Текст книги "Голливудский мустанг"

Автор книги: Генри Денкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Джек перевел взгляд с рекламы на своего агента, затем на Клейна.

– Что значит – «Финли»?

– Я думал, мы договорились… – Клейн сделал такое лицо, словно его предали.

– Вы предложили. Но я не согласился! – резко выпалил Джек. – Думаю, мы сможем внести правку в рекламу, – недовольно произнес Клейн, давая понять, что сделать это будет непросто.

– Финли… Финли… – произнесла Джулия Уэст. – Мне нравится, Джек. И я еще никогда не имела шанса дать режиссеру новую фамилию. Джек Финли. Джек Финли. Мне нравится!

Она взяла его руку, вложила в нее карандаш, сжала пальцы Джека и заставила расписаться: – Джек Финли.

– Видите, как просто, – улыбнулась Джулия. – Логан, Казан и Финли. Звучит как название юридической фирмы. Естественно и просто. Пожалуйста, оставьте.

Джулия умела улыбаться так ласково и приветливо, что у людей появлялось желание сделать для нее что-то приятное. Джек ответил на ее улыбку и кивнул. Проблема разрешилась; Джек сменил фамилию. Репетиция, начавшаяся весьма успешно, продолжилась.

Первые намеки на неприятности появились на четвертый день. Они застряли на сцене в спальне. Героиня Джулии приехала в колледж навестить сына. Юноша находился на занятиях, но его сосед, которого играл Мак-Дэниэл, остался в комнате. По ходу сцены возникал физический контакт между матерью и соседом сына.

Во время перерыва Джулия вызвала Джека в свою гримерную – простую и некрасивую, как все театральные гримерные, используемые для репетиций. Лампы были без абажуров; они давали резкий, яркий свет. Джулия причесывала волосы – она постоянно делала это. Сейчас, при резком освещении, казалось, что ей не сорок один, а пятьдесят один год. Ее лицо стало безобразным, полный подбородок висел. С гордо поднятой головой она потягивала чай из пластмассовой крышки от термоса, который актриса ежедневно приносила на репетицию в кожаной сумке.

Она заговорила, и Джеку показалось, что ее бьет озноб.

– Я не вынесу его прикосновения.

Джулия произнесла эту фразу тихо, тщательно выговаривая каждый слог.

– Чьего? – спросил ничего не подозревавший Джек.

– Мак-Дэниэла. Я его терпеть не могу.

– Мы вместе его выбирали. Он вам понравился.

– Это было до того, как я обнаружила, что он – гомик. Теперь я не могу находиться рядом с ним. Я не хочу, чтобы он прикасался ко мне в этой сцене.

– Но это – главный момент сцены.

– Мне очень жаль, – сказала она, потягивая чай из пластмассовой крышки. – Придумайте что-нибудь, измените сюжет.

– Начнем с того, что он не гомик, – сказал Джек. – Если бы он был гомиком, я бы сразу это заметил.

– Говорю вам, он – гомик! – повысила голос Джулия.

– Неважно, кто он. Если вам не нравится, давайте заменим его, – предложил Джек, хотя он считал, что Мак-Дэниэл идеально подходит для этой роли и дает возможность осуществить творческую режиссуру. – Если вы чувствуете себя дискомфортно, вы не сможете сыграть любовные сцены во втором и третьем действиях.

– Я не хочу причинять ему боль, – почти печально произнесла Джулия. – Но мы действительно должны думать о спектакле. Это важнее всего!

– Я скажу Кермиту. Мы немедленно начнем поиски.

– Спасибо, Джек, спасибо.

Она сжала его руку.

– Это не только в моих интересах, но и в ваших тоже, дорогой. Я хочу, чтобы ваш бродвейский дебют стал хитом. Большим, шумным хитом!

Кермиту Клейну Мак-Дэниэл тоже нравился. Но, как и Джек, он чувствовал, что ради спокойствия Джулии от него лучше отказаться. Они заменили молодого человека. Новый актер, Клинтон, был хуже Мак-Дэниэла, но он нравился Джулии, и это делало замену целесообразной.

Репетиции продолжались. На десятый день, когда состоялся первый прогон заключительной сцены без сценариев в руках, Джулия была в ударе. Она сыграла сцену прекрасно почти до конца, помня каждое слово из диалога, впервые демонстрируя мощь своего таланта и душевную тонкость, делавшие ее великой актрисой. Джек и Кермит Клейн сидели рядом в восьмом ряду.

Начиная с середины сцены, Кермит постоянно тихо шептал:

– Господи… Господи… она великолепна… великолепна!

Протянув руку, он ущипнул Джека за щеку. Оптимизм Клейна был преждевременным, потому что через несколько мгновений Джулия забыла свои слова. Когда ассистент режиссера подсказал ей, она повернулась к нему и произнесла:

– Не раскрывайте вашего поганого рта, пока я не попрошу об этом!

Это было первым проявлением дурного характера Джулии за все время работы над спектаклем. Она отвернулась, отошла в сторону, закрыла руками лицо, потом сдавила ими горло, оставив на коже красные следы. Джек побежал по темному проходу; Кермит Клейн последовал за ним.

Они поднялись по ступенькам на сцену. Джек подошел к Джулии; Клейн задержался в нескольких шагах от режиссера. Джек обнял актрису.

– Джулия?

Она, похоже, начала обретать покой в его объятиях.

– Извините, – прошептала она. – Я сожалею, что нагрубила ассистенту режиссера. Скажите ему это.

– Он понимает. Мы все испытываем напряжение.

– Нет, скажите ему, – настойчиво прошептала актриса.

Джек повернулся к молодому ассистенту.

– Боб, Джулия сожалеет. Она не хотела вас обидеть.

Молодой человек кивнул; его лицо все еще было напряженным и фасным.

– Я сам виноват. Мне не следовало торопиться с подсказкой.

– Уведите меня, – попросила Джулия Джека.

Он повел ее в сторону гримерной, но она сказала:

– Домой!

– Джулия, мы должны работать еще четыре часа. У нас напряженный график. Пожалуйста.

Джек посмотрел на Кермита, ища помощи и поддержки.

– Джулия, дорогая, – сказал Кермит. – Отдохните. Мы поработаем над другой сценой. Полежите, отдохните немного. Мы вернемся к этой сцене позже.

Она еле заметно, но твердо покачала головой. Кермит приблизился к Джулии. Она уткнулась в плечо Джека.

– Джулия? – произнес Кермит.

Наконец она сказала:

– Я могу поговорить с вами?

Джек и Кермит переглянулись, потом Кермит спросил:

– Наедине?

– С вами обоими, – прошептала актриса.

Джек отпустил актеров на ленч. Кермит, Джулия и Джек отправились в тесную, пыльную гримерную. Актриса села перед зеркалом, дотронулась до прически, словно хотела поправить ее. Отпила чай из пластмассовой крышки.

Джулия смотрела то на отражение Кермита, то на отражение Джека – в зависимости от того, кто говорил в данный момент или к кому обращалась она.

– Я больше не могу! Не могу!

Джек посмотрел на отражение Кермита.

– Послушайте, дорогая, – начал Джек. – Вы устали. Вы слишком много работали.

Они неправильно поняли ее, и она произнесла более твердо:

– Я не могу работать, когда он смотрит на меня!

– Кто? – спросил Джек.

– Автор! Этот чертов автор! Вот кто!

– Он сидит в последнем ряду и ведет себя очень тихо, – смущенно заметил Джек. – Когда он хочет что-то сказать, он обращается только ко мне. Он проявил большую сговорчивость в отношении купюр и изменений.

– Конечно! – слишком быстро согласилась она. – Почему нет? Мы взяли его убогое дерьмо и делаем из него пьесу. Так вот – больше этого не будет. Не будет!

– Но это работает! – испуганное лицо Кермита покрылось испариной. – Джулия, дорогая, мы сидим здесь. Мы можем видеть. Это работает! Эта роль – ваша лучшая со времени…

Она заставила его замолчать, просто на мгновение подняв глаза – резко, сердито. Кермит едва не произнес одно слово, которое она не могла слышать.

Джулия заговорила почти печально.

– Возможно… возможно, мне не следует находиться здесь. Возможно, мне надо уйти ради спасения спектакля. В конце концов спектакль – это самое важное. Я всегда говорила это. С моего первого проведенного в театре дня. Вы знаете это, Кермит.

– Да, да, Джулия, знаю, – солгал Кермит.

– Вероятно, я должна уйти. И позволить вам взять другую актрису. Время еще есть.

В голове Кермита промелькнула тысяча мыслей: театр в Нью-Хейвене, нью-йоркская премьера, остаток денег в банке, дата премьеры в Бостоне, потеря театральной субсидии, реклама, аванс, приемы – все это зависело от участия в спектакле Джулии Уэст. Компания с переулка Шуберта сомневалась в пьесе и предоставила им театр только из-за Джулии. Все предварительное паблисити держалось на имени Джулии Уэст. Драматург и режиссер были еще молоды и не заслуживали большого рекламного пространства. Что скажут спонсоры, если он попросит у них дополнительные средства на замену главного «козыря» – Джулии Уэст?

Джек думал лишь об одном. Если Джулия Уэст уйдет, критики потеряют всякий интерес к постановке. Слухи погубят его еще не начавшуюся карьеру. Джек Финли не справился со звездой. Джек Финли не довел спектакль до премьеры. Джек Финли упустил свой шанс. Его первая бродвейская постановка закончилась крахом. Нет, он не может заменить Джулию Уэст другой актрисой.

– Джулия, вы не должны уходить, – сказал он. – Я не позволю вам сделать это. Я сидел здесь и видел вас. Вы помните наши беседы до начала репетиций. Сценарий не стал хуже с той поры. Если вас что-то беспокоит, скажите мне! Я это исправлю. Но не говорите больше об уходе. Хорошо?

Она посмотрела на отражение Джека, взяла режиссера за руку и прижала ее к своему лицу. Казалось, что его близость успокаивала эту женщину.

– Я не могу сыграть финальную сцену в ее нынешнем виде, Джек, – сказала Джулия. – Этот юноша не должен уйти от этой женщины.

Глаза Кермита встретились в зеркале с глазами Джека. Говори с ней, убеди ее! – беззвучно произнес Кермит.

– Дорогая, в этом заключается сила пьесы. Подобный роман может быть лишь коротким. Вы заставляете зрителей жалеть вас и великолепно добиваетесь этого.

– Джек, эту сцену играю я! Поэтому говорю вам – она плохая. Я не могу играть третье действие, если оно заканчивается уходом юноши. Думаю, вам лучше взять другую актрису.

– Джулия, пожалуйста! Я даже слышать об этом не хочу! – воскликнул Джек.

Скрывая свою панику, Кермит вмешался в разговор.

– Послушайте, продолжайте пока репетицию. Я пойду выпью с автором и обсужу с ним этот вопрос. Хорошо, Джулия?

Она, похоже, смягчилась.

– Кермит, дорогой, пожалуйста, объясните ему – если он не будет приходить в театр, всем станет легче. Конечно, пощадите его чувства. Я не хочу слыть актрисой, которая дурно обращается с авторами.

Перед окончанием рабочего дня ассистент режиссера передал Джеку записку от Кермита с просьбой сразу после репетиции зайти к нему в офис. Сама репетиция прошла исключительно хорошо – только последние две минуты финальной сцены Джулия совсем не играла. Но остальная часть третьего действия выглядела превосходно для десятого дня работы.

Когда Джек пришел в офис, секретарь Комитета уже покинула свое место; дверь кабинета была открыта.

– Джек! – позвал Кермит. – Входите.

Шагнув в кабинет, Джек увидел сидящего на диване Сидни Лампрехта. Автор был явно обижен, рассержен.

– Естественно, он волнуется, – сказал Кермит. – И хочет знать ваше искреннее мнение.

Автор посмотрел на Джека. В глазах драматурга блестели слезы.

– Сид, если это мешает ей, пожалуйста исчезните на несколько дней. Не приходите в театр. Все существенные изменения уже позади. Возможно, теперь будут только небольшие сокращения. Я не стану ничего делать, не обсудив это с вами заранее.

Автор немного успокоился.

– Вы должны признать, что я легко соглашался на сокращения и изменения, ведь правда, Джек?

– Конечно, Сид. Именно поэтому я уверен, что мы сможем работать вместе до премьеры. Только не в театре, не рядом с ней.

– Я охотно перестану посещать репетиции, – признался автор. – Последние дни она излучает ненависть. Я чувствую это на последнем ряду. Но она – прекрасная актриса. И вы поможете ей сыграть великолепно. Действительно, зачем мне каждый день присутствовать на репетициях?

Джек испытал недолгое облегчение.

– Вы должны сделать для меня одну вещь, – продолжил автор. – Не позволяйте ей менять концовку!

Джек посмотрел на Кермита.

– Разве я согласился изменить концовку? Кермит в моем присутствии сказал ей, что концовка остается прежней!

– Спасибо, – с жаром произнес автор.

Он подошел к Джеку, пожал ему руку.

– Она больна. Да, больна! Но вы способны управлять ею. Она делает все, что вы хотите. Обещайте мне, что финал останется без изменений, и я буду держаться подальше от Джулии Уэст.

– Сид, ваша пьеса не допускает другого конца. Он понравился мне больше всего, когда я читал текст. Так что не волнуйтесь. Даю вам слово. Финал останется.

Сидни Лампрехт обнял Джека и повернулся к Кермиту, все еще крепко сжимая плечи режиссера.

– Пока существуют такие режиссеры, театр не умрет! Еще есть смысл сочинять в муках пьесы и ставить их!

Лампрехт ушел. Джек измученно опустился на диван. Но Кермит так посмотрел на режиссера, что тот настороженно поднялся.

– Что, Кермит?

– Чай, – сказал Кермит. – Чай!

– Кермит?

– Вам известно, сколько чая она выпивает?

– Это для голоса, – объяснил Джек.

– Это водка! Чистая водка! Слегка подкрашенная.

– Откуда вам это известно?

– Пока вы репетировали, я заглянул в ее гардеробную и попробовал жидкость. Это водка! Она может пить ее целый день, и вы ничего не заподозрите. Она не имеет запаха.

– Джулия не кажется пьяной… Я могу поклясться…

– Конечно! Ее возможности безграничны. Она никогда не кажется пьяной. Но она пьяна! Этот взгляд, близорукие глаза. Вы сказали, что ей нужны очки. Ей нужно меньше пить «чай».

– Я могу поклясться… – повторил Джек и кое-что вспомнил. – В тот первый день, в кабинете Одри, тоже?

– Да, тоже. Я знаю, потому что говорил с Одри сегодня днем. Она призналась. Сказала, что Джулии это необходимо. Что, если мы будем обращаться с ней правильно, все обойдется.

Кермит поднялся с кресла, подошел к окну и посмотрел на сумерки, опускающиеся на Бродвей. Он увидел их театр. Люди, возвращающиеся домой с работы, покупали билеты на новый спектакль Джулии Уэст.

– Господи, – сказал он. – Если бы она только…

Кермит перебил себя.

– Мы у нее в руках. Без Джулии спектакля не будет. С ней нас отделяет от несчастья одна чашка «чая». Она может погубить нас обоих. Если я не сделаю «хит» в этот раз…

– Не беспокойтесь, Кермит. Все будет в порядке. Клянусь вам…

– Логан клялся. Казан клялся. Она едва не погубила их, – печально произнес Кермит.

Джек поднялся, подошел к окну, встал возле Кермита и устремил взгляд на Бродвей. Огни уже горели, хотя еще не стемнело полностью. Неоновая реклама бежала, дышала, объявляла, искала, соблазняла, обещала.

Джек глядел в окно, потому что смущение мешало ему смотреть на Кермита; он боялся выдать себя.

– Я никогда не говорил об этом вслух, Кермит. Потому что это звучит нелепо. Я не мог объяснить это даже моей матери, когда она хотела отправить меня в стоматологическое училище.

Кермит, я должен работать в театре. Должен. Дело не в огнях. И не в публике. Даже не в славе и деньгах, которые, знаю, однажды придут ко мне. Я просто испытываю потребность работать в театре. Заниматься режиссурой. Ставить хорошие спектакли. Добиваться совершенства. Я знаю это с двенадцати лет, когда моя учительница повела нас на утренний спектакль. Я впервые попал в настоящий бродвейский театр! Я сидел и думал: Господи, это реальность. Это не телевидение. Не большой, плоский киноэкран, а все настоящее!

Но я ощущал и нечто другое. Даже в двенадцать лет. Я чувствовал, что могу сделать лучше. Я даже сказал об этом моему приятелю, когда мы возвращались на метро в Бруклин. Он засмеялся, и я понял, что не должен говорить так, пока не докажу это.

Но я могу сделать лучше, Кермит! Могу! И сделаю. Никакая актриса, никакая звезда, пьяная или трезвая, сумасшедшая или нормальная, не отнимет у меня шанс доказать это! Потому что ничем другим на этом свете я не хочу заниматься. Ничем! Я должен это сделать. Стать лучшим в театре или умереть.

Кермит молча смотрел в окно, пытаясь разглядеть лицо Джека, отражавшееся в стекле. Джек говорил абсолютно искренне.

– Я доведу ее до премьеры, Кермит. Сделаю для вас хит!

Кермит уже много раз слышал подобные обещания. Иногда их выполняли. В большинстве случаев – нет. Однако всегда режиссер говорил так же искренне, как Джек Финсток. А точнее, Джек Финли.

До премьеры в Нью-Хейвене все шло нормально. Последний прогон без декораций перед отъездом из Нью-Йорка был самым трогательным и впечатляющим. С последним действием была проблема. Джулия испытывала дискомфорт. Но она играла – не безупречно, но достаточно хорошо для Нью-Хейвена и первого публичного представления.

Она продолжала пить свой чай; Джек постоянно следил за ней. Ему казалось, что она пьет не больше, чем прежде. Но он находился рядом с ней не двадцать четыре часа в сутки.

Они приехали в Нью-Хейвен на поезде. Джек отвез Джулию в гостиницу «Тафт», находившуюся возле театра. Помог отнести чемоданы в номер. Она сама несла свой термос. Джек поставил чемоданы на пол. Джулия обвела взглядом гостиницу.

– Господи, опять этот номер. Его не ремонтировали одиннадцать лет! – Она улыбнулась. – Приятно снова оказаться здесь.

Джулия шутливо поцеловала Джека и продолжила:

– Это все вы, вы. Они удивлены. Они, верно, заключили пари, что я не продержусь до этого момента. После… моего ухода…

– Дорогая, отдыхайте, – сказал Джек. – Я хочу спуститься вниз и проверить сцену. Посмотреть декорации и освещение.

Она кивнула, отпуская его. Но, прежде чем он ушел, Джулия прижала свое лицо к его щеке.

– Мы сделаем это. Сделаем. У нас будет хит! А теперь идите, – прошептала она.

Он вышел через заднюю дверь на сцену. Она была темной, но декорации уже висели. Художник следил за расстановкой мебели. Джек спрыгнул в проход и попятился назад, глядя на сцену. Девяносто пять процентов зрителей увидят все происходящее. Только боковые места не обеспечивали полного обзора.

Он остановился в глубине зала. Из Бруклина в Нью-Хейвен! Внезапно кто-то приблизился к Джеку. Это был Кермит.

– Это всегда волнующе. Всегда. В первый раз. И в последний раз, – произнес Финли.

– Как она?

– Нормально. Хорошо.

– Готова к премьере?

– Несомненно! – воскликнул Джек.

– Хорошо. Хорошо, – без ликования, но с надеждой в голосе сказал Кермит.

Они занялись освещением сцены. Разногласия между Джеком и художником оказались незначительными. Потом Джек отпустил всех на ужин до девяти, когда должна была состояться первая техническая репетиция.

Оставшись в одиночестве, Джек снова поднялся и осмотрел декорации. Под его ногами лежал мягкий, роскошный ковер. Сам он еще никогда не жил среди такой дорогой мебели. И все же в каком-то смысле она была его мебелью – он сам выбирал ее. Все было его – декорации, спектакль, успех. Или провал.

Техническая репетиция заключалась в проверке дверей и наличия проходов между предметами обстановки для свободного передвижения актеров. Они проконтролировали, соответствует ли временная длительность отдельных фраз расстоянию, которое преодолевали актеры, произнося их. Освещение пришлось подправить, потому что появление актеров на сцене изменило его.

Все это время Джулия была спокойной, серьезной, деятельной. Когда у юного Клинтона возникла проблема с подходом к актрисе, она сама предложила изменить свою позицию в этой сцене.

Кермит постепенно обретал уверенность и спокойствие. Он даже позволил себе улыбнуться Джеку, который шагал взад-вперед по проходу, разглядывая сцену, декорации, реквизит, давая указания и распоряжения осветителям, актерам, своему ассистенту.

Время перевалило за полночь. Они уже добрались до последней сцены, которая должна была пройти легко, потому что являлась самой простой в техническом отношении. Кермит распорядился принести кофе и бутерброды, чтобы люди перекусили перед сном.

Они репетировали последнюю сцену, в которой юноша уходит от Джулии. Последние объятия, последний поцелуй, прощание. Все это время сын героини ищет в коридоре друга, не догадываясь о его отношениях с матерью. Любовник Джулии должен был оставить на сцене одинокую, стареющую женщину, только что потерявшую свою последнюю любовь.

Впервые за этот вечер Джулия столкнулась с трудностями. Ей не давались подход к партнеру и прощание с ним. Она не могла объяснить причину. Джек поднялся на сцену и показал Джулии, как она делала это ежедневно в течение нескольких недель.

– Знаю, знаю, – сказала она. – Но я постоянно испытывала дискомфорт. Теперь я понимаю, что вся сцена решена неверно!

Кермит подался вперед, но удержал себя.

Джек приблизился к Джулии и зашептал:

– Джулия, со сценой все в порядке. Я вижу это. Чувствую. Она решена верно.

Актриса энергично покачала головой.

– Я не могу сыграть это!

– Последнюю неделю мы репетировали всю пьесу дважды в день! Вы делали это отлично!

– Конец не понравится зрителям. Они в него не поверят. Я не могу появиться в спектакле с таким финалом!

Она повысила тон, и Джек испугался за моральный настрой остальных актеров.

– Джулия, дорогая, сделайте это сейчас, – прошептал он. – Потом мы отпустим всех и поговорим.

Она кивнула. Доиграла сцену включая уход юноши, но делала все машинально, безучастно.

Принесли кофе и бутерброды. Джек не смог быстро избавиться от людей. Пока они ели и пили, Финли и Кермит отошли вглубь зала.

Кермит произнес тихо и бесстрастно:

– Я бы убавил освещение.

– Зачем? Все происходит днем. Освещение должно быть ярким. Мы и так затемнили сцену для драматического эффекта, – возразил Джек.

– И все же я бы убавил освещение, – не сдавался Кермит.

– Почему?

– Почему? – повторил Кермит. – Да потому, что если критики разглядят ее отечное лицо и «мешки» под глазами, они потеряют интерес к спектаклю. Они будут весь вечер думать: «Она снова пьет. Она снова пьет». Мы все – вы, я, спектакль – попадем в сточную канаву с потоком водки! Уберите свет!

– Она выглядит не настолько плохо. К тому же она играет зрелую женщину, у которой девятнадцатилетний сын.

– Сорокалетняя женщина может иметь девятнадцатилетнего сына. Но она выглядит на пятьдесят пять. Уберите свет.

– Это убьет спектакль! Убьет сцену!

– Убейте спектакль! Убейте сцену! Только спасите Джулию Уэст. Если она потерпит фиаско, мы все погибнем. Люди придут, чтобы увидеть Джулию Уэст в ее первой роли после большого перерыва. – Кермит уже умолял.

– Хорошо, – недовольно согласился Джек.

– Малыш, театр – это сплошной компромисс. Добиваются успеха те, кто идет на взаимные уступки. Поверьте мне, мы оба в этом заинтересованы.

Художник, человек опытный, не нуждался в долгих объяснениях. Он предвидел просьбу уменьшить освещение и знал, чем она была вызвана.

Люди, доев бутерброды и выпив кофе, начали возвращаться в гостиницу. Скоро на сцене остались только Джек и Кермит. Они думали, что Джулия ушла к себе в номер. Но она внезапно появилась из гримерной. Актриса держала в руке несколько страниц. Когда Джулия приблизилась к мужчинам, они увидели, что она сильно напилась и потеряла способность владеть своим лицом; оно стало бесформенным, опухшим.

Ее заметное стремление говорить четко, ясно свидетельствовало о том, что она знает о своем состоянии. Джек услышал шепот Кермита: «Господи!»

– Джек, дорогой, у меня кое-что есть. Конечно, это только набросок, но, думаю, он поможет делу. Я готова изобразить… сыграть… это…

– Дорогая, уже поздно, вы устали.

– Знаю. Но завтра – премьера. Мы не можем искать концовку спектакля в день премьеры. Мы должны найти ее сейчас!

Джек посмотрел на Кермита, который еле заметно кивнул. Но это было лишь разрешением делать и говорить все, что могло успокоить Джулию.

– Конечно, дорогая, давайте найдем ее. Сейчас.

– У меня появилась идея, – сказала она, бросив мимолетный взгляд на исписанные страницы. Затем Джулия взяла Джека за руку, усадила его на диван и жестом попросила Кермита отойти в сторону.

Она вышла на середину сцены и, обращаясь частично к Джеку, частично к пустому залу, сказала:

– Вы понимаете, что главное – это спектакль. Мы обязаны спасти его. Авторы иногда не видят, что идет на пользу пьесе. Я уже сталкивалась с этим. Не раз. Вы должны защитить пьесу от автора.

Этот драматург не знает женщин и ничего не знает о любви. По-моему, он гомик! Иначе он не сочинил бы такой концовки.

Этот юноша не может уйти от этой женщины! Никогда! Он слишком сильно любит ее. Возраст не имеет значения. Эта привлекательная, добрая, нежная, зрелая женщина научила его любить. Он никогда не бросит ее.

– Но, дорогая, – перебил Джулию Джек. – Мы знаем, что они не могут остаться вместе.

– Конечно, нет! Но… он не оставляет ее. Она оставляет его. Это – единственный выход. Она уходит от юноши несмотря на его протесты и мольбы. И делает это ради него.

Только так поступила бы героиня, потому что она добра, благородна и способна на самопожертвование. Она отказывается от своих желаний ради блага юноши, который мог быть ее сыном. Она видит тут долю инцеста. Я-то знаю, дорогой. У меня есть шестнадцатилетний сын. Мне понятны ее чувства. Она должна уйти от него. И сделает это.

– Джулия, дорогая, пожалуйста, – перебил ее Джек. – До начала премьеры осталось восемнадцать часов. Мы не можем за такое короткое время переписать заново и отрепетировать главную сцену спектакля. Не можем!

– Но я уже придумала ее. Она у меня здесь!

Джулия подняла руку со смятыми листами. Джек посмотрел в глубину темного зала и услышал с трудом сдерживаемый голос Кермита.

– Джек, если Джулия взяла на себя труд написать новую сцену, мы обязаны посмотреть ее.

Финли протянул руку к исписанным листам, но актриса сказала:

– Это просто набросок. Без диалога. Тут нечего читать. Лучше я покажу. Так будет понятней.

Она положила страницы на диван и начала показывать сцену, родившуюся в ее затуманенном алкоголем сознании. Актриса обозначила место, где должен стоять юноша, объяснила, как ему следует играть. Приблизительно воспроизвела их диалог и ее уход.

Все это время Джек и Кермит отчаянно придумывали доводы против ее варианта. Когда Джулия закончила, Джек уже мог произнести их.

– Дорогая… дорогая… подождите! Выслушайте меня.

Он подошел к ней, взял обе ее руки.

– Вы понимаете, что вы делаете?

Она посмотрела на него, с трудом фокусируя глаза.

– Стремясь спасти спектакль, вы губите себя!

– Что вы имеете в виду… гублю себя? – выдохнула актриса.

– Джулия Уэст уходит со сцены и оставляет перед занавесом юношу? Вы можете пренебречь своими интересами. Я же, думая о себе, хочу видеть перед последним занавесом Джулию Уэст, потому что этого хочет публика. Именно ее, Джулию Уэст, и никого другого. Люди придут, чтобы увидеть ее. Поэтому вы не можете уйти в самом конце. Уже по этой причине мы должны оставить финал в прежнем виде!

Джек повернулся, ища поддержки.

– Верно, Кермит?

– Абсолютно! – сказал Кермит. – Джулия, дорогая, позвольте мне отвезти вас в гостиницу. Вы должны хорошо выспаться. Завтра вечером мы сыграем спектакль без изменений. Если получится плохо, мы внесем их до бостонской премьеры. Договорились?

Она не ответила на его вопрос и тихо произнесла:

– Я не выйду на сцену. Не выйду. Не выйду.

Джулия ушла.

Кермит сдавил плечо Джека, причинив режиссеру боль.

– Делайте, что хотите! Как хотите! Вы должны вытащить ее на сцену завтра вечером, или мы потеряем все. Завтра она сыграет в этом спектакле, как мы репетировали. Или я поставлю на нем крест. Навсегда.

– Господи, что я могу сделать? – простонал Джек.

– Хотите знать, за что получает деньги режиссер? Именно за это! Он должен проявить хитрость и изобретательность, когда звезда поддается панике. Мобилизуйте все ваши способности. Настал решающий момент. Вы либо режиссер, либо просто честолюбивый юнец, каких на свете очень много.

Джек пошел за Джулией. Он бы догнал ее в вестибюле, но его остановили у двери. Напуганный, разгневанный Сидни Лампрехт смотрел на Джека в упор.

– Сидни, я не знал, что вы здесь!

– Я спрятался. На балконе. Похоже, я работал как проклятый, многим жертвовал ради того, чтобы стать драматургом и прятаться во время репетиции моей пьесы на балконе, точно вор. Сделайте с ней что-нибудь, Джек! Сделайте что-нибудь! Потому что, если спектакль сорвется… я совершу нечто… нечто…

– Я… что-нибудь придумаю, – обещал Джек, уходя.

Сидни подошел к дивану и подобрал листы, исписанные и оставленные Джулией. Перевел взгляд с них на Кермита.

– Здесь нет ничего! Никакой сцены! Одни каракули! Она лгала! – сказал автор.

– Если бы она говорила правду, было бы гораздо хуже, – печально произнес Кермит. – Вам это не пришло в голову?

Финли постучал два раза, но она не ответила. Наконец он услышал шорох, потом из-за двери донесся хриплый шепот.

– Кто там?

– Это я. Джек.

– Уходите! Я не желаю ни с кем говорить!

Голос и дикция Джулии свидетельствовали о том, что она пьяна.

– Джулия… пожалуйста… я должен поговорить с вами.

– Я сказала вам, в чем ошибка, как ее исправить… Вы не слушаете меня, – жалобно простонала она.

– Я не мог. Там был Кермит. Я хочу поговорить с вами наедине, – умоляюще произнес Джек.

Она помолчала, потом тихо прошептала:

– Одну минуту.

Он услышал шлепанье босых ног. Подождал. Ему показалось, что прошло немало времени. Что она там делает? Пьет водку? Глотает таблетки?

Джек решил, что, если через несколько секунд она не откроет дверь, он позовет администратора. Но Джулия подошла к двери, и он услышал, как она отпирает ее. Она осторожно приоткрыла дверь. Актриса улыбалась с трудом, неуверенно, но все же улыбалась. Ее губы были неаккуратно подкрашены. Джулия накинула на себя черный поношенный пеньюар из крепа и кружев, кое-где превратившийся в лохмотья.

Однако она держалась прямо и гордо, как в тот раз, когда он впервые увидел ее в кабинете Одри. Даже сейчас в ней ощущался апломб красивой женщины, хотя она и выглядела старше своих лет и была пьяна. Ее бесформенный подбородок и жир, висевший под ним, заставили Джека вспомнить о его тете-вдове, державшей в Бороу-Парк лавку по продаже кошерного мяса.

В первый момент он испытал желание повернуться и убежать – даже если это означало конец его карьеры в театре. Стоя за приоткрытой дверью, Джулия улыбалась игриво, завлекающе.

Господи, мысленно произнес он, представив себе старую тетю Сашу, завлекающую двадцатипятилетнего рассыльного. Господи, беги, беги, беги!

Вместо бегства он сказал:

– Джулия… пожалуйста?

Он толкнул дверь, но она держала ее крепко.

– Я не хочу говорить об этом! – заявила Джулия.

Она стояла так близко от него, что он ощутил запах перегара, перебивающего аромат духов, хотя она надушилась сильнее обычного.

– Если желаете знать правду, я тоже не хочу, – сказал он, чтобы не молчать. Он старался разговорить ее и проникнуть в номер.

Его ответ удивил ее; игривая, порочная улыбочка исчезла с лица Джулии. Он решил использовать это.

– Меня тошнит от этих разговоров. Желаете знать правду? Я сожалею о том, что мы познакомились при таких обстоятельствах. Почему мы не встретились во время чтения другой пьесы? Или на Студии? В тот вечер, когда вы играли Чехова. Я был там и видел. Вы выглядели великолепно.