Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Вы же только что сказали, что готовы отнестись к моим родным со всем почтением.

– Да, черт возьми! – воскликнул Ньюмен. – Я буду вежлив!

– И прекрасно! – обрадовался Беллегард. – Значит, разговор состоится и обещает быть крайне интересным! Простите, что я говорю об этом с таким хладнокровием, но по некоторым причинам я выступлю в роли зрителя – зрителя на захватывающем спектакле! При всем том я на вашей стороне и, насколько мне удастся, постараюсь быть не только зрителем, но и действующим лицом. Я в вас верю. Вы замечательный человек. Я – за вас. Доказательством служит тот факт, что вы оценили мою сестру, большего мне и не требуется. В конце концов, все мужчины равны, особенно обладающие хорошим вкусом.

– Как вы думаете, – спросил через некоторое время Ньюмен, – мадам де Сентре тверда в своем решении не выходить замуж?

– Мне так кажется. Но вас это не должно останавливать – ваше дело заставить ее изменить решение.

– Боюсь, это будет трудно, – серьезно проговорил Ньюмен.

– Да, едва ли легко. Вообще говоря, я не знаю, зачем вдове снова выходить замуж. Она уже обладает всеми преимуществами, которые дает женщине брак, – свободой и уважением – и избавлена от всех его отрицательных сторон. Зачем ей снова совать голову в петлю? Обычно побудительным мотивом для повторного брака служит тщеславие. Если мужчина может предложить вдове высокое положение, сделать ее княгиней или женой посла, – возможно, она сочтет это достаточной компенсацией.

– И в этом смысле мадам де Сентре тщеславна?

– Кто знает? – выразительно пожал плечами Беллегард. – Не могу взять на себя смелость ничего утверждать. Думается, она не осталась бы равнодушной к перспективе сделаться женой великого человека. Однако, как бы она ни поступила, она, полагаю, прежде всего поступит improbable. [75]75
  Непредсказуемо (франц.).


[Закрыть]Не будьте слишком уверены в себе, но и не сомневайтесь чрезмерно. Залог вашего успеха – оказаться в ее глазах человеком неординарным, непохожим на других, необычным. Не старайтесь прикидываться не тем, кто вы есть, главное – будьте самим собой. Что-то из этого да получится. Безумно интересно что.

– Очень обязан вам за совет, – сказал Ньюмен. – И рад, – добавил он с улыбкой, – что доставлю вам такое удовольствие.

– Мало сказать, просто удовольствие, – ответил Беллегард, – захватывающее, воодушевляющее! Я смотрю на это со своей точки зрения, а вы – со своей. Да здравствуют перемены! Еще вчера я зевал от скуки, так что чуть не свернул челюсть, и заявлял, что ничто не ново под луной! Но то, что вы явитесь в качестве претендента на руку моей сестры, – новость из новостей! Пусть кто-нибудь мне возразит! Давайте так и решим, друг мой! Неважно, хорошо это или плохо, это что-то новое! – и сраженный столь неожиданными новостями, Валентин де Беллегард рухнул в глубокое кресло перед камином и, не переставая улыбаться, устремил взор в пылающий огонь, словно читал там будущее. Через некоторое время он поднял глаза.

– Вперед, дорогой мой! Желаю вам удачи! – сказал он. – Какая жалость, что вы не способны понять меня и вряд ли отдаете себе отчет в том, на что я сейчас иду.

– Ах, – засмеялся Ньюмен, – смотрите только не идите ни на что опрометчивое. Лучше предоставьте меня самому себе или откажитесь от меня раз и навсегда. Не хочу возлагать груз на вашу совесть.

Беллегард поднялся; он явно был взволнован, глаза его, и без того всегда блестящие, загорелись еще ярче.

– Вам никогда не понять этого – даже не осознать! – сказал он. – А если вы победите, и победите с моей помощью, разве станете испытывать ко мне ту благодарность, какую я заслужил? Нет, вы превосходнейший человек, но благодарности чувствовать не будете. Впрочем, какое это имеет значение! Свое удовольствие я все равно получу, – и он разразился неудержимым смехом. – Ну что вы так на меня смотрите? Вид у вас чуть ли не испуганный.

– Жаль, – ответил Ньюмен, – но я и впрямь вас не понимаю. И лишаюсь удовольствия посмеяться вместе с вами.

– Помните, я говорил вам, что мы – люди очень странные? – продолжал Беллегард. – Предупреждаю еще раз. Мы очень странные! Моя мать – странная, и брат тоже, и я, честное слово, еще более странный, чем они. Вам покажется даже, что и моя сестра немножко странная. У старых деревьев искривленные ветви, в старых домах – загадочные скрипы. Не забывайте – нам уже восемнадцать веков!

– И прекрасно, – ответил Ньюмен. – Для Этого-то я и приехал в Европу. Вы входите в мою программу.

– Тогда touchez-la, [76]76
  По рукам (франц.).


[Закрыть]– протянул ему руку Беллегард. – Заключаем сделку: я с вами заодно, я вас поддерживаю и поступаю так потому, что вы мне нравитесь в высшей степени, но это – не единственная причина, – и, держа руку Ньюмена в своей, он искоса поглядел на него.

– Какая же еще?

– Я – в оппозиции. Мне кое-кто не нравится.

– Ваш брат? – спросил Ньюмен своим ровным голосом.

Приложив палец к губам, Беллегард прошептал:

– Ш-ш-ш! У старых родов свои тайны. Действуйте, действуйте! Повидайтесь с моей сестрой и не сомневайтесь в моей симпатии.

И с этим он ушел.

Ньюмен опустился в кресло перед камином и долго сидел, глядя в огонь.

Глава девятая

На следующий день Ньюмен отправился к мадам де Сентре, и слуга сказал ему, что хозяйка дома. Как всегда, поднявшись по широкой холодной лестнице, Ньюмен прошел наверх через просторный вестибюль, стены которого, казалось, состояли сплошь из узких дверей, покрытых давно выцветшей позолотой. Из вестибюля его провели в гостиную, где он бывал раньше. Комната оказалась пустой, и ему доложили, что мадам де Сентре сейчас выйдет. Ньюмен ждал и гадал, виделся ли Беллегард с сестрой после вчерашнего разговора и, если виделся, рассказал ли ей, о чем они говорили. Если рассказал, тогда то, что мадам де Сентре согласилась его принять, можно считать обнадеживающим. Он представлял себе, как вот сейчас она выйдет к нему и по ее глазам он поймет: она уже знает о его безудержном восхищении и о замыслах, которые это восхищение породило, и Ньюмена пробирала дрожь, но испытываемое волнение не было неприятным. Что бы ни выразило ее лицо, оно не станет менее прекрасным, и, как бы она ни отнеслась к его предложению, он заранее знал: ни насмешки, ни презрения оно у нее не вызовет. Он был уверен: стоит ей только заглянуть ему в душу и оценить глубину его чувства к ней, в ее добром расположении можно будет не сомневаться.

Наконец мадам де Сентре вошла в гостиную, меж тем как Ньюмен, встревоженный ее долгим отсутствием, уже опасался, не раздумала ли она с ним встретиться. Ее лицо озаряла обычная открытая улыбка, она протянула Ньюмену руку, и сияющие кроткие глаза обратились прямо на него, она сказала, что рада его видеть, выразила надежду, что он в добром здравии, и ее голос ни разу не дрогнул. Как и раньше, при их прежних встречах, Ньюмен уловил окружающую ее атмосферу застенчивости, которая становилась тем очевиднее, чем ближе вы соприкасались с мадам де Сентре, хотя необходимость вращаться в свете скрадывала эту черту. Однако всегда присущая ей душевная скромность придавала особую прелесть той твердости и уверенности, которые проявлялись в ее манерах, как бы свидетельствуя о победе ее над собой, – даре весьма редком, а едва уловимые признаки застенчивости уместнее всего было бы сравнить с особым туше в игре пианиста. Именно эта способность «покорять», как принято говорить, отзываясь об артистах, впечатляла и пленяла Ньюмена. Он то и дело вспоминал, что, еще только мечтая увенчать свои успехи женитьбой, думал именно о такой хозяйке своего дома – хозяйке, по которой окружающие будут судить о нем самом. Единственным осложнением было то, что столь совершенный инструмент в руках гения, им владеющего, имеет свойство вносить слишком много своего в толкование вашей натуры. Ньюмен всегда чувствовал, что мадам де Сентре получила утонченное воспитание, прошла в юности таинственные церемонии и посвящения, приобщавшие ее к жизни высокопоставленного круга, была вышколена и умела приспособиться к требованиям света. В результате она, как я уже говорил, казалась женщиной редкостной, неоценимой – предметом роскоши, по выражению Ньюмена, – женщиной, к обладанию которой и должен стремиться мужчина, задавшийся целью окружить себя всем самым лучшим. Но, думая о своем будущем счастье, Ньюмен задавался вопросом, где в столь изысканном сочетании достоинств провести грань между природой и искусством? Между добрыми намерениями и укоренившейся привычкой к учтивости? Как определить, где кончается светскость и начинается искренность? Ньюмен задавал себе эти вопросы, хотя был готов принять обожаемый предмет во всей его сложности; он знал, что может пойти на этот шаг без опаски, а со сложностями разобраться потом, когда добьется своего.

– Рад, что застал вас одну, – сказал он. – Как вы знаете, прежде мне такое счастье не выпадало.

– Но мне казалось, вы и прежде были вполне довольны, – ответила мадам де Сентре, – сидели, наблюдали за моими гостями и, по всей видимости, искренне забавлялись. Кстати, что вы о них скажете?

– Скажу, что дамы все очень изящны, очень грациозны и весьма остры на язык. Но главным образом они лишь дают повод еще больше восхищаться вами.

Со стороны Ньюмена это была не просто галантность – искусство, в котором он был совершенный профан, им руководил инстинкт практичного человека – человека, принявшего решение, знающего, чего хочет, и уже начавшего действовать для достижения своей цели.

Мадам де Сентре слегка вздрогнула и подняла брови; как видно, она не ожидала получить столь пылкий комплимент.

– В таком случае, – засмеялась она, – то, что вы застали меня одну, не слишком для меня выгодно. Надеюсь, что скоро кто-нибудь да появится.

– Надеюсь, что нет, – парировал Ньюмен. – Я намерен сказать вам нечто важное. Вы виделись с братом?

– Да, я говорила с ним час назад.

– Он сказал, что навестил меня вчера вечером?

– Сказал.

– И сообщил, о чем мы говорили?

Мадам де Сентре ответила не сразу. Услышав от Ньюмена эти вопросы, она чуть-чуть побледнела, будто принимая то, что последует дальше, как нечто неизбежное и малоприятное.

– Вы поручили ему что-нибудь передать? – спросила она.

– Не то чтобы передать. Я просил его оказать мне услугу.

– Услуга состояла в том, чтобы он расточал вам похвалы, не так ли? – этот вопрос сопровождался слабой улыбкой, словно в шутливом тоне ей легче было вести разговор.

– В общем, да, – ответил Ньюмен. – И он их расточал?

– Он говорил о вас очень хорошо. Но, зная, что это делалось по заказу, я уже не могу верить его панегирикам.

– И напрасно, – заметил Ньюмен. – Ваш брат не стал бы говорить обо мне то, чего сам не думает. Для этого он слишком честен.

– А вы, я вижу, слишком коварны! – сказала мадам де Сентре. – Не потому ли вы хвалите моего брата, что хотите завоевать мое расположение? Должна признаться, что это – верный путь.

– По мне, так любой путь, приводящий к цели, хорош. Я готов целый день восхвалять вашего брата, если это мне поможет. Он благородный малый. Когда он дал обещание помочь мне, я понял, что на него можно положиться.

– Не слишком-то полагайтесь, – сказала мадам де Сентре. – Он мало чем может вам помочь.

– Конечно, свой путь я должен прокладывать сам. Это я отлично знаю, я хотел только запастись каким-то шансом. А раз после того, что он вам сказал, вы согласились принять меня, я склонен думать, вы мне этот шанс даете.

– Я принимаю вас, – медленно и серьезно ответила мадам де Сентре, – потому что обещала брату.

– Да благословит вашего брата Господь! – воскликнул Ньюмен. – Вот что я сказал ему вчера вечером: ни одна из виденных мной женщин не вызывала у меня такого восторга, и я все бы отдал, чтобы вы стали моей женой, – он сделал это заявление ничуть не смущаясь, решительно и прямо. Мысль жениться на мадам де Сентре целиком овладела им, он сжился с ней и, опираясь на чистоту своих намерений, обращался к мадам де Сентре, невзирая на всю ее утонченность, совершенно спокойно. Возможно, этот тон и манера были избраны им правильно. Однако чуть принужденная улыбка, игравшая на губах его собеседницы, вдруг погасла, мадам де Сентре смотрела на Ньюмена, слегка приоткрыв рот, а лицо ее сделалось похожим на трагическую маску. По всей видимости, разговор, в который он ее вовлек, был для нее крайне мучителен. И все же она не выказывала гнева. Ньюмен забеспокоился, не обидны ли ей его слова, хотя у него в голове не укладывалось, чем могут обидеть излияния в преданности. Он поднялся с места и, опершись рукой о каминную полку, встал перед мадам де Сентре.

– Знаю, я слишком мало видел вас, чтобы говорить о своих чувствах, – начал он, – настолько мало, что мои слова могут показаться неуважительными. Это моя беда. Но я мог бы сказать то же самое и в первый раз, как вас встретил. Ведь я видел вас раньше, видел в воображении, вы кажетесь мне чуть ли не давнишним другом. Поэтому то, что я вам сказал, – не просто галантные комплименты и прочая чепуха – их я говорить не умею, не научен, а если бы умел, с вами так разговаривать не стал бы. То, что я вам сказал, сказано со всей серьезностью. У меня такое чувство, словно я давно вас знаю, знаю, какая вы прекрасная, восхитительная женщина. Когда-нибудь я, возможно, узнаю вас еще лучше, но и сейчас мне ясно – вы как раз та, кого я искал, если не сказать, что вы намного совершеннее. Я не буду делать никаких заверений, не буду давать никаких клятв, но вы можете мне довериться, можете на меня положиться. Знаю, говорить все это еще слишком рано, может быть даже, мои слова вас покоробят. Но почему бы не выиграть время, если можно? А если вам нужно подумать – конечно, нужно! – то чем скорее вы начнете, тем лучше для меня. Я не знаю вашего мнения обо мне, но во мне нет ничего загадочного, вы видите, какой я. Ваш брат считает, что мое происхождение и мои прежние занятия говорят против меня, что ваша семья стоит на неизмеримо более высоком уровне, чем я. Я, разумеется, никак не могу ни понять этого утверждения, ни согласиться с ним. Но пусть это вас не беспокоит, я заверяю вас, что я – человек основательный и при желании добьюсь того, что через год-другой мне и здесь не придется тратить время на объяснения, кто я и что я. Вы сами должны решить, нравлюсь ли я вам. Я весь перед вами. Положа руку на сердце могу сказать: никаких низменных склонностей и скверных привычек за мной не водится. Я человек добрый, поверьте, очень добрый! Я дам вам все, что только мужчина может дать женщине. У меня большое состояние, очень большое; когда-нибудь с вашего позволения я расскажу об этом подробнее. Вам угодно жить в роскоши? Будет роскошь в любом виде – вы будете иметь все, что можно иметь за деньги. А если говорить о том, что вам придется кое от чего отказаться, то будьте уверены – найдется чем восполнить утраченное. Предоставьте это мне, я буду о вас заботиться, буду знать, что вам нужно. С энергией и предприимчивостью можно всего добиться, а я человек энергичный. Ну вот, я открыл вам, что у меня на сердце! Лучше уж сказать все сразу. Очень жаль, если моя откровенность вам неприятна. Но подумайте сами, насколько лучше, когда во всем полная ясность! Не отвечайте мне сразу, если не хотите, – подумайте. Думайте столько, сколько вам угодно. Разумеется, я не сказал, да и не мог сказать, даже половины того, что хотел, в особенности о том, как я вами восхищаюсь. Но отнеситесь ко мне благосклонно, это будет только справедливо.

Во время этой речи, самой длинной из всех, когда-либо произнесенных Ньюменом, мадам де Сентре не сводила с него глаз и к концу его монолога смотрела на него как зачарованная. Когда Ньюмен замолчал, она опустила глаза и некоторое время сидела, глядя прямо перед собой в пол. Потом медленно встала с кресла, и только внимательный наблюдатель мог бы заметить в ее движениях легкую дрожь. Она по-прежнему была крайне серьезна.

– Я очень благодарна вам за ваше предложение, – начала она. – Мне оно кажется весьма странным, но я рада, что вы высказали мне все не откладывая. Лучше сразу с этим покончить. Все, что вы говорили, очень лестно для меня. Вы оказали мне большую честь. Но я решила никогда не выходить замуж.

– Ах, не говорите так! – вскричал Ньюмен умоляюще и столь пылко, что это восклицание прозвучало совсем naif. [77]77
  Наивно (франц.).


[Закрыть]

Мадам де Сентре уже повернулась уходить, но, услышав эти идущие от сердца слова, остановилась и замерла, не оборачиваясь.

– Подумайте как следует. Вы слишком молоды, слишком хороши собой, вы созданы быть счастливой и дарить счастье другим. Вы боитесь потерять свободу, но, поверьте, нынешняя ваша свобода, жизнь, которую вы здесь ведете, – это лишь безрадостное рабство по сравнению с тем, что я могу вам дать. Вы сможете делать то, о чем и не мечтали. Я увезу вас в любую страну, где вы захотите жить. Вы ведь несчастливы! Я вижу – вы несчастливы! А вы не должны быть несчастной, не должны позволять, чтобы вас делали несчастной. Разрешите мне вмешаться и положить этому конец.

Еще с минуту мадам де Сентре стояла, глядя перед собой. Если ее тронули речи Ньюмена, то в этом нет ничего удивительного. Его мягкий просительный голос постепенно сделался таким ласковым, увещевающим, словно он уговаривал нежно любимого ребенка. Он смотрел на нее, и она вдруг обернулась и, по-прежнему не глядя на него, заговорила, внешне спокойно, хотя чувствовалось, что ей приходится делать над собой усилие.

– Есть множество причин, по которым я не должна выходить замуж, – сказала она, – больше, чем могу объяснить. Что же до того, счастлива ли я, – я счастлива. Ваше предложение кажется мне странным по многим причинам, которые я опять-таки не могу вам объяснить. Разумеется, вы совершенно вправе это предложение сделать. Но принять его я не могу, это… это невозможно. Пожалуйста, никогда больше не заводите об этом разговор. И если не можете мне этого обещать, я должна просить вас больше не приходить сюда.

– Почему же невозможно? – горячо возразил Ньюмен. – Может быть, поначалу вам и правда так кажется, но на самом деле ничего тут невозможного нет. Я и не ожидал, что мое предложение сразу вам понравится, но полагаю, если вы хорошенько подумаете, вы отнесетесь к нему с вниманием.

– Но я вас совсем не знаю, – сказала мадам де Сентре. – Подумайте сами, ведь мы едва знакомы.

– Вы правы – едва. Потому я и не требую от вас немедленного решения. Я только прошу: не говорите «нет», позвольте мне надеяться. Я буду ждать столько, сколько вам угодно. А тем временем, встречаясь со мной чаще, вы лучше меня узнаете. Относитесь ко мне как к вашему возможному будущему мужу, претенденту на вашу руку, и принимайте решение.

Ньюмен почувствовал: что-то быстро меняется в мыслях мадам де Сентре – у него на глазах она взвешивала только что услышанное и пыталась найти ответ.

– С того момента, как я, готовая пренебречь учтивостью, попросила вас покинуть этот дом и никогда не возвращаться, – сказала она, – я слушаю вас и тем самым как бы подаю вам надежду. Я выслушала вас вопреки рассудку. Потому что вы красноречивы. Если бы сегодня утром кто-нибудь сказал мне, что я соглашусь считать вас возможным мужем, я сочла бы этого человека безумцем. Но вот – я слушаю вас! – она всплеснула руками, и в этом ее жесте угадывалась трогательная беспомощность.

– Ну что ж, мне, как говорится, больше нечего добавить, я сказал все, – заключил Ньюмен. – Моя вера в вас безгранична, ни о ком нельзя думать лучше, чем я думаю о вас. Я свято убежден, что, выйдя за меня замуж, вы будете как за каменной стеной. За мной, повторяю, – продолжал он с улыбкой, – дурного не водится. Я столько могу сделать для вас! А если вас пугает, что я не из привычного вам круга – не утонченный, не чопорный, не деликатный, то, право, вы заблуждаетесь. Я человек деликатный. Вот увидите!

Мадам де Сентре отошла на несколько шагов и остановилась возле окна перед высоким растением в фарфоровом горшке – это была цветущая азалия. Сорвав цветок и теребя его в руках, она вернулась на прежнее место и села. Этим она, казалось, дала понять, что согласна слушать Ньюмена дальше.

– Почему вы сказали, что для вас замужество невозможно? – продолжал он. – Оно невозможно только в одном случае: если вы были бы замужем. Может быть, невозможно потому, что ваш брак не принес вам счастья? Тем более следует попробовать еще раз. Или на вас оказывает давление ваша семья, вмешивается в ваши дела, раздражает вас? Тогда это еще одна причина: вам нужно быть совершенно свободной, а замужество даст вам свободу. Не подумайте, я ничего не хочу сказать про вашу семью, – добавил Ньюмен с таким жаром, что у проницательного наблюдателя это вызвало бы улыбку. – Как бы вы к ним ни относились, значит, так и надо. И если вы скажете – сделайте то-то и то-то, чтобы им понравиться, я тут же все исполню, только скажите что. Можете не сомневаться.

Мадам де Сентре снова встала и приблизилась к камину, возле которого стоял Ньюмен. Выражение боли и замешательства исчезло с ее лица – оно светилось улыбкой, и на сей раз Ньюмену не пришлось гадать, чему приписать эту улыбку – привычке или расположению, учтивости или искренности. У мадам де Сентре был вид женщины, вступившей во владения дружбы и с удивлением убеждающейся, что владения эти необозримы. Ко всегдашнему сиянию ее глаз, казалось, прибавилось сдержанное ликование.

– Я не отказываюсь снова с вами видеться, – сказала она, – потому что многое из сказанного вами пришлось мне по душе. Но стану принимать вас при одном условии – вы надолго забудете о том, о чем говорили сегодня.

– Что значит «надолго»?

– На полгода. Вы должны дать мне слово.

– Прекрасно. Обещаю.

– Тогда до свидания, – сказала она и протянула ему руку.

Ньюмен задержал ее руку в своей, будто хотел сказать что-то еще. Но лишь посмотрел в глаза мадам де Сентре и удалился.

В тот же вечер Ньюмен встретился на бульваре Османа с Валентином де Беллегардом. Как только они обменялись приветствиями, Ньюмен сразу сказал, что всего несколько часов назад виделся с мадам де Сентре.

– Знаю, – сказал Беллегард. – Я обедал на Университетской улице.

После этих слов оба некоторое время молчали. Ньюмена подмывало спросить, заметил ли Беллегард, какое впечатление произвел его визит, а у Беллегарда были к нему свои вопросы. Первым заговорил граф Валентин:

– Не мое это дело, но что, черт возьми, вы сказали моей сестре?

– Я хочу поставить вас в известность, – ответил Ньюмен, – что я сделал ей предложение.

– Уже! – присвистнул молодой человек. – Время – деньги, так, кажется, говорят у вас в Америке? А что мадам де Сентре? – добавил он, и в его голосе прозвучал вызов.

– Она мое предложение отвергла.

– Помилуйте, она и не могла его принять – в такой-то форме!

– Но я приглашен бывать у нее, – сказал Ньюмен.

– Вот так-так! Ну и удивительная женщина моя сестра! – воскликнул Беллегард, он остановился и, протянув руки, обнял Ньюмена за плечи. – Вы достойны уважения! – снова воскликнул он. – Вы достигли того, что у нас называют личным успехом. Мне остается незамедлительно представить вас брату.

– Когда вам будет угодно, – ответил Ньюмен.