уловом! – говорил он, внимательно разглядывая голавля, который лежал в тазу вместе с окуньками, ершами, плотвичками. Среди этой мелюзги он казался настоящим великаном.

– Пожалуй, не худо и мне с вами в субботу прокатиться, – решил Михалыч после обеда. – Ты как насчет субботы, свободен или нет?

О, я был свободен и в субботу, и в воскресенье, и в понедельник – в любой день недели!

Теперь, после того как я уже самостоятельно, без всякого присмотра, побывал с ночевкой на рыбалке, – теперь мне хотелось съездить вторично уже с Михалычем, попытать счастья, кто кого «обловит».