Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Маркиза встретила его взгляд не моргнув, она словно не слышала и не замечала того, что он говорит.

– Я сделала все, что могла, – сказала она спокойно. – Мириться с этим дольше было выше моих сил.

– Да, с нашей стороны это был рискованный опыт, – поддержал ее маркиз.

Ньюмен почувствовал желание подойти к нему, схватить за горло и долго, медленно душить.

– Нет нужды объяснять вам, что я о вас думаю, – проговорил он. – Вы и сами прекрасно это знаете. Но я полагаю, вам должно быть неловко перед вашими друзьями, перед всеми этими людьми, с которыми вы меня только что познакомили. Среди них были и приятные. Могу поручиться, что многие из них – люди честные.

– Наши друзья нас одобрят, – ответил месье де Беллегард. – Никто из них не поступил бы иначе. Как бы то ни было, мы не нуждаемся ни в чьих подсказках. Беллегарды привыкли подавать пример, они не ждут указаний.

– Долго же вам пришлось бы ждать, чтобы увидеть подобный пример, – воскликнул Ньюмен. – Понять не могу, что я сделал не так? – требовательно спросил он. – Разве я дал вам повод изменить мнение обо мне? Вы узнали обо мне что-то плохое?

– Наше мнение о вас осталось прежним – в том-то и дело, – пояснила мадам де Беллегард. – Против вас лично мы ничего не имеем, у нас и в мыслях нет обвинять вас в чем-либо недостойном. За время нашего знакомства вы проявили даже меньше… меньше несообразностей, чем я опасалась. Не вы сами, а ваше прошлое вызывает у нас протест. Мы не можем породниться с человеком, занимающимся коммерцией. В недобрый час это показалось нам возможным, но обернулось большими неурядицами. Мы старались выдержать до конца и предоставили вам свободу действий. Я решила, что не дам вам случая упрекнуть меня в нечестной игре. И мы позволили этому опыту зайти слишком далеко – мы представили вас нашим друзьям. По правде говоря, как раз это меня, наверное, и сразило. Я не смогла смириться с тем, что происходило здесь в четверг. Простите, что я говорю вещи, для вас неприятные, но без объяснения все равно не обойтись.

– Благородство наших намерений, – добавил маркиз, – лучше всего доказывается тем, что недавно мы продемонстрировали всему нашему кругу свои отношения с вами. Тем самым мы связывали себя по рукам и ногам.

– Но вышло так, – перебила его мать, – что именно этот вечер открыл нам глаза и заставил отказаться от взятых на себя обязательств. Мы поняли, что ставим себя в ужасное положение. Помните, – добавила она, – ведь я вас предупреждала. Я говорила вам, что мы – люди очень гордые.

Ньюмен взял в руки шляпу и машинально начал ее поглаживать, неистовое презрение, овладевшее им, мешало ему говорить.

– Нет, гордости вам как раз и не хватает, – сказал он в конце концов.

– По-моему, – улыбнулся маркиз, – во всем этом деле мы продемонстрировали наше полное смирение.

– Не стоит тратить на рассуждения больше времени, чем нужно, – заявила маркиза. – Моя дочь объявила вам, что отвергает ваше предложение, этим все сказано.

– Поведение вашей дочери мне непонятно, – возразил Ньюмен. – Я хочу знать, как вы на нее воздействовали. Можете сколько угодно распространяться о вашей власти над ней, о том, что вы ей приказали, но мое предложение она приняла с открытыми глазами и с открытыми глазами должна его отклонить. Впрочем, не верю, что она действительно мне отказывает. Мы с ней еще все обсудим. Вы ее запугали, вы ей угрожали, вы причинили ей страдания! Как вы ее заставили?

– Да очень просто, – ответила мадам де Беллегард таким тоном, что у Ньюмена, когда он впоследствии вспоминал эти слова, кровь стыла в жилах.

– Разрешите вам напомнить, – вмешался маркиз, – что мы пустились во все эти объяснения с вами при одном условии, что вы воздержитесь от оскорблений.

– Я никого не оскорбляю, – возразил Ньюмен. – Оскорбительно ведете себя вы! Впрочем, нам не о чем больше говорить. Вы же только и ждете, что я поблагодарю вас за проявленную ко мне любезность и уберусь с обещанием никогда больше вас не тревожить.

– Мы ждем от вас, что вы поступите как умный человек, – ответила мадам де Беллегард. – Именно потому, что вы себя таковым зарекомендовали, мы и позволили себе действовать так, как действуем. Если приходится мириться с неизбежным, делать нечего, нужно мириться. Поскольку моя дочь вам решительно отказывает, есть ли смысл поднимать шум?

– Ну, отказывает ли мне ваша дочь, это мы еще увидим. Мы с ней все равно остаемся добрыми друзьями – наши отношения не меняются. Я уже сказал – мы с ней все обсудим.

– Бесполезно, – ответила старая маркиза. – Я слишком хорошо знаю свою дочь. Если она говорила с вами так, как говорила, – ее решение уже не изменится. И кроме того, она дала мне слово.

– Не сомневаюсь, что ее слово стоит больше, чем ваше, – сказал Ньюмен. – Но тем не менее я от нее не откажусь.

– Как вам угодно! Только если она не пожелает даже встретиться с вами – а она не пожелает, – ваше постоянство обречено быть чисто платоническим.

Бедный Ньюмен лишь напускал на себя уверенность. На самом деле необычайная страстность поведения мадам де Сентре его поразила и наполнила душу страхом, перед глазами у него все еще стояло ее лицо, словно живое воплощение самоотречения. Он чувствовал себя опустошенным и вдруг понял, что бессилен – он ничего больше сделать не сможет. Собравшись уйти, он немного постоял, держась за ручку двери, потом обернулся и, поколебавшись лишь секунду, обратился к старой маркизе уже совсем в другом тоне:

– Опомнитесь! Подумайте, что вы со мной делаете! Отпустите ее! Чем я вам так неугоден? Чем я так плох? Я же ничем не могу вам повредить! А если бы мог, не стал бы. Да я самый покладистый человек в мире! Ну что с того, что я занимаюсь коммерцией? Ради всего святого, что из этого? Ну да, я – коммерсант! Но только скажите, и я займусь чем-нибудь другим. Мы с вами ни разу не говорили о делах. Отпустите вашу дочь, и я никогда не буду ни о чем вас спрашивать. Я ее увезу, и вы меня никогда больше не увидите и не услышите. Если хотите, я буду безвылазно жить в Америке. Я подпишу обязательство не показываться в Европе. Мне ничего не нужно – только бы не потерять ее!

Мадам де Беллегард и ее сын обменялись взглядом, полным откровенной иронии, и Урбан сказал:

– Дорогой мой сэр, то, о чем вы говорите, вряд ли приемлемо. Мы отнюдь не возражаем поддерживать с вами знакомство как с вполне достойным иностранцем, но мы не имеем ни малейшего желания навсегда расстаться с моей сестрой. Мы возражаем против вашего брака, а высказанные вами предложения, – и маркиз позволил себе негромко вежливо рассмеяться, – делают этот брак еще более недопустимым.

– Ну хорошо, – сказал Ньюмен, – где этот ваш Флерьер? Я знаю, что где-то на холме, около какого-то старинного города.

– Совершенно верно. Не знаю, такой ли уж Пуатье старинный город, – ответила мадам де Беллегард. – Но расположен он на холме. Как видите, мы не боимся открыть вам, где находится наше поместье.

– Значит, город называется Пуатье? Прекрасно! – воскликнул Ньюмен. – Я сейчас же еду к мадам де Сентре.

– Теперь уже подходящих поездов не будет, – возразил Урбан.

– Я закажу специальный поезд.

– И выбросите кучу денег напрасно, – сказала мадам де Беллегард.

– Ну, через три дня у нас еще будет время поговорить, напрасно ли, – сказал Ньюмен и, надев шляпу, вышел.

Однако он не отправился во Флерьер тотчас же, он был так потрясен и раздавлен, что не имел сил действовать. Он мог только брести куда глаза глядят и машинально шел вперед, не разбирая дороги, вдоль реки, пока не миновал enceinte [129]129
  Здесь: центральная (франц.).


[Закрыть]часть Парижа. Его жгло и терзало сознание, что над ним надругались. Впервые в жизни его так подло предали, унизили, «осадили», как он говорил себе, и это ощущение было нестерпимо. Он шел, свирепо ударяя тростью по деревьям и фонарным столбам, а в душе его бушевала ярость. Потерять мадам де Сентре после того, как он так триумфально, так счастливо добился ее согласия! Это в равной степени уязвляло его гордость и наносило неизлечимую душевную рану. Вдобавок он терял ее по милости этой наглой старухи и ее надутого сыночка, щеголяющих своей «властью», терял невесту из-за вмешательства и тирании других. Это было чудовищно! Нестерпимо! Он уже не вспоминал о том, что представлялось ему бесстыдным предательством Беллегардов, за это он уже проклял их на веки вечные. Но его подкашивало и ставило в тупик предательство самой мадам де Сентре. Конечно, за ее решением что-то крылось, но что? Он тщетно пытался найти ключ к этой тайне. Всего три дня назад она стояла рядом с ним в свете звезд, очаровательная и ясная, исполненная доверия, которое он с таким трудом сумел ей внушить, и говорила, что счастлива оттого, что выходит за него замуж. Чем же объяснить такую внезапную перемену? Каким ядом ее опоили? Что, если – у бедного Ньюмена даже сердце замерло, – что, если мадам де Сентре и в самом деле переменилась к нему? Он преклонялся перед цельностью ее натуры и именно поэтому боялся, что решение порвать с ним принято ею окончательно и бесповоротно. Однако у него и в мыслях не было обвинить мадам де Сентре в измене: он видел, что она глубоко несчастна. Продолжая идти без всякой цели, он перешел один из мостов через Сену и, не оглядываясь, двинулся дальше по бесконечной набережной. Париж остался позади, Ньюмен был уже чуть ли не в пригороде, его окружали живописные окрестности, он дошагал до чудесного пригорода Отёй. Наконец Ньюмен остановился, осмотрелся, не замечая и не желая замечать прелести окружающих его мест, потом повернулся и медленно пошел обратно. Дойдя до причудливой набережной, носящей название Трокадеро, он, несмотря на грызущую его боль, сообразил, что находится неподалеку от дома миссис Тристрам, а миссис Тристрам, как ему помнилось, в некоторых случаях умела выказать чисто женское участие. Чувствуя, что ему необходимо дать выход своему гневу, он свернул на Йенскую авеню. Миссис Тристрам оказалась дома и одна. Едва увидев Ньюмена, она объявила, что знает, с какими вестями он пришел. Ньюмен тяжело опустился на стул и молча на нее уставился.

– Они взяли свое слово назад! – воскликнула миссис Тристрам. – Хотите – верьте, хотите – нет, но, когда мы были у них на балу, я чувствовала, что это носится в воздухе.

Пока Ньюмен рассказывал ей, что произошло, она слушала, не сводя с него глаз. Когда же он замолчал, она спокойно заявила:

– Они хотят выдать ее за лорда Дипмера!

Ньюмен ответил ей недоуменным взглядом. Он и не подозревал, что она слышала о лорде Дипмере.

– Но не думаю, что она на это согласится, – добавила миссис Тристрам.

– Чтобы такая женщина вышла за этого губошлепа! – воскликнул Ньюмен. – О Господи! Но, с другой стороны, с чего вдруг она мне отказала?

– Думаю, дело не только в этом, – проговорила миссис Тристрам. – Беллегарды, право, уже не могли больше мириться с вами. Они излишне положились на свое мужество. И – надо отдавать должное даже врагам – в их поступке есть известное благородство. Они так и не смогли закрыть глаза на род ваших занятий. Поистине аристократический шаг. Они очень нуждаются в деньгах, но во имя принципа предпочли от них отказаться.

Лицо Ньюмена удрученно скривилось, он снова взял в руки шляпу.

– Я-то думал, вы меня обнадежите, – сказал он по-детски разочарованно.

– Простите, пожалуйста, – с участием отозвалась миссис Тристрам. – Я очень вам сочувствую, тем более что в какой-то мере все ваши беды из-за меня. Как же – именно я подала вам мысль жениться на мадам де Сентре. Не думаю, что она решится выйти замуж за лорда Дипмера. Правда, он не моложе ее, хотя по его виду этого не скажешь. На самом деле ему тридцать три. Я справлялась в «Книге пэров». Но нет! Я никогда не поверила бы, что она может быть такой жестокой и двуличной.

– Пожалуйста, не говорите о ней плохо, – взмолился Ньюмен.

– Бедная женщина, она и впрямь поступает жестоко. Но вы, разумеется, поедете к ней и приложите все силы, чтобы ее переубедить. И знаете, – со свойственной ей прямотой продолжала миссис Тристрам, – сейчас ваш вид говорит сам за себя красноречивее всяких слов. Чтобы противостоять вам, надо очень твердо держаться своего решения. Хотелось бы мне причинить вам какую-нибудь неприятность, чтобы вы явились с таким видом ко мне! Впрочем, шутки в сторону – отправляйтесь к мадам де Сентре и скажите ей, что она задала загадку и вам, и даже мне. Очень любопытно, насколько сильна семейная дисциплина.

Ньюмен, уперев локти в колени и склонив голову на руки, посидел у миссис Тристрам еще некоторое время. Миссис Тристрам продолжала потчевать его философскими теориями, перемежая их утешениями и критическими высказываниями. В конце концов она спросила:

– А граф Валентин? Что он говорит обо всем этом?

Ньюмен вздрогнул. С самого утра он ни разу не вспомнил ни о Валентине, ни о его делах за швейцарской границей. Сообразив это, Ньюмен снова пришел в волнение и поспешно распрощался. Выйдя от миссис Тристрам, он направился прямо домой, где на столе в прихожей нашел телеграмму: «Серьезно болен пожалуйста приезжайте как можно скорей В. Б.». В телеграмме было указано место и время отправления.

Ньюмен застонал – и от ужасных новостей, и от необходимости отложить поездку во Флерьер. Однако тут же набросал мадам де Сентре несколько строк – на большее времени не оставалось:

«Я не отступлюсь от Вас и не могу поверить, что Вы искренне отступились от меня. Я ничего не понимаю, но мы вместе все выясним. Не могу сегодня же следовать за Вами – должен ехать к другу, который серьезно заболел, может быть, даже при смерти. Но буду у Вас, как только смогу его оставить. Должен ли я скрывать, что речь идет о Вашем брате? К. Н.»

Закончив письмо, Ньюмен едва успел на ночной экспресс, идущий в Женеву.

Глава девятнадцатая

Ньюмен обладал редким талантом сколько угодно сидеть неподвижно, если того требовала необходимость, и на пути в Швейцарию у него был случай пустить этот дар в ход. Ночь шла, но заснуть он не мог, один час сменялся другим, а он все сидел в углу купе, не шевелясь, закрыв глаза, и даже самый наблюдательный из его спутников позавидовал бы столь крепкому сну. К утру, однако, сон все же сморил его, не столько из-за телесной, сколько из-за душевной усталости. Проспав несколько часов, Ньюмен проснулся, и его взгляду представились покрытые снегом вершины Юры, [130]130
  Юра – система гор и плато в Западной Европе, здесь имеется в виду ее французско-швейцарская часть.


[Закрыть]а за ними розовеющее рассветное небо. Но он не удостоил вниманием ни холодные снежные горы, ни залитое теплым розовым светом небо – стоило ему открыть глаза, как в нем снова ожила обида. За полчаса до Женевы он сошел с поезда на станции, указанной в телеграмме Валентина. На платформе в холодной утренней полутьме он увидел сонного станционного смотрителя в надвинутом на самые глаза капюшоне, с фонарем в руках и рядом с ним джентльмена, который сразу сделал шаг навстречу нашему герою. Это был человек лет сорока, высокий, сухощавый, темноглазый, с бледным лицом, аккуратно подстриженными усиками и новыми перчатками в руках. Не меняя серьезного выражения лица, он снял шляпу и произнес фамилию Ньюмена. Наш герой подтвердил, что это он, и спросил:

– Вы друг месье де Беллегарда?

– Осмелюсь разделить с вами печальную честь так называться, – ответил джентльмен. – Я и месье де Грожуайо – он сейчас сидит у постели графа – предоставили себя в распоряжение месье де Беллегарда в этом прискорбном деле. Месье де Грожуайо, как я понял, имел удовольствие встречаться с вами в Париже, но он лучше, чем я, справляется с обязанностями сиделки и потому остался с нашим бедным другом. Беллегард ждет вас с нетерпением.

– Как он? – спросил Ньюмен. – Рана тяжелая?

– Доктор – мы привезли сюда с собой хирурга – приговорил его. Но он скончается подобающим образом. Вчера вечером я послал за кюре в ближайшую французскую деревню, и тот провел с нашим другом час. Кюре остался вполне удовлетворен.

– О Господи! – простонал Ньюмен. – Лучше бы удовлетворен был доктор! А Валентин в состоянии со мной увидеться? Он меня узнает?

– Полчаса назад, когда я уходил, он как раз заснул, а всю ночь метался в жару, без сна. Посмотрим.

И новый знакомец Ньюмена повел его со станции в деревню, объясняя по пути, что они остановились в самой дешевой здешней гостинице, тем не менее им удалось создать Валентину все необходимые удобства, чего поначалу они даже не ожидали.

– Мы – друзья еще по военной службе, – пояснил секундант Валентина. – Нам не впервой облегчать товарищу переход в иной мир. Рана у него прескверная, но самое скверное то, что его противник остался цел. Пустил в Беллегарда пулю наобум, а она возьми да войди графу в левый бок, под самое сердце.

Пока в неверном сером утреннем свете они пробирались между кучами навоза по деревенской улице, спутник Ньюмена рассказал ему о дуэли подробнее. По условиям поединка, если после первого обмена выстрелами один из противников не будет удовлетворен, они должны были стреляться вторично. Первый выстрел Валентина имел именно тот результат, который граф, по мнению его секунданта, как раз и задумал, – пуля задела руку месье Станисласа Каппа и лишь оцарапала кожу. Пуля же, выпущенная месье Каппом, пролетела на добрых десять дюймов в стороне от Валентина. Секунданты месье Станисласа потребовали второй попытки, на что и получили согласие. При этом Валентин выстрелил в воздух, ну а молодой эльзасец, не колеблясь, сделал свое дело.

– Когда мы в первый раз увидели его на месте дуэли, – заметил собеседник Ньюмена, – я сразу понял, что он не собирается вести себя commode. [131]131
  Снисходительно (франц.).


[Закрыть]Он из породы упрямых быков.

Валентина тут же отвезли в гостиницу, а месье Станислас со свитой скрылись в неизвестном направлении. В гостинице дуэлянта поджидали полицейские власти кантона, которые, хоть и держались с крайней величавостью, тут же принялись за длиннейший prices verbal, [132]132
  Протокол (франц.).


[Закрыть]однако дали понять, что при столь джентльменском пролитии крови они шума поднимать не станут.

Ньюмен осведомился, известили ли родных Валентина, и узнал, что граф до последней минуты на это не соглашался. Он не мог поверить, что рана его опасна. Но после встречи с кюре Валентин дал согласие, и его матери послали телеграмму.

– Маркизе лучше поторопиться, – заметил провожатый Ньюмена.

– Чудовищная история, – вырвалось у Ньюмена, – больше мне нечего сказать! – Он не сумел воздержаться от этих слов, произнесенных с крайним неодобрением.

– Вы, значит, осуждаете графа? – спросил друг Валентина с вежливым любопытством.

– Осуждаю? – воскликнул Ньюмен. – Да я жалею только о том, что позавчера, когда он был у меня, не запер его в cabinet de toilette! [133]133
  Туалетная комната (франц.).


[Закрыть]

Недавний секундант Валентина округлил глаза, присвистнул и с прежней серьезностью покачал головой. К этому времени они дошли до гостиницы, и в дверях их встретила с фонарем коренастая служанка в ночном чепце, взявшая портплед из рук носильщика, который плелся за Ньюменом. Валентина поместили на первом этаже в задней части дома, и спутник Ньюмена, пройдя в конец выложенного каменными плитами коридора, тихо приоткрыл дверь. Он поманил Ньюмена, и тот, подойдя, заглянул в комнату, освещенную всего одной затененной свечой. У камина дремал облаченный в халат месье де Грожуайо – полноватый белокурый человек, которого Ньюмен не раз видел в обществе графа. На кровати лежал Валентин – бледный, неподвижный, с закрытыми глазами. Вид его заставил Ньюмена содрогнуться – ведь граф всегда был так полон жизни! Приятель месье де Грожуайо указал на затворенную дверь за кроватью и шепотом объяснил, что там находится доктор, пользовавший больного. Валентин спал, или казалось, что спит, поэтому подходить к нему Ньюмен, разумеется, не стал и, более того, на время удалился, вверив себя заботам заспанной bonne. [134]134
  Служанка (франц.).


[Закрыть]Та провела его в комнату наверху и показала на кровать, где вместо подушки красовался валик в чехле из желтого ситца. Ньюмен улегся и, невзирая на столь необычную постель, проспал несколько часов кряду. Когда он проснулся, утро уже было в разгаре, солнце вливалось в окно, со двора доносилось кудахтанье кур.

Пока он одевался, к нему заглянул посыльный от месье де Грожуайо и его приятеля с приглашением разделить с ними завтрак. Ньюмен спустился в маленькую столовую, пол которой был выложен каменными плитами, где за столом прислуживала та же служанка, только уже без ночного чепца. В столовой находился и месье де Грожуайо, имевший удивительно свежий вид при том, что ему пришлось полночи исполнять роль сиделки. Месье де Грожуайо потирал руки и с интересом приглядывался к накрытому столу. Ньюмен напомнил ему об их знакомстве и узнал, что Беллегард еще спит, а дежурит при нем теперь доктор, который провел относительно спокойную ночь. До того как к ним присоединился сотоварищ месье де Грожуайо, Ньюмен успел узнать, что его зовут месье Леду и что знакомству с ним Валентин ведет счет еще с тех времен, когда оба служили в отряде «папских зуавов». [135]135
  Войска, созданные в 1860 г. для защиты Папского государства.


[Закрыть]Месье Леду приходился племянником известному епископу-ультрамонтану. [136]136
  Направление в католицизме, выступающее за неограниченную власть римского папы.


[Закрыть]Наконец в столовой появился и сам племянник епископа, который, как можно было заметить, постарался одеться в соответствии с печальной ситуацией, однако его скорбный вид смягчался достойным вниманием к наилучшему из завтраков, которым когда-либо могла блеснуть гостиница «Швейцарский крест». Дело в том, что слуга Валентина, которому лишь изредка выпадала честь поухаживать за пострадавшим хозяином, помогал на кухне и успел придать подаваемым блюдам истинно парижскую изысканность. Оба француза всячески старались доказать, что, какими бы тяжелыми ни были обстоятельства, они никак не влияют на врожденный талант галлов вести легкую беседу, и месье Леду произнес краткое, исполненное изящества похвальное слово бедному Беллегарду, назвав того наилучшим из англичан, коих ему доводилось знать.

– Вы считаете Беллегарда англичанином? – переспросил Ньюмен.

На лице месье Леду мелькнула улыбка, и он разразился экспромтом: «C’est plus qu’un Anglais – c’est un Anglomane!» [137]137
  Он больше, чем англичанин, – он англоман! (франц.)


[Закрыть]Ньюмен, не желая сдаваться, ответил, что такого не замечал, а месье де Грожуайо заявил, что еще не время произносить по бедному Беллегарду заупокойные речи.

– Разумеется, – согласился Леду. – Просто сегодня утром я не мог не обратить внимание мистера Ньюмена на то, что после столь решительных мер, которые вчера вечером были приняты для спасения души нашего дорогого друга, было бы даже жаль, если бы он снова подверг ее опасности погибнуть, вернувшись в грешный мир.

Месье Леду был ревностным католиком, и Ньюмен отметил про себя, что этот приятель Валентина – личность не без странностей. При дневном свете он оказался похожим на портрет, написанный каким-нибудь испанским художником, – у него был очень длинный тонкий нос, а лицо чем-то напоминало добродушного Мефистофеля. Дуэли, по всей очевидности, представлялись ему вполне справедливым способом разрешать споры – при том условии, что смертельно раненый дуэлянт тотчас воспользуется услугами священника. Казалось, он был чрезвычайно доволен беседой Валентина с кюре, хотя его речи никак не свидетельствовали о ханжеском складе ума. Судя по всему, он был большим приверженцем соблюдения приличий и в любых обстоятельствах считал себя обязанным проявлять вкус, такт и светскую любезность. Он охотно одаривал каждого улыбкой (отчего его усы поднимались к самому носу) и давал необходимые объяснения. Его специальностью явно было savoir-vivre – умение жить по правилам хорошего тона, причем сюда же он включал и умение умирать. Однако, со все возрастающим глухим раздражением подумал Ньюмен, руководствоваться правилами, относящимися к последнему, он предпочитал предоставлять другим. У месье де Грожуайо характер был совсем иной, и, по-видимому, истовую набожность своего друга он рассматривал как признак недосягаемо высокого ума. С нежной, но веселой заботой он изо всех сил старался, чтобы Валентина до последней минуты окружали приятные впечатления и чтобы он возможно меньше тосковал по Итальянскому бульвару, но больше всего месье де Грожуайо занимало, как этому неумехе – сыну пивовара – удалось сделать такой меткий выстрел. Сам он умел потушить пулей свечу, но, как признался, более метко, чем этот недотепа, выстрелить бы не смог. Месье де Грожуайо тут же поспешил заверить, что, конечно, в подобных обстоятельствах он и не старался бы быть метким, – не тот случай, когда стремятся прикончить человека, que diable! [138]138
  Черт побери! (франц.)


[Закрыть]Будь он на месте дерущихся, он, целясь в своего противника, выискал бы у него какую-нибудь часть тела помягче, куда можно всадить пулю без роковых последствий. Месье Станислас Капп сработал прискорбно плохо. Но о чем говорить, если мы дожили до того, что приходится драться на дуэли с сыновьями пивоваров! Такое заключение было единственной попыткой месье де Грожуайо обобщить свои рассуждения. Говоря это, он поверх плеча месье Леду то и дело поглядывал в окно на стройное деревце в конце аллеи, как раз напротив гостиницы, и словно бы прикидывал расстояние от него до своей вытянутой руки, втайне сожалея, что, несмотря на тему беседы, правила приличия не позволяют тут же устроить небольшую показательную стрельбу из пистолета.

Однако Ньюмену было не до дружеских бесед. Ни говорить, ни есть он не мог. Его душу переполняли гнев и печаль, и выносить это двойное бремя не было сил. Он сидел, опустив глаза в тарелку, и считал минуты до конца завтрака, то мечтая, чтобы Валентин, увидев его у своей постели, тут же отправил обратно добиваться руки мадам де Сентре и утерянного счастья, то клеймя себя за этот эгоизм и нетерпение. Для своих собеседников Ньюмен представлял мало интереса, и хотя он был всецело поглощен собственными проблемами и к тому же не привык задумываться, какое производит впечатление на окружающих, ему было ясно, что друзья Беллегарда недоумевают, почему бедный Валентин проникся сердечной симпатией к этому молчуну-янки и даже вызвал его к своему смертному одру. После завтрака Ньюмен в одиночестве побродил по деревне, поглядел на фонтан, на гусей, на открытые двери сараев, на темнолицых согбенных старух, медленно шлепающих в сабо, из которых выглядывали чулки с грубо заштопанными пятками, полюбовался белоснежными Альпами и багряной Юрой, которые виднелись в разных концах улочки. День был замечательный – в воздухе пахло наступающей весной, а слежавшийся за зиму снег таял под солнечными лучами и капал с крыш деревенских домов. Все в природе ликовало и говорило о рождении новой жизни, даже попискивающие цыплята и переваливающиеся с боку на бок гусята, меж тем как несчастного Валентина – бесшабашного, великодушного, милого Валентина – ждали смерть и могила. Ньюмен добрел до деревенской церкви, зашел на маленькое кладбище, сел у ограды и стал разглядывать окружавшие его грубые надгробные плиты. Все они были убогие и мрачные, и Ньюмен не почувствовал ничего, кроме холода и неотвратимости смерти. Он встал и вернулся в гостиницу, где месье Леду, восседая за зеленым столиком, который он попросил вынести в сад, наслаждался кофе и сигаретой. Узнав, что у постели Валентина все еще дежурит доктор, Ньюмен спросил, не разрешат ли ему сменить врача, ему очень хочется быть полезным своему бедному другу. Просьба его была тотчас удовлетворена. Доктор с радостью согласился отправиться в постель. Доктор был молод, довольно беспечен, но лицо его светилось умом, а в петлице красовалась ленточка ордена Почетного легиона. Перед тем как лечь спать, он объяснил Ньюмену, что надо делать, и тот внимательно его выслушал и машинально взял у него из рук старый том, рекомендованный доктором как средство, помогающее удержаться от сна. Это оказались «Les Liaisons Dangereuses». [139]139
  «Опасные связи» – роман французского писателя Пьера А. Ф. Шадерло де Лакло (1741–1803).


[Закрыть]

Валентин все еще лежал с закрытыми глазами, и в его состоянии не было заметно никаких перемен. Ньюмен сел рядом с постелью и долгое время пристально вглядывался в своего друга. Потом мысли о собственном несчастье отвлекли его, и он перевел взгляд на цепочку Альп, видневшихся из-за отодвинутого узкого холщового занавеса на окне, сквозь которое в комнату проникали солнечные лучи, яркими квадратами падавшие на покрытый красными плитками пол. Он пытался расцветить свои грустные мысли надеждой, но плохо в этом преуспел. То, что с ним произошло, было так внезапно и сокрушительно, что выглядело настоящей катастрофой, неотвратимым и жестоким ударом самой судьбы. Случившееся казалось ему неестественным, чудовищным, и он не представлял себе, как с ним бороться. Но тут тишина нарушилась – Ньюмен услышал голос Валентина.

– Неужели у вас такая кислая мина из-за меня?

Обернувшись, Ньюмен увидел, что Валентин лежит в той же позе, но глаза у него открыты и он даже силится улыбнуться. Его ответное рукопожатие, когда Ньюмен схватил его за руку, было едва ощутимым.

– Я слежу за вами уже с четверть часа, – продолжал Валентин, – лицо у вас темнее тучи. Да-да, вы глубоко возмущены мною. Вполне понятно! Я и сам собой возмущен.

– Не стану вас бранить, – ответил Ньюмен. – Я слишком расстроен. Ну а как вы? Силы прибывают?

– О нет, убывают. Ведь моя участь решена. Вам уже сказали?

– Последнее слово тут за вами. Вы поправитесь, если постараетесь, – с наигранной бодростью ответил Ньюмен.

– Где уж мне стараться, дорогой мой! Старания требуют усилий, а на какие усилия способен человек, если у него в боку дырка величиной со шляпу, и стоит сдвинуться на волосок, как из этой дырки начинает сочиться кровь. Я знал, что вы приедете, – продолжал он. – Знал, что проснусь и увижу вас, поэтому не удивился. Но со вчерашнего вечера никак не мог вас дождаться. Не знал, как мне вылежать неподвижно, пока вы не приедете. Мне нужно лежать неподвижно – как мумия в саркофаге. Вы говорите – постараться! Вот я и старался! И поэтому я еще здесь – старался двадцать часов подряд, а для меня это словно двадцать дней. – Беллегард говорил медленно, тихо, но достаточно отчетливо. Однако было видно, что его донимает сильная боль, и в конце концов он снова закрыл глаза.

Ньюмен умолял его помолчать и поберечь силы, доктор строго запретил больному разговаривать.

– О, – отвечал Валентин, – и есть будем, и пить будем, ибо завтра… завтра… – он опять замолчал. – Нет, не завтра, а, может быть, уже сегодня! Ни есть, ни пить я не могу, но пока могу говорить. В моем положении какой толк в воздер… в воздержании? Не могу выговаривать длинные слова, а ведь какой я был говорун! Господи, сколько я всегда болтал!

– Тем больше оснований помолчать сейчас! – сказал Ньюмен. – Мы же и так знаем, как вы умеете говорить.

Но Валентин, не обращая внимания на его слова, продолжал тем же слабым, едва слышным голосом: