Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Очень рада, если вы довольны, – сказала мадам де Беллегард. – Я и ставила себе целью доставить вам удовольствие.

– Доставьте мне еще одно, – попросил Ньюмен. – Отпустите нашего друга лорда, мне кажется, ему пора немного размяться, а вы обопритесь на мою руку и пройдемте вместе по комнатам.

– Да, я хотела доставить вам удовольствие, – повторила старая леди. Она сняла руку с руки лорда Дипмера, и Ньюмен подивился ее кротости. – И если этот молодой человек достаточно умен, – добавила она, – он пойдет, разыщет мою дочь и пригласит ее танцевать.

– А я-то восхвалял ваш совет! – со смехом склонился Ньюмен над мадам де Беллегард. – Ничего не поделаешь, полагаю, придется мне это проглотить.

Лорд Дипмер вытер пот со лба и удалился, а мадам де Беллегард взяла Ньюмена под руку.

– Да, ваш бал на редкость удался, – снова объявил он, следуя за маркизой из одной комнаты в другую, – как видно, все здесь знают друг друга и все рады друг другу. Маркиз познакомил меня со множеством ваших друзей, и я чувствую себя совсем как член семьи. Этот вечер я никогда не забуду, – продолжал Ньюмен, желая сказать что-нибудь чрезвычайно приятное и лестное. – И вспоминать о нем всегда буду с удовольствием.

– Думаю, этот вечер никто из нас не забудет, – сказала маркиза, как всегда четко и твердо выговаривая каждое слово.

Гости расступались перед ней, кое-кто оборачивался, чтобы взглянуть на хозяйку дома, ей без конца кланялись, прижимая к сердцу руку, и все это она принимала с гордым достоинством. Однако, хотя маркиза всем улыбалась, она не проронила ни звука, пока они не достигли последней комнаты, где она увидела своего старшего сына. Здесь со словами «Ну, сэр, довольно!», произнесенными с мягкой сдержанностью, она отошла от Ньюмена к Урбану. Тот сразу взял обе ее руки в свои и с нежнейшей заботой подвел к креслу. Это была трогательная семейная сцена, и Ньюмен скромно удалился. Некоторое время он бродил из комнаты в комнату, взирая на всех с высоты своего роста, превосходившего рост большинства присутствующих, присоединялся к тем группам, где были люди, с которыми его познакомил Урбан де Беллегард, держался непринужденно и являл собой вид полной невозмутимости. Его по-прежнему все вокруг радовало, но даже самые радостные минуты приходят к концу, и блеск приема начал тускнеть. В музыке зазвучали завершающие аккорды, а гости оглядывались в поисках хозяйки, желая с ней попрощаться. Найти ее, видимо, не удавалось, и до Ньюмена долетели чьи-то слова, что маркиза почувствовала недомогание и ушла к себе. Он услышал, как одна из дам сказала:

– Не выдержала напряжения. Бедняжка маркиза, могу себе представить, каково ей.

Но тут же разнесся слух, что маркиза оправилась, и правда, оказалось, что она сидит в кресле у выхода и выслушивает благодарности своих знатных гостей, которые умоляют ее не вставать. Сам же Ньюмен пустился на поиски мадам де Сентре. Она много раз, вальсируя, проносилась мимо него, однако с самого начала вечера он, покорно выполняя ее категорическое указание, не обмолвился с нею ни словом. Комнаты, расположенные в rez-de-chaussée, [118]118
  Нижний этаж (франц.).


[Закрыть]тоже были открыты гостям, в распоряжение которых предоставили весь дом, но обнаружилось, что внизу народу мало. Ньюмен прошел через комнаты, заметил рассеянные там и сям парочки, явно довольные своим относительным уединением, и дошел до маленькой оранжереи, выходившей в сад. Дальняя ее стена была забрана стеклом, и за этим не затененным растениями огромным окном блистали зимние звезды, так что стоявшие у окна, казалось, находились по ту сторону, в саду. А у окна были двое – леди и джентльмен. В леди, хоть она и стояла к нему спиной, Ньюмен даже издали сразу узнал мадам де Сентре и заколебался, удобно ли ему к ней подойти. Но едва он шагнул вперед, она обернулась, видимо почувствовав его присутствие. С минуту она смотрела на него, потом снова обратилась к своему собеседнику.

– Право, жаль, что нельзя пересказать это мистеру Ньюмену, – произнесла она тихо, но так, что Ньюмен ее услышал.

– Сделайте милость, перескажите, – ответил джентльмен, и по голосу Ньюмен узнал лорда Дипмера.

– Пожалуйста! Сделайте милость! – воскликнул, подходя к ним, Ньюмен.

Он заметил, что лицо лорда Дипмера залилось краской и он нервно крутит в руках перчатки, свернутые так туго, будто их хотели выжать досуха. Вероятно, все это свидетельствовало о большом душевном смятении, и Ньюмену показалось, что и мадам де Сентре тоже проявляет признаки беспокойства. Тон у обоих был очень взволнованный.

– То, что я вам скажу, говорит только в пользу лорда Дипмера, – отважно улыбаясь, заявила мадам де Сентре.

– Хотя ему от этого будет не легче, – смущенно хохотнул милорд.

– Что за секреты? – поторопил их Ньюмен. – Говорите скорей, терпеть не могу секретов.

– Ничего не попишешь, приходится сносить то, чего не любишь, а что любишь – уплывает из рук, – посмеиваясь, заметил красный до корней волос молодой лорд.

– Это говорит в пользу лорда Дипмера, но далеко не в пользу остальных, – продолжала мадам де Сентре. – Поэтому я ничего вам не скажу. Не сомневайтесь, я никому не скажу, – и она протянула англичанину руку, а тот пожал ее робко, но пылко. – Ступайте, милорд, потанцуйте! – добавила она.

– Да только танцевать и остается! – откликнулся лорд. – Пойду напьюсь, – и, мрачно фыркнув, он ушел.

– Что между вами произошло? – спросил Ньюмен.

– Ничего, что могло бы вас огорчить, но пока я вам не скажу, – ответила мадам де Сентре.

– Этот сиятельный юнец пытался за вами волочиться?

Мадам де Сентре заколебалась, но потом серьезно сказала:

– Нет, он вполне честный молодой человек.

– Но вы так взволнованны. Что случилось?

– Я уже сказала, ничего такого, из-за чего вам следует огорчаться. Я уже успокоилась. Когда-нибудь я вам все расскажу, но не сейчас. Сейчас увольте – не могу.

– Что ж, должен сознаться, я и сам не хочу узнавать ничего неприятного. Я в восторге от всего, и главное – от вас. Я перевидал сегодня множество разных леди и беседовал со многими, но в восторге я от вас.

Мадам де Сентре обратила на него ласковый долгий взгляд, а потом перевела глаза на звездное ночное небо за окном. Они стояли так молча бок о бок.

– Скажите, что и вы мною довольны, – попросил Ньюмен.

Ему пришлось долго ждать ответа, а потом она тихо, но твердо произнесла:

– Я очень счастлива.

И тут же сзади раздался другой голос, так что оба сразу обернулись.

– Простите меня, но я боюсь, как бы мадам де Сентре не простудилась. Я позволила себе принести шаль.

На пороге смиренно стояла озабоченная миссис Хлебс, держа в руках белую шаль.

– Спасибо, – сказала мадам де Сентре. – Один вид этих холодных звезд замораживает. Шали мне не надо, но мы вернемся в комнаты.

Она повернулась и пошла, Ньюмен последовал за ней. Миссис Хлебс почтительно отступила, пропуская их. Ньюмен на секунду задержался возле старушки, и она подняла на него глаза, как бы молча его поздравляя.

– Да, да, – сказал он. – Вы непременно будете жить с нами.

– Как вам угодно, сэр, – отозвалась она. – В любом случае вы меня видите не в последний раз.

Глава семнадцатая

Ньюмен любил музыку и часто бывал в опере. Спустя несколько дней после бала у мадам де Беллегард он сидел в театре, слушая «Дон Жуана», – до сих пор этой оперы ему видеть на сцене не приходилось, и он постарался занять свое место в партере до того, как поднялся занавес. Обыкновенно Ньюмен покупал большую ложу и приглашал туда своих земляков, к развлечениям такого рода он был весьма привержен. Любил, собрав компанию друзей, отправиться с ними в театр, или куда-нибудь в отдаленный ресторан, или на прогулку в экипажах с местами наверху. Ему нравилось, что он в состоянии оплатить удовольствия, которые доставлял своим знакомым. Попросту говоря, он любил «потчевать» других, и совсем не потому, что был не прочь щегольнуть туго набитым кошельком, наоборот, он был чрезвычайно щепетилен, и расплачиваться на людях ему было решительно неприятно, он чувствовал себя неловко, как если бы ему пришлось публично переодеваться. Однако финансировать задуманные им увеселения доставляло Ньюмену не меньшее удовольствие, чем быть хорошо одетым. При его любви к широким жестам ему импонировало приводить в движение большие группы людей, куда-то их перевозить, заказывать отдельные вагоны, нанимать пароходы, обеспечивать особые удобства – все это придавало его увлечению гостеприимством более действенный и целеустремленный характер. Но за несколько дней до того вечера, о котором я рассказываю, он пригласил кое-кого из своих знакомых леди и джентльменов – послушать мадам Альбони. Среди приглашенных была и мисс Дора Финч. И случилось так, что мисс Финч, сидевшая в ложе рядом с Ньюменом, блистала красноречием не только в антрактах, но и в самых замечательных местах оперы, отчего Ньюмен покинул театр с тягостным ощущением, что голос мадам Альбони визглив и пронзителен, а к исполнявшимся ею ариям примешивается какое-то странное хихиканье. Вот тогда-то Ньюмен дал себе слово некоторое время ходить в оперу в одиночестве.

Когда закончилось первое действие «Дон Жуана» и занавес опустился, Ньюмен повернулся спиной к сцене и начал разглядывать зал. Тотчас в одной из лож он заметил Урбана де Беллегарда с женой. Маленькая маркиза весьма деловито рассматривала публику в бинокль, и Ньюмен, полагая, что она его заметила, решил зайти к ней в ложу поздороваться. Маркиз де Беллегард, прислонясь к колонне, сидел, неподвижно глядя прямо перед собой; одну руку он заложил за борт белого жилета, другой придерживал лежащую на коленях шляпу. Ньюмен уже намеревался встать, как вдруг в той сумрачной части зрительного зала, где располагаются маленькие ложи, которые французы метко окрестили «ваннами», он различил лицо, примечательность которого не могли затуманить ни расстояние, ни слабое освещение. Это хорошенькое лицо принадлежало молодой женщине, чью coiffure [119]119
  Прическа (франц.).


[Закрыть]венчали бриллианты и бледные розы. Молодая особа рассматривала публику и с хорошо отработанной грацией обмахивалась веером. Когда веер был опущен, Ньюмен увидел полные белые плечи и край розового платья. Рядом с молодой особой, низко склонившись над ее белыми плечами, сидел молодой человек с очень красным лицом в очень низком воротничке и что-то серьезно ей нашептывал, хотя она, по всей видимости, уделяла говорившему мало внимания. Ньюмену понадобилось немного времени, чтобы убедиться – хорошенькая молодая особа была Ноэми Ниош. Он пристально вгляделся в глубину ложи, рассчитывая, что Ноэми сопровождает ее отец, но, насколько смог рассмотреть, других слушателей у молодого человека с красным лицом не имелось. В конце концов Ньюмен двинулся к выходу из зала, и ему пришлось пройти под ложей бенуара, где сидела мадемуазель Ноэми. Увидев его, она кивнула и заулыбалась, при этом ее улыбка, казалось, давала понять, что она осталась прежней добросердечной девушкой, хотя и взлетела на столь завидную высоту. Ньюмен прошел в фойе и, пересекая его, вдруг остановился возле сидящего на диване джентльмена. Джентльмен этот, судя по всему, был погружен в раздумья мрачного свойства, он уперся руками в колени, склонился вперед и глядел в пол. Но, даже не видя лица печального джентльмена, Ньюмен его узнал и тотчас опустился рядом на диван. В этот момент тот поднял глаза, и Ньюмен увидел знакомые выразительные черты Валентина де Беллегарда.

– О чем это вы так упорно размышляете? – спросил Ньюмен.

– О том, о чем иначе размышлять нельзя, – ответил Валентин. – О моей беспросветной глупости.

– Что же случилось?

– Случилось то, что я снова чувствую себя разумным человеком, а ведь был на волосок от того, чтобы отнестись к этой девице au serieux. [120]120
  Серьезно (франц.).


[Закрыть]

– Вы имеете в виду молодую особу в розовом платье, сидящую в ложе бенуара?

– А вы заметили, какой у этого розового платья роскошный оттенок? – вместо ответа спросил Валентин. – Он придает ее коже молочную белизну.

– Белая у нее кожа или черная, мне все равно. Надеюсь, вы у нее больше не бываете?

– Господи Боже, почему же? Почему бы мне к ней не ездить? Я изменился, но она-то нет! – объяснил Валентин. – Я убедился, что она не что иное, как маленькая вульгарная интриганка. Но забавна она не менее, чем раньше, а чем-то забавляться каждому надо!

– И прекрасно. Я рад, что вы поняли, какова она на самом деле, – ответил Ньюмен. – Надеюсь, вы выкинули из головы все те панегирики, которые пели ей недавно. Вы ведь сравнивали ее не то с сапфиром, не то с топазом или аметистом, – словом, с каким-то драгоценным камнем, дай Бог памяти, с каким?

– Не помню, – ответил Валентин, – быть может, с карбункулом! Но больше ей не удастся водить меня вокруг пальца. Ей не хватает подлинного обаяния. Ужасно глупо заблуждаться насчет особы такого сорта.

– Поздравляю! – воскликнул Ньюмен. – Поздравляю с тем, что с ваших глаз упала пелена. Это большая победа, вы должны чувствовать себя гораздо лучше.

– Да, я чувствую себя совсем по-другому, – весело вскричал Валентин, но тут же осекся и искоса посмотрел на Ньюмена. – Уж не смеетесь ли вы надо мной? Не будь вы членом нашей семьи, я мог бы оскорбиться.

– Да что вы! Какой я член семьи – до этого мне еще далеко! И от того, чтобы смеяться над вами, я тоже далек. Вы вызываете у меня досаду! Вы, такой умный, с такими прекрасными задатками, тратите время и портите себе нервы из-за предмета, явно второсортного. Подумать только, убиваться из-за мисс Ниош! По-моему, это просто глупо. Вы утверждаете, что перестали смотреть на нее серьезно – да раз вы вообще на нее смотрите, значит, дело по-прежнему серьезно.

Валентин круто повернулся к Ньюмену и, сморщив нос, уставился на него, потирая колени.

– Vous parlez d’or! [121]121
  Вы говорите дело! (франц.)


[Закрыть]Но какие у нее восхитительные руки! Поверите ли, я до сегодняшнего вечера этого не замечал.

– Тем не менее не забывайте, что она – вульгарная маленькая интриганка, – напомнил Ньюмен.

– Да, на днях она поступила скверно. Прямо в лицо наговорила грубостей родному отцу, да еще при мне. Вот уж дурной тон! Я от нее этого никак не ожидал, ушам своим не мог поверить. Она меня разочаровала.

– Отец для нее все равно что половик у двери, – ответил Ньюмен. – Я это сразу понял, как только увидел их вдвоем.

– Ну, это их дело, пусть себе думает о старом попрошайке, что ей угодно. Но обзывать его бранными словами – низко! Это меня просто убило! И все из-за какой-то плоеной нижней юбки, которую бедняга забыл взять у прачки, – ему было поручено столь почетное задание. Мадемуазель Ниош чуть уши старику не надрала. А он стоял, пялил на нее свои бессмысленные глазки и поглаживал полой сюртука старую шляпу. Потом вдруг повернулся и, не говоря ни слова, ушел. Я заметил ей, что так разговаривать с отцом могут лишь очень дурно воспитанные люди. И получил в ответ, что она будет весьма признательна, если я всякий раз буду указывать ей на недостатки ее воспитания, ведь в безукоризненности моего она не сомневается. Тогда я сказал, что не моя забота способствовать улучшению ее манер, тем более она уже, судя по всему, выработала их окончательно, следуя «наилучшим» образцам. Она меня сильно разочаровала. Но ничего! Я с этим справлюсь, – весело заключил Валентин.

– Что и говорить, время лучший лекарь, – с шутливо благоразумной миной согласился Ньюмен. И, помолчав немного, добавил уже другим тоном: – Мне бы все же хотелось, чтобы вы подумали насчет моего вчерашнего предложения. Поедемте с нами в Америку, и я пристрою вас к какому-нибудь делу. У вас прекрасная голова, только вы ленитесь ею пользоваться.

Валентин скорчил веселую гримасу.

– От имени моей головы благодарю за комплимент! Но что вы имеете в виду – место в банке?

– Ну, можно и не в банке. Но мне представляется, что банк вы сочтете более аристократичным.

Валентин расхохотался.

– Дорогой мой! Ночью все кошки серы. Если уж опрощаешься, то неважно, до какой степени!

Ньюмен сперва ничего не ответил, но потом довольно сухо произнес:

– Надеюсь, вы сможете убедиться, что зато успех имеет много разных степеней.

Валентин снова склонился вперед, уперся локтями в колени и начал чертить тростью по полу.

– Вы действительно считаете, – спросил он, подняв наконец глаза, – что я на что-то годен?

Ньюмен накрыл ладонью руку своего собеседника и, прищурившись, пристально посмотрел на него.

– Попробуйте, и увидите. Пока еще мало на что, но мы дадим вам фору.

– И вы полагаете, я смогу нажить какие-то деньги? Хотелось бы мне почувствовать себя человеком, имеющим полный кошелек.

– Делайте, что я вам говорю, и разбогатеете. Подумайте хорошенько. – И, взглянув на часы, Ньюмен собрался продолжить путь к ложе мадам де Беллегард.

– А что, и правда подумаю! – воскликнул Валентин. – Пойду и еще с полчаса послушаю Моцарта, под музыку мне всегда лучше думается, вот и поразмыслю над вашим предложением.

Когда Ньюмен вошел в ложу маркизы, он застал там обоих супругов. Маркиз держался, как обычно, учтиво, отчужденно и холодно. Ньюмену даже показалось, что, пожалуй, холоднее обычного.

– Как вам нравится опера? – спросил наш герой. – Что вы думаете об этом «Доне»?

– О чем говорить, Моцарт есть Моцарт, – ответил маркиз. – Мы не в первый раз его слышим. Моцарт – это всегда свежесть, юность, блеск, легкость – легкость, может быть, даже излишняя. Но исполнение сегодня частенько хромает.

– Очень интересно, чем кончится, – сказал Ньюмен.

– Вы говорите так, будто речь идет о фельетоне в «Фигаро», – заметил маркиз. – Разве вы слушаете эту оперу впервые?

– Впервые, – признался Ньюмен. – Я бы запомнил, если бы был на ней раньше. Донна Эльвира напоминает мне мадам де Сентре. Не сама и не ее обстоятельства, а те арии, которые она поет.

– Очень лестное сравнение, – усмехнулся маркиз. – Надеюсь, мадам де Сентре не грозит быть покинутой.

– Не грозит, – согласился Ньюмен. – А что станется с Дон Жуаном?

– Дьявол не то спустится сверху, не то поднимется снизу и увлечет его за собой, – пояснила мадам де Беллегард. – А Церлина, вероятно, напоминает меня.

– Выйду ненадолго, пройдусь по фойе, – сказал маркиз. – Это даст вам возможность сообщить друг другу, что командор – каменный гость – напоминает меня. – И он вышел из ложи.

Маленькая маркиза некоторое время разглядывала обтянутый бархатом барьер ложи.

– Только вы не каменный, а деревянный, – пробормотала она едва слышно.

Ньюмен опустился в освободившееся кресло маркиза. Мадам де Беллегард не возразила, но вдруг неожиданно повернулась и сложенным веером дотронулась до его руки.

– Я так рада, что вы зашли, – сказала она. – Мне хотелось попросить вас об одном одолжении. Я еще во вторник на балу у свекрови хотела поговорить с вами, но не удалось. Жаль, вы тогда были в таком великолепном расположении духа и, наверное, не отказали бы мне, тем более что просьба у меня незатруднительная. Правда, у вас и сегодня не слишком скорбный вид. Только дайте слово исполнить мою просьбу – сейчас самое подходящее время. Ну же, обещайте, что исполните! После свадьбы вы уже ничего не сможете.

– Никогда не подписываю бумаг, не прочитав их, – ответил Ньюмен. – Предъявите ваше ходатайство.

– Нет, вы должны подписать с закрытыми глазами, а я буду водить вашей рукой. Обещайте, пока вы еще не засунули голову в петлю. Вы должны быть мне благодарны за то, что я предлагаю вам возможность повеселиться.

– Если речь идет о чем-то веселом, то как раз самое время затеять этот разговор именно после свадьбы, – сказал Ньюмен.

– Другими словами, – воскликнула мадам де Беллегард, – вы отказываетесь выполнить мою просьбу. После свадьбы вы побоитесь вашей жены.

– Ну, если вы просите о чем-то не совсем приличном, – возразил Ньюмен, – я, конечно, вам не помощник. Если же нет, почему бы мне не исполнить вашу просьбу и после свадьбы.

– Вас послушать – ни дать ни взять упражнение в логике, да еще и английской в придачу, – возмутилась мадам де Беллегард. – Хорошо! Обещайте, что исполните мою просьбу после вашей свадьбы. В конце концов, будет даже интересно сознавать, что вы – мой должник.

– Ладно, договорились – я выполню вашу просьбу после того, как женюсь, – спокойно заявил Ньюмен. – Ну так о чем вы меня просите?

Маленькая маркиза мгновение колебалась, глядя на него, и Ньюмен с интересом ждал, что последует дальше.

– Вы ведь знаете, каково мне живется, – наконец заговорила она. – Никого не вижу, ничего не делаю, никаких удовольствий. Живу в Париже, но с таким же успехом могла бы жить где-нибудь в Пуатье. Свекровь изящно именует меня – как бишь она меня величает? Сорвиголовой? Корит тем, что я бываю Бог знает где, и полагает, что мне надлежит сидеть дома и считать по пальцам своих предков – развлечение хоть куда! Но какое мне дело до этих предков? Уж им-то до меня, уверена, никакого дела не было. Я не собираюсь всю жизнь оставаться в шорах, по-моему, на все надо поглядеть – для того все и существует. А мой муж, как вы знаете, во всем руководствуется принципами, и первый его принцип – Тюильри ужасно вульгарен. Но если Тюильри вульгарен, то его принципы – зубная боль, да и только. Если я захочу, я тоже могу жить по принципам, не хуже, чем он. Если эти принципы растут на фамильном древе, то стоит только потрясти мое, и они с него дождем посыпятся, да еще какие! Во всяком случае, я предпочитаю умных Бонапартов тупым Бурбонам.

– Ага, все понятно, вы хотите попасть ко двору, – сказал Ньюмен, и у него шевельнулась смутная догадка, что, видимо, ей надо помочь проложить дорогу во дворец, обратившись в посольство Соединенных Штатов.

Но маркиза зло рассмеялась.

– Да ничего подобного! О том, чтобы попасть в Тюильри, я и сама позабочусь. Как только я решу туда отправиться, там будут счастливы меня принять. Рано или поздно я приму участие в королевской кадрили. Я знаю, вы скажете: «Какая дерзость!» Но я и буду дерзкой. Я боюсь только мужа, он держится ровно, спокойно, безупречно, но все равно я его боюсь. Ужасно боюсь. Тем не менее в Тюильри я попаду. Правда, не этой зимой и, наверное, не следующей, а веселиться мне хочется уже сейчас. И сейчас я хочу попасть в другое место, просто мечтаю об этом. Я хочу попасть на бал к Бюлье.

– На бал к Бюлье? – переспросил Ньюмен, сначала он даже не разобрал последнего слова.

– Это в Латинском квартале, туда ходят студенты со своими подружками. Неужели вы никогда о Бюлье не слыхали?

– Ах да, слыхал, – вспомнил Ньюмен. – Конечно, слыхал. Я даже бывал там. Так вы хотите туда отправиться?

– Пусть это глупо с моей стороны, вульгарно, говорите что угодно, только вот я мечтаю попасть на бал к студентам. Кое-кто из моих подруг уже бывал там, и они говорят, что это ужасно drôle. [122]122
  Весело, забавно (франц.).


[Закрыть]Мои подруги ходят куда вздумают, только я должна сидеть дома и умирать от скуки.

– Ну сейчас-то вы как будто не дома, – возразил Ньюмен. – И не заметно, чтобы вы умирали от скуки.

– Мне здесь до смерти наскучило. Последние восемь лет мы ходим в оперу два раза в неделю. Стоит мне о чем-нибудь попросить мужа, он сейчас же затыкает мне рот упреком: «Как, мадам, у вас же постоянная ложа в опере! Что еще нужно женщине со вкусом?» Но, между прочим, ложа в опере была оговорена в моем брачном контракте. Беллегарды были обязаны мне ее предоставить. Вот сегодня, например, мне в сто раз больше хотелось пойти в Пале-Рояль, но моего мужа туда не заманишь – там слишком много придворных дам. Подумайте сами, да разве он повезет меня к Бюлье? Он скажет, это всего лишь подражание, и довольно скверное, танцам, которые бывают у княгини Клейнфусс, но я у княгини Клейнфусс не бываю, а значит, мне как раз и надо ехать к Бюлье. Это моя давняя мечта, навязчивая идея. От вас я прошу одного – будьте моим провожатым; вы меня не скомпрометируете, не то что другие. Не знаю почему, но я в этом уверена. Я все устрою. Конечно, я рискую, но это мое дело. К тому же недаром говорят – смелость города берет. И пожалуйста, не отказывайте, это мое заветное желание!

Ньюмен громко расхохотался. У него в голове не укладывалось, как это жена месье де Беллегарда, представительница знатного рода, ведущего начало от крестоносцев, рода, имеющего славную шестивековую историю, носительница стольких освященных временем традиций, может страстно мечтать о том, чтобы поглядеть, как молодые девицы, дрыгая ногами, сшибают со своих кавалеров шляпы. Он решил, что это – прекрасная тема для моралиста, но морализировать у него не было времени. Занавес уже поднимался, в ложу вернулся маркиз де Беллегард, и Ньюмен направился на свое место в партере.

Он заметил, что Валентин де Беллегард снова появился в ложе бенуара за спинами мадемуазель Ниош и ее спутника, разглядеть его там можно было, только если пристально всматриваться. После следующего акта Ньюмен опять встретился с Валентином в фойе и спросил, думал ли тот о переезде в Америку.

– Потому что, если вы собирались поразмыслить, – добавил он, – надо было выбрать место поудобнее.

– Нет, почему же, – не согласился Валентин, – мне и там неплохо. О мадемуазель Ниош я и не думал. За действием не следил, на сцену не смотрел, только слушал музыку и размышлял о вашем предложении. Сначала оно показалось мне фантастическим. А потом одна из скрипок в оркестре – я ясно различал ее голос – начала наигрывать: «А почему бы и нет? А почему бы и нет?» И вдруг ей разом стали вторить все скрипки, а дирижер своей палочкой так и выписывал эти слова в воздухе: «А почему бы и нет?» Честное слово, не знаю, что сказать! И в самом деле, почему бы и нет? Почему бы мне не заняться чем-нибудь? Это, право, представилось мне совсем неглупой идеей. В ней определенно есть что-то заманчивое. К тому же, а вдруг я вернусь с чемоданом, набитым долларами! Да и сами эти занятия могут показаться мне довольно забавными, ведь меня считают этаким raffiné, а между тем вдруг да мне неожиданно понравится держать лавку? В этом может быть свое очарование, нечто романтическое и колоритное, что украсит мою биографию. Я буду производить впечатление первоклассного человека, человека сильного, который сам управляет обстоятельствами.

– Впечатление! Есть о чем говорить! – прервал его Ньюмен. – Полмиллиона долларов в руках всегда производят впечатление! А они у вас будут, если станете следовать моим советам, но только моим, никого другого не слушайте.

Он подхватил своего собеседника под руку, и они принялись прогуливаться взад-вперед по тем коридорам, где было меньше публики.

Идея превратить этого блестящего, но непрактичного молодого человека в умелого дельца все больше захватывала воображение Ньюмена. Он чувствовал себя наставником, испытывал почти вдохновенный порыв. Отчасти его пыл объяснялся еще и тем, что Ньюмен не мог без досады видеть любой не вложенный в дело капитал, вот и острый ум Беллегарда, как ему казалось, следует употребить для лучших целей. А самая лучшая цель, как подсказывал Ньюмену его опыт, – это хитроумные манипуляции с капиталом, вложенным в железные дороги. К тому же его решимость пристроить графа к делу подогревалась расположением к Валентину – молодой человек вызывал у него какую-то странную жалость, хотя сам Ньюмен понимал, что, скажи он об этом Валентину, тот пришел бы в крайнее изумление. Между тем нашему герою было горько наблюдать, как граф де Беллегард в башмаках, начищенных до блеска, фланирует по пятачку между Рю-д’Анжу и Университетской улицей, иногда заглядывая на Итальянский бульвар, и при этом считает, что живет полной жизнью. А в Америке к его услугам был бы весь континент и вместо прогулок по бульварам он разъезжал бы из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Не говоря уже о том, что Ньюмен испытывал досаду, видя вечное безденежье Валентина. Он усматривал в этом какой-то горестный изъян. С таким же недоумением он относился бы к своему компаньону в делах, безупречному во всех отношениях, но не имеющему представления о каких-то простейших предметах. В подобных случаях Ньюмен заявлял, что есть вещи, понимание которых само собой разумеется. Точно так же, как само собой разумеется, что, если человек живет в свое удовольствие, значит, у него есть деньги, следовательно, он их заработал. Ньюмен считал до смешного нелепым жить с претензией на размах и широту, не вкладывая капитал в акции, хотя, надо сознаться, он не утверждал, что само по себе вложение капитала дает основания для подобных претензий.

– Я найду вам стоящее занятие, – внушал он Валентину. – Я вас поддержу. Можно подобрать для вас с полдюжины подходящих мест. Познакомитесь с живым делом. Конечно, поначалу к такой жизни надо привыкнуть, но вы быстро войдете во вкус, а спустя полгода после того, как провернете одно-два дела самостоятельно, вам все это понравится. И потом, вам же приятно будет жить рядом с сестрой. И ей это будет приятно. Да, Валентин, – и Ньюмен в дружеском порыве сжал локоть своему приятелю, – думаю, я уже вижу, как вас внедрить. Помалкивайте, и я введу вас, куда надо.

Ньюмен еще некоторое время рассуждал на полюбившуюся ему тему. Друзья прогуливались по коридорам с четверть часа. Валентин слушал и задавал вопросы, от naivité [123]123
  Наивность (франц.).


[Закрыть]которых Ньюмен иногда громко хохотал, уж больно несведущ был его будущий шурин в том, как делают деньги, даже на самом примитивном уровне. Сам Валентин тоже усмехался, то заинтересованно, то иронично. И все-таки он был серьезен – легенда об Эльдорадо в прозаическом изложении Ньюмена увлекла его. Правда, при этом он прекрасно понимал, что, как бы смело и необычно ни выглядело его «внедрение» в американскую коммерцию, какие бы приятнейшие последствия оно ни сулило, вряд ли он сумеет осуществить задуманное. И потому, когда звонок возвестил окончание антракта, в его возгласе, сопровождаемом всегдашней обаятельной улыбкой, прозвучала насмешка над самим собой:

– Ну что ж! Решено! Пристраивайте меня к делу! Учите меня! Отдаюсь в ваши руки. Бросьте меня в котел, и я выйду из него покрытый золотом.

Они вошли в коридор, огибавший ложи бенуара, и Валентин, остановившись возле двери в темную маленькую ложу, в которой обосновалась мадемуазель Ноэми, нажал на ручку.

– Что такое? Уж не собираетесь ли вы туда вернуться? – удивился Ньюмен.

– Mon Dieu, oui! [124]124
  Боже мой, да! (франц.)


[Закрыть]– ответил Валентин.

– Больше вам негде сесть?

– Нет, почему же, у меня кресло в партере.

– Вот там и сядьте.

– Конечно, я увижу ее и оттуда, – вполне серьезно согласился Валентин, – а сегодня она хороша, есть на что посмотреть. Но, – через секунду добавил он, – у меня есть веские причины остаться здесь.

– Ну нет, – сказал Ньюмен. – Я отказываюсь вас понимать. Вы просто потеряли голову.

– Ничего подобного. Дело вот в чем: в ложе находится молодой человек, которому я досажу тем, что вернусь. А мне охота ему досадить.