Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– И напрасно, – ответил Ньюмен. – Не лучше ли предоставить этого малого самому себе?

– Нет, он подал мне повод. Ложа не его – Ноэми сидела в ней одна. Я зашел к ней поговорить, и она попросила меня сходить в гардероб и принести ей веер, который она забыла в кармане пальто, унесенном ouvreuse. [125]125
  Капельдинер (франц.).


[Закрыть]А пока я ходил, явился этот месье и уселся в мое кресло. Мое возвращение его разгневало, и он имел наглость не скрывать свой гнев. Еще чуть-чуть – и его поведение перешло бы границу дозволенного. Не знаю, кто он, какой-то прощелыга. Диву даюсь, где она таких подбирает. Он, несомненно, под хмельком, но отдает себе отчет в том, что делает. Только что, во время второго акта, он опять повел себя нагло. Я зайду сюда минут на десять, – этого вполне достаточно, чтобы он проявил себя во всей красе, если ему заблагорассудится. Не могу же я позволить этому нахалу полагать, будто он выжил меня из ложи.

– Дорогой мой! – увещевающе произнес Ньюмен. – Зачем вам эти детские игры! Я надеюсь, вы не станете затевать ссору из-за девицы такого пошиба?

– Эта девица тут никакой роли не играет, да и никаких ссор я не собираюсь затевать. Я не задира и не дуэлянт. Просто я, как джентльмен, обязан сделать этот жест.

– Черт бы побрал ваши жесты! – воскликнул Ньюмен. – В том-то и беда со всеми вами, французами, – вы вечно обязаны делать какие-то жесты. Что ж! – добавил он. – Только не задерживайтесь там. А то, если вы увлечетесь жестами, придется отправить вас в Америку первым.

– Согласен, – ответил Валентин. – Когда вам угодно. Но если я уеду в Америку, у этого джентльмена не должно быть оснований считать, будто я спасаюсь от него бегством.

На этом они расстались.

В конце акта Ньюмен убедился, что Валентин все еще находится в ложе. Он снова прошел в коридор, надеясь встретить графа, а когда до ложи мадемуазель Ниош оставалось несколько шагов, увидел, что тот выходит из нее в сопровождении молодого человека, который составлял компанию прекрасной обитательнице ложи. Оба джентльмена с явной поспешностью уединились в отдаленном углу вестибюля и, остановившись, судя по всему, начали серьезный разговор. Держались они совершенно спокойно, но незнакомец раскраснелся и то и дело очень выразительно вытирал лицо платком. К этому времени Ньюмен поравнялся с ложей, дверь была приоткрыта, и, заглянув в нее, он увидел в глубине розовое платье. Не теряя времени, он вошел. Мадемуазель Ниош живо обернулась и приветствовала его радостной улыбкой.

– Ага, наконец-то вы решились заглянуть ко мне! – воскликнула она. – Вы, очевидно, не хотите разбрасываться любезностями. Ну что ж, момент выбран самый подходящий. Садитесь, пожалуйста. – На щеках Ноэми играл очень идущий ей легкий румянец, глаза заметно блестели. Можно было подумать, что она получила какое-то приятное известие.

– Здесь что-то произошло? – не садясь, спросил Ньюмен.

– Сейчас самый удобный момент меня навестить, – повторила она. – Двое джентльменов – один из них месье де Беллегард, удовольствием познакомиться с которым я обязана вам, – обменялись любезностями из-за вашей покорной слуги. И должна сказать, очень дерзкими любезностями. Придется им теперь скрестить шпаги, без этого не обойтись. Подумайте только, дуэль! Вот я и прославлюсь, – и мадемуазель Ниош захлопала в ладоши. – C’est ça qui pose une femme! [126]126
  Этого хочет каждая женщина! (франц.)


[Закрыть]

– Уж не хотите ли вы сказать, что Беллегард будет драться из-за вас? – с возмущением воскликнул Ньюмен.

– Вот именно, – и она посмотрела на него с вызывающей улыбкой. – Ах, где же ваша галантность? И если вы помешаете им, я затаю на вас обиду и жестоко отплачу.

Ньюмен в сердцах выругался: его гнев вылился в односложное «О!», которое он сопроводил неким географическим или, точнее, теологическим понятием из четырех букв, [127]127
  По-английски ругательство «проклятье» (damn) созвучно со словом «плотина» (dam).


[Закрыть]но мы предпочтем не приводить его на этих страницах. Не заботясь более о впечатлении, которое он произвел на особу в розовом платье, Ньюмен круто повернулся и вышел из ложи. В коридоре он столкнулся с шедшими ему навстречу Валентином и его собеседником. Последний прятал в карман жилета визитную карточку. Ревнивый почитатель мадемуазель Ниош был высоким крепким молодцом с мясистым носом и голубыми глазами навыкат; в его физиономии чувствовалось что-то тевтонское, а грудь украшала массивная цепочка от часов. Когда они подошли ко входу в ложу, Валентин подчеркнуто поклонился, предлагая своему сопернику пройти первым. Ньюмен дотронулся до локтя графа, давая понять, что хотел бы с ним поговорить. Беллегард ответил, что присоединится к нему через минуту. Он прошел в ложу вслед за краснолицым здоровяком, но спустя несколько минут вернулся в коридор, широко улыбаясь.

– Она невероятно польщена, – сообщил он. – Говорит, что мы устроим ее судьбу. Не хочу заниматься пророчествами, но вполне возможно, так и будет.

– Значит, вы собираетесь драться? – воскликнул Ньюмен.

– Дорогой мой, не смотрите на меня с таким отвращением. Решал не я. Обо всем уже договорено.

– Я вас предупреждал, – простонал Ньюмен.

– А я предупредил его, – улыбнулся в ответ Валентин.

– Чем он вам досадил?

– Неважно, мой друг. Он употребил некое выражение, я к нему придрался.

– Но я настаиваю! Вы должны мне рассказать! Как ваш зять, как старший, я не могу допустить, чтобы вы действовали очертя голову из-за какой-то ерунды.

– Очень вам признателен, – сказал Валентин. – Мне нечего скрывать. Но сейчас не время и не место вдаваться в подробности.

– Тогда найдем другое место. Мы можем уйти из театра.

– Нет, зачем же? С какой стати нам уходить? Я пройду на свое место и дослушаю оперу.

– Все равно вы не получите удовольствия: ваши мысли будут заняты другим.

Валентин посмотрел на Ньюмена, слегка покраснел, улыбнулся и похлопал его по руке.

– О, вы очаровательно простодушны! Перед дуэлью мужчине положено сохранять хладнокровие. Как иначе доказать, что я совершенно спокоен? Занять свое место в партере.

– Ага! – воскликнул Ньюмен. – Хотите, чтобы она вас увидела? Увидела, как вы спокойны! Не такой уж я простак – понимаю. Только это глупо.

Но Валентин остался, и оба приятеля, каждый на своем месте, просидели до конца представления, которым наслаждалась также и мадемуазель Ниош со своим свирепым поклонником. Когда опера окончилась, Ньюмен подождал Валентина и на улицу они вышли вместе. На предложение нашего героя подвезти молодого графа в своем экипаже тот покачал головой и остановился на краю тротуара.

– Нет, я поеду один, – сказал он. – Мне надо заглянуть кое к кому из друзей и просить их взять на себя заботу о моем деле.

– Я возьму это на себя, – объявил Ньюмен. – Доверьтесь мне.

– Спасибо большое, вы очень добры, но вряд ли это возможно. Во-первых, как вы только что сказали, вы почти мой зять, вы женитесь на моей сестре. Уже поэтому вы не годитесь. Ваша беспристрастность будет подвергнута сомнению. А если даже не будет, довольно и того, что я не могу вам доверять – ведь вы не одобряете нашу дуэль. Вы постараетесь, чтобы она не состоялась.

– Разумеется, – согласился Ньюмен. – Надеюсь, и друзья ваши, кто бы они ни были, тоже воспрепятствуют этому безумству.

– Безусловно! Они будут настаивать, чтобы мы обменялись извинениями по всей форме. Но вы слишком великодушны. Вы не годитесь.

Ньюмен ничего не ответил, он был до глубины души расстроен, однако видел, что противодействовать бесполезно.

– И когда же состоится этот блестящий спектакль?

– Чем скорее, тем лучше, – ответил Валентин. – Надеюсь, послезавтра.

– Что ж! – вздохнул Ньюмен. – Полагаю, я имею право узнать, что же все-таки произошло. Я не согласен оставаться в неведении.

– Да я расскажу вам все с превеликим удовольствием, – отозвался Валентин. – Дело очень простое и уложится в двух словах, но сейчас мне во что бы то ни стало надо отыскать кого-нибудь из моих друзей. Я найму экипаж, а вы поезжайте ко мне и ждите. Я вернусь самое позднее через час.

Ньюмен скрепя сердце согласился и, расставшись с Валентином, отправился на Рю-д’Анжу в уютную квартирку своего друга. Прошло более часа, прежде чем вернулся Валентин, но зато он с удовлетворением объявил, что застал одного из нужных ему людей и тот взялся разыскать второго. Дожидаясь Валентина, Ньюмен сидел, не зажигая огня, у догорающего камина, куда подкинул полено, и пляшущее пламя отбрасывало на стены заставленной тесной гостиной причудливые отблески и тени. Он молча выслушал рассказ Валентина о том, что, собственно, произошло между ним и джентльменом, чья визитная карточка была спрятана в кармане у графа, – месье Станисласом Каппом из Страсбурга – после того, как граф вернулся в ложу мадемуазель Ниош. Оказывается, гостеприимная мадемуазель Ниош, высмотрев в другом конце зрительного зала какого-то своего знакомого, посетовала на его неучтивость, поскольку он не спешил засвидетельствовать ей свое почтение.

– Да оставьте его! – прервал ее месье Капп. – Нас в этой ложе и так слишком много! – и со значительным видом уставился на месье де Беллегарда. Валентин тут же ответил, что, если в ложе тесно, месье Капп с легкостью может уменьшить число ее обитателей. На что месье Капп воскликнул:

– С великой радостью открою вам дверь!

Валентин же заявил, что будет счастлив выбросить месье Каппа из ложи в оркестр.

– Ах! Устройте скандал, и мы попадем в газеты! – возликовала мадемуазель Ниош. – Месье Капп, выставьте вон месье де Беллегарда, или вы, месье де Беллегард, вышвырните его в оркестр, в партер, куда угодно! Все равно, кто кого, только поднимите шум, учините скандал! – на что Валентин возразил, что поднимать шум никто не будет, но он просит месье Каппа оказать ему любезность и выйти с ним в коридор. В коридоре после краткого, но выразительного обмена любезностями состоялся обмен визитными карточками. Месье Станислас Капп держался непреклонно и явно старался усугубить оскорбительность своего поведения.

– Конечно, он наглец, – согласился Ньюмен. – Но не вернись вы тогда в ложу, ничего бы не случилось.

– Напротив! Как же вы не видите? – вскинулся Валентин. – Случившееся, наоборот, доказывает – мне совершенно необходимо было вернуться! Месье Капп с самого начала стремился меня задеть, он только выжидал удобный момент. А в подобных случаях, то есть когда вам, так сказать, «дается понять», вы обязаны находиться под рукой, чтобы создать повод. Не вернись я в ложу, это было бы равносильно тому, что я сказал бы месье Каппу: «О, вам, я вижу, хочется затеять свару…»

– «И затевайте на здоровье, а я, черт возьми, умываю руки!» – вот что надо было сказать. Значит, больше всего вас влекло в ложу стремление предоставить месье Каппу случай проявить себя, – продолжал Ньюмен, – ведь вы утверждали, что возвращаетесь не ради этой девицы.

– О, не будем больше говорить о ней, – пробормотал Валентин. – Она мне уже прискучила.

– С радостью не скажу о ней больше ни слова. Только, если это так, зачем вам было лезть на рожон?

Валентин тонко улыбнулся и покачал головой.

– Думаю, вы не понимаете, в чем суть вопроса, и вряд ли я сумею вам объяснить. Видите ли, она смекнула, к чему идет дело, почувствовала, чем это может кончиться, и наблюдала за нами.

– Мало ли кто за кем наблюдает, что из того?

– Ну нет! Как же? Сплоховать на глазах у дамы?

– Какая она дама! Вы и сами говорили – сердце у нее каменное! – вскричал Ньюмен.

– Что ж! О вкусах не спорят, – возразил Валентин. – В этих вопросах все решает присущее каждому чувство чести.

– Да будь оно проклято, это ваше чувство чести!

– Мы напрасно теряем время, – заключил Валентин. – Слово сказано, и поединок назначен.

Ньюмен взял шляпу и собрался уходить, однако, нажав на ручку двери, задержался.

– И на каком же оружии вы остановились?

– А это решать месье Каппу, вызов брошен ему. Я бы предпочел короткий легкий кинжал, с ним я справляюсь лучше всего. А стрелок я неважный.

Ньюмен надел шляпу, осторожно сдвинул ее на затылок и почесал лоб.

– Вот если бы вы выбрали пистолеты, – сказал он, – я бы научил вас, как всаживать пули в яблочко.

Валентин расхохотался.

– Что сказал один английский поэт о постоянстве? Он сравнил это качество не то с цветком, не то со звездой, не то с бриллиантом. А ваше постоянство можно сравнить и с тем, и с другим, и с третьим сразу.

Ньюмен, однако, согласился повидаться с Валентином на следующий день, когда будут обсуждены все подробности встречи с месье Станисласом Каппом.

На другой день Ньюмен получил от графа коротенькую записку в три строчки, сообщавшую, что Валентин и его соперник должны пересечь границу и сесть в ночной экспресс, идущий в Женеву. Тем не менее он найдет время пообедать с Ньюменом. Днем Ньюмен заглянул к мадам де Сентре, но оставался у нее недолго. Она, по обыкновению, была мила и приветлива, но, видимо, чем-то опечалена, и когда Ньюмен обратил внимание на ее покрасневшие глаза, призналась, что плакала. Немного раньше у нее побывал Валентин, и от встречи с ним у графини осталось тягостное впечатление. Граф казался веселым, сплетничал, никаких плохих новостей не принес, только был на свой лад немного более нежным, чем всегда, и эта нежность брата так глубоко тронула мадам де Сентре, что, когда он ушел, она разразилась слезами. Ей казалось, что должно случиться что-то страшное, что-то непоправимое, и хотя она пыталась воззвать к собственному благоразумию, от этих стараний у нее лишь разболелась голова. Сказать ей о предстоящей дуэли Ньюмен не мог – он был связан обещанием молчать, а посмеяться над дурными предчувствиями мадам де Сентре так убедительно, чтобы отвести ее подозрения, у него не хватило таланта. Перед уходом он спросил мадам де Сентре, виделся ли Валентин с матерью.

– Да, – ответила графиня, – но у нее он слез не вызвал.

На обед к Ньюмену Валентин явился с саквояжем, чтобы сразу отправиться на вокзал. Месье Станислас Капп наотрез отказался приносить извинения, да и Валентин со своей стороны не был согласен признать себя в чем-либо виновным. Теперь он уже знал, с кем имеет дело. Месье Капп – злоязычный и злобный молодой повеса – оказался сыном и наследником богатого пивовара из Страсбурга. Он проматывал денежки отца-пивовара, и хотя вообще-то почитался добрым малым, поговаривали, что после плотного обеда месье Капп склонен заводить ссоры.

– Que voulez-vous? [128]128
  Чего вы хотите? (франц.)


[Закрыть]– воскликнул Валентин. – Взращенному на пиве шампанское впрок не идет.

Месье Капп выбрал пистолеты.

За обедом Валентин ел с большим аппетитом. Ввиду предстоящего путешествия он решил подкрепиться как следует. Он позволил себе предложить Ньюмену несколько изменить состав соуса, поданного к рыбе, и посчитал, что его рекомендации следует довести до сведения повара. Но Ньюмен не мог думать о соусах, им владело глубокое беспокойство. Чем дольше он наблюдал, как его умный и обаятельный гость с изысканной неторопливостью прирожденного эпикурейца наслаждается трапезой, тем больше все в нем восставало при мысли, как нелепо, что этот прелестный юноша собирается рисковать своей жизнью ради месье Станисласа и мадемуазель Ноэми. Он привязался к Валентину. Лишь теперь он понял, как искренне его любит, и чувство собственной беспомощности только усиливало его гнев.

– Ладно! Может быть, ваш поступок очень благороден, – не выдержал он наконец, – но я не способен с этим согласиться. Наверно, я не в силах вас остановить, но могу же я выразить протест! Я решительно протестую.

– Дорогой мой, – сказал Валентин, – не устраивайте сцен. Устраивать по такому поводу сцены – весьма дурной тон.

– Это вы со своей дуэлью устраиваете сцены, – возразил Ньюмен. – Чистый театр, да и только! Почему бы не прихватить с собой еще и оркестр? Вся эта затея – варварство и разврат, черт вас возьми!

– Ну, сейчас не время излагать теорию дуэлей, – ответил Валентин, – таков, видите ли, наш обычай, и, как мне кажется, обычай славный. Если отвлечься от повода, вызвавшего поединок, этот обычай привлекает романтичностью, что в наше вялое прозаическое время красноречиво свидетельствует в его пользу. Дуэль – все, что осталось нам от века бурных страстей, а посему этим обычаем следует дорожить. Поверьте мне, в дуэлях нет ничего дурного.

– Не знаю, что вы называете веком бурных страстей, – сказал Ньюмен. – Если ваш прапрадед был ослом, значит, и вы должны быть таким же? По моему мнению, гораздо полезнее обуздывать свои страсти, они и в наш век, сдается мне, весьма бурные. Я не опасаюсь показаться слишком смирным. Если бы ваш прапрадед стал меня раздражать, я сумел бы поставить его на место.

– Дорогой мой, – улыбнулся Валентин, – все равно нельзя изобрести ничего другого, что принесло бы удовлетворение, когда вас оскорбляют. Требовать такое удовлетворение и получать его – прекрасно придуманные условия.

– И это вы называете удовлетворением? – возмутился Ньюмен. – Вы будете удовлетворены, получив в подарок бесчувственный труп этого грубияна? Или подарив ему свой? Если вас ударили, ответьте ударом, если вас оклеветали, вытащите клеветника на свет!

– То есть в суд? Ну нет, вот это противно, – возразил Валентин.

– Противно будет ему, а не вам, и если уж говорить начистоту, то, что вы затеваете, тоже не особенно красиво. Я не собираюсь утверждать, будто вы – самый нужный или самый приятный человек на свете, но вы слишком хороши для того, чтобы подставлять свое горло под нож из-за гулящей девицы.

Валентин слегка покраснел, но рассмеялся.

– Горло мне не перережут, насколько это будет от меня зависеть. К тому же у чувства чести только одна мера – человек сознает, что его честь оскорблена, а когда, как и почему – это неважно.

– Тем более глупо! – сказал Ньюмен.

Валентин перестал смеяться, его лицо сделалось серьезным.

– Прошу вас, не будем больше говорить об этом. Если вы скажете что-нибудь еще, я могу вообразить, что вам вообще дела нет до… до…

– До чего?

– До того, о чем идет речь, – до понятия чести.

– Воображайте, что хотите, – сказал Ньюмен, – и раз уж вы взялись воображать, вообразите, что мне есть дело до вас, хоть вы этого и не заслуживаете. Извольте вернуться невредимым, – добавил он, помолчав, – и тогда я вас прощу, – и уже вслед уходящему Валентину заключил: – И тут же отправлю в Америку.

– Хорошо! – подхватил Валентин. – И если уж мне суждено начать новую жизнь, пусть дуэль будет последней страницей моей прошлой жизни. – И, раскурив еще одну сигару, он ушел.

– Черт бы побрал эту девицу! – воскликнул Ньюмен, когда дверь за Валентином закрылась.

Глава восемнадцатая

Когда на следующее утро Ньюмен отправился к мадам де Сентре, он рассчитал время так, чтобы его визит пришелся после второго завтрака. Во дворе особняка, перед входом в дом, стоял старый приземистый экипаж мадам де Беллегард. Открывший Ньюмену слуга на его вопрос, дома ли мадам де Сентре, что-то пробормотал, смущенно и неуверенно, но тут же за спиной слуги с обычным для нее пасмурным видом возникла миссис Хлебс в большом черном чепце и черной шали.

– В чем дело? – спросил Ньюмен. – Дома мадам де Сентре или ее нет?

Миссис Хлебс приблизилась, многозначительно на него глядя, и он заметил, что двумя пальцами она держит запечатанный конверт.

– Графиня оставила вам записку, сэр. Вот она, – и миссис Хлебс протянула конверт Ньюмену.

– Как оставила? Ее нет? Она уехала? – удивился он.

– Она уезжает, сэр. Уезжает из города, – пояснила миссис Хлебс.

– Уезжает! – воскликнул Ньюмен. – Что-нибудь случилось?

– Не мне говорить об этом, сэр, – опустила глаза миссис Хлебс. – Только я знала, что так и будет.

– Что «будет»? Скажите, ради Бога! – потерял терпение Ньюмен. Он уже распечатал письмо, но продолжал допытываться: – Она еще здесь? Можно ее видеть?

– Она вряд ли ждет вас сегодня, сэр, – ответила старая служанка. – Она собирается ехать прямо сейчас.

– Куда?

– Во Флерьер.

– Во Флерьер? Но сейчас-то я могу пройти к ней?

Миссис Хлебс заколебалась было, но затем, стиснув руки, решилась.

– Я провожу вас, – сказала она. И повела его наверх.

На площадке лестницы она остановилась и вперила в Ньюмена печальный, суровый взор.

– Не будьте с ней строги, сэр, – проговорила она. – Мадам де Сентре совсем убита.

И она продолжала путь в комнаты графини. Встревоженный и сбитый с толку, Ньюмен следовал за ней. Миссис Хлебс открыла дверь, а Ньюмен отодвинул портьеру, закрывавшую глубокую дверную нишу. Посреди комнаты, одетая в дорожное платье, стояла мадам де Сентре, она была бледна как смерть. За ней у камина, разглядывая ногти, стоял Урбан де Беллегард, рядом с ним, утонув в кресле, сидела старая маркиза, немедленно впившаяся глазами в Ньюмена. Войдя, тот сразу ощутил, что здесь происходит нечто зловещее, им овладели страх и тревога, словно он услышал в ночной тишине леденящий душу крик. Ньюмен подошел к мадам де Сентре и схватил ее за руку.

– Что у вас происходит? – резко спросил он. – Что случилось?

Урбан де Беллегард посмотрел на него долгим взглядом, приблизился к креслу, в котором сидела старая маркиза, и оперся на его спинку. Внезапное вторжение Ньюмена со всей очевидностью застало мать и сына врасплох. Мадам де Сентре, оставаясь неподвижной, глядела прямо в глаза Ньюмену. Ему и раньше, когда она смотрела на него, казалось, что в ее глазах отражается вся ее душа, а сейчас этот взгляд был поистине бездонным. Она попала в беду, более патетической картины Ньюмен никогда еще не видел. У него перехватило горло, он уже собирался обрушиться на ее родных с гневными обвинениями, но мадам де Сентре, сжав его руку в своей, остановила этот порыв.

– Случилось нечто крайне серьезное, – проговорила она. – Я не могу стать вашей женой.

Ньюмен выпустил ее руку и перевел взгляд с нее на остальных.

– Почему? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросил он. Мадам де Сентре попыталась улыбнуться, но попытка эта едва ли удалась.

– Спросите у моего брата, спросите у моей матери.

– Почему мадам де Сентре не может выйти за меня? – обратился Ньюмен к старшим Беллегардам.

Мадам де Беллегард не пошевелилась, но она была так же бледна, как ее дочь. Маркиз глядел на мать. Некоторое время та молчала, но не отводила от Ньюмена бесстрашного пронзительного взгляда. Наконец маркиз выпрямился и поднял глаза к потолку.

– Это невозможно, – тихо сказал он.

– Этого не позволяют приличия, – поддержала его мать.

Ньюмен рассмеялся.

– Вы шутите! – воскликнул он.

– Сестра, у нас нет времени, вы опоздаете к поезду, – сказал маркиз.

– Помилуйте, он что, с ума сошел? – возмутился Ньюмен.

– Увы, вовсе нет, – проговорила мадам де Сентре. – Я уезжаю.

– Куда?

– В деревню, во Флерьер, мне надо побыть одной.

– Чтобы не видеть меня? – спросил Ньюмен.

– Сейчас я не могу встречаться с вами, – ответила графиня.

– Почему именно сейчас?

– Мне стыдно, – просто сказала мадам де Сентре.

Ньюмен повернулся к маркизу.

– Что вы с ней сделали? Что все это значит? – спросил он с прежней спокойной выдержкой, порожденной многолетней привычкой смотреть на жизнь легко. Он был взволнован, но волнение выражалось у него лишь в том, что он еще лучше владел собой, словно пловец, освободившийся от связывающей его одежды.

– Это значит, что я вынуждена отказаться от вас, – сказала мадам де Сентре. – Вот что это значит.

На ее лице было такое трагическое выражение, что сомневаться в справедливости ее слов не приходилось.

Глубоко потрясенный, Ньюмен не почувствовал, однако, на нее никакой обиды. Он был в смятении, в растерянности, и присутствие старой маркизы с сыном оскорбляло его взор, словно слепящий свет фонаря в руках у сторожа.

– Не могу ли я поговорить с вами наедине? – спросил он.

– Не надо. Это будет только мучительней. Я надеялась, что успею уехать, не увидев вас. Я вам все написала. Прощайте, – и она снова протянула ему руку.

Ньюмен спрятал руки в карманы.

– Я еду с вами, – сказал он.

Она коснулась его рукава.

– Исполните мою последнюю просьбу, – и при этих словах ее глаза, с мольбой устремленные на него, наполнились слезами. – Дайте мне уехать одной, уехать покойно, со спокойной душой. Нет, не со спокойной – с умершей. Дайте мне самой похоронить себя. Прощайте.

Запустив руку в волосы и медленно потирая голову, Ньюмен, сощурившись, переводил напряженный взгляд с мадам де Сентре на ее мать и брата. Губы его были плотно сжаты, в углах рта образовались складки, и от этого на первый взгляд могло показаться, будто он улыбается. Я уже отмечал, что в минуты волнения он еще лучше владел собой, и сейчас он мрачно проговорил, медленно и отчетливо:

– По всему видно, что вы изволили вмешаться, маркиз. Насколько я помню, вы обещали не вмешиваться. Я знаю, вы не любите меня, но это к делу не относится. Я поверил вашему обещанию не вмешиваться. Помнится, вы даже поклялись честью, что будете держаться в стороне. Вы изменили своему слову, маркиз?

Маркиз поднял брови, но было ясно, что он намерен вести себя еще более любезно, чем всегда. Опершись руками на спинку кресла, в котором сидела его мать, он наклонился вперед, будто проповедник или лектор над кафедрой. На его лице не было улыбки, оно выражало приличествующую случаю серьезность.

– Извините, сэр, – проговорил он. – Уверяю вас, я никак не воздействовал на решение сестры. Я пунктуально выполнял данное вам обещание. Разве не так, сестра?

– Зачем вы ищете подтверждений, сын мой? – заговорила маркиза. – Вашего слова вполне достаточно.

– Да, совершенно верно, вы дали ей возможность принять мое предложение, – сказал Ньюмен. – Этого я отрицать не могу. Я думал, – уже совсем другим тоном добавил он, повернувшись к мадам де Сентре, – по крайней мере я верил, что вы действительно его приняли.

Казалось, что-то в его тоне глубоко ее тронуло. Отвернувшись, она закрыла лицо руками.

– Но теперь вы вмешались, разве не так? – спросил маркиза Ньюмен.

– Ни тогда, ни теперь я не пытался влиять на мою сестру. Я не прибегал к уговорам раньше, не прибегал и сегодня.

– К чему же вы прибегли?

– Мы воспользовались нашей властью, – низким, словно гудение колокола, голосом проговорила мадам де Беллегард.

– Ах вот что, вашей властью! – воскликнул Ньюмен. – Они прибегли к власти, – повернулся он к мадам де Сентре. – В чем это выразилось? Что они сделали?

– Мать приказала мне, – ответила мадам де Сентре.

– Приказала вам отвергнуть мое предложение? Ясно. И вы послушались. Ясно. Но почему вы ее послушались? – снова обратился он к мадам де Сентре.

Мадам де Сентре посмотрела через комнату на старую маркизу, она оглядела мать с головы до ног.

– Я боюсь ее, – сказала она.

Мадам де Беллегард с несвойственной ее возрасту быстротой поднялась с кресла.

– Этот разговор в высшей степени неприличен! – вскричала она.

– Я и не хочу его продолжать, – отозвалась мадам де Сентре и, повернувшись к двери, снова протянула Ньюмену руку. – Если вы имеете ко мне хоть крупицу жалости, дайте мне уехать одной.

Ньюмен спокойно и твердо пожал ей руку.

– Я к вам приеду, – сказал он.

Мадам де Сентре вышла, портьера опустилась, и Ньюмен, испустив тяжкий вздох, упал в ближайшее кресло. Обхватив руками подлокотники и откинувшись на спинку, он смотрел на мадам де Беллегард и Урбана. Те стояли плечом к плечу, высоко держа головы, красивые брови у обоих были подняты.

– Итак, вы проводите различие между понятиями «уговаривать» и «приказывать»? – наконец проговорил Ньюмен. – Очень похвально! Но при сем предпочитаете приказывать. А это уже меняет дело.

– Мы охотно объясним вам нашу позицию, – сказал месье де Беллегард. – Мы отдаем себе отчет, что поначалу вам будет трудно ее понять, и потому не ждали, что вы будете к нам справедливы.

– О! Не беспокойтесь! Буду, – ответил Ньюмен. – Продолжайте, пожалуйста.

Маркиза положила руку на руку сына, словно желая предотвратить обсуждение их позиции.

– Бесполезно, – сказала она, – бесполезно даже пытаться представить все так, чтобы вы согласились с нами. Вы никогда не согласитесь. Для вас это – разочарование, а разочарование всегда неприятно. Я долго думала, стараясь придумать, как бы получше все обставить, но у меня только разболелась голова да сон пропал. Сколько бы мы вам ни объясняли, вы все равно сочтете, что с вами обошлись дурно, и начнете оповещать о том, как вас оскорбили, всех ваших друзей. Но это нас не пугает. К тому же ваши друзья не относятся к числу наших друзей, так что их мнение нам безразлично. Думайте о нас что хотите. Прошу только, избавьте нас от бурных сцен, я никогда в жизни в них не участвовала, и нечего ждать, что изменю свои привычки в моем возрасте.

– Это все, что вы можете мне сказать? – спросил Ньюмен, медленно поднимаясь. – Не слишком убедительно для такой умной женщины, как вы, маркиза. Найдите-ка довод посущественней.

– Моя мать со свойственной ей прямотой и мужеством изложила вам суть дела, – заговорил маркиз, поигрывая цепочкой от часов. – Но, пожалуй, стоит кое-что добавить. Разумеется, мы полностью отметаем ваше обвинение в том, что мы нарушили данное вам обещание. Мы предоставили вам полную свободу войти в доверие к моей сестре. Мы предоставили ей полную свободу принимать или не принимать ваше предложение. Когда же она его приняла, мы не сказали ни слова. Таким образом, мы выполнили наше обещание. Лишь значительно позже и совсем по другому поводу мы позволили себе высказаться. Наверное, было бы лучше, если бы мы сделали это раньше. Но, как видите, пока ничего сделано не было.

– Ничего сделано не было? – повторил Ньюмен, не слыша, как нелепо звучат эти слова.

Он перестал понимать, что говорит месье де Беллегард. Высокопарные речи маркиза слились для него в равномерное жужжание. Охваченный яростным и вполне естественным гневом, он понимал только одно – это вовсе не глупая неуместная шутка, его собеседники говорят совершенно серьезно.

– Неужели вы думаете, что я соглашусь с вашим решением? – спросил он. – Неужели воображаете, будто ваши речи для меня что-то значат? Что я в них поверю? Да вы просто с ума сошли!

Мадам де Беллегард стукнула по ладони веером.

– Не соглашаетесь – дело ваше, сэр. Нас это совершенно не интересует. Моя дочь вам отказала.

– Она сделала это против воли, – помолчав, сказал Ньюмен.

– Уверяю вас, она сама этого хотела, – сказал маркиз.

– Бедняжка! Как, черт побери, вы от нее этого добились? – вскричал Ньюмен.

– Потише, потише! – пробормотал месье де Беллегард.

– Она же вам объяснила, – сказала старая леди. – Я приказала ей.

Ньюмен медленно покачал головой.

– Поймите, – сказал он, – так же нельзя. Нельзя так поступать с людьми. Вы не имеете права. Это не в вашей власти.

– Моя власть в том, что мои дети мне подчиняются.

– Из страха, как сказала ваша дочь. Кстати, это крайне странно. Почему ваша дочь вас боится? – добавил Ньюмен, внимательно поглядев на старую маркизу. – Здесь что-то нечисто.