Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Валентин де Беллегард жил в цокольном этаже старинного особняка на улице д’Анжу Сен-Оноре, и одной стороной его маленькая квартира выходила во двор дома, а другой – в старый сад, располагавшийся за домом, – в один из тех больших тенистых сырых садов Парижа, которые неожиданно открываются из окон задних комнат и приводят в удивление – диву даешься, как они здесь уцелели при неутолимой жажде отвести каждый клочок земли под жилые кварталы. Когда Ньюмен нанес Беллегарду ответный визит, он намекнул молодому графу, что принадлежащая ему квартира, мягко говоря, не менее забавна, чем его собственная. Но особенности этого жилища были совсем иного рода и ничем не напоминали раззолоченные залы нашего героя на бульваре Османна: потолки здесь были низкие, комнаты темные, тесные, заставленные множеством антикварных безделушек. Беллегард, хоть и был нищим патрицием, оказался ненасытным коллекционером; стены его комнат были увешаны ржавым оружием, старинными панно и плак е, двери прикрыты выцветшими гобеленами, полы устланы заглушающими шаги шкурами. Здесь и там, как дань изяществу, красовались нелепые предметы, на которые такие мастера французские меблировщики: то за ниспадающими занавесями открывалось в укромном уголке зеркало, посмотреться в которое из-за царившего там полумрака было нельзя, то вы наталкивались на диван, на который из-за обилия оборок и фестонов и присесть было страшно, то перед вами представал задрапированный камин, весь в воланах и бахроме, совершенно исключающих возможность его затопить. Вещи молодого человека были разбросаны в живописном беспорядке, в комнатах стоял запах сигар, смешанный с другими, трудноопределяемыми ароматами. Ньюмену квартира графа показалась сырой, тесной и мрачной, а случайная, загромождающая комнаты мебель его озадачила.

Как все французы, Беллегард весьма охотно говорил о себе и не скупился на подробности, щедро открывая тайны своей жизни. Естественно, ему было что рассказать о женщинах, и он частенько пускался в сентиментальные и ироничные воспоминания о виновницах своих радостей и печалей. «Ах эти женщины! На что только я из-за них не шел! – восклицал он, блестя глазами. – C’est égal, [67]67
  Все равно (франц.).


[Закрыть]сколько бы глупостей и дурачеств я ради них ни наделал, ни о чем не жалею!» Ньюмен же привык сохранять сдержанность на этот счет; ему казалось, что распространяться на подобные темы значило бы в какой-то степени уподобиться воркующим голубям или крикливым обезьянам, что просто недостойно представителя многосложной человеческой породы. Однако откровения Беллегарда чаще его забавляли, чем раздражали, потому что благородный молодой француз не относился к числу циников.

– Я думаю, – заметил однажды Валентин, – что развращен не более многих моих сверстников, а мои сверстники развращены весьма умеренно.

Он умел рассказывать прелестные истории о своих приятельницах, коих было великое множество – и при этом самых разных, – и заявлял, что, несмотря на такое множество и многообразие, обо всех можно сказать больше хорошего, чем дурного.

– Но вы на меня не полагайтесь, на мой суд полагаться нельзя. Я к дамам пристрастен, ведь я idealist! [68]68
  Идеалист (франц.).


[Закрыть]

Ньюмен слушал его с невозмутимой улыбкой и со своей стороны радовался, что молодой человек способен на столь изысканные чувства, но в глубине души не верил, будто французу дано обнаружить в представительницах прекрасного пола достоинства, о которых сам он не подозревал. Однако месье де Беллегард не ограничивал свои беседы лишь автобиографическими откровениями, а с интересом расспрашивал нашего героя о событиях его жизни, и Ньюмен поведал ему несколько историй, куда более хлестких, чем те, какие имелись в запасе у молодого Беллегарда. Он попросту изложил ему с начала и до конца историю своей жизни со всеми ее перипетиями, а когда его слушатель отказывался ему верить или, в силу своих аристократических понятий, не мог примириться с рассказываемым, Ньюмен только смеялся и сгущал краски. Еще недавно на Диком Западе ему не раз приходилось сиживать у чугунной печки в компании шутников – великих мастеров на самые залихватские выдумки, которые с каждым часом становились все более залихватскими, однако слушатели их «глотали». Он тоже научился пускать в ход свое воображение, нанизывая небылицы одну на другую. Слушая эти истории, Беллегард взял за правило встречать каждую смехом и, силясь сохранить за собой репутацию всезнающего француза, подвергал сомнению решительно все, о чем рассказывал Ньюмен. Кончилось тем, что Валентин отказывался принимать на веру даже некоторые освещенные временем истины.

– Ну, это все подробности, они не имеют значения, – заключил месье де Беллегард. – Я верю, что вы пережили немало удивительных приключений, повидали жизнь с самых неожиданных сторон, исколесили свой континент вдоль и поперек, как я – парижские бульвары. Спору нет, вы умудрены жизнью. Вам приходилось смертельно скучать и заниматься крайне неприятными вещами: мальчишкой орудовали лопатой, чтобы заработать на ужин, а в лагере золотоискателей отведали жареной собачатины! Вы простаивали по десять часов кряду за подсчетами, высиживали службы в методистской церкви ради того только, чтобы любоваться хорошенькой девушкой на соседней скамье. Словом, как мы говорим, вам досталось с лихвой. Но по крайней мере вы что-то сделали и чем-то стали, вы приложили все силы, чтобы разбогатеть, и разбогатели, не растрачивали себя в кутежах и не закладывали свое состояние ради соблюдения светских условностей. Вы относитесь ко всему легко, предрассудков у вас меньше, чем у меня, а ведь я делаю вид, будто у меня их вовсе нет, хотя на самом деле три-четыре наберется. Счастливец – вы сильны и свободны. Но что, черт возьми, – завершил свой монолог молодой человек, – вам со всеми этими преимуществами делать? Поистине, чтобы воспользоваться ими, надо жить в лучшем мире. Здесь ничего достойного вас нет.

– А мне кажется, есть, – сказал Ньюмен.

– Что же это?

– Это, – тихо проговорил Ньюмен, – я, пожалуй, скажу вам в другой раз.

Так наш герой со дня на день откладывал обсуждение предмета, занимавшего его воображение. Однако сам тем временем не преминул познакомиться с этим предметом поближе, иными словами, трижды наведался к мадам де Сентре. Но лишь в двух случаях застал ее дома, причем оба раза, кроме него, у нее были другие гости. И оба раза гости эти оказывались чрезвычайно многочисленны, болтливы и требовали от хозяйки уймы внимания. Правда, она все-таки улучила момент, чтобы уделить хоть немного времени и Ньюмену, нет-нет да улыбалась ему своей неопределенной улыбкой, и сама эта неопределенность очень нравилась нашему герою, так как позволяла ему мысленно во время разговора, да и потом, толковать ее улыбку так, как ему хотелось. Он молча сидел рядом с мадам де Сентре, наблюдая за гостями – как они приходят и уходят, как здороваются и болтают. У него было такое чувство, будто он присутствует на спектакле и, если сам заговорит, действие прервется; иногда ему даже хотелось иметь в руках текст, чтобы легче было следить за диалогом. Ему так и чудилось, что сейчас к нему подойдет женщина в белой шляпе с розовыми лентами и предложит программку за два франка. Некоторые дамы останавливали на нем изучающий, вернее, многообещающий взгляд, толкуйте, мол, как вам угодно; другие, казалось, вовсе не замечали его присутствия. Мужчины смотрели только на мадам де Сентре. Это было неизбежно: даже если вы не считали ее красавицей, она целиком заполняла собой ваше поле зрения, как заполняет слух пленивший вас звук. Ньюмен ни разу не обменялся с нею больше чем двадцатью связными словами, но, уходя, уносил с собой впечатления, которые не могли бы быть значительнее даже в том случае, если бы они с мадам де Сентре обменялись клятвами в вечной дружбе. Точно так же, как и ее посетители, она была частью пьесы, зрителем которой он оказался, – но как притягивала она к себе внимание и как вела свою партию! Что бы ни делала мадам де Сентре – вставала ли со своего места или садилась, шла ли проводить до дверей уходящих друзей и придерживала тяжелую портьеру, когда они выходили, задерживалась ли на мгновение посмотреть им вслед и кивнуть на прощание, откидывалась ли в кресле, скрестив руки, слушая и улыбаясь одними глазами, – Ньюмен чувствовал, что был бы счастлив всегда наблюдать, как она медленно переходит с места на место, выполняя все, что предписывает роль гостеприимной хозяйки. Выполняй она эти обязанности, принимая его, – прекрасно, а уж рядом с ним, будучи хозяйкой его дома, – еще лучше! Она была такая высокая и в то же время такая легкая, такая деятельная и такая спокойная, такая элегантная и одновременно такая простая, такая искренняя и такая загадочная! Ньюмена больше всего занимала именно эта загадочность. Какая она на самом деле, когда ее никто не видит? Он не мог бы объяснить, что дает ему основание говорить о ее загадочности, но, если бы ему было свойственно выражать свои мысли в поэтических образах, он, вероятно, сказал бы, что, глядя на мадам де Сентре, иногда различает вокруг нее слабое свечение, подобное тому, какое порою окружает на небе полумесяц. При этом мадам де Сентре не отличалась скрытностью, наоборот, она была откровенной, как журчащая вода. Но Ньюмен был уверен, что она обладает качествами, о которых и сама не подозревает.

По многим причинам он воздерживался обсуждать эти свои впечатления с Беллегардом. Одна из причин заключалась в том, что прежде, чем сделать решительный шаг, Ньюмен всегда все тщательно обдумывал и взвешивал, как человек, сознающий, что, двинувшись в путь, зашагает широкой поступью. Вдобавок ему просто нравилось хранить молчание – его это развлекало и волновало. Но однажды он обедал с Беллегардом в ресторане, и они засиделись за столом. Когда же наконец встали, Беллегард предложил скоротать вечер у мадам Данделярд. Мадам Данделярд – маленькая итальянка – вышла замуж за француза, а муж оказался распутником и негодяем, он отравил ей жизнь, пустил по ветру ее деньги и, лишившись возможности получать более дорогие удовольствия, стал от скуки поколачивать жену. На теле у нее появлялись синяки, которые она охотно демонстрировала многим, в том числе и Беллегарду. Она добилась развода с мужем и, собрав остатки своего состояния (довольно жалкие), прибыла в Париж, где поселилась в hôtel garni. [69]69
  Меблированные комнаты (франц.).


[Закрыть]Занятая поисками постоянного жилья, она без конца посещала предлагаемые внаем квартиры. Миловидная, ребячливая, она отпускала весьма необычные замечания. Интерес к ней Беллегарда, как он сам заявлял, питался любопытством – ему хотелось узнать, что с ней станется.

– Она бедна, хороша собой и глупа, – говорил он. – По-моему, у нее одна дорога. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Даю ей полгода. Меня ей бояться нечего, я просто наблюдаю за процессом. Мне любопытно посмотреть, как будут развиваться события. Да, я знаю, что вы хотите сказать: в нашем ужасном Париже сердца черствеют. Зато обостряется ум, и в конце концов приучаешься видеть зорко и безошибочно. Для меня следить за тем, как разыгрывается маленькая драма этой маленькой женщины, просто интеллектуальное удовольствие.

– Но она губит себя, – сказал Ньюмен, – вы обязаны ее остановить.

– Остановить? Каким образом?

– Поговорите с ней, посоветуйте что-нибудь.

Беллегард рассмеялся.

– Да избави Бог! Вот еще придумали! Пойдемте и посоветуйте ей сами.

Вот после этого разговора Ньюмен и побывал вместе с Беллегардом у мадам Данделярд. Когда они уходили от нее, Беллегард с упреком спросил:

– Ну и где же ваши замечательные советы? Я что-то не слышал ни слова.

– Сдаюсь, – просто ответил Ньюмен.

– Значит, вы такой же вертопрах, как я, – сказал Беллегард.

– Нет, не такой же! Я не вижу радости в «игре ума», гадая о ее будущих похождениях. И никоим образом не хочу наблюдать, как она покатится по наклонной плоскости. Я даже предпочту отвернуться. Но почему, – спросил он через минуту, – почему вы не попросите свою сестру навестить ее?

Беллегард воззрился на него в изумлении.

– Мою сестру? Навестить мадам Данделярд?

– Она могла бы поговорить с ней, это принесло бы пользу.

– Моя сестра не может встречаться с людьми такого сорта. Мадам Данделярд – никто. О таком знакомстве не может быть и речи, – покачал головой Беллегард, внезапно став серьезным.

– Я-то думал, что ваша сестра, – сказал Ньюмен, – имеет право знакомиться, с кем ей угодно.

И про себя решил, что, когда их отношения с мадам де Сентре станут покороче, он попросит ее пойти и поговорить с этой глупенькой итальянкой.

Посему после вышеозначенного обеда с Беллегардом Ньюмен отклонил предложение своего спутника снова отправиться к мадам Данделярд и послушать жалобы этой дамы на ее синяки и невзгоды.

– У меня на уме кое-что получше, – сказал он. – Пойдемте ко мне и проведем вечер у камина.

Беллегард всегда приветствовал возможность поговорить всласть, и вскоре они оба уже сидели перед камином, от пламени которого по богато украшенному высокому потолку бального зала Ньюмена плясали красноватые блики.

Глава восьмая

– Расскажите мне о своей сестре, – внезапно начал Ньюмен.

Беллегард повернулся и быстро взглянул на него.

– Мне только что пришло в голову, что вы ни разу не задали мне о ней ни одного вопроса.

– Знаю.

– Если это вызвано тем, что вы мне не доверяете, вы совершенно правы, – сказал Беллегард. – Я не могу рассуждать о ней разумно, я слишком ею восхищаюсь.

– Говорите, как можете, – настаивал Ньюмен. – Начинайте.

– Ну что ж, мы с ней большие друзья; таких брата и сестры не было со времен Ореста и Электры. [70]70
  Орест и Электра – герои греческой мифологии, дети Агамемнона и Клитемнестры. Электра считается спасительницей и помощницей брата, которому помогла отомстить за смерть отца.


[Закрыть]Вы ее видели, знаете, какая она: высокая, стройная, легкая, нежная, всем внушает уважение – словом, grand dame [71]71
  Важная дама (франц.).


[Закрыть]и ангел в одном лице; в ней уживаются гордость и смирение, орлица и голубка. Она – будто статуя, которая не смогла жить в камне, отвергла холодную твердь и обратилась в плоть и кровь, а теперь расхаживает в белых плащах и платьях с длинными шлейфами. Могу сказать одно – она действительно обладает всеми достоинствами, которые обещают ее глаза, улыбка, голос, выражение лица, а обещают они многое. Обычно, если женщина так очаровательна, я говорю себе: «Берегись!» Но при всем очаровании Клэр – ее бояться нечего, вы можете спокойно сложить руки и плыть по течению – вы в полной безопасности. А как она добра! Я не встречал женщины, столь цельной, женщины, обладающей хотя бы половиной ее совершенств. В ней воплотилось все – больше мне нечего добавить. Ну вот, – засмеялся Беллегард, – я предупреждал, что не удержусь от панегирика.

Ньюмен молчал, будто обдумывая слова гостя.

– Значит, она очень добра? – переспросил он затем.

– Божественно добра!

– Добра, милосердна, нежна, щедра?

– Щедрость высшей пробы и доброта чистой воды.

– И умна?

– Самая умная женщина из всех, кого знаю. Проверьте при случае мои слова, заговорите о чем-нибудь заковыристом – и убедитесь.

– Она любит, когда ею восхищаются?

– Черт возьми! А какая женщина не любит?

– Да, но когда женщины слишком это любят, они ради поклонения готовы на всяческие глупости.

– Я не сказал, что она слишком любит внимание! – воскликнул Беллегард. – Упаси Бог! Такой нелепицы я сказать не мог. Слово «слишком» к ней вообще неприменимо. Даже будь я вынужден сказать, что она уродлива, я не мог бы назвать ее слишком уродливой. Да, она любит нравиться и, если нравится, благодарна. А если не нравится, относится к этому спокойно и не будет думать хуже ни о вас, ни о себе. По-моему, она считает, что святые на небесах довольны ею – ведь она никогда не станет искать расположения такими средствами, которые они не одобрили бы.

– А нравом ваша сестра серьезная или веселая?

– И то и другое. У нее нрав ровный, сквозь ее веселость проглядывает серьезность, сквозь серьезность – веселость. Только особых причин веселиться у нее нет.

– Она несчастлива?

– Я бы так не сказал, ведь счастлив человек или нет, зависит от того, как смотреть на жизнь, а на этот счет Клэр следует велениям свыше, ей было видение Святой Девы. Быть несчастливой – значит пенять Всевышнему, а для Клэр это невозможно. И она ко всему относится так, чтобы чувствовать себя счастливой.

– Вы хотите сказать, что она философ! – заключил Ньюмен.

– Нет, просто прелестная женщина.

– Но жизнь у нее складывалась неблагоприятно?

Беллегард минуту помедлил, что случалось с ним крайне редко.

– Дорогой мой, если я стану углубляться в историю моей семьи, я выложу куда больше того, о чем мы договаривались.

– И прекрасно, чем больше, тем лучше, – сказал Ньюмен.

– Тогда назначим отдельную встречу и начнем беседовать пораньше. А пока удовольствуйтесь тем, что путь Клэр не был усыпан розами. В восемнадцать она вступила в брак, который обещал быть блестящим, но уподобился неисправной лампе: лампа погасла, остался лишь дым и чад. Месье де Сентре, премерзкому, должен вам сказать, господину, было шестьдесят – ни много ни мало. Прожил он, правда, недолго, а когда умер, его семья забрала все деньги, возбудила против вдовы судебный процесс и не шла ни на какие уступки. Закон был на их стороне, потому что, как выяснилось, месье де Сентре, являвшийся для части своих родственников доверенным лицом, был повинен в весьма неблаговидном поведении. В ходе процесса обнаружились кое-какие стороны его частной жизни, которые сестра сочла отвратительными и прекратила дело, лишив себя состояния. На это нужна была немалая смелость: она оказалась между двух огней – ей противостояла и семья мужа, и собственная семья, старавшаяся на нее повлиять. Мать и брат не хотели, чтобы она выпустила из рук то, что принадлежало ей по праву. Но она решительно воспротивилась и в конце концов купила себе свободу – получила согласие нашей матушки на прекращение дела, но в обмен на некое обещание.

– Что же она обещала?

– В следующие десять лет соглашаться на все, чего мать от нее ни попросит, – на все, кроме замужества.

– Ее муж был ей очень неприятен?

– Даже представить себе невозможно, до какой степени!

– Брак был, конечно, состряпан по вашим возмутительным французским обычаям? – продолжал Ньюмен. – Сговорились две семьи, а ее даже не спросили?

– Да, это уж глава для романа. Сестра увидела месье де Сентре за месяц до свадьбы, когда все уже было решено – до мельчайших подробностей. Взглянув на него, она побелела и так бледной как смерть оставалась до самого венчания. Вечером накануне свадьбы она упала в обморок, а придя в себя, прорыдала всю ночь. Матушка, сидя возле ее постели, держала ее за руки, а брат шагал взад-вперед по комнате. Я заявил, что это бесчеловечно, и при всех сказал сестре: если она откажется выходить замуж, я встану на ее сторону! Но мне предложили заниматься своими делами, а она стала графиней де Сентре.

– Ваш брат, – задумчиво произнес Ньюмен, – наверное, очень приятный молодой человек.

– Очень приятный, хотя и не молодой. Ему пятый десяток – на пятнадцать лет старше меня. Нам с сестрой он заменил отца. Он человек необыкновенный. У него лучшие во Франции манеры. Очень умен и прекрасно образован. Пишет «Историю французских принцесс, не вступивших в брак», – это название Беллегард произнес с крайней серьезностью, глядя прямо на Ньюмена, и в его глазах не было заметно – или почти не было заметно – никакой задней мысли. Но Ньюмен, по-видимому, кое-что все же разглядел, потому что вдруг спросил:

– Вы не любите вашего брата?

– Простите, – церемонно ответил Беллегард, – воспитанные люди всегда любят своих братьев.

– Ну а мне он что-то совсем не люб.

– Подождите, сначала познакомьтесь с ним, – остановил его Беллегард, на этот раз улыбнувшись.

– Ваша мать тоже необыкновенная женщина? – помолчав, спросил Ньюмен.

– Что касается моей матушки, – на этот раз с глубокой серьезностью сказал Беллегард, – она меня только восхищает. Она совершенно необыкновенная женщина. Это бросается в глаза с первого взгляда.

– Я слышал, она дочь английского аристократа?

– Да, дочь графа Сент-Данстенского.

– А это очень древний род?

– Более или менее. Данстены восходят к шестнадцатому веку. А линия моего отца уходит вглубь прошлого гораздо дальше. Даже у историков дух захватывает! Они останавливаются, запыхавшись и отирая пот со лба, где-то в девятом веке на Карле Великом. Оттуда мы и происходим.

– И это точно? – спросил Ньюмен.

– Надеюсь, да. Разве что нас обсчитывают на несколько столетий.

– И вы всегда сочетались браком лишь с представительницами древних родов?

– Как правило. Правда, за столь длительный период не обошлось и без кое-каких исключений. Трое или четверо Беллегардов в семнадцатом и восемнадцатом веках взяли в жены буржуазок – женились на дочерях законников.

– Подумать только! А что, дочь законника – это никуда не годится? – спросил Ньюмен.

– Никуда! В Средние века нашелся Беллегард, который поступил еще краше – взял да и женился на нищенке, как король Кофетуа. [72]72
  Легендарный африканский король, женившийся на нищенке.


[Закрыть]Это и впрямь наилучший вариант – все равно, что взять в жены птичку или мартышку, – ведь тут вообще не нужно думать о происхождении супруги. А вот женщины в нашем роду всегда вели себя достойно. Никто из них не опустился даже до petite noblesse. [73]73
  Мелкое дворянство (франц.).


[Закрыть]По-моему, среди женщин нашей семьи не было ни одного случая мезальянса.

Минуту-другую Ньюмен молчал, обдумывая услышанное.

– Когда вы в первый раз пришли ко мне, – начал он наконец, – вы обещали помочь мне во всем, в чем сможете. А я ответил: настанет время, и я скажу вам, что вы можете для меня сделать. Помните?

– Помню ли? Да я отсчитываю часы!

– Прекрасно, так вот – час настал. Постарайтесь, насколько это в ваших силах, чтобы я понравился вашей сестре.

Беллегард с улыбкой посмотрел на него.

– Да я уверен, что вы ей и так нравитесь.

– Вы имеете в виду впечатление, сложившееся у нее после того, как она видела меня раза три-четыре? Этого мне мало. Я хочу большего. Я много об этом думал и наконец решился вам сказать. Дело в том, что я мечтаю жениться на мадам де Сентре.

До этой минуты Беллегард смотрел на Ньюмена выжидательно и нетерпеливо, встретив улыбкой напоминание о предполагаемой услуге. Выслушав последние слова Ньюмена, он не отвел глаза от собеседника, но с улыбкой его произошли удивительные превращения. Сперва она было сделалась еще шире, но тут же словно спохватилась и, как бы посовещавшись сама с собой, решила ретироваться. Она медленно растаяла, оставив на лице выражение суровости, смягчаемой боязнью показаться грубым. Во взгляде графа Валентина читалось крайнее изумление, однако он сообразил, что лучше его скрыть, иначе, чего доброго, он обидит Ньюмена. Но что, черт возьми, он мог поделать со своим изумлением? В смятении он встал и остановился у камина, продолжая смотреть на Ньюмена, и гораздо дольше, чем ему было свойственно, придумывал, что ответить.

– Если вы не можете оказать мне услугу, о которой я прошу, – проговорил Ньюмен, – скажите сразу.

– Повторите, пожалуйста, свою просьбу, я должен услышать еще раз. Вопрос, знаете ли, очень важный. Вы хотите, чтобы я замолвил за вас словечко моей сестре, потому что собираетесь… собираетесь на ней жениться. Я правильно понял?

– Ну, не совсем так. Я постараюсь объясниться с ней сам. Но помяните меня добром, когда выдастся удобный момент. Пусть она знает, что вы ко мне расположены.

При этих словах Беллегард рассмеялся.

– А главное, я хочу открыть вам, как собираюсь действовать, – продолжал Ньюмен. – Ведь вы именно этого и ждете, верно? Я намерен поступить так, как того требуют здешние обычаи. Если нужно сделать что-то особенное, скажите мне, и я это сделаю. Я ни в коем случае не хочу обращаться к мадам де Сентре не по форме. Если нужно поговорить с вашей матушкой, что ж, я пойду и поговорю. Я и с братом вашим готов поговорить. И вообще со всеми, с кем скажете. А поскольку я никого здесь не знаю, то и начал с вас. Но разговор с вами для меня не только светская обязанность, а еще и удовольствие.

– Да-да, понимаю, – ответил Беллегард, поглаживая подбородок. – Вы рассуждаете совершенно правильно, но я рад, что вы начали с меня. – Он помолчал, не зная, что сказать дальше, повернулся и медленно зашагал по комнате.

Ньюмен встал и прислонился к каминной полке; засунув руки в карманы, он следил за прогуливающимся Беллегардом. Наконец молодой француз вернулся к камину и остановился прямо против Ньюмена.

– Сдаюсь! – сказал он. – Не стану притворяться – вы меня поразили! Я потрясен! Уф! Ну вот, теперь можно вздохнуть с облегчением.

– Подобные признания всегда поражают, – ответил Ньюмен. – Как себя ни веди, никто к ним не готов. Вы, конечно, удивлены, но надеюсь, что и рады?

– Послушайте, – сказал Беллегард. – Позволю себе быть до неприличия откровенным – я сам не знаю, рад я или в ужасе.

– Если вы радуетесь, то и я рад, – ответил Ньюмен. – Это меня подбадривает. Если вы в ужасе, мне очень жаль, но меня это не остановит. Вы должны с этим примириться.

– Вы совершенно правы. Это единственно возможная для вас линия поведения. Но вы и впрямь говорите серьезно?

– Разве я француз, чтобы шутить? – парировал Ньюмен. – А кстати, почему мое намерение могло привести вас в ужас?

Беллегард поднял руку и быстро взъерошил волосы на затылке, высунув при этом кончик языка.

– Ну, например, потому, что вы не из благородных.

– То есть как это не из благородных, черт возьми? – возмутился Ньюмен.

– Ах, а я и не знал, что у вас есть титул, – уже более серьезно заметил Беллегард.

– Титул? При чем тут титул? – удивился Ньюмен. – То есть что я не граф, герцог или маркиз? Я в этом не разбираюсь и понятия не имею, у кого есть титул, а у кого нет. Однако утверждаю: я – из благородных. Я не очень точно знаю, какой смысл вы вкладываете в это понятие, но слово хорошее, понятие тоже, и я претендую на это звание.

– Но какие у вас доказательства, дорогой? Что вы можете предъявить?

– Что угодно! Но почему вы требуете, чтобы я доказывал свое благородство? Попробуйте доказать обратное, это уж ваше дело.

– Ну, это легче легкого. Не вы ли занимались изготовлением ванн?

С минуту Ньюмен изумленно смотрел на него.

– И значит, я неблагородный? Не понимаю почему. Скажите лучше, чего я не сделал, чего я не могу сделать.

– Раз уж вы спрашиваете… прежде всего вы не можете жениться на такой женщине, как мадам де Сентре.

– Вы, кажется, хотите сказать, – медленно проговорил Ньюмен, – что я недостаточно хорош?

– Грубо говоря, да!

Перед тем как ответить, Беллегард некоторое время колебался, и внимательный взгляд Ньюмена становился все нетерпеливее. Услышав такие слова, Ньюмен сначала не нашелся что сказать. Он только слегка покраснел. Потом поднял глаза к потолку и стал разглядывать изображенного там розового херувима.

– Разумеется, – начал он наконец, – я не стал бы сразу, ни с того ни с сего просить руки мадам де Сентре. Я собираюсь сначала добиться ее расположения. Прежде всего я должен ей понравиться. Но то, что я недостаточно хорош и мне даже пытаться нечего, – это для меня некоторый сюрприз.

Лицо Беллегарда выражало целую гамму чувств – замешательство, сочувствие, восторг.

– Значит, вы, не задумываясь, сделали бы предложение даже герцогине?

– Хоть завтра, если посчитал бы, что она меня устроит. Но я очень привередлив, она может и не подойти мне.

Выражение восторга на лице Беллегарда вытеснило прочие чувства.

– И вас удивит, если она вам откажет?

Ньюмен немного подумал.

– Было бы самоуверенно сказать «да», но тем не менее думаю, меня бы это удивило. Потому что я предложил бы ей завидные условия.

– То есть?

– Я дал бы ей все, что ей угодно. Ничего не пожалею для женщины, которую я выберу себе в жены. Я долго искал и знаю: таких женщин очень мало. Спору нет, трудно сочетать все нужные мне качества, но той, которая ими обладает, полагается награда. Моей жене уготовано хорошее положение в обществе, и я не побоюсь сказать, что буду ей хорошим мужем.

– А качества, которые вам требуются, в чем, позвольте узнать, они состоят?

– Доброта, красота, ум, хорошее образование, изящество, – словом, все, что делает женщину прекрасной.

– И очевидно, благородное происхождение, – добавил Беллегард.

– Пожалуйста, включите и это качество, если вам так хочется. Чем больше хорошего, тем лучше.

– И моя сестра, вы решили, обладает всеми этими достоинствами?

– Она как раз то, что я искал. Она – воплощение моей мечты.

– И вы будете ей хорошим мужем?

– Именно это я и хочу, чтобы вы ей сказали.

Беллегард дотронулся до руки своего собеседника, склонив голову, оглядел его с головы до ног, громко засмеялся и, махнув рукой, отвернулся. Он снова зашагал по комнате, потом вернулся и остановился перед Ньюменом.

– Все это необычайно интересно, очень любопытно. Все, что я вам только что излагал, я говорил не от себя, я говорил исходя из моих традиций, моих предрассудков. Что касается меня, ваше предложение меня интригует. Сначала оно меня ошарашило, но чем больше я о нем думаю, тем более интересным оно мне кажется. Нет смысла пытаться что-то объяснять. Вы все равно меня не поймете. Да если угодно, я и не вижу, зачем вам мои объяснения, обойдетесь без них, не такая уж это большая потеря.

– Ну, если можно еще что-то объяснить, сделайте милость. Я хочу действовать с открытыми глазами. И постараюсь понять.

– Нет, – ответил Беллегард, – мне это неприятно. Я отступаюсь. Вы понравились мне с первой минуты, как я вас увидел, и я не изменю своего отношения. Мне было бы противно говорить с вами так, словно я отношусь к вам свысока. Я уже сказал, что завидую вам, vous m’imposez, [74]74
  Вы мне импонируете (франц.).


[Закрыть]как у нас говорят. А за последние пять минут я узнал вас еще лучше. Так что пусть все идет своим чередом. Случись нам поменяться местами, вы ничего не стали бы мне говорить, вот и я ничего вам не скажу.

Не знаю, считал ли Беллегард, намекая на эту странную возможность, что он поступает чрезвычайно великодушно. Если и считал, то благодарности не получил; его великодушие не было оценено. Ньюмен не в состоянии был понять, чем этот аристократ может ранить его чувства, а посему не испытывал ощущения, что легко отделался и избежал тяжелого разговора. Он не удостоил своего собеседника даже благодарного взгляда.

– Во всяком случае, – сказал он, – вы открыли мне глаза, дав понять, что ваша семья и ваши друзья будут воротить от меня нос. Я никогда не задумывался, по каким причинам люди позволяют себе воротить нос, посему сразу мне этот вопрос не решить. Пока я не могу сказать, что дает им такое право. А я, если угодно, просто полагаю, что я ничем не хуже самых лучших. Кто эти лучшие, я не берусь сказать. Об этом я тоже никогда не задумывался. По правде говоря, я всегда был о себе довольно высокого мнения, что для человека преуспевшего вполне естественно. Допускаю – мною руководило тщеславие. Но с чем я решительно не соглашусь, так это с тем, что я недостаточно хорош – чем-то хуже других. Я бы не стал рассуждать на эту тему, но не забывайте – вы первый начали. Мне и в голову не могло прийти, что я должен перед кем-то оправдываться или защищаться. Однако, если ваши родные этого потребуют, я готов и в обиду себя не дам.