Текст книги "Американец"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава десятая

Ньюмен продолжал встречаться со своими друзьями Тристрамами с прежней регулярностью, хотя, послушав, какого мнения придерживается на этот счет миссис Тристрам, можно было предположить, что наш герой цинично пренебрег старой дружбой ради более влиятельных знакомых.

– Мы годились, пока у нас не было соперников. Ведь лучше мы, чем никого. Но теперь вы вошли в моду, вам каждый день приходится решать, какое из трех приглашений на обед выбрать, а мы выброшены за борт. Разумеется, вы оказываете нам честь, заходя повидаться раз в месяц. Удивляюсь, как это вы еще сами приходите, а не присылаете нам свои визитные карточки в конвертах. Когда настанет черед карточек, прошу вас, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы они были в траурной рамке – в знак того, что моя последняя иллюзия умерла, – подобными едкими речами миссис Тристрам язвила Ньюмена за пренебрежение, которое он якобы проявлял к ее гостеприимному дому, хотя на самом деле его поведение являлось примером образцового постоянства. Разумеется, она шутила, но в ее шутках всегда наличествовала язвительность, так же как в ее серьезных высказываниях всегда сквозила ирония.

– Какое еще нужно доказательство тому, что я прекрасно отношусь к вам, – оправдывался Ньюмен, – коль скоро терплю такое обхождение? Чем короче отношения, тем меньше уважения. Я в ваших глазах теперь ничего не стою. Будь у меня хоть капля гордости, надо бы на некоторое время отдалиться от вас, а на ваши приглашения отвечать: «Простите, обедаю у княгини Болеарской». Но когда речь идет об удовольствиях, я теряю последние остатки гордости, и дабы у вас не пропадала охота видеть меня, хотя вам это нужно только затем, чтобы осыпать меня упреками, – готов согласиться со всем, в чем вы меня уличаете, даже с утверждением, будто я – самый большой сноб в Париже.

Ньюмен и впрямь отклонил приглашение, исходившее из уст самой княгини Болеарской – чрезмерно любознательной дамы польского происхождения, которой его недавно представили, и объяснил, что в этот день обычно обедает у миссис Тристрам; таким образом, сетования хозяйки дома на Йенской авеню, укоряющей его за пренебрежение старой дружбой, слегка искажали истину. Такая позиция была нужна миссис Тристрам, чтобы объяснить легкую уязвленность, которую она частенько испытывала при встречах с Ньюменом, – впрочем, если мое толкование ошибочно, пусть более проницательный наблюдатель, чем я, попробует заменить его лучшим. Столкнув нашего героя в поток и обнаружив, как быстро уносит его течением, миссис Тристрам, по-видимому, не слишком радовалась этой стремительности. Все удалось ей чересчур легко, она сыграла свою партию чрезвычайно умно, и теперь ей хотелось смешать карты. По прошествии определенного времени Ньюмен сообщил ей, что ее приятельница «соответствует его вкусу». Определение не было романтическим, но миссис Тристрам не составило труда понять, что чувство, его породившее, несомненно, таковым было. И действительно, это немногословное заявление было сделано с такой добродушной откровенностью, а подмеченный ею взгляд, который бросил на нее из-под полуприкрытых век Ньюмен, так непроницаем и в то же время доверителен, что она сочла это достаточно красноречивым свидетельством зрелости его чувств, зрелости, с какой ей едва ли приходилось сталкиваться. И хотя Ньюмен, как говорят в таких случаях французы, выполнял лишь то, что она сама ему предложила, его восторги, пусть даже и умеренные, странным образом охлаждали ее восхищение мадам де Сентре, хотя всего два месяца назад она весьма пылко его высказывала. Сейчас она, казалось, была склонна смотреть на мадам де Сентре лишь критически и давала понять, что ни в коей мере не может поручиться, что та является средоточием всех добродетелей.

– Ни одна женщина не может быть столь совершенной, какой она кажется, – говорила миссис Тристрам. – Помните, как Шекспир называл Дездемону – «хитрой венецианкой». А мадам де Сентре – «хитрая парижанка». Конечно, она очаровательная женщина, у нее и в самом деле сотни разных достоинств, но лучше об этом не забывать.

Понимала ли миссис Тристрам, что она просто испытывает ревность к своей подруге с другого берега Сены и что, берясь обеспечить Ньюмена идеальной женой, она излишне положилась на собственную незаинтересованность? Позвольте в этом усомниться! Непостоянную даму с Йенской авеню вечно донимала потребность менять ход своих мыслей. Обладая живым воображением, она временами могла необыкновенно ярко представить себе оборотную сторону того, во что свято верила, и сила воображения оказывалась убедительнее голоса рассудка. Она уставала оттого, что всегда думает как надо, но в этом не было особой беды: в равной степени она быстро уставала думать так, как не надо. Несмотря на эти загадочные причуды, на миссис Тристрам временами находило удивительное прозрение, и она начинала судить справедливо. Одно из таких прозрений случилось, когда Ньюмен сообщил ей, что сделал официальное предложение мадам де Сентре. В нескольких словах он пересказал, что говорил сам, и с мельчайшими подробностями все, что она ему отвечала. Миссис Тристрам слушала затаив дыхание.

– В конечном счете, – заключил Ньюмен, – поздравлять меня не с чем. Это не победа.

– Простите, – возразила миссис Тристрам, – напротив, огромная победа. Огромная победа, что она не заставила вас замолчать после первого же слова и не потребовала, чтобы вы вообще не смели с ней разговаривать.

– Я этого не сознаю, – заметил Ньюмен.

– Конечно, не сознаете! И слава Богу! Помнится, я посоветовала вам действовать самостоятельно и делать то, что найдете нужным. Но я никак не предполагала, что вы опрометью помчитесь к цели. У меня и в мыслях не было, что после пяти-шести утренних визитов вы предложите руку и сердце. И как это вам удалось так быстро ей понравиться? Небось просто сидели, да еще, чего доброго, не слишком прямо, и не сводили с нее глаз. Однако понравились.

– Как говорится, поживем-увидим.

– Нет, понравились. А вот что из этого получится, поживем-увидим. Ведь ей и в голову не могло прийти, что вы ни с того ни с сего предложите ей выйти за вас замуж. Вы даже представить себе не можете, что творилось у нее в душе, пока вы произносили свои речи. Если она все же решится стать вашей женой, этот шаг будут обсуждать со всей строгостью, как у нас любят судить о женщинах. Вы, конечно, уверены, что были ах как милы с ней, и где вам понять, в каком море неизведанных чувств ей пришлось захлебываться, прежде чем она согласилась дослушать вас до конца. Она тонула в этом море, когда стояла вчера перед вами. Подумайте сами, она ответила: «А почему бы и нет?» – на предложение, которое за несколько часов перед тем показалось бы ей совершенно немыслимым. Ее крутило в волнах, а она цеплялась, как за опору, за множество привычных предрассудков и традиций и заглядывала туда, куда прежде ни разу не заглядывала. Когда я думаю об этом, когда я думаю о Клэр де Сентре и обо всем, что она собой олицетворяет, я усматриваю в ее поступке нечто прекрасное. Советуя вам попытать с ней счастья, я, конечно, была о вас высокого мнения и, несмотря на все ваши прегрешения, не изменила его и сейчас. Но должна признаться, я все же до конца не понимаю, что вы собой представляете и как добились, что такая женщина отнеслась к вам подобным образом.

– О, во всем этом, конечно, есть нечто прекрасное, – со смехом повторил ее слова Ньюмен. Услышав их, он испытал глубочайшее удовлетворение. Сам он нисколько не сомневался, что случившееся – прекрасно, но уже считал восхищение, которое вызывала у окружающих мадам де Сентре, дополнением к маячившему впереди счастью обладания подобной женщиной.

Чуть ли не сразу после этого разговора Валентин де Беллегард зашел за своим приятелем, чтобы проводить его на Университетскую улицу и представить остальным членам семьи.

– Впрочем, вы уже представлены, – заявил он. – И о вас начинают говорить. Сестра рассказала о ваших визитах матери – это ведь чистая случайность, что наша мать при них не присутствовала. Я аттестую вас как американца, обладающего несметным состоянием, и как самого лучшего в мире малого, который задался целью найти себе необыкновенную жену.

– Вы полагаете, – спросил Ньюмен, – что мадам де Сентре рассказала матери о нашем последнем разговоре?

– Совершенно уверен, что нет; она ни с кем на этот счет советоваться не станет. А между тем вам пора свести знакомство с остальными членами семьи. О вас известно следующее: вы разбогатели, занимаясь торговлей, вы отличаетесь некоторой эксцентричностью и искренне восхищаетесь нашей дорогой Клэр. Оказалось, моей невестке, которую, помните, вы встретили в гостиной мадам де Сентре, вы, по всей видимости, очень понравились, она сказала, что вы beaucoup de cachet. [78]78
  Очень элегантны (франц.).


[Закрыть]Поэтому моей матери не терпится вас увидеть.

– Для того, чтобы посмеяться надо мной? – спросил Ньюмен.

– Матушка никогда не смеется. Предупреждаю, если вы ей не понравитесь, не вздумайте добиваться ее расположения шутками.

Этот разговор состоялся вечером, и через полчаса Валентин ввел своего приятеля в дом на Университетской улице, в ту его часть, где Ньюмен еще не бывал, – в салон вдовствующей маркизы де Беллегард. Это была высокая просторная зала с затейливыми и вычурными лепными украшениями, верхняя часть стен и потолок были выкрашены в светло-серый цвет, двери и спинки кресел завешаны выцветшими и тщательно заштопанными драпировками, на полу лежал светлый турецкий ковер, такой мягкий, несмотря на свою древность, что ноги в нем утопали. На ширме из красного шелка висели портреты детей маркизы в десятилетнем возрасте. Комната была освещена ровно настолько, чтобы в ней можно было вести беседу. В разных ее концах на большом расстоянии друг от друга стояло с полдюжины свечей. Возле камина в глубоком кресле сидела старая дама в черном; в другом конце комнаты за фортепьяно, наигрывая бравурный вальс, сидела еще одна особа. В этой последней Ньюмен узнал молодую маркизу де Беллегард.

Валентин представил Ньюмена, и тот, подойдя к сидевшей у огня старой даме, пожал ей руку. Он успел увидеть только белое, тонкое, отмеченное печатью старости лицо с высоким лбом, маленьким ртом и холодными голубыми глазами, сохранившими молодую зоркость. Мадам де Беллегард сурово посмотрела на него и ответила ему крепким, характерным для британцев рукопожатием, и это сразу напомнило ему, что она – дочь графа Сент-Данстенского. Ее невестка перестала играть и приветливо улыбнулась. Ньюмен сел и огляделся, а Валентин подошел к молодой маркизе и поцеловал ей руку.

– Мне следовало познакомиться с вами раньше, – сказала мадам де Беллегард. – Вы нанесли уже несколько визитов моей дочери.

– О да! – улыбнулся Ньюмен. – Мы с мадам де Сентре теперь, можно сказать, старые друзья.

– Вы действуете быстро! – заметила мадам де Беллегард.

– Не так быстро, как хотелось бы, – бесстрашно парировал Ньюмен.

– О, вы, я вижу, честолюбивы, – ответила старая леди.

– Да, каюсь, честолюбив, – улыбнулся Ньюмен.

Мадам де Беллегард посмотрела на него красивыми холодными глазами, и он встретил ее взгляд, мысленно оценивая ее как возможного противника и стараясь представить себе, чего от нее следует ждать. Некоторое время они смотрели друг на друга. Наконец мадам де Беллегард отвела взгляд и проговорила без улыбки:

– Я тоже очень честолюбива.

Ньюмен почувствовал, что раскусить эту маленькую грозную непроницаемую женщину нелегко. Она напоминала свою дочь, но между тем была совершенно на нее не похожа. У мадам де Сентре был тот же цвет волос и глаз, от матери она унаследовала изящество линий лба и носа. Однако ее лицо являло собой как бы чуть увеличенную и порядком отличающуюся от оригинала копию. Особенно счастливо избежал сходства с материнским рот мадам де Сентре: у старой маркизы эта черта лица поражала крайней чопорностью, узкие, хотя и пухлые, но поджатые губы были плотно сомкнуты и, казалось, могли приоткрыться лишь настолько, чтобы проглотить ягоду крыжовника или издать восклицание: «О нет-нет, извините!», каковое, по всей вероятности, призвано было служить завершающим штрихом аристократического облика леди Эвелин Этлинг, чьи портреты сорок лет назад часто публиковали в книгах, посвященных женской красоте. На взгляд Ньюмена, выразительное лицо мадам де Сентре радовало как овеваемое ветром безбрежное небо над западной прерией с плывущими по нему облаками, которые то и дело меняют очертания. Лицо же ее матери, бледное, сосредоточенное, исполненное значительности, ее холодный взгляд и скупая улыбка вызывали в памяти официальную бумагу, подписанную и скрепленную печатью, наводили на мысль о пергаменте, чернилах и линиях, проведенных по линейке.

«Вот кто свято чтит условности и приличия! – сказал себе Ньюмен, глядя на нее. – Она живет в мире непреложных правил. Но чувствует себя в нем как дома! Он кажется ей раем. Она расхаживает по нему, словно по цветущему парку, по райским кущам. И если видит надпись: „Похвально“ или „Недостойно“, замирает от восторга, словно вдруг услышала пение соловья или вдохнула аромат розы».

На мадам де Беллегард была маленькая шапочка из черного бархата с лентами, завязанными под подбородком, плечи окутывала старинная черная кашмирская шаль.

– Вы американец? – проговорила она. – Мне доводилось видеть американцев.

– Что ж, они и в Париже встречаются, – шутливо ответил Ньюмен.

– Вот как? – переспросила мадам де Беллегард. – Я имела в виду, что видела их в Англии или где-то еще, не здесь. Пожалуй, это было в Пиренеях много лет назад. Я слышала, ваши дамы очень хороши собой. Одна из них – особа, которую я знала, – была весьма недурна, чудесный цвет лица! Она вручила мне рекомендательное письмо – не помню уж от кого – и приложила к нему собственную эпистолу. Потом я ее записку долго хранила, на редкость была странная. Некоторые выражения я даже выучила наизусть. Правда, теперь уже забыла, это было давным-давно. С тех пор я больше американцев не видела. Кажется, с ними встречалась моя невестка, она у нас сорвиголова – ужасная непоседа, всюду бродит, встречается с кем попало.

При этих словах к ним, шурша юбками, подошла молодая маркиза, сильно затянутая, хотя талия у нее и без того была очень стройная; она с рассеянной озабоченностью оглядывала лиф своего платья, явно надетого для бала. Странным образом она одновременно казалась и красавицей, и дурнушкой: глаза у нее были выпуклые, а губы чересчур красные. Глядя на нее, Ньюмен вспомнил мадемуазель Ниош – наверно, его юная приятельница, жаждущая преуспеть и встречающая на пути столько препятствий, хотела бы походить на эту даму. За молодой маркизой на некотором расстоянии следовал Валентин, слегка подпрыгивая, чтобы не наступить на тянувшийся за ней длинный шлейф.

– Вам следовало побольше обнажить плечи сзади, – заметил граф с чрезвычайной серьезностью. – А так с тем же успехом можно было надеть стоячий воротник.

Молодая женщина повернулась спиной к зеркалу, висевшему над камином, и посмотрелась в него, желая проверить утверждение Валентина. В зеркале, отразившем значительную часть ее фигуры, она увидела лишь ничем не прикрытую наготу. Тем не менее молодая маркиза завела руку за спину и потянула платье от талии вниз.

– Вот так? – спросила она.

– Так уже чуточку лучше, – тем же серьезным тоном ответил Валентин. – Но хочется гораздо большего.

– Я никогда не дохожу до крайностей, – сказала молодая маркиза и, повернувшись к мадам де Беллегард, спросила: – Как вы меня только что назвали, мадам?

– Я сказала, что вы – сорвиголова, – ответила старая маркиза. – Но могла бы назвать вас еще и не так.

– Сорвиголова? Какое мерзкое слово! Что оно означает?

– Умница из умниц, – осмелился вставить Ньюмен, хотя разговор шел по-французски.

– Комплимент милый, а перевод никуда не годится, – заявила молодая женщина. Она с минуту смотрела на него, потом спросила: – А вы танцуете?

– Увы, не знаю ни одного па.

– Ну и напрасно, – сказала она просто и, еще раз взглянув в зеркало на свою спину, отвернулась.

– Вам нравится Париж? – спросила старая дама, которая, по-видимому, все это время гадала, о чем приличествует разговаривать с американцами.

– Пожалуй, да, – ответил Ньюмен и добавил с доверительной интонацией: – А вам?

– Не могу сказать, что я его знаю. Я знаю мой дом, знаю моих друзей, но Париж я не знаю.

– О, вы много потеряли, – сочувственно отозвался Ньюмен.

Мадам де Беллегард в изумлении посмотрела на него, – наверное, ее впервые пожалели потому, что она что-то потеряла.

– Я довольствуюсь тем, что имею, – с достоинством ответила она.

Меж тем взгляд Ньюмена блуждал по комнате, которая представилась ему довольно мрачной и запущенной; он переводил глаза с высоких окон, состоявших из мелких стекол в толстых переплетах, на висевшие в простенках поблекшие портреты, выполненные пастелью и принадлежавшие к прошлому веку. Вероятно, на слова хозяйки ему следовало ответить, что довольствоваться имеющимся у нее немудрено – ведь у нее есть все, что душе угодно, но ему это не пришло в голову, и наступила пауза.

– Ну как, матушка, – проговорил Валентин, подойдя к матери и облокачиваясь на каминную полку, – что вы думаете о моем друге Ньюмене? Не правда ли, он отличный малый, как я вам и обещал?

– Мое знакомство с мистером Ньюменом еще слишком кратко, – заметила мадам де Беллегард. – Пока что я могу оценить лишь его безукоризненную вежливость.

– Матушка – большой знаток по части этого предмета, – сказал Валентин Ньюмену. – Если она вами довольна, это уже триумф.

– Надеюсь, наступит день, когда вы действительно будете мной довольны, – произнес Ньюмен, глядя на старую маркизу. – Пока я еще ничего не сделал.

– Не слушайте моего сына, с ним недолго попасть в беду. Он ужасный повеса.

– А мне он нравится, – добродушно заметил Ньюмен. – Положительно нравится.

– Забавляет вас, да?

– Да, очень.

– Слышишь, Валентин, – повернулась к сыну мадам де Беллегард. – Ты забавляешь мистера Ньюмена.

– Быть может, он скоро скажет это не только обо мне! – воскликнул Валентин.

– Вам нужно познакомиться с другим моим сыном, – сказала мадам де Беллегард. – Он не в пример лучше. Правда, он вряд ли вас позабавит.

– Не знаю, не знаю, – промурлыкал Валентин задумчиво. – Впрочем, скоро увидим. А вот как раз и monsieur mon frère. [79]79
  Месье мой брат (франц.).


[Закрыть]

И точно, дверь распахнулась, и в комнату вступил еще один джентльмен. Ньюмен вспомнил его лицо. Это из-за него наш герой потерпел неудачу, когда в первый раз собрался предстать перед мадам де Сентре. Валентин де Беллегард пошел навстречу брату, поглядел на него и, взяв за руку, подвел к Ньюмену.

– Вот мой американский друг мистер Ньюмен, – сказал он очень ласково. – Познакомься с ним, брат.

– Очень рад познакомиться с вами, мистер Ньюмен, – ответил маркиз, отвешивая легкий поклон, но не подавая Ньюмену руки.

«Вылитый портрет старой леди», – подумал Ньюмен, отвечая на приветствие месье де Беллегарда. И пустился развивать эту мысль дальше – покойный маркиз, наверно, был милейшим французом, склонным относиться к жизни легко, хотя иметь своей супругой эту маленькую надутую даму у камина ему, надо думать, было несладко. Однако если от жены он видел мало хорошего, то двое младших детей пошли в него и радовали его сердце, а вот старший, тот, видно, всегда держал сторону матери.

– Брат рассказывал о вас, – заговорил месье де Беллегард, – а поскольку вы бываете у моей сестры, нам самое время познакомиться, – он повернулся к матери, галантно склонился над ее рукой и прикоснулся к ней губами, после чего занял место у камина. Длинным худым лицом, орлиным носом и непроницаемым взглядом маленьких глаз он скорее напоминал англичанина. Усы были светлые, блестящие, а посреди внушительного подбородка красовалась глубокая ямка, несомненно, британского происхождения. Высокий и прямой, он до самых кончиков своих полированных ногтей был исполнен значительности, и от всех его движений веяло благородством и величием. Ньюмену еще не приходилось встречать человека, который довел бы до такого совершенства искусство относиться к самому себе столь серьезно, и ему невольно захотелось отступить на шаг, как это бывает, когда рассматриваешь фасад монументального здания.

– Урбан, – воззвала к мужу молодая мадам де Беллегард, которая, как видно, ждала его, чтобы он проводил ее на бал, – хочу обратить ваше внимание на то, что я уже одета.

– Вот-вот! Очень вовремя, – пробормотал Валентин.

– Я к вашим услугам, дорогая, – ответил месье де Беллегард. – Только сначала позвольте мне получить удовольствие от небольшой беседы с мистером Ньюменом.

– О, вы собираетесь в гости? Не смею вас задерживать, – возразил Ньюмен. – Уверен, вскоре мы снова встретимся. Разумеется, если вы желаете поговорить со мной, я буду рад назначить время, – ему не терпелось дать понять, что он готов ответить на все вопросы и выполнить все требования.

Месье де Беллегард утвердился в своей позиции у камина, тщательно ухоженной белой рукой он поглаживал светлый ус и искоса посматривал на Ньюмена, причем обращенный на гостя прощупывающий взгляд сопровождался довольно неопределенной улыбкой.

– Очень любезно с вашей стороны, – заметил он. – Если не ошибаюсь, по роду ваших занятий время для вас дорого. Вы ведь… э… э… dans les affaires, [80]80
  Ведете дела (франц.).


[Закрыть]как у нас говорят.

– Вы имеете в виду, занимаюсь делами? Да нет, сейчас я все дела забросил. Лоботрясничаю – так говорят у нас. Времени у меня сколько угодно.

– Ах, значит, у вас сейчас каникулы? – подхватил месье де Беллегард. – Лоботрясничаете… Да, я слышал это выражение.

– Мистер Ньюмен – американец, – вставила мадам де Беллегард.

– Мой брат – великий этнолог, – заметил Валентин.

– Этнолог? – оживился Ньюмен. – Значит, вы коллекционируете негритянские черепа и все такое?

Маркиз строго посмотрел на брата и стал разглаживать другой ус. Потом повернулся к Ньюмену и спросил со сдержанной вежливостью:

– Так вы путешествуете ради собственного удовольствия?

– Да. Разъезжаю, разглядываю, что попадется на глаза. Удовольствие, конечно, большое.

– А что именно вас интересует? – допытывался маркиз.

– Да меня, знаете ли, все интересует, – ответил Ньюмен. – Не то чтобы что-то определенное. Больше всего, пожалуй, промышленность.

– Промышленность – область ваших особых интересов?

– Да я бы не сказал, что у меня есть особая область. Мой интерес состоял в том, чтобы сколотить как можно более значительное состояние в как можно более короткое время. – Это заявление Ньюмен сделал намеренно, он хотел, если уж необходимо, с его помощью проложить путь к обсуждению его средств.

Месье де Беллегард издал довольный смешок.

– Надеюсь, вы преуспели, – сказал он.

– Да, я нажил состояние за весьма короткое время. И до старости мне, право, еще далеко.

– Париж – прекрасное место, чтобы потратить состояние. Желаю вам полностью насладиться этим занятием, – и месье де Беллегард достал из кармана перчатки и принялся их натягивать.

Некоторое время Ньюмен наблюдал, как маркиз облекает белой лайкой свои белые руки, и мысли его приняли вдруг новый оборот. Он подумал, что, хотя добрые пожелания месье де Беллегарда напоминают снежные хлопья, медленно и бесшумно падающие с белоснежных вершин его величавого спокойствия, его, Ньюмена, они не задевают. У Ньюмена не возникало чувства, что ему покровительствуют; он не испытывал потребности внести диссонанс в столь благородную гармонию. Тем не менее он вдруг ощутил, что лицом к лицу столкнулся с силами, которым, как предупреждал его Валентин, ему придется противостоять, и силы эти весьма грозные. Ему захотелось в ответ тоже продемонстрировать себя, распрямиться во весь рост, заговорить в полный голос. Следует добавить, что, хотя это желание родилось не от раздражения или от обиды, оно, однако, не было свободно от известного злорадства. Ньюмен представлял себе, что может за этим последовать, и был вполне готов – окажись вдруг, что его слова смущают хозяев, – пустить в ход свою добродушную улыбку, он был далек от мысли их шокировать.

– Париж – прекрасное место для людей праздных, – начал он. – В нем чудесно живется тем, кто поселился здесь давным-давно, окружен множеством родных и знакомых; в нем хорошо жить, обзаведясь таким большим и удобным домом, как ваш, и уютно расположившись в нем с женой, детьми, матерью и сестрой – всем места хватает. Я, правда, не люблю, когда приходится жить дверь в дверь с другими. Однако моя беда в том, что я не умею быть праздным и сколько ни пытаюсь, ничего не получается. Мне это не по нутру. Привычка заниматься делами въелась мне в плоть и кровь. Кроме того, у меня нет своего дома, не говоря уже о семье. Мои сестры живут за пять тысяч миль от меня, мать умерла, когда я был подростком, и жены у меня нет. А я, знаете ли, мечтаю о жене! Я как-то не очень знаю, что с собой делать. Я не слишком люблю читать, не то что вы, сэр, я устал ходить на званые обеды и проводить вечера в опере. Мне очень не хватает здесь привычного делового образа жизни. Знаете, я начал зарабатывать себе на жизнь чуть ли не с пеленок и всего полгода назад трудился не разгибая спины. Изящная праздность дается мне нелегко.

Эта речь была встречена глубоким молчанием хозяев дома, которое продолжалось несколько минут. Валентин, заложив руки в карманы, пристально всматривался в Ньюмена, а потом медленно, каким-то скользящим шагом незаметно вышел из комнаты; маркиз, благосклонно улыбаясь, продолжал натягивать перчатки.

– Вы начали зарабатывать совсем ребенком? – спросила маркиза.

– Почти что так – мальчишкой.

– Вот вы сказали, что не любите книги, – проговорил месье де Беллегард, – но не надо расстраиваться: вас оправдывает то, что ваше ученье прервалось рано.

– Вот именно. Мне пришлось бросить школу, едва мне стукнуло десять. Тогда мне казалось, что это – наилучший путь к познанию жизни. Правда, кое-что я почерпнул потом, – поспешил заверить маркиза Ньюмен.

– У вас есть сестры? – спросила старая мадам де Беллегард.

– Да, две. Замечательные женщины.

– Надеюсь, они не так рано, как вы, познали тяготы жизни?

– Они очень рано вышли замуж, если считать это тяготами жизни. Но у нас на Западе девушки обычно выходят рано. Одна вышла за владельца самого большого каучукового дома на Западе.

– Вот как, вы строите дома из каучука? – удивилась маркиза.

– Чтобы их можно было растягивать по мере увеличения семьи, – заметила молодая мадам де Беллегард, кутаясь в длинную белую шаль.

Ньюмен весело расхохотался и объяснил, что его зять живет в большом деревянном доме, а занимается тем, что в огромных количествах производит и продает каучук.

– У моих детей есть такие маленькие каучуковые калошки, они их надевают, когда в сырую погоду ходят играть в Тюильри, – сказала молодая маркиза. – Интересно, не ваш ли родственник их делал?

– Вполне возможно, – ответил Ньюмен. – И если это так, можете быть уверены, они сделаны на совесть.

– Ну что ж, у вас нет причин унывать, – с любезным безразличием заметил месье де Беллегард.

– Да я и не думаю унывать. Я вынашиваю план, над которым надо серьезно поразмыслить. Этим и занимаюсь, – и Ньюмен в нерешительности помолчал, стараясь сообразить, стоит ли продолжать, – ему хотелось изложить свой план, но тогда пришлось бы высказаться откровенно, а это его не устраивало. Как бы то ни было, он обратился к старой мадам де Беллегард: – Я расскажу вам о своем плане. Может быть, вы мне поможете. Я хочу жениться.

– План прекрасный, но я не мастерица устраивать браки.

Ньюмен с минуту пристально смотрел на нее, а потом с обезоруживающей искренностью признался:

– А я как раз думал, что вы это умеете.

По-видимому, мадам де Беллегард решила, что его искренность переходит границы. Она пробормотала что-то резкое по-французски и перевела взор на сына. В этот момент дверь широко распахнулась, и в комнату быстрыми шагами снова вошел Валентин.

– У меня к вам поручение, – обратился он к невестке. – Клэр просит вас повременить с отъездом на бал. Она намерена ехать с вами.

– Клэр поедет с нами! – воскликнула молодая маркиза. – En voilà, du nouveau! [81]81
  Вот новость! (франц.)


[Закрыть]

– Ей вдруг захотелось. Она решила это полчаса назад и сейчас прикалывает к волосам последний бриллиант, – объявил Валентин.

– Что это вдруг нашло на мою дочь? – возмутилась мадам де Беллегард. – Она уже три года не выезжала в свет, а теперь решила все за полчаса до выхода? И не посоветовалась со мной?

– Пять минут назад она посоветовалась со мной, дорогая матушка, – поспешил объяснить Валентин. – И я сказал, что такая красивая женщина – а она красавица, вы сейчас сами это увидите – не должна хоронить себя заживо.

– Нужно было направить Клэр сюда – посоветоваться с нашей матушкой, дорогой брат, – заметил месье де Беллегард по-французски. – Все это очень странно.

– Я и направил ее сюда, ко всем, здесь собравшимся, – ответил Валентин. – А вот и она сама!

Подойдя к открытой двери, он встретил на пороге мадам де Сентре, и взяв ее за руку, ввел в комнату. Она была в белом платье, а с плеч, почти до самого пола, ниспадала длинная синяя накидка, скрепленная спереди серебряной застежкой. Мадам де Сентре откинула полы накидки, обнажив тонкие белые руки. В густых светлых волосах сверкала дюжина бриллиантов. Лицо ее выражало серьезность, и Ньюмену бросилось в глаза, что она довольно бледна; но, оглядевшись и увидев его, она улыбнулась и протянула ему руку. Она показалась Ньюмену прекрасной, как никогда. Ему удалось как следует рассмотреть ее, потому что, остановившись посреди комнаты, она некоторое время не могла решить, как ей следует поступить, и не глядела на него. Потом направилась к матери, которая, сидя в глубоком кресле у камина, смотрела на дочь почти с гневом. Повернувшись ко всем спиной, мадам де Сентре раздвинула накидку, чтобы показать платье матери.

– Как вы меня находите? – спросила она.

– Нахожу, что вы безрассудны! – ответила маркиза. – Всего три дня назад я просила вас сделать мне одолжение и поехать к герцогине де Лузиньян, а вы заявили, что никуда не выезжаете и должны соблюдать постоянство в своем поведении. Так это и есть ваше постоянство? Почему вы решили сделать исключение для мадам Робино? Кому вы задумали сегодня угодить?

– Только себе, дорогая матушка, – ответила мадам де Сентре. Она наклонилась и поцеловала старую даму.

– Я не люблю сюрпризов, сестра, – сказал Урбан де Беллегард. – Особенно когда мне преподносят их чуть ли не на пороге бального зала.

В этот критический момент на Ньюмена снизошло вдохновение.

– Вам можно не тревожиться, если вы войдете в зал вместе с мадам де Сентре, вас вряд ли кто-нибудь заметит, – сказал он.