Текст книги "Санта-Барбара 3"

Автор книги: Генри Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Мэри едва сдерживала слезы, слушая исповедь Мейсона. Ей хотелось рыдать, но она знала, что сейчас не время давать волю слезам, надо бороться за свое счастье. Стоит попытаться вернуть все на прежние места.

– Я набирался от тебя мудрости, смелости, вдохновения. Я поверил тебе. И знаешь, Мэри, до сегодняшнего дня я мог бы поручиться жизнью, что ты мне никогда, ни при каких обстоятельствах не солжешь. Но по пути я перепутал указатели. Если честно, я даже не знаю, когда это случилось.

Мэри кусала губы, чтобы удержать себя, не броситься на грудь Мейсону.

– Но другого объяснения я не вижу, – прошептал Мейсон и опустил голову.

Мэри, глядя на Мейсона, глазами полными слез, произнесла:

– Есть, Мейсон, есть другое объяснение. И оно намного проще, чем то, которое придумал ты.

Мэри помолчала, потом продолжила. Каждое слово давалось ей с неимоверным трудом. Но она знала, что сейчас должна сказать всю правду, до последней капельки, как ни больно это было делать.

– Марк сказал тебе правду. Но он опустил одну деталь, всего одну деталь…

Мейсон напрягся, он медленно поднял голову и посмотрел на Мэри. И женщина сказала это последнее слово, возможно, самое тяжелое в ее жизни.

– Мейсон, Марк меня изнасиловал.

Мейсон вздрогнул, как будто его ударил сильный разряд электрического тока, пальцы его рук мгновенно сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

– Что? – переспросил он.

– Да, Мейсон, да. Он меня изнасиловал, – повторила Мэри.

Мейсон бросился к Мэри и крепко прижал ее к себе. Наконец, женщина заплакала и слезы ручейками потекли по ее щекам. А Мейсон целовал ее влажные губы, мокрые Щеки, глаза, лоб.

– Мэри, успокойся, милая, не плачь. Ну почему ты не сказала мне этого раньше.

– Я не хотела, я…

– Не надо. Теперь уже этим никому не поможешь, Мэри, – Мейсон прижимал ее к себе, гладил по волосам, – Мэри, я люблю тебя. Все будет хорошо. Успокойся, не волнуйся.

Мейсон как мог пытался утешить Мэри.

«Мерзавец, какая сволочь! – думал он о Марке, – ну я ему устрою. Я ему никогда не прощу всего, что он сделал с Мэри».

– Я не прощу ему, Мэри.

СиСи Кэпвелл проснулся раньше, чем София. Он посмотрел в окно, за которым уже искрилось солнце на синем небе с легкими облаками, похожими на пушечные взрывы. Они быстро неслись вдоль горизонта.

СиСи перевел взгляд на лицо Софии. Оно было прекрасно и спокойно. СиСи боясь разбудить жену, нежно прикоснулся губами к ее обнаженному плечу. Улыбка появилась на ее розовых губах.

"Какое счастье, что теперь она со мной, что теперь она снова принадлежит мне, – подумал СиСи, – надо же было быть таким идиотом и столько лет ходить рядом с Софией..".

СиСи аккуратно достал из-под одеяла руку Софии, нежно провел по ее щеке, убрал со лба русую прядь волос.

София открыла глаза, улыбнулась, повернулась и нежным голосом прошептала:

– Привет, дорогой. СиСи поцеловал ее.

– София, знаешь, ты никогда не была красивей, чем сейчас.

– Ты обманываешь, СиСи. Ты просто рассыпаешься в комплиментах.

– Нет, я говорю это совершенно искренне. Никогда еще, София, я не видел тебя столь прекрасной.

– Это невероятно, даже дух захватывает, – прошептала София.

– Да, действительно, я думал, что это чувство уже никогда больше не посетит меня.

– Я тоже, – сказала София.

– Не помню, сколько раз я просыпался в этой комнате, на этой кровати с мыслями о тебе, София, – СиСи говорил и продолжал любоваться Софией, – я пытался бороться с собой, удерживал себя от того, чтобы не броситься к телефону и не позвонить тебе. Каким же я был дураком! – с горечью произнес СиСи.

– Да уж, – весело ответила София и улыбнулась. От ее улыбки СиСи стало хорошо.

– Этого, София, больше не будет. Все начинается сначала – возвращается назад. Я люблю тебя, София. Я даже не могу выразить, как сильно люблю.

Его рука гладила ее щеки, шею и плечи. Прикосновения его были нежными и ласковыми.

– И не надо, СиСи, не надо пытаться объяснять, как ты меня любишь.

– Почему? – СиСи заглянул в глаза Софии.

– Потому что и я люблю тебя так же сильно.

Не в силах бороться с чувствами, переполнявшими их, СиСи и София потянулись друг к другу. Их руки переплелись, СиСи обнял жену, прижал к себе и нашел ее теплые подрагивающие губы.

– Я люблю тебя, люблю, София, – шептал СиСи Кэпвелл.

– Тише, не говори, не надо, а то все может безвозвратно уйти.

– Нет, ничто никуда не уйдет. Мы всегда с тобой будем вместе.

– Тише, СиСи, помолчи. Я боюсь, мне страшно, ведь когда-то у нас уже было что-то похожее.

– Нет, София, такого у нас еще никогда не было. Оно пришло только сейчас. И я благодарен небесам, что ты вновь со мной. Мои руки прикасаются к тебе, ласкают твое тело. Я благодарен небесам за то, что ты, София, любишь меня. Ведь я вижу любовь в твоих глазах. И от этого мне хорошо, мне хочется быть добрым, всех прощать.

– Это замечательно, СиСи, это чудесно, что тебе хочется быть добрым и ласковым. Будь таким, будь. И тогда у нас все будет прекрасно.

– А еще, София, я не хочу, чтобы ты чего-то боялась. Не бойся – я с тобой, нам теперь ничего не страшно. Нас никто и ничто не сможет победить. И клянусь – я тебя никому никогда не отдам… никому. Никто не посмеет прикоснуться к тебе.

– Да что ты, СиСи, успокойся. Не надо быть таким ревнивым. Ведь я не давала тебе к этому повода.

– Нет, конечно, нет. Это я просто так, в порыве чувств, которые переполняют меня.

София нежно засмеялась и откинулась на подушку, она прикрыла глаза и задумалась. Она вспомнила свою юность. Первые встречи с СиСи Кэпвеллом. Вспомнила, каким гордым и неприступным, каким холодным он тогда казался ей, еще юной и несмышленой девушке. Она даже вспомнила первый поцелуй, робкий и трогательный. И ей от этих воспоминаний стало еще теплее.

Казалось, ее душа воспарила к облакам, туда, где неслись белые барашки, белые птицы. София приоткрыла глаза и посмотрела в окно на череду облаков, спешащих по ярко-синему утреннему небу. В окно долетали веселые голоса птиц, их щебет, шум прибоя.

"Как хорошо! Как давно я мечтала вернуться в этот дом, – подумала София, – но мне сейчас кажется, что я отсюда никуда не уходила, это, наверное, потому, что моя душа оставалась здесь в больших комнатах, под этими деревьями, с этими людьми, с моими близкими. Ведь они все меня очень любят и я их всех люблю. И всегда готова отдать за них свою жизнь".

СиСи тоже лежал и, запрокинув голову, смотрел в окно. Он слышал могучий рокот океана, вдыхал солоноватый воздух, слышал голоса чаек, носившихся у самого дома.

"Наконец-то, – подумал он, – я смог вернуть в этот дом человека, который вновь наполнит мое существование радостью и счастьем, человека, который оживит молчаливый и холодный дом. Теперь с Софией все пойдет по-другому, изменятся отношения с детьми. Со всеми можно будет разговаривать спокойно и просто. Боже мой, как хорошо, что я смог вернуть Софию".

– Как ты думаешь, который час? – спросила София, – СиСи, ты спишь?

– Нет, я чувствую, что сейчас, по-настоящему, счастлив. А времени… по-моему, еще рано.

– Нет, уже надо вставать

– Нет, София, полежим еще. Я хочу ощущать тебя рядом, чувствовать тепло твоего тела. Иди сюда, – СиСи приподнял и положил голову Софии себе на плечо. – Вот так, тебе удобно?

– Да, дорогой, мне так очень удобно.

– Тогда еще немного полежим, посмотрим в окно, на синее небо, на белые облака.

– СиСи, ты стал сентиментальным. Раньше я не замечала за тобой таких нежных чувств.

– Это, наверное, старость.

– Старость? – изумилась София, – нет, СиСи, ты сейчас моложе, чем был раньше. Моложе и увереннее.

– Это хорошо?

– Конечно же хорошо.

– София, ты тоже сейчас моложе, чем раньше. Я тебе говорю это совершенно искренне.

– СиСи, перестань. Перестань расточать комплименты. Давай просто полежим и посмотрим в небо, на облака. А знаешь, мне кажется, что я вообще никогда не уходила из этого дома.

– Ты, действительно, никогда отсюда не уходила, ты была и есть его неотъемлемой частью. Мне всегда ужасно хотелось, чтобы ты была рядом. Но все из-за моего скверного характера…

– Да, СиСи, характер у тебя еще тот.

– Да и у тебя, София, характер не лучше моего. Мы достойны друг друга.

– Действительно, мы достойны друг друга. Только непонятно, почему мы так долго муч,1ли сами себя?

София пожала плечами.

– СиСи?

– Что, София?

– Я хочу тебя поцеловать.

– Поцелуй.

– Ты разрешаешь?

– Да. Целуй же, быстрее.

СиСи сам повернул к себе Софию и крепко поцеловал в губы.

– Ты так хотела меня поцеловать?

– Нет, СиСи, я хотела поцеловать тебя нежно, тихо. Вот так, – и София прильнула к губам СиСи.

Они еще долго лежали, тесно прижавшись друг к другу, смотрели в распахнутое окно, за которым покачивались ветви деревьев, щебетали птицы, рокотал океан и по голубому глянцу неба плыли яркие белые облака.

ГЛАВА 7

– Испорченный торт. – Самое неприятное воспоминание детства или о чем не хочется думать Келли – Кто сломал любимое деревце доктора Роулингса? – Что скажет Мэри ребенку, когда тот вырастет? – СиСи и София – полное взаимопонимание и идиллия отношений. Надолго ли?

В психиатрической лечебнице, в общей комнате царила гнетущая тишина. На полу, посреди помещения, стоял вазон со сломанной японской вишенкой – любимым деревом доктора Роулингса.

Возле вазона собрались пациенты – Элис, Адамс, Келли и Перл.

Элис с ужасом смотрела на сломанное дерево, ее темная кожа, казалось, побледнела. Девушка обхватила голову руками и мелко вздрагивала.

Адамс то и дело поправлял очки и проводил ладонью по своей лысой голове. Келли была в наброшенной на плечи теплой вязаной кофте. Она поплотнее запахнула полы и поежилась, словно бы от холода.

Адамс с упреком посмотрел на Перла, а тот как ни в чем ни бывало подпиливал ногти маникюрной пилочкой.

– У тебя будут неприятности, – сказала Келли, обращаясь к Перлу.

Тот на мгновенье прервал свое занятие и пожал плечами. Эполеты на его мундире немного сдвинулись в сторону, и Перл аккуратно их поправил.

– Неприятности будут не только у меня, – сказал он, – может быть, отец нации и огорчился бы из-за сломанного деревца, но я – никогда, – он вновь принялся подпиливать ногти. – Как они тебе нравятся, Келли? – он протянул свою руку.

Девушка недоуменно посмотрела на отполированные до блеска ногти.

– Не понимаю, к чему ты так веселишься, Леонард, – обратилась она к Перлу, – ведь доктору Роулингсу очень нравилось деревце и он сильно расстроится.

Перл ехидно улыбнулся. Он не глядя водил пилкой по ногтям, металл отзывался неприятным скрипом. Келли скривилась, этот звук ее раздражал.

– Леонард, ты можешь, наконец, прекратить свое дурацкое занятие?

– Никогда, – ответил Перл.

– Но у меня такое чувство, будто ногтями кто-то скребет по водосточной трубе.

– Ты, Келли, слишком нервная для сумасшедшей, – улыбка не сходила с лица Перла. – И кстати, с чего это ты взяла, что деревце сломал старик Джордж?

– Этого не нужно было делать, – девушка кивнула.

– Иначе мне здесь не продержаться, – зашептал Перл. – Я должен был сотворить что-нибудь такое, чтобы меня вновь посчитали неисправимым сумасшедшим. Иначе меня выгонят отсюда и я не смогу тебе помочь.

Адамс и Элис прислушивались к разговору Перла и Келли. Перл на мгновенье осекся и посмотрел в глаза Адамсу, понимает ли тот о чем идет речь. Но глаза Адамса ничего не выражали.

– Черт с ними, с этими психами, – проворчал Перл, – думаю, они нам не помешают.

– Но, по-моему, и так все хорошо, – возразила ему Келли.

– Нет, ты не понимаешь, я должен убедить начальство, что у меня в голове не мозги, а сгнивший торт. Вернее, не весь торт, а большой кусок фруктового торта. И думаю, мне это удастся.

Келли, услышав про испортившийся фруктовый торт, усмехнулась.

Она вспомнила свое детство, вспомнила как однажды отравилась испортившимся тортом, вспомнила как ей было плохо – ее тошнило, а родители не знали что предпринять. А ведь она тогда была совсем еще маленькой девочкой. Келли забралась в кухню и нашла там старый торт. Но он выглядел настолько привлекательно и аппетитно, что Келли не удержалась, отрезала себе большой кусок, положила на тарелку, спряталась за столом и съела его.

Как ей было потом плохо!

Это было одно из самых неприятных воспоминаний детства, даже более неприятное чем то, когда она порезала ногу на берегу океана о выброшенную на берег большую раковину.

Перл, услышав веселый смех Келли, а потом, увидев как погрустнели глаза девушки, нежно сжал ее руку. Понимаешь, Келли, если я не сделаю этого, то

Меня выгонят домой, а после я уже ничем не смогу помочь тебе. Но дело даже не столько в тебе – я хочу выяснить еще несколько очень важных для меня вопросов. Ведь я попал в эту клинику не просто так.

– Не просто так? – Келли внимательно глянула на Перла.

– Конечно, не просто так. У меня есть еще одна очень важная цель – я хочу разобраться с этим нашим знаменитым доктором Роулингсом.

– При чем здесь доктор?

– Келли, я не хочу сейчас рассказывать обо всем, потому что ты вновь станешь грустной и у тебя на глазах появятся слезы. Я тебе расскажу обо всем тогда, когда мы выпишемся или выберемся из этой проклятой клиники и когда мы станем свободными людьми. Когда мы сядем с тобой где-нибудь в баре, возьмем себе вкусных напитков и за бокалом хорошего вина я расскажу тебе обо всем. Надеюсь, к тому времени я смогу выяснить все вопросы и расставить точки надо всеми

Келли согласно кивнула на слова Перла. Ее длинные русые волосы качнулись тяжелой волной, закрыв половину лица. Келли отбросила волосы за плечи.

– Перл, но ведь тебя могут посадить в одиночку… Представляешь, как страшно сидеть одному в камере? Только стены… только серый бетон… А стены такие холодные и никто, представляешь, Перл, никто не будет с тобой разговаривать, ты будешь совсем один и ни я и никто из наших друзей не сможет тебе помочь…

– Келли, я все это прекрасно знаю, – ответил Перл и улыбнулся, глядя в глаза Келли, – все будет хорошо, – он крепче сжал ладони девушки. – Поверь, все будет хорошо и не отчаивайся.

Перл увидел, как внимательно смотрят больные, как они следят за его разговором с Келли. И он закричал нервным ломающимся голосом:

– Если ты, Келли, будешь отчаиваться, – кричал Перл, – то тебе никогда отсюда не выбраться и мне тоже. И всем нам никогда-никогда отсюда не выбраться. А ведь меня ждут полки верных воинов.

И как бы в подтверждение своим словам Перл погладил эполеты своего шутовского мундира.

Отворилась дверь и в белую комнату вошла сестра Гейнер с журналом под мышкой. Она придирчиво и внимательно осмотрела всех присутствующих. Ее взгляд как наждачная бумага прошелся по лицам пациентов, цепляясь за малейшие детали, за улыбки, за косой взгляд.

Она недовольно покивала головой, но когда увидела сломанный ствол японской вишенки, ее брови сошлись над переносицей в одну линию, губы дрогнули и жестко сжались. Взгляд ее мгновенно превратился из придирчивого в злой и недовольный. Он не предвещал ничего хорошего.

Адамс не выдержал взгляда дежурной сестры и выскочил из общей комнаты.

– Что все это значит? – грозно спросила сестра, подходя к сломанному дереву.

Она остановилась в одном шаге от Элис, посмотрела на нее, но та сразу же отвернула лицо в сторону и, скрестив руки на груди, приняла такой вид, будто она ничего не видела, ничего не слышала и ничего не знает. Это-то и вызвало негодование сестры.

– Я спрашиваю, что все это значит? – дежурная сестра схватила за локоть молодую мулатку.

Та от прикосновения вздрогнула, как будто ее укусила ядовитая змея и, виновато потупив взгляд, отрицательно закивала головой, дескать, я ничего не видела.

– Я повторяю, что все это значит? Кто сломал любимое дерево доктора Роулингса?

Все молчали.

– Я вижу, тут нет смысла спрашивать, – сказала дежурная сестра, не получив ответа.

Она резко обернулась и уставилась на Келли, как будто впервые ее видела.

– Может быть ты мне скажешь, что здесь произошло? – голос дежурной сестры дрожал, она была готова броситься на любого из пациентов.

Келли молчала. Она боялась признаться, хотя все видела и все знала. Но выдать своего товарища она не могла – совесть ей не позволяла, она была солидарна с Перлом.

Сестра Гейнер прижала к груди журнал, как бы прикрываясь им от всего, что сейчас могло произойти, от этих сумасшедших, которые, казалось, могли на нее броситься как бешеные собаки.

Я в последний раз спрашиваю, кто мне скажет, что здесь произошло, кто объяснит, что случилось с любимой вишенкой доктора?

Молчание становилось невыносимо тягостным. В общую комнату вновь проскользнул Адамс. Он, молитвенно сжимая перед собой руки тихо-тихо, боясь произвести малейший шум, прокрался за спины своих товарищей. Чтобы спасти ситуацию, в разговор вступил Перл.

Он принял горделивый вид отца нации, выставил вперед правую ногу, правой рукой прикоснулся к груди, а левой важно подбоченился. Он вскинул кучерявую голову, закатил глаза, посмотрел на светильник и зычным голосом выпалил, да так громко, как будто находился не в общей комнате, а на огромном поле и как будто перед ним были не больные, а стояли полки солдат.

– Я не могу врать, – прозвучал выкрик Перла. – Сестра Гейнер, я тот джентльмен из Вирджинии, который срубил вашу вишенку.

Перл оперся на левую ногу и отставил в сторону правую. Он напоминал бронзовый монумент на одной из площадей Нью-Йорка.

Больной Адамс тихо хихикнул за спиной у дежурной сестры, а та, напуганная столь зычным выкриком и столь откровенным признанием Перла, резко обернулась к больному Адамсу и очень тихо, но грозно спросила:

– Вы что, находите это смешным, больной Адамс? Пациенты тут же опустили головы и принялись рассматривать носки своей обуви.

– Но ведь это деревце, джентльмены, было посажено специально для вас.

Перл вновь подбоченился.

– Я хочу, мадам, принести вам самые искренние извинения – он закатил глаза так, что сверкали только белки. – Вы знаете, сестра, Гейнер, я могу вам все объяснить: это последствия великой битвы, той битвы, которая вошла во все учебники, о которой писали самые знаменитые историки и которую знает самый маленький школьник Соединенных Штатов Америки.

– Знаете, что я вам хочу сказать? – сестра Гейнер тут же отреагировала на реплику Перла.

– Что, сестра, вы мне желаете сказать? – вновь подбоченился Перл.

– А вот, я вам хочу сказать: есть и другие больницы в нашем Штате и в них нет ни одного дерева, а на окнах – толстые стальные решетки. И там пациентам не на что смотреть, разве что на решетки.

– Сестра Гейнер, – вступилась за Перла Келли, – он не хотел, понимаете? Он не хотел, – Келли как могла вежливо улыбнулась.

Сестра Гейнер улыбнулась ей в ответ, но это была улыбка змеи, если бы только змеи могли улыбаться

– Хочу вас всех предупредить, – сестра оглядела всех больных, как бы ощупала их всех холодным взглядом, – если такие фокусы будут продолжаться, то нам доведется с доктором Роулингсом отменить праздник, который мы собирались организовать. Мы отменим четвертое июня.

– Да разве можно отменить этот праздник? Это величайший день нашей нации, – Перл торжественно вскинул над собой руку.

Сестра Гейнер вся изогнулась – теперь она напоминала кобру, изготовившуюся к прыжку.

– Так что советую вам всем подумать, а особенно подумайте хорошенько вы, мистер Капник, – прошипела сестра Гейнер и тихо прошелестев своим накрахмаленным халатом, вышла из общей комнаты.

Когда за сестрой Гейнер тихо затворилась дверь, то в общей комнате еще долго витал, как эхо, ее холодный шипящий голос:

"Подумайте! Подумайте!"

От этого всепроникающего голоса больным сделалось не по себе.

Келли как будто бы сжалась, ощутив, что над ней и над Перлом сгущаются тучи и что сестра Гейнер что-то заподозрила.

Мэри расхаживала по гостиной с уже холодной чашкой чая в руке. Она то и дело поглядывала на окна, напряженно прислушивалась к шагам на улице. Наконец, дверь распахнулась и в дом вошел Мейсон. Он был небрит и выглядел очень взволнованно.

– О! Наконец-то, – взволнованно проговорила Мэри, – я так волновалась…

– Что, ты хочешь сказать, будто меня очень долго не было? – Мейсон вошел в комнату и поправил измятый воротник рубахи.

– Куда ты ходил? – поинтересовалась Мэри.

– Не знаю. Не знаю, дорогая, мне кажется, я просто переставлял ноги… Куда-то брел… пытался избавиться от боли, но она так и не ушла, – Мейсон крепко сжал виски, затем встряхнул головой и отбросил волосы со лба.

– Ничего, успокойся, – ласково проговорила в ответ Мэри.

– Я думал, злость уйдет, думал, оставит меня, но она со мной, она при мне и разъедает душу, как ржавчина разъедает металл, – Мейсон старался не смотреть на Мэри.

– Я сделала… – проговорила Мэри, но потом запнулась, не окончив фразы, – иногда мне кажется, как будто ничего и не было.

От этих слов Мейсон вздрогнул и обернулся к Мэри. Та, не выдержав его вопросительного взгляда, опустила голову и посмотрела в глубину чашки, где плескалась холодная золотистая жидкость.

Она принялась поворачивать чашку в руках и чаинки медленно начали кружиться, словно черный снег. Но потом она прекратила движения и чаинки замерли как маленькие мошки в куске янтаря.

– Мэри, ведь он тебя изнасиловал. Ты всегда доверяла ему, – как-то отчужденно, с болью в голосе произнес Мейсон.

– Теперь, Мейсон, ты это уже знаешь.

– Конечно, теперь я знаю, но очень жалею о том, что не узнал это раньше, о том, что не узнал это от тебя, Мэри. Если бы ты мне рассказала, то этого мерзавца давным-давно бы судили, неужели ты не понимаешь? – Мейсон напрягся и приблизился к Мэри, – неужели тебе все еще не ясно, то, что он сделал с тобой – подсудное дело?

Мейсон хотел заглянуть в глаза Мэри, чтобы увидеть там одобрение своим словам, но Мэри стояла потупив взор, все так же меланхолично вращая чашку с остывшим чаем в дрожащих пальцах.

– Изнасилование – это преступление, даже если оно совершено человеком, который зовется мужем, – твердым голосом говорил Мейсон.

Казалось, он сейчас стоит не в гостиной дома, а в зале суда и перед ним не его возлюбленная, которая ему дороже всего на свете, а присяжные заседатели, и он пытается втолковать-им что произошло.

От холода, звучавшего в голосе Мейсона и от той убежденности, с которой он произносил слова, Мэри стало не по себе, она даже испугалась.

– Изнасиловать человека, согласись, – это страшное преступление.

– Нет! Нет! Мейсон, не убеждай меня, не убеждай обратиться в суд. Я никогда на это не соглашусь, даже если ты будешь во сто крат более убедителен и красноречив.

– Мэри, я не хочу, чтобы ты предлагала мне подставить правую щеку, после того как меня ударили по левой. Я никогда на это не пойду, никогда!

– Но послушай, Мейсон, – Мэри оторвала свой взгляд от медленно падающих чаинок, – я не хочу, чтобы это произошло, я не хочу судебного разбирательства, я не хочу огласки.

Мейсон видел глаза Мэри, видел как они постепенно становятся все более влажными, как Мэри пытается сдержать себя, но это ей не удается.

– Пойми меня, Мейсон, мне не пережить подобной мерзости еще один раз, не пережить…

Слеза сорвалась и медленно покатилась по ее щеке. Мейсон хотел рвануться и вытереть слезу, но Мэри в этот момент отошла от него и опустила голову. Она стеснялась своих слез, ей очень не хотелось, чтобы Мейсон видел ее слабой и беззащитной.

– Но пойми, Мэри, – все таким же убежденным голосом произнес Мейсон, – поступок Марка, то что он сделал, не может оставаться безнаказанным.

– Но, Мейсон, пойми, ребенок родится и он не всегда будет маленьким. Он вырастет, начнет все понимать и каково же ему будет узнать…

– Что узнать? – вдруг Мейсон Кэпвелл посмотрел на Мэри и произнес очень жестко, – что узнать ребенку будет тяжело?

– Мейсон, – очень тихо сказала Мэри, – а вдру! этот ребенок от Марка? И каково же ему будет узнать, что отец изнасиловал мать и отца за это судили.

Мейсон явно не ожидал услышать подобное от Мэри и несколько мгновений вообще не знал, что ему делать. Слова, которые были у него уже приготовлены, вдруг показались ему бесцветными и никчемными. Но Мейсон собрал свою волю и произнес:

– Мэри, я никогда не позволю Марку, чтобы он считал, будто имел на тебя супружеские права. И пусть он думает что хочет, но это ему так не пройдет. Я никогда не позволю, чтобы его поступок сошел ему с рук.

В это мгновение Мэри почувствовала и поняла – пред ней один из Кэпвеллов – безжалостных, холодных, рассчетливых и азартных, Мейсон будет идти до конца и его остановить – невозможно.

– И если ты, Мэри, позволила Марку совершить это, то я ему не позволю и никогда не прощу, – Мейсон круто рванул с места и торопливо покинул гостиную.

– Мейсон, что ты собираешься делать? – выкрикнула вдогонку Мэри.

Мейсон задержался, сжимая в руке дверную ручку, и не оборачиваясь, жестко произнес:

– Сегодня я сделаю то, что должен был сделать вчера, – дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Мэри показалось, что эта дверь, этот ее громкий удар, отделил ее прошлую жизнь от настоящей.

После ночи, проведенной в сладких разговорах и любви, София и СиСи были в приподнятом настроении. София прихорашивалась у зеркала, она расчесывала русые пышные волосы, смотрела на свое отражение и оно ей сегодня нравилось как никогда раньше.

Серебристый шелк халата поблескивал, облегая ее стройное тело. Он мягкими складками драпировался вокруг талии, вокруг груди, волнами скатывался с плеч. София даже подмигнула своему отражению.

"Да, сегодня я выгляжу замечательно. Давно я уже не выглядела так хорошо, давно на моих щеках не играл такой румянец, а глаза не сверкали".

Она поправила волосы, откинула их со лба и увидела как у нее за спиной появился сияющий СиСи.

– И что ты мне теперь посоветуешь делать? – глядя на отражение СиСи лукаво спросила София.

СиСи самодовольно ухмыльнулся:

– Наверное, ты посоветуешь мне улизнуть через черный ход, чтобы меня никто не заметил и чтобы никто не знал, что я была у тебя.

– Да нет, зачем все это делать, – СиСи обнял жену за талию и поцеловал в шею.

София сладко улыбнулась и принялась расчесывать свои пышные волосы.

СиСи поцеловал Софию в ухо.

– Погоди, не так громко, давай вначале во всем разберемся.

– Что ж, давай, – СиСи уткнулся в пышные волосы Софии и еще теснее прижал ее к себе.

– Ты что, СиСи, предлагаешь мне сидеть с тобой в столовой за завтраком и смотреть на то, как у всех отпадают челюсти? – София продолжала лукаво улыбаться, подмигивая отражению мужа в огромном венецианском зеркале, оправленном в дубовую раму.

– И черт с ними! Пускай у них отпадают челюсти, пускай даже падают на пол.

София захохотала от шутки СиСи, а он еще теснее прижал ее к себе и попытался поцеловать в губы, но София отвернулась и подставила ему затылок, так что мужчине пришлось довольствоваться поцелуем в затылок.

– А если честно, то мне все равно, – СиСи, наконец, улучил момент и поцеловал ее в раскрытые губы, – мне все равно, – оторвавшись от Софии произнес СиСи, – пусть хоть весь мир знает о нас с тобой.

– Подожди, подожди, – София попыталась вырваться из объятий мужчины, но он крепко держал ее в своих руках, не отпуская ни на дюйм. – И все-таки я думаю, с этим стоит подождать.

Это был странный разговор двух влюбленных – через зеркало. София видела отражение СиСи, тот видел отражение своей бывшей жены. Они целовались в зеркале, обнимались, а голоса их звучали не из зеркала, а висели в пространстве комнаты. И это казалось им новым и необычным.

– Но почему же, дорогая, – мешая Софии расчесывать волосы, сказал СиСи, – ведь наши дети очень хотят, чтобы мы были вместе.

София опустила руку с гребнем из слоновой кости и посмотрела в зеркало на свое отражение.

– Ты думаешь, они этого хотят? – спросила София, глядя в глаза СиСи.

– Да, например, Иден этого очень хочет.

– Ты думаешь?

– Конечно, – СиСи кивнул в зеркале и поцеловал Софию в шею.

Его руки гладили шелк ночной сорочки Софии и гладкий материал буквально скользил в его руках.

– Я знаю это, СиСи, и очень люблю ее. Но думаю, лучше все это нам с тобой решить вдвоем, не вмешивая сюда детей.

– Родная, – вдруг серьезным голосом сказал СиСи, – больше уже ничего не изменится, – он погладил волосы Софии, – я знаю сколь много я причинил тебе горя, несчастья и тревог…

От этих слов лицо Софии сделалось серьезным и в уголках рта появились горькие складки.

– Но больше этого, дорогая, никогда не будет, – СиСи поцеловал Софию в висок и улыбка стерла горькие складки на лице женщины.

– СиСи, но мне нужно время, чтобы привыкнуть к этому счастью, привыкнуть к тебе, привыкнуть к тому, что мы теперь будем вместе, – София легко отстранилась от СиСи и отошла от зеркала. – А еще мне нужно привыкнуть к моим новым семейным обязанностям и вообще, к очень многим вещам, о которых я раньше только мечтала, а потом напрочь забыла, поверь мне, СиСи. И еще, мне нужно… – София на мгновенье задумалась, как бы подбирая слова, которые скопились у нее в душе, – мне нужно время, вернее, нам нужно время, чтобы поверить друг другу.

– Ты хочешь, чтобы я за тобой вновь принялся ухаживать? – лукаво улыбнулся СиСи и погрозил Софии указательным пальцем, – ты этого хочешь?

София в ответ расцвела улыбкой.

– А почему бы и нет? – она развела руки в стороны и тряхнула пышной копной волос.

– Я согласен, София, и я даже готов…

– Нет-нет, СиСи, я не хочу, чтобы ты каждый раз встречал меня с охапкой цветов, – София пыталась говорить серьезно, но голос изменял ей и смех буквально рвался из груди.

– Но ты знаешь, я действительно хочу дарить тебе очень много цветов.

– Ну конечно, если тебе хочется, то запомни, СиСи, если ты не забыл…

– Что я должен был забыть?

– Запомни, в эту пору года мне больше всего нравятся нарциссы.

– Нарциссы? – улыбнулся СиСи, – какие, белые или желтые?

– Все равно, просто нарциссы, но лучше белые.

– Тогда, София, я буду тебе дарить огромные букеты белых нарциссов.

София подошла к СиСи. Он взял ее за плечи. София запрокинула голову и его губы нашли губы Софии.

– Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, –оторвавшись от Софии сказал СиСи. – Если ты хочешь подождать с официальным оформлением нашего брака, то я подожду. Хотя мне бы этого не хотелось, – уже серьезно произнес СиСи Кэпвелл.

– Легко сказать, но это будет не так-то просто сделать.

– Не хитри, София, – СиСи обнял жену и прижал к груди.

София слышала как четко и ровно бьется в груди СиСи сердце и ей было приятно слушать этот уже забытый звук. Она удобнее устроилась в объятиях СиСи, а он прикоснулся к ее лбу своей щекой и тихо прошептал:

– Впервые, София, за многие годы, у меня появилась возможность устроить свою семью. И этим я обязан тебе. Ты, София – мой якорь. Я чувствую, что становлюсь лучше как отец.

На лице Софии было трогательно-мечтательное выражение, а СиСи говорил очень серьезно.