Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– И мысли не могу допустить, чтобы вы пригласили меня на свой fête [102]102
  Прием (франц.).


[Закрыть]раньше, чем я приглашу вас на свой, – проговорила она. – Сначала нам надо представить вас нашим друзьям, и мы специально пригласим всех. Мы сами об этом уже думали. Надо все делать как принято. Приходите ко мне числа двадцать пятого; точный день я назову вам позже. Конечно, у нас не будет таких выдающихся особ, как мадам Фреззолини, но среди наших друзей тоже есть прекрасные люди. А уж после этого заводите разговор о вашем fête. – Старая маркиза говорила быстро, с явным оживлением и улыбалась все с большей приятностью.

Ньюмен счел ее намерение благородным, а благородные намерения всегда трогали его доброжелательную натуру. Он ответил мадам де Беллегард, что с удовольствием придет к ней двадцать пятого или в любой другой день и что совершенно неважно, где он встретится со своими друзьями – в ее доме или у себя. Я уже упоминал, что Ньюмен был наблюдательным человеком, но, надо сказать, на сей раз он не заметил беглого взгляда, которым обменялись мать со старшим сыном; по всей вероятности, этот взгляд долженствовал отметить наивность Ньюмена, выразившуюся в его последней реплике.

В тот вечер Валентин ушел вместе с Ньюменом и, когда Университетская улица осталась позади, задумчиво произнес:

– Все-таки моя мать удивительно сильная женщина, удивительно! – и, встретив непонимающий взгляд Ньюмена, продолжал: – Ведь она была приперта к стене, но даже виду не подала. Ее fête двадцать пятого числа был чистым экспромтом. До той минуты она ни о каком fête и не помышляла, но, когда сообразила, что это единственное, чем можно ответить на ваше приглашение, схватила быка за рога – простите мне такое выражение – и огорошила нас, даже не моргнув глазом. Нет, она удивительная!

– Боже мой, – воскликнул Ньюмен, не зная, сочувствовать старой маркизе или упиваться победой, – да, право, мне все равно, состоится ли этот ее fête! Я благодарен ей за доброе намерение!

– Нет, нет, – ответил Валентин, проявляя с некоторой, правда, непоследовательностью фамильную гордость, – все будет сделано, как сказано, и сделано в лучшем виде.

Глава пятнадцатая

Сообщение Валентина де Беллегарда о том, что мадемуазель Ниош покинула отцовский кров, и непочтительные прогнозы молодого графа относительно позиции, которую ее любящий родитель займет в столь катастрофической ситуации, нашли подтверждение в том обстоятельстве, что месье Ниош не спешил встречаться со своим бывшим учеником. С тяжелым сердцем Ньюмен был вынужден принять несколько циничное толкование философии старика, которое навязывал ему Валентин. И хотя, судя по всему, месье Ниош вряд ли предавался благородному отчаянию, Ньюмен допускал, что старик, возможно, страдает, только не подает виду. До тех пор месье Ниош почтительно наносил ему краткие визиты каждые две-три недели, и его отсутствие в равной степени могло говорить как об охватившем беднягу горе, так и о нежелании рассказывать, насколько успешно поправил он свои пошатнувшиеся дела. Постепенно Валентин познакомил Ньюмена с рядом подробностей, касающихся нового этапа в жизни мадемуазель Ниош.

– Я вам говорил, что она – редкостное создание, – заметил этот неугомонный исследователь. – И то, как она сумела все обставить, служит доказательством моей правоты. У нее были разные возможности, но она решила: либо все, либо ничего. Вас она тоже удостоила чести и на время причислила к этим возможностям. Но вы не оправдали надежд. Тогда она набралась терпения и снова стала ждать. Наконец случай представился, и она им воспользовалась, полностью отдавая себе отчет в том, что делает. Не сомневаюсь, что о потере невинности, за неимением таковой, тут говорить не приходится, но своей респектабельностью она дорожит. Вы правильно сочли ее маленькой хищной кокеткой, но она свято оберегала свою репутацию, никто не мог сказать о ней ничего дурного, и поступиться порядочностью она решила лишь в том случае, если получит за это требуемую компенсацию. А требования у нее были весьма высокие. Судя по всему, она нашла свой идеал. Ее идеалу лет пятьдесят, он глухой и лысый, но вовсю сорит деньгами.

– Господи, помилуй! – воскликнул Ньюмен. – Откуда вы почерпнули такие ценные сведения?

– Из бесед! Вы же знаете, какой у меня фривольный подход к жизни. Все сведения почерпнуты из бесед с молодой женщиной – скромной чистильщицей перчаток, чья крошечная мастерская находится на Рю-Сен-Рош. Месье Ниош живет в том же доме, несколькими этажами выше, вход со двора, и мисс Ноэми последние пять лет порхала туда-сюда через плохо подметенный подъезд. Маленькая чистильщица – моя старая знакомая, когда-то была подружкой одного из моих приятелей, он потом женился и вынужден был расстаться с такими подружками. Я часто ее встречал в его обществе. Поэтому, стоило мне увидеть ее лицо за чисто протертым окном мастерской, я ее сразу узнал. Перчатки у меня были безупречны, но я вошел в мастерскую, протянул к ней руки и спросил: «Милая мадемуазель, сколько вы возьмете за чистку этой пары?» «Милый граф, – не колеблясь, ответила она, – с вас я не возьму ничего». Она тоже сразу узнала меня, и мне пришлось выслушать всю историю ее жизни за последние шесть лет. Выслушав, я перевел разговор на жизнь соседей. Она знает Ноэми и восхищается ею, она-то и рассказала мне все, что я вам только что сообщил.

Прошел месяц, но месье Ниош так и не появился, и Ньюмен, каждое утро читавший в «Фигаро» о двух или трех самоубийствах, стал подозревать, что унижение оказалось непосильным для старика и он решил утопить свою уязвленную гордость в водах Сены. Адрес месье Ниоша сохранился у него в записной книжке, и однажды, оказавшись в том квартале, где жил старик с дочерью, Ньюмен решил рассеять свои сомнения. Он направился на Рю-Сен-Рош, нашел дом с нужным номером, а в нижнем этаже дома за рядами развешанных чисто-начисто вычищенных перчаток приметил бледную особу в капоте – ту самую, что поставляла сведения графу Валентину, – она внимательнейшим образом вглядывалась в улицу, будто ожидала, не пройдет ли по ней снова сей достойный молодой человек. Ньюмен не стал к ней обращаться, а попросту осведомился у консьержки, дома ли месье Ниош. Как всегда бывает в подобных случаях, консьержка доложила, что жилец вышел всего три минуты назад, но, прикинув через свое квадратное окошко степень благосостояния Ньюмена, каким-то таинственным образом сообразила, что в его власти скрасить жизнь узникам квартиры на пятом этаже с окнами во двор, и снизошла до пояснений: месье Ниош, добавила она, как раз сейчас должен подходить к кафе «Де ла Патри», где обыкновенно проводит время после обеда, – это второй поворот налево. Ньюмен поблагодарил консьержку, свернул во вторую улицу налево и очутился перед кафе «Де ла Патри». С минуту он колебался, не слишком ли низко с его стороны «выслеживать» бедного Ниоша. Но тут же у него в мыслях возник образ этого затравленного жизнью старца, смиренно тянущего из стакана подсахаренную воду и находящего, что она не в силах подсластить его отчаяние. Ньюмен открыл дверь, шагнул в кафе и поначалу не увидел ничего, кроме густых клубов табачного дыма. Однако вскоре разглядел в углу месье Ниоша, который, сидя за столиком с какой-то дамой, помешивал содержимое высокого стакана. Дама сидела спиной к Ньюмену, а месье Ниош почти сразу заметил и узнал своего ученика. Тот двинулся к ним в угол, и старик с еще более унылым выражением, чем обычно, начал медленно подниматься из-за стола.

– Ну, раз вы попиваете горячий пунш, значит, вы живы! – провозгласил Ньюмен. – Прекрасно! Не вставайте!

Месье Ниош уставился на него, открыв рот и даже не решаясь протянуть руку. Дама, сидевшая к Ньюмену спиной, повернулась и, живо вскинув голову, посмотрела на него снизу вверх, отчего он сразу получил возможность убедиться, что перед ним не кто иная, как дочь месье Ниоша. Она пристально всматривалась в Ньюмена, желая разобраться, с каким выражением он глядит на нее; не знаю уж, в чем она удостоверилась, но приветливо проговорила:

– Здравствуйте, месье! Не хотите ли присоединиться к нашей маленькой компании?

– Вы пришли… вы пришли… за мной? – тихо выдохнул месье Ниош.

– Я ходил к вам домой, чтобы узнать, куда вы запропастились. Я уж решил, что вы больны, – сказал Ньюмен.

– Вы очень добры, как всегда, – ответил старик. – Да, я нездоров. Да, да, я болен.

– Пригласи месье сесть, – распорядилась мадемуазель Ноэми. – Гарсон, дайте стул.

– Не окажете ли нам честь посидеть с нами? – торопливо проговорил месье Ниош по-английски с удвоившимся французским акцентом.

Ньюмен сказал себе, что раз уж он пришел, то нужно остаться, и уселся за стол. Слева от него оказалась мисс Ноэми, а напротив – ее отец.

– Вы, конечно, что-нибудь выпьете? – спросила его мадемуазель Ноэми, пригубливая мадеру.

Ньюмен ответил, что, пожалуй, нет, после чего она повернулась к своему папа и улыбнулась.

– Видишь, какой чести мы удостоены! Месье Ньюмен пришел просто повидаться с нами!

Месье Ниош залпом проглотил свой жгучий напиток, и его глаза, ставшие после этого еще более скорбными, устремились на Ньюмена.

– Но вы ведь пришли не ко мне? – продолжала мадемуазель Ниош. – Вы не ожидали меня увидеть?

Ньюмен заметил, что внешне она изменилась. Стала еще миловиднее и элегантнее, но выглядела года на два старше и сделалась еще респектабельнее. Она производила впечатление «настоящей леди». На ней был костюм, выдержанный в строгих тонах, и она чувствовала себя в этом скромно-дорогом туалете так свободно, словно ничего иного никогда не носила. Ньюмена поразили ее поистине дьявольская самоуверенность и апломб, и он мысленно согласился с Беллегардом, что мадемуазель Ниош редкостное создание.

– Нет, по правде говоря, я шел не к вам, – согласился он. – И не ожидал вас встретить. Мне сказали, – добавил он, помолчав, – что вы расстались со своим отцом.

– Quelle horreur! [103]103
  Какой ужас! (франц.)


[Закрыть]– с улыбкой вскричала мадемуазель Ниош. – Как можно расстаться с собственным отцом? Перед вами доказательство, что это не так.

– Да, доказательство убедительное, – согласился Ньюмен, взглянув на месье Ниоша.

Старик ответил ему уклончивым взглядом заискивающих выцветших глаз и, подняв пустой стакан, сделал вид, будто пьет.

– Интересно, кто вам сказал? – допытывалась Ноэми. – Впрочем, я отлично знаю. Месье де Беллегард! Почему вы не подтверждаете, что я права? Не очень-то это вежливо.

– Я растерян, – ответил Ньюмен.

– Берите пример с меня. Представляю себе, что вам наговорил месье де Беллегард. Он много чего про меня знает – или воображает, будто знает. Он потратил уйму сил, чтобы все выведать, но половина из этого – ложь. Во-первых, я и не думаю расставаться с отцом – я слишком сильно его люблю. Не правда ли, папочка? Месье де Беллегард очень милый молодой человек, умней, пожалуй, и не сыщешь. Но я о нем тоже много чего знаю, можете ему это передать.

– Нет, – твердо ответил Ньюмен с улыбкой. – Увольте! Ничего передавать не буду.

– Как хотите, – сказала мадемуазель Ниош. – Ни я, ни месье де Беллегард на вас и не рассчитываем. Он так сильно мной интересуется, что найдет средство узнать. Он – полная противоположность вам.

– О, полнейшая, спору нет! – согласился Ньюмен. – Хотя я не совсем понимаю, куда вы клоните.

– А вот куда: прежде всего, он не предлагал, что поможет мне обзавестись приданым и выйти замуж, – и мадемуазель Ниош помолчала, улыбаясь. – Не буду утверждать, что это говорит в его пользу, я обязана воздать вам должное. Кстати, что заставило вас сделать мне такое странное предложение? Я же вам безразлична.

– О нет, – ответил Ньюмен.

– То есть?

– Мне бы доставило большое удовольствие узнать, что вы вышли замуж за достойного молодого человека.

– С доходом в шесть тысяч франков! – фыркнула мадемуазель Ниош. – И вы еще говорите, что я вам не безразлична! Боюсь, вы очень плохо разбираетесь в женщинах. Нет, вы тогда не проявили галантности, не так надо было действовать!

Ньюмен вспыхнул, порядком задетый.

– Ну, знаете! – воскликнул он. – Это уж чересчур. Я и не подозревал, что поскупился.

Мадемуазель Ниош улыбнулась и подняла с колен муфту.

– Во всяком случае, мне удалось вывести вас из себя! Это уже чего-то стоит!

Ее отец сидел, опершись локтями о стол и склонив голову на руки, его тонкие белые пальцы были прижаты к ушам. Не меняя позы, он упорно рассматривал дно своего пустого стакана и, как показалось Ньюмену, ничего не слышал. Мадемуазель Ниош застегнула отделанный мехом жакет, отодвинула стул и окинула взглядом, исполненным гордости, свой дорогой наряд, затем посмотрела на Ньюмена.

– Лучше бы вам оставаться честной девушкой, – тихо проговорил тот.

Месье Ниош упорно разглядывал дно своего стакана, а его дочь встала, не переставая вызывающе улыбаться.

– Вы хотите сказать, что я слишком похожа на честную? Да, в наши дни немногие могут этим похвастаться. Но не спешите меня осуждать. Моя цель – добиться успеха. И я его добьюсь. А сейчас я ухожу. Меньше всего мне нужно, чтобы меня видели в кафе. Не знаю, чего вы хотите от моего бедного отца, сейчас ему как раз очень хорошо. Он ни в чем не виноват. Au revoir, [104]104
  До свидания (франц.).


[Закрыть]папочка, – и она похлопала отца муфтой по голове. Но все же на минуту задержалась. – Передайте месье де Беллегарду, – сказала она, глядя на Ньюмена, – если он хочет что-нибудь обо мне узнать, пусть приходит, я сама ему все расскажу, – и, повернувшись, пошла к выходу; официант в белом фартуке широко распахнул перед ней дверь.

Месье Ниош сидел все так же неподвижно, и Ньюмен не представлял, о чем с ним заговорить. Старик выглядел удручающе глупым. Наконец наш герой произнес:

– Что ж, значит, вы решили, что не стоит ее убивать?

Все еще не шевелясь, месье Ниош поднял глаза и посмотрел на Ньюмена долгим неопределенным взглядом. Казалось, он все признает и даже не ищет участия, но при этом не старается сделать вид, будто может обойтись без него. Он напоминал маленькое безвредное насекомое, которое чувствует, что на него вот-вот наступит тяжелый сапог, и прикидывает – а может, оно настолько плоское, что его и расплющить нельзя? Взгляд месье Ниоша подтверждал, что подобная моральная расплющенность стала его второй натурой.

– Вы меня безмерно презираете, – сказал он так жалобно, как только мог.

– Отнюдь нет, – возразил Ньюмен. – Все это не мое дело. Вы правильно решили не принимать ничего близко к сердцу.

– Я наговорил вам много красивых слов, – продолжал месье Ниош. – Тогда я верил в то, что говорил.

– Да полно вам, меня только радует, что вы не застрелили свою дочь, – отозвался Ньюмен. – Я побаивался, не застрелились ли, чего доброго, вы сами. Потому-то и разыскал вас, – и Ньюмен начал застегивать пальто.

– Ни того, ни другого у меня и в мыслях не было, – произнес месье Ниош. – Вы меня презираете; но я ничего не могу объяснить. Я рассчитывал, что мы больше не увидимся.

– Ну это уж никуда не годится! Разве можно так легко бросать друзей? А ведь когда вы были у меня в последний раз, я подумал: какое у него хорошее настроение.

– Да, помню, – задумчиво сказал месье Ниош. – Я тогда был как в лихорадке, сам не знал, что плел, что делал. Как в горячке.

– А! Ну теперь-то вы поуспокоились.

Месье Ниош помолчал.

– Спокоен, как в могиле, – наконец едва слышно прошептал он.

– Вам очень тяжело? – спросил Ньюмен.

Месье Ниош медленно потер лоб и даже немного сдвинул назад парик, искоса поглядывая на свой пустой стакан.

– Да… тяжело. Давно уже тяжело. Я всегда был несчастлив. Дочь вертит мной, как ей вздумается. Я все сношу – и хорошее, и плохое. Я слабый человек, а слабым лучше держаться потише. Вас я больше не побеспокою.

– Что ж! – ответил Ньюмен, у которого пригодная на все случаи жизни философия старика вызвала легкое отвращение. – Это уж как вам угодно.

Месье Ниош, казалось бы готовый к тому, что его должны презирать, тем не менее сделал робкую попытку вызвать у Ньюмена хоть слабое сочувствие.

– Ничего не поделаешь, – сказал он, – ведь она моя дочь, и худо-бедно я все-таки присматриваю за ней. Если она поступит дурно, тут ничего не попишешь. Но ведь все идут разными путями, и обо всех судят по-разному. А я могу поддержать ее… поддержать. – Месье Ниош замолчал, уставясь на Ньюмена блуждающим взором, отчего тот заподозрил, что в голове у старика помутилось. – Поддержать своим опытом.

– Вашим опытом? – воскликнул Ньюмен, которого это заявление и насмешило, и поразило.

– Моим опытом вести дела, – серьезно ответил месье Ниош.

– Ну да! – рассмеялся Ньюмен. – Для нее это будет огромная поддержка! – и прощаясь, он протянул бедному неразумному старику руку.

Месье Ниош взял ее в свою, откинулся к стене и, не отпуская руку Ньюмена, посмотрел на него долгим взглядом.

– Вы, наверно, считаете, что у меня неладно с головой? – спросил он. – Очень может быть. Голова у меня болит постоянно. Потому-то я и не могу вам ничего объяснить и растолковать. А Ноэми такая решительная, она заставляет меня делать все, что захочет! Но только вот что! Вот что! – и он замолчал, продолжая глядеть на Ньюмена снизу вверх. Его выцветшие глаза вдруг расширились и блеснули, словно у кошки в темноте. – Все не так просто! Я не прощаю ее, о нет!

– И правильно делаете, – сказал Ньюмен. – Она ведет себя скверно.

– Да, ужасно! Отвратительно! Хотите, я скажу вам правду? – спросил месье Ниош. – Я ее ненавижу! Я принимаю от нее все, что она мне дает, и ненавижу ее еще больше. Сегодня она принесла мне триста франков, – вот они у меня, здесь, в кармане жилета! А я возненавидел ее еще сильней! Нет, я ее не прощаю.

– Зачем же вы взяли у нее деньги? – спросил Ньюмен.

– А если б не брал, все равно ненавидел бы не меньше, – ответил месье Ниош. – Вот в чем несчастье. Но я не простил ее!

– Смотрите не рассердите свою дочь, – снова рассмеялся Ньюмен и с этими словами ушел.

Проходя по улице мимо окна кафе, он увидел, как месье Ниош меланхолическим жестом дает знак официанту, чтобы тот снова наполнил его стакан.

Неделю спустя после того, как он побывал в кафе «Де ла Патри», Ньюмен нанес визит Валентину де Беллегарду, и ему повезло – он застал того дома. Рассказав Валентину о своей встрече с месье Ниошем и его дочерью, наш герой признал, что, к сожалению, де Беллегард был прав насчет старика. Он сообщил, что застал отца и дочь мирно потягивающими вино; значит, угрозы старика явно были чисто умозрительными. Ньюмен не утаил своего разочарования: он полагал, что месье Ниош займет в этом вопросе более возвышенную позицию.

– Возвышенную? – рассмеялся Валентин. – Да каким образом? Единственная возвышенность в поле зрения месье Ниоша – Монмартр, а это место вряд ли возвышает душу. Так что какие уж тут горние вершины, если кругом равнина!

– Правда, он заявил, – сказал Ньюмен, – что не простил дочь. Только она никогда об этом не догадается.

– Ну что ж, надо отдать месье Ниошу должное. Все, что случилось, ему, видимо, не по душе, – ответил Валентин. – Мадемуазель Ниош вроде тех знаменитостей, в чьих биографиях обычно рассказывается, как в начале карьеры они встречали противодействие своих домашних. Родные не желали считаться с их призванием, зато им воздал должное весь мир. Вот и у мадемуазель Ниош есть призвание.

– О, перестаньте, – нетерпеливо перебил его Ньюмен. – Уж очень серьезно вы относитесь к этой маленькой вертихвостке.

– Знаю, но, когда думать не о чем, поневоле думаешь о вертихвостках. По-моему, лучше быть серьезным по пустякам, чем всегда быть несерьезным. Эта маленькая негодница меня очень занимает.

– И от нее это не ускользнуло. Ей известно, что вы следили за ней, расспрашивали про ее дела! Это тешит ее самолюбие, что крайне неприятно.

– Неприятно, вы говорите, друг мой? – засмеялся Валентин. – Да нисколько!

– Вот уж не хотел бы, чтобы алчная авантюристочка вроде мадемуазель Ниош знала, что я трачу на нее силы! – возмутился Ньюмен.

– На хорошенькую женщину никогда не жалко потратить силы, – изрек Валентин. – Пусть себе мадемуазель Ниош тешится тем, что я проявляю к ней любопытство и что меня тешит, что ее это тешит. Кстати, не так уж это ее тешит.

– Вот и ступайте к ней и скажите ей об этом сами, – предложил Ньюмен. – Она просила передать вам что-то в этом духе.

– Благослови вас Бог! Какое неиспорченное воображение! – подивился Валентин. – Да за эти пять дней я был у нее три раза! Она очаровательно принимает гостей. Мы ведем беседы о Шекспире и стеклянной гармонике. [105]105
  Старинный музыкальный инструмент, состоящий из наполненных водой стаканов, по краям которых водят пальцем, извлекая звук нужного тона.


[Закрыть]Мадемуазель Ниош любопытнейшее явление – исключительно умна, не допускает никакой грубости, явно остерегается вульгарности. Намерена подавать себя в наилучшем свете. Исключительно хороша – словно фигурка морской нимфы в античном интальо, [106]106
  Глубоко вырезанное изображение на отшлифованном камне.


[Закрыть]такая же точеная и твердая. И ручаюсь, что чувствительности и сердечности у нее ничуть не более, чем если бы ее и впрямь вырезали из аметиста. Ее и алмазом не поцарапаешь. Исключительно привлекательна. Право, когда узнаешь ее получше, становится ясно: удивительно хороша – умна, решительна, честолюбива, беззастенчива и, полагаю, вряд ли изменится в лице, даже если у нее на глазах кого-нибудь задушат! Нет, клянусь честью, она чрезвычайно занимательна.

– Прекрасный перечень достоинств, – согласился Ньюмен. – Правда, больше смахивает на составленный полицией список примет надоевшего ей преступника. Только я подытожил бы этот список не словом «занимательна», а каким-нибудь другим.

– Нет, как же! Именно это определение и подходит. Я же не говорю, что она добросердечна или добродетельна. Я не хотел бы иметь ее своей женой или сестрой. Но она являет собой весьма примечательный и замысловатый механизм. И мне нравится наблюдать, как этот механизм работает!

– Ну, примечательные механизмы и мне доводилось видеть, – подхватил Ньюмен. – Как-то раз при мне на фабрике иголок одна такая машина аккуратненько проткнула приезжего джентльмена, оказавшегося слишком близко, наколола его, будто на вилку, вмиг заглотала и раскрошила на мелкие кусочки.

Однажды поздно вечером, когда Ньюмен вернулся в свою обитель, а было это спустя три дня после сделки, заключенной со старой мадам де Беллегард, – иначе, как «сделка», их соглашение насчет приема, на котором она собиралась представить Ньюмена свету, назвать было бы трудно, – так вот, вернувшись, он обнаружил у себя на столе карточку внушительных размеров, извещавшую, что упомянутая дама ждет его у себя дома двадцать седьмого числа сего месяца в десять часов вечера. Ньюмен засунул карточку за раму зеркала и созерцал ее с большим удовлетворением – нашему герою она казалась символом его триумфа, документальным подтверждением того, что он победил. Вытянувшись в кресле, он наслаждался разглядыванием карточки, когда к нему пожаловал Валентин де Беллегард. Проследив, куда устремлен взгляд Ньюмена, тот сразу увидел приглашение, присланное его матерью.

– А что там значится в уголке? – спросил он. – На что приглашают? Вряд ли, как обычно, «на танцы», или «на концерт», или «на tableaux vivants»? [107]107
  Живые картины (франц.).


[Закрыть]На этот раз следовало бы указать: «на американца».

– Но ведь я буду не единственный, – ответил Ньюмен. – Миссис Тристрам сказала мне сегодня, что тоже получила приглашение и уже ответила согласием.

– Ага, значит, миссис Тристрам с супругом окажут вам поддержку. В таком случае матери следовало указать: «на трех американцев». Подозреваю, что скучать вы не будете. Вам предстоит встреча со множеством лучших людей Франции. Я имею в виду людей с длиннейшими родословными и высоко задранными носами. Среди них немало форменных идиотов. Рекомендую обходиться с ними осторожно.

– А я уверен, они мне понравятся! – воскликнул Ньюмен. – Сейчас я готов восхищаться всем и каждым, у меня отличнейшее расположение духа.

Валентин молча посмотрел на него и бросился в кресло, вид у него был необычайно усталый.

– Счастливец! – проговорил он со вздохом. – Смотрите только, не обидьте на приеме кого-нибудь.

– Ну, если кому-нибудь охота на меня обижаться – на здоровье. Моя совесть чиста.

– Видно, вы и вправду очень влюблены в мою сестру.

– Да, сэр! – помолчав, сказал Ньюмен.

– А она? Она тоже влюблена в вас?

– По-моему, я ей нравлюсь, – ответил Ньюмен.

– Как же вам удалось ее околдовать? – спросил Валентин. – Какими средствами?

– Ну, у меня нет на этот счет твердых правил, – сказал Ньюмен. – Но, во всяком случае, мои приемы, как видите, имели успех.

– Подозреваю, – рассмеялся Валентин, – что с вами страшно иметь дело. Вы продвигаетесь вперед семимильными шагами.

– С вами сегодня что-то неладно, – заметил на это Ньюмен. – Вы почему-то норовите меня уязвить. Не терзайте меня вашими колкостями, пока я не женился. Вот обрету почву под ногами, мне будет легче сносить то, что преподносит жизнь.

– А когда же свадьба?

– Недель через шесть.

Валентин некоторое время молчал, а потом спросил:

– И вы уверены в своем будущем?

– Уверен. Я точно знаю, чего хочу, и знаю, что уже получил.

– И не сомневаетесь, что будете счастливы?

– Сомневаюсь? – повторил Ньюмен. – Ну, такой наивный вопрос заслуживает такого же ответа. Нет! Не сомневаюсь!

– И ничего не боитесь?

– А чего мне бояться? Вы не можете причинить мне вреда, разве что прибегнете к силе и умертвите. Вот это было бы чудовищным предательством. Я хочу жить и собираюсь жить долго. Я ведь до смешного здоров, и смерть от болезни мне не грозит, а удел умереть от старости приблизится не так скоро. Жену свою я не потеряю – я буду слишком усердно о ней заботиться. Могу, конечно, потерять состояние или часть его, но это неважно. Я тут же все снова удвою. Так чего мне бояться?

– Ну, например, того, что американскому дельцу, возможно, не стоит жениться на французской графине.

– Это, может быть, графине не стоит, для дельца же, если вы имеете в виду меня, опасности нет. Однако моей графине не грозит разочарование, я отвечаю за ее счастье, – и, словно желая отметить эту свою уверенность фейерверком, Ньюмен встал и подбросил пару поленьев в камин, и без того ярко пылавший.

Валентин некоторое время наблюдал за взметнувшимися языками огня, а затем склонил голову на руку и печально вздохнул.

– Голова болит? – осведомился Ньюмен.

– Je suis triste, [108]108
  Мне грустно (франц.).


[Закрыть]– с галльской непосредственностью ответил Валентин.

– Грустно? Из-за чего? Из-за той особы, на которую вы намекали на днях? Сказали, что любите ее, а жениться не можете?

– Я так сказал? Мне и самому потом показалось, что я проговорился. Упоминать об этом при Клэр никак не следовало. Но у меня тогда было тошно на душе, да и сейчас тошно. И зачем только вы меня с ней познакомили?

– Ах, значит, это Ноэми! Боже мой! Уж не хотите ли вы сказать, что сохнете по ней?

– Нет, не сохну. То, что я испытываю, не пламенная страсть. Однако эта расчетливая маленькая чертовка засела у меня в мозгу! Укусила за душу своими ровными мелкими зубками, и боюсь, в результате я взбешусь и наделаю глупостей. Все это низко, омерзительно низко. Самая меркантильная плутовка во всей Европе! И тем не менее я лишился из-за нее покоя, мои мысли постоянно крутятся вокруг нее. Какой разительный контраст с вашим благородным, возвышенным чувством! Зловещий контраст! Досадно, не правда ли, что я в расцвете молодости не могу найти ничего лучшего? Ведь я славный малый? Верно? En somme? [109]109
  В общем и целом? (франц.)


[Закрыть]А за мое будущее вы поручиться не сможете, не то что за свое!

– Немедля бросьте эту девицу! – вскричал Ньюмен. – Не приближайтесь к ней больше, и тогда будущее в ваших руках. Поедемте с нами в Америку, я определю вас в банк.

– Легко сказать, бросьте, – тихо рассмеялся Валентин. – Хорошеньких женщин так не бросают. Даже с Ноэми надо быть обходительным. К тому же я не хочу, чтобы она возомнила, будто я ее боюсь.

– Значит, из-за обходительности и тщеславия вы будете все глубже погружаться в трясину? Припасли бы и то и другое для лучших целей. И пожалуйста, помните – я не собирался знакомить вас с ней, вы сами настояли. Мне почему-то совсем этого не хотелось.

– Да я вас не упрекаю, – сказал Валентин. – Боже упаси! Я ни за что на свете не упустил бы такой экземпляр! В самом деле редкостное создание. С какой поразительной быстротой она расправила крылья! Право, я не помню, чтобы какая-нибудь другая женщина меня так занимала. Но простите, – добавил он, помолчав, – вас она нисколько не интересует. Да и предмет этот вряд ли заслуживает внимания. Поговорим о чем-нибудь другом. – Он переменил тему, но через пять минут, совершив крутой поворот и снова вернувшись к мадемуазель Ниош, принялся живописать ее манеры и припоминать ее mots. [110]110
  Остроты (франц.).


[Закрыть]Высказывания эти были чрезвычайно остры и для юной особы, всего шесть месяцев назад малевавшей бесхитростных Мадонн, на удивление циничны. В конце концов молодой граф вдруг умолк, задумался и некоторое время не произносил ни слова. Однако, когда он поднялся, чтобы уйти, было ясно, что его мысли по-прежнему заняты мадемуазель Ниош.