Текст книги "У птенцов подрастают крылья"

Автор книги: Георгий Скребицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

НЕЖДАННОЕ ПРИОБРЕТЕНИЕ

В ту пору я особенно крепко сдружился с Колей Кусковым. Уж очень он мне нравился своей решительностью и своей удалью. В нашей охотничьей компании Коля был неизменный коновод.

Бывало, соберемся без него, чтобы потолковать насчет предстоящей охоты; только куда идти, никак решить не можем: один одно предлагает, другой – совсем другое. А Коля явится и рассуждать не станет: идем туда-то, и дело с концом. Вообще Коля был одним из тех, на кого я смотрел как на настоящих людей, таким, как он, мне самому очень хотелось быть.

Это, конечно, не мешало мне дружить и с Мишей. Вообще мы все дружили. Но главарем, главным заводилой бесспорно стал Коля. И собирались мы теперь всё чаще не у Миши Ходака, а у Коли.

– Теперь нам никто не помеха, – весело говорил Николай, – что хотим, то и творим.

А отсутствие «помехи» заключалось вот в чем.

Еще в начале зимы Колин отец заявил сынку: «Или изволь работать, сапожничать, мне помогать, или уходи из дома, живи один, как вздумаешь!» Коля, не раздумывая, принял второе предложение.

– Много мне одному нужно, – беззаботно говорил он, – пару-тройку сапог в неделю залатаю – с меня и хватит на щи, на кашу. Сам-то и стряпать не буду, что я, баба, что ли? Найдутся добрые души, накормят, напоят сироту горемычную! – При этом он лукаво подмигивал: «Я, мол, не пропаду!»

После Колиного изгнания из родительского дома мы с моим дружком отправились искать ему подходящую «квартиру». К этой квартире требования у нас были совсем особые. Каково будет жилье моего приятеля – это ни его, ни меня, в сущности, совсем не интересовало. Были бы четыре стены да крыша над головой – вот и все. Но зато необходимым условием мы ставили, чтобы при «квартире» имелся хороший теплый сарай для собак.

Наконец такая квартира была найдена: комната в подвале – сырая, холодная, с полуразвалившейся печкой, которая гораздо больше дымила, нежели грела. Дым почему-то шел в комнату и далее, наружу, не через трубу, а через окно или через дверь. В общем, помещение отапливалось, как в старину в деревнях – «по-черному», то есть без помощи трубы. Нужно прямо сказать, что более неподходящего жилья во всей Черни вряд ли можно сыскать. Но зато во дворе имелся отличный деревянный сарай, очень крепкий, нигде не продувает. Его хозяева отдали Коле в полную собственность.

«Лучшего и искать нечего!» – сразу решили мы. К тому же и денег с Коли за его «хоромы» хозяева вовсе не взяли, а договорились, что вместо платы за квартиру он будет им колоть дрова, расчищать от снега двор, носить воду, вообще помогать по дому. Хозяева были старички, и помощник в хозяйстве им был дороже денег. Коля не раздумывая переехал в новое помещение. С отцом они расстались в самых дружеских отношениях. Только мать немножко поплакала и все шептала Коле:

– Ты, ежели что, прямо к нам и обедать, и ужинать. Бельишко тоже мне приноси, я залатаю и постираю. Старик-то, он ничего, он хороший старик. Обидно ему, что ты помощь ему не оказываешь. Вот он и шумит на тебя. Сам шумит, а сам сердцем-то во как страдает, о тебе, о дураке, все страдает, уж больно ты непутевый уродился.

Я слушал эти слова и толком не мог понять, что же она, Колина мать, ругает его или хвалит за то, что он такой непутевый?

Если судить с моей точки зрения, то эта Колина непутевость именно мне в нем и нравилась. Вот из дома уходит и не боится ничего, знает, что еще лучше один заживет.

Коля думал, очевидно, точно так же. Он хлопал старушку мать по спине и весело говорил ей:

– А ты меньше причитай-то. Я сам знаю, что делаю, поди, не маленький. Отец бурчит, потому что остарел он, наше молодое дело ему не понять, уж он и забыл, чай, как сам-то молодой был. Небось тоже за девчатами бегал. А как женился, так и остепенился.

– Тебе бы жениться-то, – говорила мать, – смотри, какой парень, да за тебя любая пойдет. Чего бродишь одни как неприкаянный, чего не женишься?!

– Рано мне, – беззаботно отвечал Николай, – рано, я своего не отгулял. Да и не всех зайцев побил, что мне на роду положено. Какая еще жена попадется. Другая и ружье отнимет да в печке спалит. – Он подмигивал мне и лихо добавлял: – А я разве стерплю это? Я прямо и жену тогда следом туда же, в печку, засуну.

– Все шутит, все балагурит! – вздыхала мать. – А у самого портки рваные. Потому залатать некому. Разве я одна поспею всех их обшить да обстирать?!

Но Коля, несмотря на материнские увещевания, все-таки перебрался на отдельную, холостяцкую квартиру. Мы вычистили сарай, настелили туда свежей соломы. Только гончих не хватало. Единственный Колин гонец Амур и тот пропал: потеряли мы его на охоте. Наверное, кто-нибудь из охотников, так же, как в свое время Николай, подманил в лесу пса да и стащил.

– Ну туда ему и дорога! – махнул рукой Николай. – «Недорого достался, небольно и жаль». Других заведем!

И вдруг нежданно-негаданно «другие» сами к нам напросились. Да сразу пара – смычок: кобель Секрет и сучка Зулейка.

Это были замечательные гончие Василия Андреевича Соколова. После того как самому хозяину пришлось перебраться из большого дома во флигель, ему уж было не до охоты, не до собак. Вот Коля и выменял их у него, отдав за смычок гончих новые сапоги.

– С отцом у меня теперь мир да любовь наступит, – весело говорил он. – Глаза ему мозолить не буду, он и подобреет, еще новые мне сапоги сошьет.

Не теряя даром времени, мы с Колей сходили к Василию Андреевичу и привели обеих гончих в новое Колино помещение.

ПО ПОСЛЕДНЕЙ ПОРОШЕ

Зима подходила к концу. Пора было кончать охоту с гончими, да разве утерпишь, чтобы не попробовать наш новый смычок!

Но попробовать оказалось совсем нелегко – все мешала погода. Сначала стояли оттепели, а потом как завернули морозы – сразу весь снег и в лесу и в поле сверху заледенел. Образовалась ледяная корка – наст. Это самое отвратительное, что только может быть для охоты с гончими.

Поэтому мы с Николаем скрепя сердце сидели дома да с тоской посматривали на термометр, а он, как назло, все показывает двадцать да двадцать пять градусов ниже нуля – мороз никак не отпускает.

Недели две ждали мы оттепели и наконец дождались. Еще с утра нахмурилось, солнце спряталось за низкие лохматые тучи, сразу потеплело, и пошел снег.

Он шел с перерывами почти весь день и вечер, перестал только к ночи, будто по заказу. Но небо не разъяснилось, и было все так же тепло.

– Ну, Юрка, – сказал мне вечером Коля, – если ночью снег не пойдет, след ночной не засыплет, пороша завтра будет мировая. Обязательно идти надо.

Следующий день был будничный; кроме того, мне необходимо было вечером идти в школу – мы опять готовили спектакль.

Сережа и Миша Ходак тоже чем-то были заняты. Но я решил бросить все дела и идти с Колей на охоту. Может, это уже последняя пороша в году. Я сказал о своем решении Коле.

– Вот и молодец, – одобрил он, – а дела – не волки, в лес не убегут.

Сей мудрой пословицы он твердо придерживался всю жизнь.

В этот раз нам еще очень подвезло и в другом. Мама услышала, что мы завтра собираемся на охоту, и вдруг предложила:

– А не хотите ли на лошадке поехать?

Что за вопрос – конечно, мы очень хотели!

– Ну тогда вот какое условие. Я попрошу Алексея Михайловича на денек больничную лошадь, если она у них свободна. Вы на ней съездите на охоту и кстати купите мне где-нибудь в деревне мешок картошки. А то на базаре уж очень дорогая, и половина мороженой.

На это мы, конечно, тоже согласились. Мама договорилась с Михалычем насчет лошади. Он разрешил. Все уладилось; оставалось только выбрать место, куда поехать. Ведь на лошади не пешком киселя месить, можно и подальше закатиться.

Решили поехать верст за девять, в Цуриковский лес. Там и деревня рядом; есть где лошадь оставить, есть где и картошку купить.

Вечером набили патронов, приготовили теплую одежду, чтобы завтра не возиться, и Коля ушел домой.

Наутро он разбудил меня еще задолго до рассвета. Но я уже привык к этим охотничьим ночным вставаниям. Одеваясь, я только с завистью поглядывал на Сережу. Он сладко похрапывал в теплой постели. Счастливец, ему не нужно посреди ночи вставать, одеваться, потом на холоде запрягать лошадь и тащиться невесть куда. Он счастливец! Но кто же мешал мне быть таким же счастливцем, кто гнал меня из теплой постели на холод, в лес, чтобы там бродить целый день, проваливаясь по пояс в снег, и отогревать дыханием закоченевшие пальцы, – кто гнал меня?

Охота – вот кто. Охота, именно она гнала меня по лесам и болотам и в дождь, и в снег, заставляла плутать, ночевать в лесу, по суткам терпеть голод, проваливаться зимой в прорубь, под лед, или в летний зной целый день не иметь во рту ни капли воды. Охота – вот кто мучил меня всю жизнь, но чьи «мучения» я вспоминаю всегда с душевным трепетом, с радостью, с благодарностью. Нет ничего утомительнее, порою мучительнее, но всегда при этом прекрасной охоты – охоты с ружьем, удочкой, фотоаппаратом или просто с записной книжкой!

Всякая охота одинаково увлекательна и хороша. Ведь главное в охоте совсем не добыча, а общение с с природой, умение подсмотреть, выведать ее тайны и запечатлеть их все равно как: в виде добычи, фотоснимка, зарисовки, записи… Ты подкараулил, подсмотрел, ты выведал у природы одну из ее бесчисленных тайн, хоть самую маленькую, – молодец! Значит, ты настоящий охотник. И память о каждой из этих охот ты сохранишь на всю жизнь. А трудности – холод или зной, дождь или снег… да это только увеличивает прелесть охоты, делает ее еще увлекательнее. Намокшая одежда дома высохнет, замерзшие руки и ноги отогреются, голод и жажду легко утолить. А вот воспоминания о пережитых на охоте минутах, как лучшая, самая ценная добыча, останутся навсегда с тобой.

Охота – вот кто с самого детства выгонял меня из постели еще до рассвета и кому я так благодарен за неповторимые часы, проведенные не в комнате со спущенными занавесями, а на речке или в лесу.

Ну, довольно об этом, и так заболтался. Но пусть мне простит читатель это невольное отступление. Ведь это, по существу, совсем не праздное отступление, а все тот же разговор о начале пути, который я выбрал себе на всю жизнь, – пути следопыта-натуралиста. Он-то и начался именно на рыбалке и на охоте.

Итак, мы с Колей быстро запрягли лошадку в розвальни, настелили туда побольше соломы, посадили собак, сели сами и покатили.

Дорога была легкая, лошадка добрая, так что доехали мы за какой-нибудь час, не больше.

Очень было красиво, когда подъезжали к Цуриковскому лесу. Уже совсем рассвело. На востоке небо затянулось прозрачной дымкой облаков, и сквозь них просвечивала заря.

Она была ярко-розовая, но не холодная, не жгучая, как зимой в сильный мороз, а, наоборот, уже почти по-весеннему теплая. И лес, весь густо занесенный снегом, был тоже какой-то не зимний, очень солнечный, такой уютный, притихший.

Когда мы подъезжали к деревне, из всех труб к небу поднимались сизые столбы дыма и вкусно попахивало печеным хлебом. Мы оставили лошадь возле крайнего домика, сговорились с хозяевами насчет того, чтобы купить у них мешок картошки, и, захватив собак, отправились в лес.

Только вот чем плохо охотиться в конце зимы – уж очень много везде снега. По кустам не пройдешь, не пролезешь. К несчастью, у нас в Черни в ту пору почему-то никто не брал на охоту лыж. И лыж-то, широких охотничьих, ни у кого не было. Поэтому единственная возможность ходить зимой по лесу – это по дорогам, а их раз, два – и обчелся. Пришлось и нам с Колей идти по одной и той же дороге.

Впрочем, пожалуй, то, что охотники в нашей местности совсем не пользовались лыжами и ходили на охоту в пору глубоких снегов только по дорогам, имело известный смысл. У нас под Чернью зайцев-беляков совсем нет, одни только русаки. А русак, как всем охотникам известно, и сам не любитель лазить зимой в лесу по глубокому снегу.

Русак – полевой заяц. Его как гончие тронут с лежки, долго путаться в лесу не любит, выскакивает прямо в поле и пошел гулять из одного отвершка в другой. Да носится он не просто по полю, а все норовит дорогой пробежать. Тут и самому скакать удобней, и след незаметен. На дорогах легче следы запутать, собак с толку сбить.

Вот потому, как поднимут собаки зимой зайца с лежки, как погонят его, охотники скорее спешат по дорогам на перекрестках места занять: именно там-то и легче всего подкараулить русачка. Дошли мы с Колей до развилки дороги, тут и расстались.

Долго ходил я по лесу, а гончих все не слыхать. «Да не удрали ли они вообще домой? – мелькнула догадка. – Ведь мы с ними в лесу первый раз. Кто их знает, может, и не захотят с чужими охотиться, возьмут да и удерут в Чернь к своему прежнему хозяину».

Только подумал об этом – и будто в ответ слышу Зулейкин голосок, тоненький, визгливый, еще тоньше, чем у Мишиной Найды. Тут и Секрет забасил; то она взвизгнет, то он низкую октаву даст. Ни дать ни взять, Амур и Найда, очень голосами похожи. Но слушать некогда, нужно скорее сообразить, куда погнали. Я по дорожке припустил, выскочил на бугор, отсюда далеко видно.

Гляжу – по другой дороге выскочил из леса белый пушистый зверек и помчался, только совсем в противоположную от меня сторону, через поле прямо к деревне.

Вот ведь до чего хитер косой – сейчас по гумнам, а то и прямо по деревне пронесется. Там по дороге и люди, и собаки, и овцы, и куры – кто только не ходил! Разве учуешь среди всех этих запахов запах заячьего следа! Сразу гончих с толку собьет, а сам – марш в соседний лесок, там в овражках, в кустах, и спрячется. Очень хитер заяц-русак, особенно ежели старый, матерый. Тот уж всякие виды видывал; ему не только лес, и деревня тоже знакома, частенько туда в зимние ночи небось заглядывает, рыскает по садам, гложет кору фруктовых деревьев.

Смотрю с бугра – так и есть: заяц прямо по дороге покатил в деревню. Вот и скрылся на гумнах. Через минуту по той же дороге по заячьему следу понеслись обе гончие, и тоже на гумна. Да только заяц-то потихоньку, молчком, а гончие с ревом, с подвыванием. Такую кутерьму там подняли!

Смотрю, что такое?! С гумна, через поле, прямо в лес не то бежит, не то летит что-то белое, серое, пестрое… Не пойму что. Неужто овцы?! Испугались и от собаки драла. Нет, не овцы. Ближе, ближе. Да это гуси! Целый табунок домашних гусей. Деревня на бугре, а лес через поле – в ложбине. Сверху вниз по голому полю гусям легко лететь. А как до первых кустов долетели, тут все разом в снег и шлепнулись, и сидят в нем – ни туда ни сюда.

«Что делать? – думаю. – Отсюда они и не выберутся. Из снега им на крыло не подняться. Да и вообще из-под горы вверх до деревни и не долететь. Разве попробовать погнать их пешком через все поле? Но по такому снегу и сам до деревни не доберешься, и они не дойдут – от усталости передохнут. Вот натворили беды!»

^{Очень было красиво, когда подъезжали к Цуриковскому лесу.}

Слышу, собаки все-таки разобрались в заячьих следах – не сумел их косой и в деревне со следа сбить. Молодцы собачки, цены таким нет! Вот и опять к нашему лесу гонят.

Но мне уж теперь не до зайца, не до собак. Как же с гусями быть? Неужто весь табунок так в лесу и погибнет? Позвать бы Колю – он скорее сообразит, что делать. Может, попробовать их на дорогу выгнать и уж по дороге в деревню обратно гнать?

Я сошел с дороги, сразу увяз по пояс в снегу, стал к гусям подходить. Куда там! Загоготали, крыльями по снегу захлопали, еще дальше в кусты полезли. Нет, уж лучше не трогать. Подожду Колю и с ним посоветуюсь.

И вдруг – выстрел. Убил или нет? Хоть бы убил. Мне даже не завидно – поскорее бы только его дозваться. И кричать-то очень громко боюсь – что, если в деревне видели, как гуси от гончих в лес полетели, да скандал поднимется: «Вы, мол, со своей охотой всех гусей у нас переведете». Ну где же Коля?

Хорошенько заметив место, где засели в кустах злополучные гуси, я выбрался опять на дорогу и поспешил по ней в ту сторону, где слышал выстрел.

Вот наконец и Коля. Идет навстречу, через плечо русак подвешен, идет весело, и собаки следом за ним. Увидел меня еще издали, рукой по русаку похлопал: «Тут он, голубчик, добегался!» Подошел ко мне поближе, смеется.

– Ну, как собачки, а? Золото – не собачки. Заяц-то и на дорогу, и в деревню… Черта с два от них отвяжешься, как пришитые, со следа ничем не собьешь. – Коля закурил. – А охота ноне дрянь, убийство собакам. В поле да на дороге, конечно, гнать легко, а как сунулись в лес, так по самые уши тонут. Видал, как намучились? Искать-то его, косого, не на дороге – в лесу приходится. Собакам убийство, и только!

– Да подожди ты со своей охотой, – наконец вставил я слово в его болтовню, – подожди, беда случилась.

Коля сразу осекся:

– Беда? Какая беда?

Я рассказал про гусей.

– Наши собаки их из деревни вытурили. Теперь пропадут. Как быть? Может, вдвоем их как-нибудь из леса на дорогу выпугнем, до деревни догоним. Да гнать-то страшно. Увидит народ, еще шею наколотят.

Коля слушал очень внимательно.

– А где они?

– Пойдем покажу.

Гусей мы застали на том же месте в кустах. Они сидели, увязнув в глубоком снегу, и изредка мирно переговаривались друг с другом.

– Ну как, погоним? – спросил я.

– Погоди, держи собак. – Коля взял на смычок обеих гончих и передал мне, а сам стал из-за кустов, увязая в снегу, потихоньку подкрадываться к гусям.

«Неужели хочет по одному ловить и перетаскивать в деревню? – ужаснулся я. – Да так мы с ними и за два дня не управимся».

К счастью, гуси близко не подпустили его, заволновались, захлопали крыльями, приготовились к отступлению.

– Нет, так их не возьмешь, – решил Коля, – возьмем по-другому.

Он снял с плеча ружье, и не успел я охнуть, как грянули два выстрела. Пара гусей осталась в снегу, а остальные со страшным криком, хлопаньем крыльев ринулись напролом через кусты, дальше вниз, под юру, в глубь леса.

– Пара есть! – весело крикнул Коля. – По штучке на брата, больше и не треба.

– Но как же, как же это? – в ужасе залепетал я. – Ведь это домашние, деревенские… В деревню-то как теперь?

– Вот дура! – изумился Коля. – Зачем же в деревню нести? Ну, да потом поговорим, пошли.

Он слазил в кусты, вытащил оттуда за шеи двух огромных жирных гусей, с трудом поднял вверх.

– Эх, хороши! Вот это охота! – И, не обращая на меня никакого внимания, выбрался из снега на дорогу, зашагал по ней со своей добычей прямо в деревню.

Но куда же он идет, что хочет делать? Я не мог понять. От изумления и страха перед тем, что только что произошло, я потерял дар речи и покорно следовал за Колей, держа на привязи собак.

Не доходя до деревни с полверсты, Коля свернул в сторону на какую-то тропинку, которая вела напрямик через поле к шоссейной дороге. Именно по этому шоссе только сегодня утром мы и приехали в деревню.

Дойдя до шоссе, Коля спустился в кювет, разгреб валенком глубокую яму, бросил туда обоих гусей. Завалил их снегом, затем выбрался на шоссе и весело крикнул мне:

– Порядочек! Вылезай, Юрка, пошли в деревню. Охотиться больше не будем. Видишь, в лесу снежище какой! Гончаки наши совсем заморились. – Он лукаво подмигнул мне. – Дичинка и так есть, хороша дичинка! Поскорей забрать надо, а то еще, глядишь, собаки какие разроют, сожрут – все дело изгадят.

Он скорым шагом направился в деревню. Я поспешил за ним, а в голове вертелась одна и та же тревожная мысль: «А ну как в деревне видели, как наши собаки шуганули в лес гусей? Вот скандал-то поднимется!»

Мы подошли к первому домику. Наша лошадь, запряженная в сани, спокойно ела сено.

Завидя нас, из дому вышел хозяин, вынес уже заранее приготовленный мешок картошки. Мы расплатились, уложили картошку в сани, посадили туда же собак.

Из домика выбежали ребятишки, начали рассматривать Колиного зайца, удивлялись, какие у него длинные уши и большие задние ноги. Хозяин тоже с любопытством разглядывал зайца. Подошли еще какие-то ребята. Все было тихо, мирно, значит, никто не видел, что случилось со злополучными гусями.

И вдруг об этом ни с того ни с сего заговорил сам Колька. Отвязывая от изгороди лошадь, он неожиданно спросил у толпившихся вокруг саней ребятишек:

– Чьи это гуси у вас в деревне, табун целый?

– Поповские, – хором отвечали ребята, – отца Михаила. Он вон, у церкви, живет. И гуси его, все по гумнам ходят, зерно подбирают.

– Так вот, бегите к отцу Михаилу, – сказал Коля, делая нарочито серьезное лицо. – Объясните ему, что его гуси не хуже мужиков взбунтовались да и подались из деревни прямо в лес.

В ответ на эти слова ребята переглянулись и захихикали.

– Вы чего зубы-то скалите? – прикрикнул на них Коля. – Я правду говорю. Живо к попу бегите. Доложите все, как я сказывал.

Ребята, пересмеиваясь, толпились на месте. Наконец один, постарше, промолвил:

– Да неужто гуси в лесу живут? Они на пруду плавают, когда лето. А в лес им зачем – еще лиса сожрет.

– Вот и я говорю – сожрет. Живо к попу бегите!

Видя, что ребята не идут, Коля махнул рукой.

– Да что с вами зря лясы точить, сам сбегаю! – И он, не отвязав лошадь, отправился в домик возле церкви.

– Ишь что придумал: гуси взбунтовались, в лес на житье улетели! – пересмеивались ребята.

«Зачем он все это затеял? – недоумевал я. – Уж натворили невесть чего, ехать бы поскорее, пока шею не намылили. А он к попу зачем-то отправился. Сам на скандал напрашивается».

В это время из домика показался Коля. Его провожал вышедший на крыльцо пожилой человек в длинной поповской одежде.

Коля, жуя на ходу яблоко, подошел к нам, отвязал лошадь и уселся в сани. Мы тронулись. Выехали из деревни. «Слава богу, что все благополучно кончилось», – облегченно вздохнул я.

– Хочешь яблочко? – предложил Коля.

– Откуда они у тебя?

– Поп угостил. Во! Полны карманы набил. Это он на закуску дал. Сперва стаканчик кагора поднес, а уж яблок потом в карман напихал.

– Да за что же он тебя так потчевал?

– Как – за что? За гусей. Что я ему объяснил, где его гуси находятся. Сначала не поверил, а потом и говорит: «Наверное, ребятишки-баловники их распугали, вот они дунули куда зря». Я говорю: «Наверно, что так. Только их из леса теперь не больно вызволишь. Они там в самой чаще, в кустах сидят. Их там голыми руками никак не взять». – «Как же быть?» – спрашивает. «А вот как: берите, отец Михаил, ружье и открывайте там на них охоту». – «Да я, говорит, и ружья за всю жизнь в руках не держал, потому как сан мой никакого убийства не дозволяет». – «Ну тогда, говорю, подыщите кого-нибудь из местных охотников себе в компанию. Вдвоем еще сподручнее: один загоняет, а другой на мушку берет». – «Это верно, говорит, только кого же вместе с собой пригласить? Может, вы согласитесь, я уж вас отблагодарю». – «Не могу, говорю, отец Михаил. Во-первых, в город тороплюсь по неотложному делу, а во-вторых, я охотник зайчиный, дикого зверя стреляю, а на домашнюю птицу у меня и рука не поднимется». Вот тут-то он расчувствовался и кагорцем меня угостил, и яблочками. – Коля беззаботно расхохотался.

– Как же тебе не стыдно над человеком издеваться! – возмутился я. – Его же гусей побил да его же еще и дурачишь.

– Да чем же дурачу? – в свою очередь, возмутился Коля. – Во-первых, эти гуси уже не его. Раз уж они в лес залетели, – это уж не поповские, а дикие, можно сказать, лесные гуси. Значит, и охоту на них открывать дозволено. Сперва мы поохотились, а потом я попу предложил. Уж если хочешь знать, это теперича Лисицыны гуси. Это мы не у попа, а у лисоньки часть ее добра позаимствовали.

Мы подъехали к месту, где были зарыты в снег злополучные гуси.

– Ну-ка, подержи лошадь. Я сейчас. – Коля передал мне вожжи, спрыгнул в кювет, вытащил оттуда свою добычу и кинул в сани. – Эх, хороша дичина! – еще раз похвалил он.

Мы быстро докатили до города и прежде всего заехали к Коле, отвели в сарай собак. Потом Коля вынул из саней добычу. Зайца и одного гуся взял себе, а второго подал мне:

– Получай свою долю.

– Какую долю? Я не возьму.

– Бери, бери, не кочевряжься! Ведь ты их в лесу нашел, значит, свою долю имеешь.

– Да как же я его домой принесу? Поехал за зайцами, а привез гуся. Что говорить, если спросят?

– Скажи все, как было, – серьезно ответил Коля. – Погнали, мол, гончие зайца. «Стою жду. Гляжу, катит на меня, да какой-то чудной: ножки коротенькие, шея длинная, что за чудище?! Я приложился – хлоп его. Подбегаю – а это не заяц, а гусь. Вот и привез. Смотрите сами».

– Нет, я не возьму. И Михалыч, и мама рассердится. Ни за что не возьму.

– Эх, дура ты, дура! – сокрушенно покачал головой Коля. – От такой закуски отказываешься. Да я бы за такую закуску любого зайца отдал. Ну, хочешь заместо гуся зайца? Скажи, сам убил.

Вот это было соблазнительное предложение., Очень соблазнительно и очень страшно. Сейчас Михалыч начнет расспрашивать по порядку, как он выскочил да как я стрелял… Когда убьешь сам, все так перед глазами и стоит. А тут неизвестно, что и рассказывать.

С болью в сердце я и от зайца отказался.

– Вот уж баба рязанская! – презрительно бросил Колька. – Тебе бы чулки штопать, а не на охоту ходить. Чего жеманишься – сбрехать не сумеешь? Эх, ты! – Он помедлил, видимо подыскивая мне подходящее прозвище, и, не подыскав, только рукой махнул.

«Хорошо еще, что он мое прежнее, «Пупочка-мумочка», не знает, – подумал я. – А то бы мне теперь от этой «мумочки» весь век не отделаться».

Но Коля, видимо, не очень огорчился, что я не взял ни гуся, ни зайца. Он все отнес к себе домой, потом вернулся, и мы поехали к нам отвезти маме картошку и поставить на место лошадь.

Мама поблагодарила Колю за картошку.

– Ну как, ничего не убили? – поинтересовалась она.

– Юрка – ничего, – сказал Коля, – а я три штучки стукнул.

– Да вы шутите?! – не поверила мама.

– Вот честное, благородное слово, – спокойно ответил Коля. – Спросите хоть Юру. Он не соврет. Я даже одного ему предлагал: «Свези, мол, мамаше». Да он что-то заробел, не взял.

– Он не шутит? Правду говорит, что трех убил? – спросила меня мама.

– Нет, не шутит, – мрачно ответил я, поражаясь Колькиному нахальству: уж лучше бы помалкивал.