Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Месье де Беллегард повернулся к сестре с улыбкой, столь подчеркнутой, что было ясно – она далась ему нелегко.

– Надеюсь, вы оценили комплимент, который сделан вам за счет вашего брата, – сказал он. – Пойдемте, мадам, пойдемте, – и, предложив руку мадам де Сентре, он быстро вывел ее из комнаты.

Валентин в свою очередь предложил руку молодой мадам де Беллегард, которая, по-видимому, не без колебаний отмечала то обстоятельство, что бальное платье ее невестки вовсе не так эффектно, как ее собственное, однако решить этот вопрос в свою пользу и успокоиться окончательно так и не смогла. Одарив американского гостя прощальной улыбкой, она попыталась найти поддержку в его глазах, и не исключено, что, заметив в них некий загадочный блеск, польстила себя мыслью, что нашла.

Оставшись наедине со старой дамой, Ньюмен некоторое время стоял перед ней молча.

– Ваша дочь очень красива, – произнес он наконец.

– Она очень своенравна, – ответила мадам де Беллегард.

– Рад это слышать, – улыбнулся Ньюмен. – Ваши слова дают мне надежду.

– Надежду? На что?

– На то, что когда-нибудь она согласится стать моей женой.

Старая дама медленно поднялась с кресла.

– Так это и есть ваш план?

– Да, вы его одобряете?

– Одобряю? – мадам де Беллегард некоторое время смотрела на него, потом покачала головой. – Нет, – ответила она тихо.

– Но противиться мне не станете? Не будете чинить препятствий?

– Вы сами не знаете, чего просите. Я – очень горда и очень разборчива. Я старая женщина и привыкла вершить дела моих близких.

– А я – очень богат, – ответил Ньюмен.

Мадам де Беллегард опустила глаза в пол, и Ньюмен подумал, что, наверное, она задается вопросом, не возмутиться ли ей этим дерзким заявлением. Но, подняв взгляд, она только спросила:

– Сколько же у вас денег?

Ньюмен назвал размеры своего состояния, округлив сумму, которая в пересчете на франки прозвучала весьма веско, и сделал несколько дополнительных замечаний финансового характера, чем и завершил представление своих внушающих почтение возможностей. Мадам де Беллегард слушала молча.

– Вы очень откровенны, – сказала она наконец. – Я тоже буду откровенна. Лучше я одобрю ваш план, чем стану просто терпеть вас в доме. Так будет проще.

– С благодарностью приму любые ваши условия, – сказал Ньюмен. – Однако сегодня вы уже терпели меня достаточно долго. Доброй ночи! – и с этими словами он вышел из комнаты.

Глава одиннадцатая

Вернувшись в Париж, Ньюмен не стал возобновлять занятия французским с месье Ниошем; обнаружилось, что времени у него и без того ни на что не хватает. Меж тем месье Ниош не замедлил явиться, узнав о его возвращении неким таинственным образом, как именно, его покровитель так и не смог разгадать. Одним визитом маленький облезлый предприниматель не ограничился. Казалось, он подавлен унизительным сознанием того, что ему переплатили, и объят желанием рассчитаться, отдавая долг небольшими порциями французской грамматики и статистики. У него был все тот же благопристойно-меланхолический вид, что и несколько месяцев назад, да и могли ли несколько месяцев работы щеткой сказаться на его выношенных до блеска пальто и шляпе? Однако настроение старика несколько упало, – видимо, летом судьба изрядно поиздевалась над ним. Ньюмен пустился в расспросы о мадемуазель Ноэми, которая его явно интересовала, но вместо ответа месье Ниош молча поднял на него скорбные глаза.

– Ах, не спрашивайте о ней, – взмолился он наконец. – Я только и знаю что караулю ее, но что я могу поделать?

– Вы хотите сказать, что она плохо себя ведет?

– Не знаю, ничего не знаю. Где мне уследить за ней. Я ее не понимаю. Оно что-то задумала; не знаю, что она готова предпринять. Для меня она слишком хитра.

– Она по-прежнему ходит в Лувр? Сделала для меня какие-нибудь копии?

– В Лувр ходит, но никаких копий я не видел. Что-то на ее мольберте стоит, – наверное, одна из тех картин, которые вы ей заказали. Да при таком замечательном заказе у нее пальцы сами собой должны были заработать! Но она настроена несерьезно. Я ничего не могу ей сказать. Я ее боюсь. Нынче летом, когда я как-то вечером отправился с нею на Елисейские поля, она наговорила мне такого, что я пришел в ужас.

– Что же она вам сказала?

– Простите несчастного отца, я не могу вам это повторить, – ответил месье Ниош, разворачивая свой миткалевый носовой платок.

Ньюмен дал себе слово, что зайдет в Лувр повидаться с мадемуазель Ноэми. Его интересовало, как продвигаются его копии, однако следует добавить, что еще больше его интересовало, как продвигаются дела у самой молодой особы. И вот однажды днем он снова собрался в знаменитый музей; он бродил по залам в бесплодных поисках – мадемуазель Ноэми нигде не было. Повернув в длинный зал, где висят картины итальянских мастеров, он вдруг лицом к лицу столкнулся с Валентином де Беллегардом. Молодой француз пылко приветствовал его и заявил, что Ньюмен послан ему Богом. Он в прескверном расположении духа, и ему нужен кто-то, кому можно прекословить.

– В прескверном расположении духа среди всей этой красоты? – удивился Ньюмен. – А я думал, вы любите картины, особенно старые, потемневшие от времени. Здесь есть несколько таких, они должны быстро поднять вам дух.

– О, сегодня, – простонал Валентин, – у меня нет настроения смотреть картины, и чем они лучше, тем меньше мне нравятся. Меня раздражают эти большие, уставившиеся на меня глаза и застывшие позы. Возникает такое чувство, словно я на скучном балу или в комнате, где полно людей, с которыми у меня нет охоты разговаривать. Какое мне дело до их красоты? Тоска и даже еще хуже – укор. Я часто испытываю… ennuis, [82]82
  Тоска, скука (франц.).


[Закрыть]наверное, я скверный человек.

– Если Лувр вам так неприятен, чего ради вы сюда пришли? – снова удивился Ньюмен.

– А это еще одна причина для ennuis. Я пришел, чтобы встретиться здесь с кузиной, с ужасной английской кузиной со стороны матери, – они с мужем на неделю приехали в Париж, и она пожелала, чтобы я показал ей «главные красоты». Можете представить себе, что это за женщина, если в декабре на ней зеленая креповая шляпка, а из непременных для англичанки ботинок выглядывают штрипки. Матушка попросила сделать что-нибудь, чтобы им потрафить. Вот я и взялся исполнять роль valet de place. Мы должны были встретиться в два часа, и я жду их уже двадцать минут. Почему она не явилась? Ноги-то у нее есть, могла бы прийти. Уж и не знаю, что мне делать – злиться, что они морочили мне голову, или радоваться, что избавился от них.

– Я бы на вашем месте разозлился, – сказал Ньюмен. – А вдруг они объявятся, тогда вы изольете на них вашу злость. А если они все-таки придут, какой вам прок от вашей радости?

– Превосходный совет, мне уже лучше. Дам волю злости, пошлю их к черту, а сам пойду с вами, если, конечно, у вас здесь не назначено рандеву.

– Не то чтобы рандеву, – сказал Ньюмен. – Но я и впрямь пришел сюда повидать одну особу, а вовсе не картины.

– Даму, надо полагать?

– Молодую леди.

– Так-так, – сказал Валентин. – От всего сердца надеюсь, что она не закутана в зеленый тюль и что ноги у нее такие, как положено.

– Ничего не могу сказать насчет ног, но руки у нее прелестные.

Валентин вздохнул.

– И после такого утверждения я должен с вами расстаться?

– Я не очень уверен, что найду мою молодую леди, – сказал Ньюмен. – И лишаться из-за нее вашего общества не хочется, и представлять вас ей почему-то кажется нежелательным, хотя и интересно узнать ваше о ней мнение.

– Она хорошенькая?

– Вам, наверно, понравится.

Беллегард взял своего собеседника под руку.

– Так ведите меня к ней немедленно! Разве я могу заставлять хорошенькую женщину ждать моего приговора!

Ньюмен позволил увлечь себя туда, куда и сам направлялся, но, занятый какими-то своими мыслями, шагу не прибавил. Они вошли в длинную галерею с картинами итальянских мастеров, и Ньюмен, окинув быстрым взглядом эту блестящую выставку, свернул налево в небольшой зал, посвященный художникам той же школы. Посетителей там почти не было, но в дальнем углу сидела за мольбертом мадемуазель Ниош. Она не работала, палитра и кисти лежали рядом, руки были сложены на коленях. Откинувшись на спинку стула, она внимательно изучала двух дам, которые стояли спиной к ней перед одной из картин. По-видимому, эти особы принадлежали к разряду богатых модниц: обе были в роскошных туалетах, на сверкающем полу расстилались длинные, украшенные оборками шелковые шлейфы. Мадемуазель Ноэми не сводила глаз с их платьев, но о чем она в это время думала, я решить затрудняюсь. Рискну высказать догадку, что ей мнилось, будто возможность пройтись, волоча за собой по блестящему полу такой шлейф, – блаженство, за которое не жалко заплатить любую цену. Как бы то ни было, ее размышления были прерваны появлением Ньюмена и его спутника. Мадемуазель Ноэми быстро взглянула на них и, слегка зардевшись, встала за своим мольбертом.

– Я специально пришел с вами повидаться, – проговорил Ньюмен на своем ломаном французском и протянул руку. И тотчас, как истинный американец, по всей форме представил ей Валентина: – Разрешите познакомить вас с графом Валентином де Беллегардом.

Валентин отвесил поклон, который должен был произвести на мадемуазель Ноэми столь же большое впечатление, как и его титул, однако она не была так дурно воспитана, чтобы растеряться, о чем свидетельствовала грациозная краткость ее ответного приветствия. Поднеся руку к растрепавшимся, но мягким даже на вид волосам, она пригладила их и повернулась к Ньюмену. Потом быстро перевернула стоявший на мольберте холст.

– Так вы меня не забыли? – сказала она.

– Я всегда о вас помню, – ответил Ньюмен. – Можете не сомневаться.

– Ну, – улыбнулась молодая девушка, – помнить можно по-разному, – и она бросила взгляд на Валентина де Беллегарда, не отрывавшего от нее глаз, как и следует джентльмену, который должен вынести приговор.

– Вы что-нибудь успели для меня? – спросил Ньюмен. – Трудились прилежно?

– Нет, я ничего не сделала, – и, подняв палитру, она принялась, не глядя, смешивать краски.

– Но ваш отец говорит, вы постоянно сюда ходите.

– А мне больше некуда ходить. Здесь по крайней мере все лето было прохладно.

– Но раз уж вы здесь, – заметил Ньюмен, – почему бы не потрудиться?

– Я же сказала вам, – ответила она тихо, – я не умею рисовать.

– Однако сейчас у вас на мольберте что-то очаровательное, – вмешался Валентин. – Разрешите взглянуть!

Мадемуазель Ноэми, раздвинув пальцы, распростерла над перевернутым холстом руки, те прелестные руки, которые так хвалил Ньюмен и которыми, несмотря на покрывавшие их пятна краски, теперь мог полюбоваться и Валентин.

– В моей мазне ничего очаровательного нет, – отрезала она.

– Как странно! А по-моему, очаровательно все, что с вами связано, мадемуазель! – галантно проговорил Валентин.

Она сняла маленький холст с мольберта и молча протянула ему. Валентин устремил взгляд на ее творение, а она, немного помолчав, сказала:

– Я уверена, вы разбираетесь в живописи.

– Да, – сказал Валентин, – разбираюсь.

– Значит, вы понимаете, как это плохо.

– Mon Dieu! [83]83
  Боже мой! (франц.)


[Закрыть]– воскликнул Валентин, пожимая плечами. – Дайте рассмотреть!

– Вы понимаете, что мне не следует и пытаться копировать, – продолжала она.

– Откровенно говоря, мадемуазель, не следует.

Мадемуазель Ноэми снова обратила взор на платья двух богатых дам, а я, сделав по сему поводу одно предположение, рискну сделать и другое: глядя на этих дам, она видела не их, а Валентина де Беллегарда. Он, во всяком случае, видел только ее. Поставив на место холст, покрытый грубой мазней, он тихо прищелкнул языком и поднял брови, желая таким образом привлечь внимание Ньюмена.

– Где вы пропадали все эти месяцы? – спросила нашего героя мадемуазель Ноэми. – Разъезжали по дальним странам? И хорошо развлеклись?

– О да, – ответил Ньюмен, – я развлекся неплохо.

– Очень рада, – с примерной учтивостью обронила мадемуазель Ноэми. Она снова стала смешивать краски и, напустив на себя сосредоточенный и заинтересованный вид, сделалась необыкновенно хороша.

Воспользовавшись тем, что глаза у нее были опущены, Валентин попытался снова поймать взгляд Ньюмена. Он еще раз состроил свою загадочную мину и украдкой что-то быстро нарисовал пальцами в воздухе. По всей видимости, он нашел мадемуазель Ноэми чрезвычайно привлекательной, и демоны тоски покинули его душу, оставив ее в покое.

– Расскажите же, где вы путешествовали, – промурлыкала юная прелестница.

– Я был в Швейцарии – в Женеве, Зерматте, Цюрихе и прочих городах; потом в Венеции, проехал по всей Германии, вниз по Рейну. Посетил Голландию и Бельгию, – словом, совершил обычный круг. А как будет по-французски «обычный круг»? – спросил он Валентина.

Мадемуазель Ноэми на мгновение задержала взгляд на Беллегарде.

– Я не понимаю месье, когда он говорит так много подряд. Не будете ли вы добры перевести мне? – сказала она с легкой улыбкой.

– Я предпочел бы побеседовать с вами сам, – заявил Валентин.

– Ну нет уж, вы не должны говорить с мадемуазель Ноэми, – серьезно возразил Ньюмен все на том же ломаном французском. – Вы ее расхолодите. А ей надо сказать: «трудись, старайся изо всех сил».

– Ну да, ведь нас, французов, мадемуазель, – сказал Валентин, – обвиняют в том, что мы – лживые льстецы.

– Я не нуждаюсь в лести. Я хочу слышать правду. Но я и сама ее знаю.

– Я только и хотел сказать, что есть вещи, которые, несомненно, удаются вам лучше, чем живопись, – сказал Валентин.

– Я сама это знаю, прекрасно знаю, – повторила мадемуазель Ноэми и, погрузив кисть в красную краску, провела широкую горизонтальную черту по своей незаконченной картине.

– Что вы делаете! – воскликнул Ньюмен.

Не отвечая, она провела другую длинную черту, на этот раз по вертикали, дошла до середины холста и медленно завершила грубое изображение креста.

– Это в знак того, что я права, – сказала она наконец.

Мужчины посмотрели друг на друга, и Валентин снова пустил в ход свою богатую мимику.

– Вы испортили картину, – сказал Ньюмен.

– Знаю, знаю. Ничего другого она и не заслуживает. Я сидела и смотрела на нее целый день, не берясь за кисть, и возненавидела ее. Мне так и думалось: что-то должно случиться.

– А мне в теперешнем виде она даже больше нравится, – сказал Валентин. – Она стала гораздо интереснее. В ней заключена целая история. Вы продаете ее, мадемуазель?

– Я продаю все, что у меня есть, – сказала мадемуазель Ноэми.

– Сколько вы за нее хотите?

– Десять тысяч франков, – сказала молодая девушка без улыбки.

– Все, что написано кистью мадемуазель Ноэми, заведомо принадлежит мне, – вмешался Ньюмен. – Это – одно из условий заказа, который я сделал несколько месяцев назад. Так что эту картину вам не купить.

– Месье ничего не потеряет, – сказала молодая девушка, глядя на Валентина, и стала собирать свои принадлежности.

– У меня был бы очаровательный сувенир, – ответил Валентин. – Вы уже уходите? На сегодня закончили?

– За мной придет отец, – сказала мадемуазель Ноэми.

Не успела она договорить, как позади нее в дверях, выходящих на одну из широких белых каменных лестниц Лувра, появился месье Ниош. Со своим обычным терпеливым видом он, шаркая ногами, подошел к джентльменам, стоявшим перед мольбертом его дочери, и низко им поклонился. Ньюмен по-дружески крепко пожал ему руку, а Валентин ответил на приветствие с необычайной почтительностью. Дожидаясь, пока Ноэми соберет кисти и краски, старик задержал свой кроткий скользящий взгляд на Беллегарде, который наблюдал, как мадемуазель Ноэми надевает шляпку и накидку. Валентин и не думал скрывать, что следит за каждым ее движением. По его мнению, разглядывать хорошеньких девушек следовало с таким же вниманием, как слушать игру музыканта. Вести себя в подобных случаях иначе было бы дурным тоном. Наконец месье Ниош взял в одну руку ящик с красками, а в другую – перечеркнутый крест-накрест холст, на который покосился с мрачным недоумением, и пошел к дверям. Мадемуазель Ноэми по-королевски кивнула молодым людям и последовала за отцом.

– Ну, – повернулся к Валентину Ньюмен, – что скажете?

– Редкостное созданье! Diable, diable, diable, [84]84
  Черт (франц.).


[Закрыть]– несколько раз задумчиво чертыхнулся месье де Беллегард. – Просто редкостное!

– Боюсь, однако, что, к сожалению, она немножко авантюристка, – проговорил Ньюмен.

– Отнюдь не немножко, а с большим размахом! У нее для этого есть все данные, – и Валентин медленно зашагал по залу, рассеянно разглядывая картины на стенах с задумчивым блеском в глазах. Ничто не могло бы больше разжечь его воображение, чем молодая девушка – возможная авантюристка, да еще наделенная такими «данными», как мадемуазель Ниош.

– Очень интересна, – продолжал он. – Прекрасный типаж.

– Типаж? Что, черт возьми, вы имеете в виду? – удивился Ньюмен.

– Я оцениваю ее с точки зрения искусства. Она – артистична, она живописна, хотя живописец из нее никакой.

– Но она не красавица. Я даже не нахожу ее такой уж хорошенькой.

– Для той цели, какую она себе поставила, она достаточно хороша. Ее лицо и фигура говорят сами за себя. Будь она миловиднее, затенялась бы игра ума, а это как раз и составляет половину ее очарования.

– Когда это она успела поразить вас своим умом? – спросил Ньюмен, которого чрезвычайно забавляло то, что его собеседник развел целую философию насчет мадемуазель Ниош.

– Она сумела по-своему взглянуть на жизнь и приняла решение выбиться в люди, добиться успеха любой ценой. Ее живопись, конечно, всего лишь уловка, позволяющая ей выиграть время. Она ждет своего часа и готовится броситься в пучину и выплыть. Она знает Париж как свои пять пальцев. Если говорить только об амбициях, то таких девиц десятки тысяч, но я нисколько не сомневаюсь, что по части решимости и способностей она – одна из немногих. И уж гарантирую, что в полной бессердечности ей равных не найдется. Сердце у нее такое, что и на кончике иглы уместится. Это редкое достоинство. Да, когда-нибудь ее имя будет греметь!

– Упаси Господи! – воскликнул Ньюмен. – Вот до чего может договориться человек, рассуждая с точки зрения искусства. Однако в данном случае я должен просить вас не заходить слишком далеко. За четверть часа вы умудрились невесть сколько узнать о мадемуазель Ноэми. Вот и остановитесь. Не углубляйтесь в своих исследованиях.

– Дорогой мой! – возмущенно возразил Беллегард. – Надеюсь, я достаточно хорошо воспитан, вам нечего бояться, что я перебегу вам дорогу.

– Я и не боюсь. Для меня эта девушка ничего не значит. По существу, она мне даже не нравится. Другое дело ее бедный отец, ради него я и прошу вас воздержаться от попыток доказать справедливость ваших теорий.

– Ради этого потрепанного старичка, приковылявшего за ней? – переспросил Валентин, внезапно останавливаясь. И когда Ньюмен кивнул, продолжал с улыбкой: – Ах нет-нет, мой друг, вы решительно ошибаетесь, с ним считаться не стоит.

– Я начинаю думать, что вы готовы обвинить бедного джентльмена в том, будто он способен радоваться бесчестью собственной дочери.

– Voyons! [85]85
  Здесь: Да будет вам! (франц.)


[Закрыть]– сказал Валентин. – А кто он? Что он такое?

– Он тот, кем и кажется, – беден как церковная мышь, но очень порядочен.

– Вот именно. Я его прекрасно рассмотрел. И не сомневайтесь, вполне оценил. Он пережил потери – des maleurs, [86]86
  Беды (франц.).


[Закрыть]как мы говорим. Конечно, он очень подавлен, а его дочь для него слишком крепкий орешек. От него так и веет добропорядочностью, сразу видно, что за плечами у него шестьдесят лет честнейшей жизни. Все это я высоко ставлю. Но я знаю своих соотечественников, знаю парижан и могу заключить с вами пари.

Ньюмен насторожился.

– Он, конечно, предпочел бы, – продолжал Валентин, – чтобы его дочь была честной девушкой, а не дурной. Но если дойдет до самого худшего, старик не поступит по примеру Виргиния. [87]87
  Виргиний – герой римской легенды, зарезавший в суде свою дочь, чтобы она не досталась в наложницы вельможе.


[Закрыть]Успех искупает все. Если мадемуазель Ноэми преуспеет, ее папаша почувствует – ну скажем так – облегчение. А она преуспеет, можете не сомневаться. Будущее старого джентльмена обеспечено.

– Не знаю, как поступил Виргиний, но месье Ниош застрелит свою дочь, – сказал Ньюмен. – И тогда, полагаю, ему обеспечат уютное будущее в тюрьме.

– Я вовсе не циник, – возразил Валентин. – Я просто наблюдатель. Мадемуазель Ноэми интересует меня; она – редкостное создание. Я готов – если того требуют порядочность и честь – навсегда выкинуть ее из головы. Ваша оценка ее папаши как человека чувствительного – тоже веская причина, но эта оценка нуждается в подтверждении. Обещаю не искать встреч с вашей протеже, пока вы не скажете мне, что ваше мнение о ее отце изменилось. Но когда он даст вам основание считать, что относится к жизни философски, вы снимете свой запрет. Идет?

– Вы собираетесь подкупить его?

– Ага, значит, вы допускаете, что его можно подкупить? Нет, он запросил бы слишком много, и это того не стоит. Я хочу просто подождать. Наверное, вы и дальше будете встречаться с этой интересной парочкой и сами сообщите мне новости.

– Идет, – согласился Ньюмен. – Если старик окажется дрянью, можете поступать, как вам угодно. Я умою руки. Что же касается самой девушки, будьте совершенно спокойны. Не знаю, чем она может досадить мне, но я, разумеется, на нее не посягну. По-моему, – продолжал Ньюмен, – вы с ней вполне подходите друг к другу. Оба – крепкие орешки, а месье Ниош и я, кажется, единственные добропорядочные люди в Париже.

Не успел он это сказать, как месье де Беллегард, словно в наказание за легковесность своих суждений, получил сильный удар в спину неким острым предметом. Быстро обернувшись, он убедился, что этот предмет является зонтиком, который держит в руках дама в креповой зеленой шляпке. Вот уже битый час английские родственники Валентина бродили по Лувру, предоставленные сами себе, и, несомненно, имели повод испытывать негодование. Ньюмен оставил Валентина на их милость; он был совершенно уверен: граф сумеет вымолить себе пощаду.