Текст книги "Старослободские повести"
Автор книги: Геннадий Скобликов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Переезд, движения, этот несколько напряженный разговор с Галей растревожил и «е г о» в низу живота. Больное место стало ныть, боль отдавалась в ногах, по всему телу. И ей, Варваре, как и всегда в такие минуты, стало ни до кого и ни до чего. И, не будь Гали, она бы застонала сейчас и так, с тихими стонами, лежала б до тех пока, «о н», п р о к л я т ы й, не успокоится.
Она съела две или три виноградины, а больше уже не могла – не до него было.
– Вам плохо? – спросила Галя. – Позвонить сестре?
– Не надо, – отказалась она. – Что она мне? Ить о н все время так вот: то отпустит, то опять...
– Вам морфий не вводят?
– Пока нет, – ответила Варвара, взглянула на Галю и встретила ее пристальный, испытующий взгляд. И Варвара не отвела взгляда. Что-то холодное, металлическое: блеснуло в глазах этой хрупкой, бескровной Гали – и она резко отвернулась от Варвары и так и осталась лежать, лицом к стене.
И Варвара... не то что поняла, а как-то остро почувствовала, что хоть ей самой, Варваре, тоже не так долго осталось ждать... все-таки к ней смерть придет еще когда-то потом, после... а эта вот Галя, хоть с виду этого и не сказать бы, видно, уже чует ее.
...И ни в этот первый день, ни в последующие дни... ни после, уже дома, когда она рассказывала Насте об этой Гале, Варвара не могла для себя точно понять и тем более выразить словами, как и откуда далось ей так остро почувствовать – что́ там чувствует сама в себе эта Галя, и еще как это она, Варвара, уже в этот первый день так точно знала, что ее собственная смерть наступит потом, позже – и намного позже: она, Варвара, только еще з н а л а о своей неизбежной смерти, а эта Галя – она уже ч у я л а ее.
И не отдавая себе ясного отчета в том – что́ это, она, хоть и не отводила потом глаз от такого взгляда Гали, все равно часто чувствовала себя так, будто она была в чем-то виновата перед нею.
Столик Гали был весь завален книгами, и она читала их, даже когда ей и совсем плохо было. Только, Варвара это видела, читала Галя как-то странно. Возьмет одну, другую, третью... потом опять первую. Иногда и час и два читает без отрыва. А в другой раз только заглянет в книжку – и тут же отведет от страниц глаза, лежит молча, прикусив губу, – а глазами будто всматривается в саму себя.
В такие минуты Варвара не трогала ее. Да и что понимала она в этой Гале? Была б Галя какой-нибудь своей, деревенской, Варвара знала бы, о чем и как с ней говорить. А Галя – бог знает, кто она. Выросла-то, видать, в хорошей семье, отец и мать – люди, по всему видно, образованные, и сама Галя тоже, говорит, всю жизнь над книжками просидела. Не заболела б вот – и жила б, должно, в свое удовольствие, ходила б по кино и театрам, и до такой вот деревенской бабы, как Варвара, и дела б ей никакого не было. Ить это судьба свела их сюда, лежать рядом и ждать смерти. Ну, ей, Варваре, тоже не хочется и страшно умирать, – ей все-таки не так обидно: какая она ни была у нее жизнь, а все-таки была. А ей вот, Гале, – ей бы жить да жить. Оно и видно: мучается, голубка, а от других скрыть хочет. Мечется вот, хватается за книжки... А что книжки? Вон бросит их, уставится в пространство глазами – и совсем другие у нее мысли.
Мать с отцом к ней чуть ли не каждый день приходили. Оба видные, одеты хорошо. Мать полная, спокойная, печальная. Отец тоже спокойный, выдержанный. Культурные люди, думала Варвара: и держать себя умеют, и обхождение знают. С Варварой они приветливы были, всегда угощали ее: яблоки, апельсины – и Варваре всегда неудобно было, и так же неудобно было каждый раз отказываться.
Варвара заметила: с матерью Галя разговаривала много и охотно, о своих болях все рассказывала ей, а с отцом становилась какой-то скованной, а о болезни и вовсе не хотела говорить. И те тоже: мать приходила – и сразу присядет к Гале на кровать, поцелует в лоб, лицо ласково рукой погладит и начнет сразу расспрашивать обо всем и сама рассказывать, как дома, на работе: она детским садиком заведовала; а отец не задерживался подолгу: он спросит – Галя ответит, и вроде больше говорить им не о чем. Мать вся такая домашняя, мягкая, а отец – тоже такой полный, ухоженный, в лице уважение к себе... а какой-то не такой, и говорит с дочерью как-то уж слишком весело: «Ты нос не вешай», – скажет, а у Гали только гримаса пройдет от этих его слов. О своей работе, как мать, отец никогда не говорил с Галей, и Галя с матерью редко говорили о нем.
Бабье любопытство никуда не денешь, и Варвара однажды не удержалась, завела с Галей разговор о ее родных.
– Отец с матерью у тебя, Галя, видные люди, – сказала она.
– Мама, теть Варя, хорошая. А отца... – она сморщилась, – я не люблю.
– Чтой-то так? – удивилась Варвара ее признанию.
– А!... – отмахнулась Галя, не желая, видимо, продолжать это разговор. И Варвара не стала больше ни о чем ее спрашивать.
К Гале часто приходили друзья. И подруги, и парни. Приносили ей цветы, конфеты, книги, а то и бутылку вина под халатом пронесут.
Галя, понятно, рада была их приходу. Оживлялась, садилась в постели, быстро приводила себя в порядок. Ей все время казалось, что она плохо выглядит. «Не смотрите на меня!» – просила ребят. Садилась, подтягивая одеяло к шее; а пальцы, все заметнее желтевшие, нет-нет да и пробегали по лицу, будто она хотела найти и скрыть какой-то недостаток... Такой ее больше всего жалела Варвара.
Друзья ее были ребята обходительные, вежливые, но чувствовали себя свободно: ее, Варвары, постороннего для них человека, нисколько не стеснялись. И Варваре нравилось это: и молодцы, что держат себя так запросто. Представляла она своего Колюшку вместе с ними: нет, хоть он у нее и не какой-нибудь там увалень, а так вот держаться, как держатся они между собой, не сумел бы. И что-то обидное за своего Колюшку поднималось в ней: ить не хуже же, не глупее он этих ребят, вполне мог быть таким вот, как они; и читают, видать, много, и поговорить обо всем умеют, – а все-таки не такой он у нее, не сгодился бы он им в компанию. И это вот: что ее сын, поступи он тогда учиться, был бы таким, как эти городские ребята, а теперь все-таки не такой он, каким хотел и мог бы быть, – тут, в этой палате, при виде этих Галиных товарищей, как бы впервые и особенно остро открылось ей, и она задним числом стала понимать многое, чего раньше не понимала в своем Колюшке, когда, бывало, часто видела какую-то затаенную тоску в его глазах. И она думала про себя: что, мол, ладно – пусть он, ее Колюшка, и еще немножко потерпит, пока она будет болеть... а п о т о м пусть делает, как сам хочет: молодой – и все у него еще впереди. И ей хотелось уже торопить время... чтоб пусть уж все быстрее кончалось у нее, чтобы побыстрей освободила она Колюшку – а там пусть уж он сам решает, что ему хочется...
И с этой своей, незаметной для них, завистью смотрела она со своей кровати на Галиных друзей, слушала их бойкие разговоры о каких-то там книжках и фильмах, улыбалась, когда они смеялись рассказанным анекдотам, смысл которых она не всегда успевала понять, и не без некоторого удивления смотрела, как и девчата берут стакан с вином и пьют его, как воду, медленными глотками, с явным удовольствием.
И Галя тоже выпивала немножко вина. Сидит, держит стакан обеими руками и понемножку сосет из него. И даже порозовеет она чуть-чуть, и глаза заблестят – и такая она хорошенькая станет, что Варвара не могла без слез смотреть на нее. И любила она смотреть, как разговаривает Галя: пытается все время улыбаться, а когда соглашается с чем-то – закроет глаза и легонько встряхивает головой. И эта ее улыбка красивых и бескровных губ, эта ее манера так вот закрывать в знак согласия глаза были так просты и хороши – и так нравились они Варваре, что ей казалось, будто она давным-давно знает и любит эту Галю. И когда Галя разговаривала вот так, с улыбкой и этими ее кивками головой, она опять казалась Варваре девчонкой лет шестнадцати, – Гале, Варвара уже знала, шел двадцать первый.
А то бывало: рассмеется Галя какому-то там анекдоту или истории какой – и тут же будто спохватится, прервет смех... и опять будто спохватится и смеется уже через силу, чтоб, значит, друзья и подруги не заметили и не смущались.
Разговаривали они все время или о книжках, или еще о чем – но всегда о постороннем, а ни разу не слыхала Варвара, чтоб друзья говорили с Галей о ее болезни, или обнадежили, что выздоровеет она. Видно, они тоже знали о ней все, потому и не говорили. И хоть было тут в общем-то все правильно, – чем-то и не нравилось Варваре такое их умолчание о самом главном для Гали. Так и представлялось ей, что вот выйдут они из палаты и уже совсем по-другому будут говорить между собой... И Галя тоже, конечно, знает, что́ и ка́к будут они говорить о ней там, на улице. Друзья уходили, подбадривающе кивали Гале, и она кивала им, улыбалась... а в глазах такая была тоска!..
Как-то разговорились они с Галей о ней, о Варваре. Слово за слово – и она рассказала Гале всю свою жизнь. И о матери с отцом, и о муже, и о детях: как растила их, как голодали в сорок седьмом году – ели хлеб из толченых липовых листьев, замешанных на молотой лузге, как потом разъехались дочери одна за другой, а они остались вот вдвоем с сыном. О Колюшке своем рассказала ей. (Галя уже видела его, приезжал в выходной. Колюшка удивился, что мать в новой и такой вот палате, стеснялся Гали, прятал в колени свои темные от мазута руки, все в ссадинах; передачу, что он там принес ей, так и не стал выкладывать на стол, оставил ей вместе с сеткой. И разговора обстоятельного, как там дома, у них не получилось: Колюшка явно стеснялся говорить – и она тоже много не спрашивала его. Да и о себе она ничего толком не могла сказать ему – мешала Галя.)
Галя слушала ее внимательно, с явным интересом... и, видела Варвара, с каким-то своим отношением ко всему, о чем слышала. Она почти не перебивала Варвару, только изредка переспрашивала о чем-нибудь, непонятном ей, или уточняя сказанное Варварой.
– А теперь, теть Варь? – спросила она, когда Варвара замолчала.
– Что, Галь, теперь?
– Ну, как живут там у вас?
– Да так вот и живут. Ты ж, говорила, ездила в колхоз, стало быть, видела. Ну, может, в других местах и по-другому, не знаю. С хлебом, конечно, лучше стало, чтоб, сказать, голодал кто, этого уже нет. А все равно трудно, Галь, брехать тебе тоже не стану. Людей с каждым годом остается все меньше: молодые уезжают, а старые стареют, – а ить работа та же, что и раньше была. Вязать теперь не вяжем – так бурака по два с половиной гектара на бабу, другие девки да бабы молодые – доярками, темно из дома уходят и темно приходят. А ить и дома надо: огород, скотина, дети... День-деньской и крутятся бабы, как белки в колесе. Что и купят себе хорошего одеться – так надеть некогда. Что будни, что праздник – у нас там все одно. Поотошли у нас, Галь, и старые наши праздники. Так, только что напьются мужики, да ребята из города поприедут, драку спьяну затеют – вот тебе и праздник весь...
– Что-то я тебе уж больно плохого наговорила! – спохватилась Варвара. – ...Да ить это все правда, Галь. Может, если б молодые не разъезжались, так оно и веселей бы было. А от нас, старых, много ли теперь толку...
– Ну, а от нас еще меньше! – выпалила Галя с какой-то отрешенной уверенностью.
– Вы молодые – как же это от вас меньше? – не согласилась Варвара.
– Потому что мы сами не знаем, что нам надо, – как уже готовое тут же ответила ей Галя. – Вы ж, теть Варь, знали... – Она больше не спрашивала: она явно приготовилась доказывать, – ...вы знали, что вам надо, и делали, что нужно было. А мы... мы ищем, чем бы это нам заняться! – Она выговорила это с издевкой, зло. – Мы все мечемся: один туда, другой сюда... Себя ищем! Вы вот видели, приходят сюда ко мне: почти все уже с институтами, все такие грамотные, умные!.. А, думаете, кто-нибудь из них знает – что ему надо? И я такая ж была, как они, вы не думайте. Мы не знаем, чего хотим, что нам нужно. А вы знали!..
– Как же это – не знаете? Чего ж знать-то?
– Вот и вы, как мой отец! – вскинулась Галя. Но тут же сдалась, прикусила нижнюю губу. – ...Простите, тетя Варь, я не так хотела сказать. – И у нее выступили слезы.
– Ну что ты, Галь? – обеспокоенно начала утешать ее Варвара. Она не совсем понимала, что происходит с этой Галей, и жалела уже, что такой вот вышел у них разговор. Вон как разволновалась она, бедная, – и из-за чего? Сгубила ее эта проклятая болезнь – вот и нервничает она, говорит, чего, наверно, раньше и не думала.
– Он, тетя Варь... – Галя резко вытерла ладонью слезы. – Он тоже никогда не понимал, как это я не знаю – что мне надо. А сам он?.. Вы – другое дело, вы своим делом всю жизнь занимались. А он? То на одной работе, то на другой – и всю жизнь одни заседания. Люди работают – и перед ним, видите ли, отчитываются, как они работают. А что он сам делает? Он же, я знаю, он сам ничего не умеет. Даже говорит – и то по чужим бумажкам, все его доклады за него другие пишут. Если б он хоть раз понял, как мне бывало стыдно за него! – Она опять заплакала и опять резко вытерла ладонью слезы. – Все говорит, что для людей старается, – а, вы думаете, он замечает живых людей? Меня после школы все в институт гнал. Хоть в педагогический, хоть в медицинский – не важно в какой, но чтоб обязательно в институт. Ему ничего не стоило устроить меня. А я, тетя Варя, сама не знала, чего хочу и что мне надо. И не захотела – лишь бы в институт, пошла работать продавцом в книжный магазин. Если б вы знали, что у нас дома было: его дочь – и продавец! И вообще... все я не по его думаю, все не то говорю. И с чего это я должна была думать по его!..
– Ну, Галь, он отец тебе, – примиряюще сказала Варвара. – На отца грех вот так обижаться. Ить, наверное, тоже хочет, чтоб было у тебя как лучше.
– Знаете, тетя Варь... – Галя говорила уже спокойней. И как-то так особенно доверительно к ней, к Варваре. – Я вот, честное слово, вы не подумайте: я всегда любила его, и, наверное, и теперь люблю. Но он... как вот вам сказать? Понимаете, он людей не видит. Я это тоже не стану вам зря говорить. Он хочет, чтоб и думали все одинаково – как он, и делали – как это только ему кажется нужным. А что другие, хотя бы вот я, могут думать совсем иначе, – этого он не понимает. Понимаете, он не хочет этого понимать. Вот мы и не уживались с ним.
– И все равно, Галь, не думала я, что ты такая сердитая, – засмеялась Варвара, но этот ее смешок был искусственный. Сказала же она искренне.
– А вы, тетя Варь, не сердитая?
– Так ты, Галь, что ж приравниваешь меня к себе! – ответила ей Варвара. – У тебя жизнь совсем иная, чем у меня или у детей моих. А вот – видишь: не сердитая я, Галь. Брехать не стану, всякое было... я тебе вот рассказывала нынче. А так... И зло, бывало, приходило, и сколько раз вон как обидно было – все было. А проходит время – и вроде забываешь все, и душа отходит. Ить это, Галь, тоже тяжело – всю жизнь зло в себе носить. От зла, Галь, зло и родится, ничего хорошего от него не будет. Я, конечно, не знаю, Галь, твоего отца – тебе самой видней, ты дочь его, может, и правда оно все, как ты говоришь. Да ить, может, он, отец твой, и не сам по себе такой стал, может, работа такая у него – вот он и привык. Дочь ты ему – вот он и хотел, как лучше тебе...
– А вы знаете, что для вашего сына лучше?
– А кто его, Галь, знает, – просто сказала Варвара. – Откуда мне знать. Раньше хотел вот на летчика, да я говорила тебе, как вышло. Теперь вот трактористом работает. С трактором возиться любит, это я знаю. А что ему там еще надо – этого я не скажу тебе, не знаю. Раньше мы знали: отец с матерью на земле сидят – и тебе тут место. А теперь... это-то ты правду говоришь: и сам господь бог не разберет, что кому надо...
На этом как-то и иссяк их разговор.
Хотелось Варваре сказать Гале: не случись с тобой твоя болезнь, милая, вышла б ты замуж, нарожала б детей – и не спрашивала б потом, что тебе надо. Да в положении Гали нельзя было сказать ей этого. А потом: может, и по правде не знает она, эта Галя, что ей надо. Книжки всю жизнь читала – а что книжки, если дела своего на земле не нашла... Вспомнилась – и такой простой и ясной представилась Варваре своя собственная молодость. Не мучилась она: что ей надо, а чего не надо. Бывало, отец с матерью радовались хорошему дню или что урожайный год – и она, Варька-Варюха, радовалась вместе с ними. Мать с отцом с любовью свое дело делали – и она ни о чем другом не думала. Замуж вышла – и вся жизнь наперед видна была. Дети, работа – а что еще человеку?! Делай доброе дело, живи честно своим трудом – и что больше-то надо?! Ить так просто все было... А и их, подумала она и о Гале, и о своем Колюшке, и вообще о молодых, – и их тоже понять надо. И им, старым, нечего сравнивать с собой своих детей, мерить их на свой аршин. Другой жизнь стала – и дети их растут совсем другими. Хоть бы вот она сама, когда молодой была, или Мишка – да и все другие: жили, работали, детей рожали – и все тут. А нынешние – ...умные они. Вот хоть и эта Галя, хоть и ее Колюшка: разные они, конечно, а и чем-то похожи друг на друга. Вон ведь как судят о жизни, сами во всем разобраться хотят. Та же вот Галя: как она даже о родном отце! Что ей – хлеба не хватало, что ли? Или Колюшка ее: зарабатывает хорошо, обут и одет, хата есть – чего б, казалось, по прежней-то жизни, еще надо? А ить чует она: чего-то другого не хватает ему. Да и сама вот, когда смотрела на Галиных друзей: разве не было ей обидно за своего Колюшку, что не так оно у него получилось, как он хотел? А эта вот Галя в институт не захотела – книжки продавать пошла. И не скажешь, что с жиру бесится или еще там какая она – видно же человека. Только... что все это даст им, что? Рожаешь, растишь – надеешься, что хоть дети, может, будут счастливее отца с матерью. А присмотришься вот: нет, и у них тоже трудная начинается жизнь. Голодными не сидят – так чего-то другого не хватает. И правда: поди вот разберись – чего? А и к прежним меркам их не вернешь: нечего им, старым, мерить своих детей старыми мерками. Плохо, если хорошее из того старого не узнают или порастеряют они, а так – нечего их судить, что не похожи они на матерей с отцами. Они, старые, тоже им, своим детям, закавык понаставили – поди разберись! Колюшка ж вон, она-то знает, до сих пор ни Андрею, ни кому там еще за отца простить не может. Мстить он, конечно, хотя бы тому же Андрею, она знает, не будет – а тяжесть все равно в душе носит: поди скажи, когда отойдет она у него. А эта вот Галя – вишь, как на отца: людей, говорит, не видит, – есть, стало быть, и у нее своя мерка и к себе, и к родным отцу-матери. Лежит вот, глаза закрыла – а лоб морщит, думает там что-то свое... Жить-то, бедной, ничего уже осталось, на уколах и держится, кислородную подушку каждый вечер приносят, чтоб надышалась на ночь – а в голове вон что!.. И держится, милая: приступы вон какие бывают, с каждым днем тает как свечка – а держится. Матери только и жалуется на боли, да и то без слез...
Однажды Галя долго и как-то нервно перелистывала какую-то книгу. Она будто искала в ней что-то, нужное ей обязательно, видно, не находила и нервничала. Нашла, минут пять читала, закрыла глаза и шепотом повторила прочитанное. Потом отбросила книгу, села, обхватила руками колени, уставилась куда-то перед собой и опять что-то шептала. По худенькому желтому лицу время от времени пробегали нервные судороги, и Галя встряхивала головой, словно хотела сбросить их.
– Ты о чем это, Галь? – спросила Варвара.
– Ее хочу представить. Смерть. Какая она? – Галя резко повернулась. В глазах ее были страх и какая-то злая беспощадность. – В лицо хочу увидеть ее.
Варвару будто морозом обдало.
– Чего спешишь, милая, – сказала она, успокаивая себя и Галю. – Успеется. Рано или поздно господь всех приберет.
– Тогда зачем, теть Варь? Зачем?
– Что – зачем?
– Все! – Глаза Гали были огромными, ненавистными... и беспомощными. – Рождаться, жить, потом умирать. Зачем все это? Чтоб жить и знать, что тебя опять не будет? Да?.. – Она упала лицом на подушку. Худенькое ее тело билось в рыданиях.
Варвара пыталась что-то говорить ей, как-то успокоить... но и сама знала, что нет у нее сейчас никаких слов для этой Гали. Да она, Галя, и не ждала от нее каких-то слов – Варвара сама это понимала.
И она звонком вызвала сестру.
...И нечем помочь бедной, – думала Варвара. – Только вот уколы и успокаивают ее. А так... Чтоб согласиться со смертью, умереть спокойно – ить это надо жизнь прожить, силы свои израсходовать, детям их отдать. А что у Гали? Ни жизни, ни веры... Да и какая, если разобраться, у людей вера? Вера одна: живи на земле и работай не покладая рук, делай, что тебе на роду написано, будь добрым – может, добром и прорастешь, хотя бы в детях своих. А больше – что?..
С этого дня Гале стало совсем плохо. Почти беспрерывно мучило удушье, и она уже не могла быть долго без кислородной подушки. Донимали боли – и Галя прятала лицо в подушку, стискивала зубами наволочку. Ее остригли – и Галя просила сестер, чтоб никого не пускали к ней, кроме матери с отцом.
Милая ты моя, думала Варвара, за что ж тебе бог такое мучение послал, за что тебя так судьба наказала! Что ты успела, что узнала, что испытала? Только и всего, что книжек поначиталась – а жизни и не видела. ...Нет, жестокая она бывает к людям – судьба, жестокая. Ни за что жестокая. Совсем ни за что, будь она проклята!.. И в какой уже раз рядом с жизнью Гали увидела Варвара свою жизнь. И устыдилась она, что, бывало, роптала на судьбу. Ей-то, ей, чего ж ей, Варваре, на судьбу свою жаловаться! Мало ли было? И с мужем любилась, и детей родила-вырастила, и наработалась всласть, и нагоревалась-наплакалась, и внучатам еще успела нарадоваться. Чего ж ей-то жаловаться на свою судьбу, чего бояться смерти!.. Вон она, молодая, ничего не успевшая – а за все дни только вот один раз и сорвалась. А ей бы только жить: красивая, умная, справедливая, добрая – вон какими глазами встречает мать!..
...И вот наступил конец. Вечером Галя попросила мать раздеть ее и натереть спиртом: слишком сильные были боли. А в пять утра она умерла...
В этот же день Варвара заявила врачу, что больше не хочет оставаться в больнице.
– Ухаживать есть кому? – спросил врач.
– У меня сын, славу богу!
– За вами женский уход нужен.
– Мир не без добрых людей, – ответила она, подумав о соседке бабке Насте и о том, что могут и дочери приехать, если она скажет Колюшке написать им.
Врач не стал ее переубеждать.
Через два дня ее навестил Колюшка, и она сказала ему, что ее выписывают.
