Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Конечно, я была вполне уважительна, сэр, но Бог меня надоумил, что хорошей женщине нечего дрожать перед дурной.

– Еще бы! – воскликнул Ньюмен. – А она знает, что вы перешли ко мне?

– Она меня спросила, и я назвала вас, – сказала миссис Хлебс.

– И что она на это сказала?

– Она впилась в меня взглядом и страшно покраснела. Потом велела оставить ее. Я уж и так собралась и договорилась с кучером – он тоже англичанин, – что он снесет вниз мой скарб и наймет экипаж. Но когда я спустилась, ворота оказались заперты. Миледи распорядилась, чтобы привратник меня не выпускал, а жену привратника, препротивную злую старуху, отправили в экипаже в клуб за маркизом де Беллегардом.

Ньюмен хлопнул себя по колену.

– Испугались! Испугались! – ликующе закричал он.

– Я тоже испугалась, сэр. Но я еще и ужасно встревожилась. Я устроила скандал привратнику и стала наседать на него, по какому, мол, праву он силком удерживает честную английскую служанку, трудившуюся в этом доме уже целых тридцать лет, когда о нем самом здесь еще и не слыхали. О, сэр, я набралась важности и так его пристыдила, что он открыл запоры и выпустил меня. А кучеру экипажа я обещала заплатить кругленькую сумму, только бы он гнал побыстрее. Но он тащился ужасно медленно, я боялась, мы никогда до ваших благословенных дверей не доедем. До сих пор вся дрожу, нитку в иголку целых пять минут вдевала.

Ньюмен с довольным смехом сказал, что готов приставить к ней молоденькую горничную – пусть вдевает ей нитки в иголки, – и ушел к себе, бормоча под нос, что старая маркиза посрамлена – струсила!

Ньюмен не показал миссис Тристрам клочок бумаги, который он всегда хранил в бумажнике, хотя со времени возвращения в Париж встречался со своей приятельницей несколько раз и она говорила, что его вид ее настораживает – он выглядит странно, много хуже, чем можно объяснить его печальными обстоятельствами. Неужто от разочарования он повредился в уме? Он производит впечатление человека, страдающего каким-то недугом, и в то же время она никогда не видела его таким неугомонным и переменчивым. То он сидит повесив голову, с понурым видом – будто дал слово никогда больше не улыбаться, то начинает хохотать, и это выглядит как-то зловеще, то сыплет шутками, слишком плоскими даже для него. Если он хочет таким образом скрыть свое горе, то заходит в своих стараниях, пожалуй, чересчур далеко. Миссис Тристрам умоляла Ньюмена держаться как угодно, только не делаться таким «странным». Чувствуя себя в известной мере виновной в затее, которая окончилась для Ньюмена столь плачевно, она готова была снести все, только не эти его странности. Пусть будет печальным, если хочет, или замкнутым, пусть сердится и ворчит на нее, пусть требует ответа, как она смела вмешаться в его судьбу, – со всем этим она смирится, всему найдет оправдание. Только Бога ради, пусть не бредит наяву. Это ужасно тяжело. Он напоминает ей людей, разговаривающих во сне, она их всегда боялась. И в конце концов миссис Тристрам объявила, что, чувствуя высокую ответственность и моральные обязательства в связи со всем случившимся, она считает недостойным успокоиться, пока не сможет предоставить Ньюмену полноценную замену мадам де Сентре – лучшее из того, что можно найти под солнцем.

– Ну нет, – отозвался Ньюмен. – Мы с вами квиты, и нечего открывать новый счет! Похоронить меня, когда придет время, разрешаю, но женить – ни за что. Женитьба мне вышла боком. Во всяком случае, – добавил он, – надеюсь, что в моем следующем заявлении нет ничего странного: в ближайшее воскресенье я хочу попасть в часовню при монастыре кармелиток на Мессинской авеню. Вы ведь знаете кого-то из католических отцов – abbé [153]153
  Аббат (франц.).


[Закрыть]– так их называют? Я встречал одного у вас. Этакий ласковый старый джентльмен с широким поясом. Узнайте у него, пожалуйста, нужно ли специальное разрешение, чтобы попасть в часовню, и если нужно, пусть он мне его достанет.

Миссис Тристрам выразила живейшее удовольствие:

– Ах, как я рада, что наконец вы просите меня о чем-то! – воскликнула она. – Вы попадете в часовню, даже если аббату из-за этого придется лишиться сутаны.

И через два дня она сообщила Ньюмену, что все устроено, аббат рад помочь ему, и если Ньюмен вежливо справится у ворот монастыря, никаких осложнений не будет.

Глава двадцать четвертая

До воскресенья оставалось еще два дня, и чтобы умерить снедавшее его беспокойство, Ньюмен отправился на Мессинскую авеню, где старался найти утешение, созерцая глухие стены, окружавшие нынешнее пристанище мадам де Сентре. Бывавшие здесь путешественники, конечно, припомнят, что улица, о которой идет речь, соседствует с парком Монсо – одним из прелестнейших уголков Парижа. Квартал этот выглядит благоустроенным, чувствуется, что он оснащен всеми новейшими удобствами, и потому вид столь неуместного здесь аскетического заведения действовал на Ньюмена, глядевшего на него в мрачном раздражении, не так гнетуще, как он опасался, хотя ему и приходило в голову, что там, за новой с виду, без единого окошка стеной, любимая им женщина как раз в этот момент, быть может, дает обет до конца своих дней оставаться в здешней обители. Казалось, в таком месте и монастырь должен быть усовершенствован на современный лад, что здесь, за стеной, – приют, где уединение, пусть даже ничем не нарушаемое, не обязательно предполагает ущемленность, а медитации, хоть и однообразные, может быть, не столь печальны. Но в глубине души Ньюмен понимал, что это не так, – просто сейчас он был не способен относиться к случившемуся как к реальности, слишком несообразно выглядело все происшедшее, слишком нелепо, словно страница, вырванная из какого-то романтического со чинения, содержание которого никак не вязалось со всем жизненным опытом Ньюмена.

В воскресенье утром, в час, который указала ему миссис Тристрам, Ньюмен позвонил у ворот в глухой стене. Ворота тотчас открылись, и он вступил на чистый, кажущийся холодным двор, из дальнего конца которого на него взирало строгое, лишенное каких бы то ни было украшений здание. На пороге каморки привратника появилась крепко скроенная румяная сестра из прихожанок. Ньюмен объяснил, зачем пришел, и она показала ему на открытую дверь часовни, занимавшей правый угол двора, к двери вели высокие ступени. Ньюмен поднялся по ним и не медля вошел внутрь. Служба еще не началась, часовня была скудно освещена, и только через некоторое время он начал различать, что его окружает. Он увидел, что часовня разделена на две неравные части большой плотной железной решеткой. По эту сторону решетки располагался алтарь, между ним и входом стояло несколько скамеек и стульев. Три или четыре из них были заняты едва различимыми в полутьме неподвижными фигурами – фигурами, в которых он вскоре распознал женщин, глубоко погруженных в молитву. Как подумалось Ньюмену, от всего здесь веяло холодом, даже запах ладана, и тот представлялся холодным. Только мерцали свечи, да тут и там поблескивали цветные стекла. Ньюмен сел, молящиеся женщины не двигались, они сидели к нему спиной. Он понял, что это такие же посетители, как он сам, и ему захотелось увидеть их лица; он решил, что это, наверно, матери, оплакивающие своих дочерей, или сестры женщин, проявивших такое же беспощадное мужество, как мадам де Сентре. Но им было легче, чем ему, они по крайней мере разделяли ту веру, которой принесли себя в жертву их близкие. Вошло еще несколько человек, двое из них – престарелые джентльмены. Все держались очень тихо. Ньюмен не сводил глаз с решетки за алтарем. Там-то и был собственно монастырь, тот самый монастырь, где она теперь живет. Но он не мог ничего разглядеть, оттуда не пробивалось ни проблеска света. Он встал, тихо приблизился к решетке, стараясь заглянуть внутрь. Но там была темнота и не чувствовалось никакого движения. Ньюмен вернулся на свое место, и тут же в часовне появился священник с двумя мальчиками-служками, и месса началась.

С мрачной враждебностью Ньюмен наблюдал, как священник и мальчики преклоняют колени, как обходят кругами алтарь, – для него они были пособниками и соучастниками бегства мадам де Сентре, которые теперь возглашали и воспевали свою победу. Протяжные, заунывные возгласы священника бередили Ньюмену душу, усиливали его ярость; в невнятном бормотании было что-то вызывающее, казалось, этот вызов адресован самому Ньюмену. И вдруг из глубины часовни, из-за безжалостной перегородки зазвучал женский хор, сразу отвлекший Ньюмена от того, что происходило в алтаре. Это был ни на что не похожий, странный скорбный напев. Сначала он раздавался очень тихо, потом стал громче, и чем громче он звучал, тем жалобнее становился, тем больше походил на плач. Это были песнопения кармелитских монахинь, единственное, что соединяло их с миром. Исполняя их, они оплакивали свои похороненные привязанности и суетность мирских желаний. Застигнутый врасплох, Ньюмен пришел в смятение, был ошеломлен, – слишком необычными казались эти звуки; потом, сообразив, что они означают, стал напряженно вслушиваться, сердце его глухо забилось. Он жадно старался уловить голос мадам де Сентре, и ему чудилось, что в самых хватающих за душу местах этого немелодичного, завораживающего напева он его различает (мы вынуждены отметить, что он ошибался, мадам де Сентре, конечно, еще не успела войти в невидимую, поющую за перегородкой сестринскую общину). А пение все продолжалось – монотонное, заученное, с гнетущими повторениями и приводящей в отчаяние заунывностью. Это было ужасно, невыносимо, и пока монахини пели, Ньюмену пришлось призвать на помощь все свое самообладание. Он волновался сильнее и сильнее, чувствуя, как глаза наполняются слезами. В конце концов, когда его пронзила мысль, что безликий неразборчивый плач – это все, что осталось ему и миру, который покинула мадам де Сентре, от ее голоса, казавшегося таким чудесным, Ньюмен почувствовал, что больше находиться здесь не может. Он резко поднялся и вышел из часовни. На паперти он немного задержался, еще раз прислушался к заунывному напеву и быстро спустился по ступенькам во двор. А пока спускался, заметил, что впустившая его в монастырь розовощекая сестра-прихожанка с напоминающей веер наколкой в волосах беседует о чем-то с двумя людьми, только что вошедшими в ворота. Второго взгляда было достаточно, чтобы он узнал мадам де Беллегард и ее сына, собиравшихся воспользоваться той же возможностью побыть рядом с мадам де Сентре, – возможностью, которая Ньюмену показалась всего лишь пародией на утешение. Пока он шел по двору, месье де Беллегард узнал его – маркиз направлялся к ступеням часовни, ведя свою мать. Старая дама тоже метнула на Ньюмена взгляд, столь же неуверенный, как взгляд ее сына. Лица обоих выражали явное смятение и вину, – такими Ньюмен их еще не видел. Очевидно, он застал Беллегардов врасплох, отчего величавая надменность на секунду им изменила. Ньюмен быстро прошел мимо, влекомый одним желанием – выбраться из монастыря на улицу. При его приближении ворота открылись, он переступил порог, и они снова закрылись за его спиной. От тротуара как раз отъезжал экипаж, по-видимому до этого стоявший у ворот. Секунду-другую Ньюмен, ничего не видя, смотрел на него, потом сквозь застилавший глаза туман заметил, что сидящая в экипаже дама ему кивает. Экипаж отъехал прежде, чем Ньюмен успел ее узнать; ландо было древнее, верх наполовину откинут. В том, что дама поклонилась ему, сомнений не было, поклон сопровождался улыбкой, рядом с дамой сидела маленькая девочка. Ньюмен приподнял шляпу, и дама приказала кучеру остановиться.

Экипаж вернулся к тротуару, и дама поманила Ньюмена, поманила с вызывающей грацией, характерной для мадам Урбан де Беллегард. Ньюмен немного помедлил, прежде чем принять ее приглашение; он уже успел проклясть себя за то, что так глупо позволил Беллегардам уйти от него. Ведь он давно думал, как бы ему с ними встретиться; какой же он болван, что не задержал их прямо там, во дворе монастыря! Можно ли было найти более удачное место, чем под стенами тюрьмы, куда они заточили ту, которая сулила ему такое блаженство? Увидев маркизу с сыном, он был слишком потрясен и не смог к ним подойти, но сейчас готов был ждать их прямо у ворот. Мадам Урбан с очаровательной нетерпеливой гримаской поманила его снова, и на этот раз он подошел к экипажу. Она наклонилась к Ньюмену, протянула руку и ласково улыбнулась.

– Ах, месье, – сказала она, – на меня-то вы не гневаетесь? Я тут совершенно ни при чем!

– Да уж, не в вашей власти было это предотвратить! – ответил Ньюмен, и в его голосе не прозвучало привычной галантности.

– Ваши слова совершенно справедливы, поэтому я не обижаюсь, что вы столь невысоко оцениваете мое влияние в семье. Прощаю вас, тем более что у вас такой вид, будто вы только что столкнулись с привидением.

– Так оно и было! – сказал Ньюмен.

– Тогда я рада, что осталась в экипаже. Вы ведь, должно быть, встретили моего мужа со свекровью, не правда ли? Ну и как, встреча была теплой? А хор монахинь вы слышали? Говорят, их пение напоминает стенания проклятых. Я не пошла: все равно рано или поздно придется их слушать, никуда не денешься. Бедная Клэр! Подумать только, в белом саване и в бесформенном коричневом балахоне! Таков, знаете ли, toilette [154]154
  Наряд (франц.).


[Закрыть]у кармелиток. Что ж, Клэр всегда любила длинные свободные платья. Но мне не следует говорить с вами о ней, разрешите сказать только: мне вас очень жаль, и если бы я могла чем-нибудь помочь, с радостью бы помогла – я считаю, мои родные вели себя очень низко. Знаете, я всегда боялась, что именно так и случится, и еще за две недели почувствовала, чем все это кончится. Когда я увидела вас на балу у моей свекрови, вы были так безмятежны, так веселы, а мне казалось, вы пляшете на собственной могиле. Но что я могла поделать? Я желаю вам всего самого доброго, что только можно пожелать. Скажете, этого мало? Да, признаю, они поступили гадко. Я ничуть не боюсь заявить это! И уверяю вас, со мной все согласны. Таких, как мои родственники, среди нас не слишком много. Мне жаль, что я вас больше не увижу, знаете, с вами всегда приятно поболтать. И в доказательство, что это так, я предлагаю вам сесть в экипаж и покататься со мной с четверть часа, пока я жду свекровь. Но только если нас увидят, скажут, что я захожу слишком далеко, – ведь всем известно, что произошло и что вас отвергли. Но когда-нибудь где-нибудь мы же с вами все равно увидимся, правда? Вы ведь помните, – перешла она на английский, – мы собирались немного поразвлечься.

Ньюмен стоял, держась рукой за дверцу экипажа, и с потухшими глазами слушал этот сочувственный лепет. Он едва ли понимал, о чем говорит мадам де Беллегард, сознавая только, что это бесполезная болтовня. И вдруг его осенило, что из ее милых заверений можно извлечь пользу, можно сделать так, что она поможет ему переговорить со старой маркизой и Урбаном.

– А они скоро вернутся, ваши спутники? – спросил он. – Вы их ждете?

– Они пробудут до конца мессы. Больше им там делать нечего. Клэр отказалась с ними встретиться.

Я хочу поговорить с ними, – сказал Ньюмен. – И вы можете мне помочь. Сделайте одолжение, задержитесь минут на пять и дайте мне возможность с ними переговорить. Я подожду их здесь.

Скорчив милую гримаску, мадам де Беллегард всплеснула руками.

– Бедный мой друг! О чем вы хотите с ними говорить? Просить их принять вас обратно? Только зря потратите время. Они вас никогда не примут.

– Все равно я хочу поговорить с ними. Прошу вас, сделайте то, о чем я сказал. Задержитесь на пять минут, предоставьте их мне; не бойтесь, я не буду с ними груб, я вполне владею собой.

– Да, вы выглядите совершенно спокойным! Если бы у них было le coeur tendre, [155]155
  Доброе сердце (франц.).


[Закрыть]вы бы их растрогали. Но у них сердце недоброе! Тем не менее я сделаю для вас даже больше, чем вы просите. Дело в том, что я вовсе не должна заезжать за ними. Мы с дочкой едем в парк Монсо, она там погуляет, а моя свекровь так редко бывает в этих краях, что пожелала воспользоваться случаем подышать свежим воздухом. Мы будем ждать их в парке, муж приведет ее туда. Приходите туда и вы! В парке я сразу выйду из экипажа. А вы сядете где-нибудь в тихом уголке, и я подведу их поближе к вам. Чем не доказательство моего к вам расположения? Le reste vous regarde! [156]156
  Остальное – ваше дело (франц.).


[Закрыть]

Это предложение показалось Ньюмену чрезвычайно заманчивым; он сразу воспрял духом и подумал, что младшая мадам де Беллегард не такая уж простушка, как кажется. Он пообещал сразу же догнать ее, и экипаж уехал.

Парк Монсо являл собой очаровательный образчик паркового искусства, но, войдя в него, Ньюмен не обратил внимания на изысканные насаждения, которые были в полном расцвете весенней свежести. Он быстро нашел мадам де Беллегард, она сидела в одном из укромных уголков, о которых говорила, а перед ней по аллее взад-вперед чинно прогуливалась ее дочка в сопровождении лакея и маленькой собачки – словно брала уроки хороших манер. Ньюмен сел рядом с mamma, и она снова заговорила и говорила, не умолкая; очевидно, она задалась целью убедить его – если только он захочет это понять, – что дорогая бедняжка Клэр вовсе не принадлежит к числу самых обворожительных женщин. Она слишком длинна и худа, слишком чопорна и холодна, рот у нее чересчур большой, а нос слишком острый. И нигде ни одной ямочки. К тому же она эксцентрична, – эксцентрична и хладнокровна; да что говорить – типичная англичанка. Ньюмен терял терпение, он отсчитывал минуты, дожидаясь, когда появятся его жертвы. Опираясь на трость, он сидел молча и рассеянно-равнодушно смотрел на маленькую маркизу. Наконец мадам де Беллегард сказала, что ей пора подойти к воротам и встретить своих родных, но перед тем как уйти, она опустила глаза и, потеребив кружева на рукаве, снова взглянула на Ньюмена.

– Вы помните, – спросила она, – помните, что обещали три недели назад?

И затем, после того как Ньюмен, тщетно напрягая память, вынужден был признаться, что их тогдашний разговор вылетел у него из головы, она напомнила, что он дал ей очень странное обещание, которое она в свете всего случившегося имеет теперь основания считать для себя обидным.

– Вы обещали, что после вашей свадьбы съездите со мной к Бюлье. Но только после вашей свадьбы. Это условие вы подчеркнули. Через три дня после этого ваша свадьба расстроилась. Знаете, что я прежде всего сказала себе, услышав, что свадьбы не будет? О Боже, теперь он не поедет со мной к Бюлье. И, по правде сказать, начала подозревать, уж не ожидали ли вы такого исхода?

– Что вы, миледи! – пробормотал Ньюмен, не сводя глаз с аллеи, на которой вот-вот должны были появиться Беллегарды.

– Я буду доброй, – продолжала мадам де Беллегард, – нельзя слишком многого требовать от джентльмена, влюбленного в монахиню. Кроме того, я не могу поехать к Бюлье, пока мы носим траур. Но вообще от этой мысли я не отказываюсь. Partie [157]157
  Увеселительная поездка (франц.).


[Закрыть]назначена. У меня даже есть кавалер – лорд Дипмер, что вы на это скажете? Он уехал в свой любимый Дублин, но мы договорились, что через несколько месяцев я назначу день и он специально приедет из Ирландии. Вот это я называю настоящей галантностью!

Затем мадам де Беллегард, взяв с собой дочку, ушла. Ньюмен остался сидеть на прежнем месте; время тянулось ужасающе медленно. После четверти часа, что он провел в монастырской часовне, тлевшее в его душе негодование заполыхало как пожар. Мадам де Беллегард заставила себя ждать, но слово ее оказалось твердым. В конце концов она появилась в аллее в сопровождении маленькой дочки и лакея, а рядом с ней степенно шел маркиз, ведя под руку мать. Они шествовали медленно, и Ньюмен все это время сидел не шевелясь. Снедаемый нетерпением, он, что было для него весьма характерно, умело скрывал свое волнение, управляя им, словно прикручивал кран горящей газовой горелки. Жизнь научила Ньюмена, что слова всегда влекут за собой поступки, а поступки требуют решительных шагов и, совершая поступки, нечего делать курбеты и пыжиться – это пристало лишь четвероногим да иностранцам. Врожденная выдержка, проницательность и хладнокровие внушали ему, что разыгрывать из себя дурака, устраивая бурные сцены, когда тебя одолевает справедливое негодование, ни к чему. Так что, приподнимаясь со скамьи навстречу мадам де Беллегард с сыном, он только почувствовал себя очень высоким и легким. Он сидел возле куста, поэтому издали его было незаметно, но месье де Беллегард, очевидно, уже его увидел. Они с матерью продолжали идти, но когда Ньюмен встал перед ними, им пришлось остановиться, Ньюмен слегка приподнял шляпу и некоторое время молча смотрел на них; от изумления и гнева оба побледнели.

– Простите, что я вас остановил, – тихо сказал Ньюмен, – но я не могу пропустить такой удобный случай. Мне нужно сказать вам несколько слов. Надеюсь, вы меня выслушаете?

Маркиз смерил его негодующим взглядом, потом обернулся к матери:

– Может ли мистер Ньюмен сообщить нам нечто такое, что имело бы смысл послушать?

– Смею заверить – могу, – сказал Ньюмен. – Помимо всего прочего, сказать вам это – мой долг. Считайте это предупреждением, даже предостережением.

– Ваш долг? – переспросила старая мадам де Беллегард, и ее тонкие губы искривились, как горящая бумага. – Но это уж ваше дело и нас не касается.

Тем временем мадам Урбан схватила дочку за руку, а на лице ее выразилось возмущение и досада, и хотя все внимание Ньюмена было сосредоточено на том, что он говорил, его поразило, как умело она справляется со взятой на себя ролью.

– Если мистер Ньюмен намерен публично устраивать сцены, – воскликнула маленькая маркиза, – я увожу свое дитя от этой melée. [158]158
  Ссора (франц.).


[Закрыть]Она слишком мала, чтобы наблюдать подобное безобразие, – и она быстро ушла.

– Вам лучше меня выслушать, – продолжал настаивать Ньюмен. – Независимо от того, согласитесь вы на это или нет, дела для вас сложатся скверно, но по крайней мере вы будете ко всему готовы.

– Мы уже слышали ваши угрозы, – ответил маркиз, – и вам известно, что мы о них думаем.

– Думаете вы о них предостаточно, только признаться в этом не хотите. Минуточку! – ответил Ньюмен на восклицание старой дамы. – Я отдаю себе отчет, что мы здесь на людях, и вы видите, как я спокоен. Я не собираюсь разглашать ваши тайны случайным прохожим. Для начала я приберегу их, чтобы поведать кое-кому из слушателей, кого сам выберу. Все, кто увидит нас сейчас, решат, что мы ведем дружескую беседу и что я рассыпаюсь в комплиментах перед вами, мадам, по поводу ваших освященных временем добродетелей.

Маркиз трижды возмущенно чиркнул по земле тростью.

– Я требую, чтобы вы дали нам пройти, – прошипел он.

Ньюмен немедленно подчинился, и месье де Беллегард, ведя под руку свою мать, сделал шаг вперед, а Ньюмен промолвил:

– Через полчаса мадам де Беллегард пожалеет, что не узнала, о чем именно я хотел говорить с вами.

Маркиза уже отошла на несколько шагов, но, услышав эти слова, остановилась и поглядела на Ньюмена, глаза ее напоминали два сверкающих холодным блеском кристаллика льда.

– Он как разносчик, старающийся что-то продать, – сказала она с презрительным смешком, который лишь отчасти скрыл дрожь в ее голосе.

– О нет, продавать я ничего не собираюсь, – возразил Ньюмен. – Мое сообщение я отдам вам даром, – и он подошел поближе, глядя маркизе прямо в глаза. – Вы убили своего мужа, – произнес он почти шепотом. – Вернее, один раз вы пытались убить его, но вам не удалось, а потом все-таки убили, даже не прилагая усилий.

Мадам де Беллегард прикрыла глаза и тихо кашлянула, и это поразило Ньюмена как пример поистине героического притворства.

– Дорогая матушка, – сказал маркиз, – вас так сильно забавляет этот вздор?

Остальное будет еще забавнее, – заверил его Ньюмен. – Советую слушать внимательно.

Мадам де Беллегард открыла глаза, они потухли, стали безжизненными и смотрели в одну точку. Но ее тонкие губы слегка раздвинулись в величественной улыбке, и она повторила слова Ньюмена:

– Забавнее? Что? Я убила еще кого-то?

– Ну, я не считаю вашу дочь, – ответил Ньюмен, – хотя мог бы! Ваш муж знал, что вы затеяли. У меня есть тому письменное доказательство, о существовании которого вы даже не подозревали, – и Ньюмен повернулся к маркизу, побелевшему как полотно. Такой бледности Ньюмен никогда не видел, разве что на картинах. – У меня есть бумага, написанная рукой Анри Урбана де Беллегарда и подписанная им самим. Он написал эту записку, когда вы, мадам, оставили его умирать, а вы, сэр, не слишком торопясь, отправились за врачом.

Маркиз посмотрел на мать, она отвернулась, озираясь вокруг блуждающим взором.

– Я должна сесть, – тихо сказала она и направилась к скамье, с которой только что поднялся Ньюмен.

– Неужели вы не могли поговорить со мной наедине? – спросил маркиз, как-то странно поглядев на Ньюмена.

– Да, конечно, если бы был уверен, что удастся поговорить наедине и с вашей матушкой, – ответил Ньюмен. – Но мне, раз я вас встретил, пришлось воспользоваться случаем.

Движением, доказывающим, что характер мадам де Беллегард тверд как сталь, красноречиво свидетельствовавшим по выражению Ньюмена о ее «непрошибаемости» и о всегдашнем стремлении полагаться только на собственные силы, старая маркиза освободилась от руки поддерживающего ее сына и села на скамейку. Она сложила руки на коленях и в упор смотрела на Ньюмена. У нее было такое лицо, что сначала ему показалось, будто она улыбается; но когда он подошел ближе и остановился перед ней, он увидел, что ее тонкие черты искажены волнением. Однако он заметил также, что, призвав на помощь всю свою несгибаемую волю, она старается это волнение побороть и в ее устремленном на него тяжелом взгляде нет и следа страха или смирения. Она была ошеломлена, но не испугалась, не пришла в ужас. Ньюмен с негодованием подумал, что она еще исхитрится взять верх над ним. Он никогда бы не поверил, что сможет остаться совершенно безучастным при виде женщины – виновной или невиновной, – попавшей в столь безвыходное положение. Мадам де Беллегард бросила на сына выразительный взгляд, равносильный приказу замолчать и предоставить ей действовать по своему усмотрению. Маркиз встал подле матери, заложил руки за спину и уставился на Ньюмена.

– О какой записке вы говорите? – спросила старая маркиза с наигранным спокойствием, которое сделало бы честь опытной актрисе.

– Я вам уже сказал, – ответил Ньюмен. – Записку написал ваш муж, когда вы ушли, оставив его умирать, написал в те часы, пока вы не вернулись. Вы знаете, что времени у него было предостаточно; вам не следовало так надолго оставлять его одного. В записке ясно сказано, что жена намеревается его убить.

– Я хотела бы взглянуть на эту записку, – заметила мадам де Беллегард.

– Я так и думал, – ответил Ньюмен, – и взял с собой копию, – он вынул из кармана жилета небольшой сложенный листок бумаги.

– Передайте бумагу моему сыну, – сказала мадам де Беллегард.

Ньюмен протянул листок маркизу, мать повернулась к сыну и коротко приказала:

– Взгляните.

В глазах месье де Беллегарда светилось нетерпение, и маркиз тщетно старался его скрыть. Он взял записку затянутыми в тонкие перчатки пальцами и развернул. Наступило молчание: де Беллегард погрузился в чтение. За то время, что он изучал записку, давно можно было ее прочесть, но он продолжал молчать и не отрывал глаз от листка.

– А где подлинник? – спросила маркиза, так владевшая своим голосом, что в нем нельзя было уловить и следов волнения.

– В очень надежном месте. Разумеется, сам документ я показать не могу, – сказал Ньюмен. – Вдруг вам придет в голову завладеть им, – добавил он нарочито рассудочным тоном. – Но копия верна, если, конечно, не считать почерка. Подлинник я сберегу, чтобы показать еще кое-кому.

Тут наконец месье де Беллегард поднял глаза, теперь уже горевшие нетерпением.

– Кому вы намерены его показать?

– Начну, пожалуй, с герцогини, – ответил Ньюмен. – С той представительной леди, с которой вы меня познакомили на вашем балу. Она ведь приглашала меня заходить. Я считал, что пока мне нечего ей сказать, но мой маленький документ достоин стать предметом разговора.

– Возьмите копию себе, сын мой, – сказала мадам де Беллегард.

– Ради Бога! – отозвался Ньюмен. – Возьмите и покажите вашей матушке, когда вернетесь домой.

– А после герцогини? – продолжал допытываться маркиз, складывая бумагу и пряча ее в карман.

– Ну что ж, потом примусь за герцогов, – сказал Ньюмен. – Потом пойду к графам и к баронам, ко всем, кому вы меня представляли в том звании, которого заведомо решили меня лишить. Я составил список.

Некоторое время мадам де Беллегард и ее сын молчали. Старая маркиза сидела, глядя в землю. Блеклые глаза маркиза впились в лицо матери. Наконец, подняв взгляд на Ньюмена, она спросила:

– Это все, что вы имели сообщить?

– Нет, еще несколько слов. Я хочу сказать, что надеюсь, вы хорошо понимаете, к чему я стремлюсь. Я намерен отомстить вам. Вы ославили меня перед всем светом, созвав для этой цели своих знакомых и дав им понять, что я вас недостоин. Я намерен доказать, что, каким бы я ни был, не вам об этом судить.

Мадам де Беллегард снова промолчала, но в конце концов все-таки заговорила, по-прежнему великолепно владея собой.

– Мне не нужно спрашивать, кто ваш сообщник. Миссис Хлебс уведомила меня, что вы оплачиваете ее услуги.

– Не обвиняйте миссис Хлебс в продажности, – ответил Ньюмен. Все эти годы она хранила вашу тайну. Она дала вам долгую передышку. Ваш супруг написал эту записку у нее на глазах и вручил бумагу ей, распорядившись, чтобы она предала ее гласности. Но миссис Хлебс была слишком добросердечна, чтобы этим воспользоваться.

Старая леди помолчала.

– Она была любовницей моего мужа, – проговорила она тихо.

Это была единственная попытка самозащиты, до которой она снизошла.

– Сомневаюсь, – заметил Ньюмен.

Мадам де Беллегард поднялась со скамьи.

– Я согласилась на этот разговор не для того, чтобы выслушивать ваше мнение, и если больше вам сказать нечего, я полагаю, что эту примечательную беседу пора прекратить, – и повернувшись к маркизу, она снова оперлась на его руку. – Слово за вами, сын мой.

Месье де Беллегард взглянул на мать, провел рукой по лбу и ласково спросил:

– Что я должен сказать?

– Сказать можно только одно, – ответила маркиза, – что не было никакой причины прерывать нашу прогулку.

Но маркиз решил, что можно и дополнить ее реплику.

– Ваша бумага – подделка, – объявил он.

Спокойно улыбнувшись, Ньюмен слегка покачал головой.

– Месье де Беллегард, – сказал он, – у вашей матери это лучше получается, у нее все получается лучше, чем у вас, – я понял это с тех пор, как вас узнал. Вы очень мужественная женщина, мадам, – продолжал он. – Жаль, что вы сделали меня вашим врагом, я мог бы стать одним из ваших горячих поклонников.