Текст книги "Летчики"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Хриплый звонок будильника разбудил Мочалова. Сергей неохотно открыл глаза. В предутреннем полумраке комната показалась незнакомой. Он высвободил из-под одеяла руки и сладко потянулся. Тотчас же донесся из темноты бас невидимого Ефимкова:
Рано утром на рассвете
Просыпаются мышата,
И котята, и утята,
И жучки, и паучки…
Майор привстал на диване и увидел: Кузьма в нижней рубахе около двери то нагибается, то распрямляется во весь свой двухметровый рост, подбрасывая на руках полного смеющегося мальчугана. Мальчик, взлетая вверх, старался коснуться рукой потолка, и когда это ему удавалось, звонко отсчитывал:
– И-и раз, и-и два, и-и три. Папка, ты обещал до десяти!
Ямочки дрожали на его улыбающемся лице.
– Это что еще за новое упражнение в утренней зарядке? – засмеялся Мочалов.
– Двойной жим, Сережа, – прогудел Кузьма. – Вовка в четыре года весит восемнадцать килограммов, что не так уж мало. Если по утрам приходит охота размяться, я его использую в качестве гири.
– Здорово! – одобрил майор, вскакивая с дивана и начиная одеваться. – Так это и есть тот самый Вовка, который, не дождавшись дяди, залег спать? А ну, подойди!
Ефимков опустил мальчика на пол, и тот сделал несколько шагов, неслышно ступая войлочными туфельками.
– А ты откуда меня знаешь, дядя? – Он смело рассматривал Сергея подвижными черными глазенками. – А я знаю: тебе папка про меня писал. Давай знакомиться. – Он протянул ручонку.
– Смотри, как принципиально ставит вопрос, – засмеялся Ефимков, продолжая заниматься гимнастикой. – Сразу виден мужчина во всех повадках.
– Ты приехал из Москвы, а зовут тебя дядей Сережей, – продолжал малыш.
– Верно, только почему говоришь взрослому дяде «ты», разве так можно?
– Можно, – убежденно заключил Вовка. – Мне папа сказал, что даже до пяти лет можно, а с пяти я всем буду «вы» говорить, и мне так будут.
– Безусловно, – кивнул головой майор, застегивая запонки на рукавах рубашки.
– А ты в Москве где жил, на Красной площади? – продолжал Вовка свой допрос, не без труда выговаривая букву «р». Несколько раз он все же сбился и, даже называя свой возраст, вместо «четыре» выговорил «четыле», но слова «Красная площадь» произнес старательно, без запинки. Мочалов, натягивая сапог, отрицательно покачал головой.
– Нет, Вовка, не там.
На лице мальчика отразилось разочарование.
– А я, если бы в Москве жил, то обязательно на Красной площади.
– Ну, конечно, для тебя там специальный дом строят.
– Конечно, – согласился Вовка. – Как только построят, мы с папой в Москву переедем.
– Вот это находчивость, – одобрил майор. – Оказывается, Кузьма, твой Вовка претендент на квартиру в столице. Ну, ладно, хлопец, получи игрушки. – Мочалов достал из чемодана заводной танк, красный мотоциклет с люлькой и лихо улыбающимся жестяным водителем и отдал мальчику. Вовка поблагодарил и убежал.
Ефимков беспокойно посмотрел на будильник, сложил губы буквой «о» и присвистнул:
– Нужно торопиться, Сережа. – Кузьма, чуть ссутулившись, проскользнул в соседнюю комнату. Дверь за собой он оставил неплотно притворенной, и Сергей услышал приглушенный голос Галины Сергеевны:
– Почему не разбудил?
– Галинка, милая, – громко зашептал Кузьма, – мы с Сережей в летной столовой позавтракаем.
Кузьма стал шептать тише. Мочалов с улыбкой подумал: «А ведь по-настоящему любит ее, чертяка!»
Возвратившись, Кузьма Петрович смущенно сказал Мочалову:
– Сережа, давай Галю извиним. Я уговорил ее утром ничего не затевать. У нее сегодня шесть уроков. Мы в столовой позавтракаем.
– Идет, – согласился Мочалов.
Через несколько минут они выходили из подъезда. Над Энском занималось запоздалое январское утро, и первое, что увидел Мочалов, был ярко-красный бок восходящего солнца между двумя домами на противоположной стороне улицы. Энск был маленьким военным городком, в двадцать пять – тридцать однотипных двухэтажных домов, сложенных из красного кирпича. Они составляли одну широкую улицу с небольшой аллеей посередине, так что движение транспорта было возможно только одностороннее. На торцовой стороне дома Сергей прочитал надпись на железной дощечке: улица Первомайская. Справа маячила водокачка из такого же красного кирпича, как и дома. Улица упиралась в занесенный снегом сад с широкими лохматыми соснами. Утро было морозное, дым из печных труб почти отвесно валил в небо. Над крышами зданий в морозной дымке проступали смутные очертания гор. Горы, насколько хватает взгляд, тянулись одной синеющей линией вечно холодного хребта. Линия эта была зыбкой и неровной, с провалами ущелий и острыми углами вершин. Ефимков повел рукой слева направо.
– Вот так и живем, Сережа: дома, видишь, один на другой, как братья-близнецы, похожи, да и горы как родные сестры… Еще насмотришься.
Мочалова вид Энска не удивил. Такие маленькие, похожие друг на друга военные городки он видел не раз.
– А штаб полка здесь? – спросил он.
Ефимков отрицательно покачал головой.
– На аэродроме. Полтора километра. Последняя машина скоро отойдет. У нас времени ровно, чтобы позавтракать.
У входа в столовую толпились летчики и техники, ожидающие машину. Мочалову они откозыряли с тем особенным старанием, с каким в маленьких гарнизонах козыряют незнакомому старшему в звании офицеру. Открывая тяжелую, со скрипучей пружиной дверь, он почувствовал на себе их любопытные взгляды.
В столовой было жарко натоплено. Сергея приятно порадовала и белизна скатертей и цветы на подоконниках, придававшие уют помещению. Не успели раздеться и сесть за стол, как подошла молодая девушка с лицом, густо покрытым веснушками.
– Фрося, ваш новый и постоянный клиент майор Мочалов, – представил ей Кузьма своего друга. – Прошу любить и жаловать.
– Очень приятно, – простодушно улыбнулась официантка, – мы каждому рады. Вот меню.
Завтракали торопливо. Закончив еду, Мочалов потянулся за салфеткой. Развернув ее, он рассмеялся от души:
– Кузьма, да на ней твоя фамилия вышита…
Капитан спокойно покосился на красные нитки букв.
– «Ефимков», – прочитал он и посмотрел на майора. – Это наши жены постарались каждому летчику именную салфетку приготовить. Мелочь будто, а хорошо! – оживился он вдруг. – Придешь усталый с полетов, и тут тебе кусочек домашнего уюта… это наш замполит, подполковник Оботов, придумал. Толковый он у нас мужик. Познакомишься – увидишь.
От чая предусмотрительно отказались, потому что за окнами уже сигналила полуторка. На улице Мочалов подошел к борту машины, намереваясь забраться в кузов, но какой-то летчик, утопающий в меховом комбинезоне, сказал:
– Товарищ майор, садитесь в кабину.
На подмерзшей дороге машина почти не подпрыгивала. Расстояние на самом деле было коротким, и вскоре в окне кабины замелькали выстроенные на линейке зачехленные истребители с чернеющими трехлопастными винтами. Штаб помещался на втором этаже большого, облицованного серым цементом здания.
– Ты сейчас к командиру? – спросил Ефимков, когда они поднялись по широкой лестнице наверх.
Майор кивнул головой. Кузьма остановился у одной из многочисленных дверей.
– Командир здесь. Желаю успеха. А я пошел проводить занятие по практической аэродинамике.
Мочалов постучал в дверь, на которой стояла цифра «1». Ответа не последовало. Он выждал и постучал вторично. Не получив приглашения, толкнул дверь. Глазам предстала узкая, длинная комната с пестро разрисованными стенами. У двух составленных буквой «Т» столов – три человека. Один из них, с лейтенантскими погонами на шинели, стоял спиной к входной двери в положении «смирно». Он смотрел на полного низкорослого офицера, одетого в летную курточку с блестящей застежкой «молния» на груди. Офицер рассерженно шевелил мохнатыми бровями и говорил временами срывающимся на тенор баском:
– Ваша военная профессия летчик-истребитель, товарищ лейтенант, прошу всегда об этом помнить. Следовательно, что? – он выждал несколько секунд, чтобы оценить, какое действие произведут его слова на подчиненного. – Следовательно, в воздухе нужны быстрота, смелость, стремительность. А вы как пилотировали в субботу? В ваших руках хорошая, умная машина становится допотопной телегой. Смотрите, обидится она на вас когда-нибудь и жестоко накажет, если будете так равнодушно готовиться к полетам.
По правую руку от офицера в летной куртке стоял подполковник с густыми, откинутыми назад седеющими волосами и следами ожогов на лице.
– Нет, вы только полюбуйтесь, – повернул к нему лысоватую круглую голову офицер в куртке, – командир проводит предварительную подготовку к вылету, пишет десятки планов и методических указаний, разжевывает все до кусочка, а он после этого как ни в чем не бывало нарушает строй в воздухе! Что же, вы хотите, чтобы я за вас летал, что ли? А? Нет, батенька мой, не выйдет. Полет тоже требует труда, безответственности он не терпит. А вы думаете, у вас отчего плохо получается? От незнания? Как бы не так! От безответственности, товарищ лейтенант. Вам ведь по радио, как школьнику, с земли подсказывали: уточните расчет, иначе сядете с «промазом». А вы сделали попытку предотвратить ошибку? Нет.
Офицер в летной куртке сделал паузу. Воспользовавшись этим, Мочалов с порога произнес:
– Разрешите войти.
Он уже догадался, что полный подвижной человек, распекавший летчика, и есть командир части.
– Да, да, – небрежно кивнул тот Мочалову.
Майор коротко доложил о своем прибытии в авиаполк и протянул предписание из отдела кадров.
Командир части взял предписание и окинул Сергея цепким взглядом с головы до ног, словно желая убедиться, по форме ли тот одет.
– Ага, долгожданный, – произнес он добродушно. – Ну, присаживайтесь. А вы можете идти, – кивнул он в сторону летчика, которому только что делал внушение.
Когда дверь за лейтенантом затворилась, командир части тяжело отдышался и похлопал себя ладонью по короткой крепкой шее.
– Он у меня вот где сидит, этот ваш лейтенант Пальчиков.
– На мой взгляд, не так уж он плох, товарищ командир, – спокойно сказал седоватый подполковник.
Командир порывисто повернулся.
– Плох? Разве я сказал, что плох? Упрям, а не плох, – и, подумав, прибавил: – Упрямый, а настойчивости не хватает, вот и получается пшик. Он хочет подражать Ефимкову, а силенок и опыта недостает. Ефимков – это артист в воздухе. Он как хороший тенор в хорошей опере. А Пальчикову азы нужно как следует пройти, прежде чем подражать Ефимкову. Впрочем, замполит, перенесем этот разговор на другой раз, давай лучше с новым командиром эскадрильи знакомиться. – Он протянул Мочалову твердую с короткими пальцами руку. – Подполковник Земцов. А это мой заместитель подполковник Оботов.
Пожав Сергею руку, Оботов не без досады заметил:
– Сожалею, но у меня начинаются занятия. Придется нам позже поговорить, товарищ майор. Помните, дверь моего кабинета для вас открыта в любой час.
– Спасибо за приглашение, – отозвался Мочалов.
Оботов ушел. Они остались вдвоем. Земцов притронулся к нанизанным на тонкий проволочный стержень макетам истребителей и толкнул один из них в нос. Самолетик вздрогнул и повернулся вокруг стержня.
– Значит, из академии? – быстро спросил Земцов. Его круглое в складках лицо с большими залысинами на лбу стало серьезным. – Я ее тоже кончал. Только давно. Сейчас многое выветрилось из памяти, не худо бы и освежить знания. Третий раз прошусь, да вот не пускают. Вы как доехали, где остановились? – В голосе подполковника уже улеглись возмущенные нотки, сейчас этот пожилой человек говорил мягко, участливо. – Ах, я и забыл, что вы с Ефимковым старые друзья. Значит, у него ночевали? А вообще комната для вас уже приготовлена, можете вселяться.
Земцов, вероятно, любил расспрашивать. Вопросы задавал короткие, быстрые, слушал внимательно, не перебивая. За каких-нибудь двадцать минут он уже знал и о занятиях Мочалова в академии, и что после ее окончания тот отказался от более высокой должности в штабе, а предпочел ей место командира эскадрильи в далеком Энске, и что жена приедет к майору через несколько месяцев… Слушая Мочалова, Земцов время от времени одобрительно кивал головой.
– Работы у вас будет много, – сказал он, как бы подводя итог. – Эскадрилья в основном из молодых летчиков. Правда, учебный план они выполняют хорошо, даже на первом месте идут, но срывы есть. Ефимков много с ними возится. Летчик он отличный, образования, жаль, маловато, это иной раз и подводит. Я надеюсь, с вашим приходом дело пойдет лучше. У него опыт, у вас знания.
Земцов поглядел в окно. Медленно плыли низкие облака. Они редели, и синеватая линия гор обозначалась еще более отчетливо.
– Вчера звонили от генерала, – продолжал подполковник. – Приказал, как только появитесь, немедленно доставить вас к нему. Связной самолет уже заказан. Нужно только справиться о погоде.
Подполковник взялся за телефонную трубку. Эта способность Земцова быстро переходить от слов к делу понравилась Мочалову.
– Четвертый! – громко заговорил подполковник. – Какие виды на погоду, товарищ дежурный? Значит, перевал открыт? Отлично. Майор Мочалов через десять минут будет у самолета… – Земцов поднялся из-за стола и подал Мочалову руку. – Генерал, надеюсь, долго вас не задержит, к исходу дня вернетесь. Связной «лимузин» стоит вон там, – подполковник подвел Сергея к окну. Открылся вид на покрытый хорошо утрамбованным снегом аэродром с расчищенной посередине серой бетонированной полосой. Командир показал на зеленый связной самолет, с кабины которого моторист поспешно сбрасывал чехол.
Самолет снижался. Навстречу бежали возникшие из морозной пелены тумана контуры большого города, окаймленного с востока и юга невысокой горной грядой. Мочалов увидел четкую сетку кварталов, широкие проспекты, прорезавшие город, черные фермы железных мостов. Угадывалась занесенная снегом река. Он успел даже рассмотреть на одной из прилегающих к городу гор развалины древней крепости. Летчик сквозь шум и треск мотора прокричал:
– Отруливаю на северную сторону аэродрома, буду там заправляться!
Земля приближалась. Мочалов, не любивший быть на борту самолета пассажиром, придирчиво заметил:
– Высоковато выравниваете, товарищ лейтенант.
Но летчик не расслышал, машина легким толчком коснулась земли и побежала, разметая снег. Когда они вышли из кабины, Сергей долго разминал и отогревал озябшие ноги. Летчик скептически посмотрел на хромовые сапоги Мочалова, его чуть рябоватое лицо дрогнуло в усмешке.
– У меня понадежнее обувь, товарищ майор, – он похлопал себя по мохнатым рыжим унтам и деловито прибавил: – Ожидать вас буду здесь.
На попутной машине Мочалов добрался до штаба, но попасть на прием к Зернову не смог. Кабинет генерала был опечатан. Адъютант – молодой лейтенант в безукоризненно отглаженном костюме – с сожалением поглядел на майора.
– Генерал неожиданно заболел и в штабе сегодня не будет.
Мочалов досадливо вздохнул. Припомнились сразу и болтанка над заснеженным перевалом, и онемевшие от холода ноги, и ожидание попутной машины на аэродроме. Стало жаль напрасно потраченного времени.
– А вы из Энска? – спросил адъютант. – Это я передавал приказание генерала, чтобы вас вызвали к нему на прием. Действительно досадно, если войти в ваше положение, – сочувственно покачал он головой. – Чем бы вам, право, помочь? Впрочем, знаете, – глаза молодого офицера оживились, – давайте я все-таки доложу. Дома по делам службы генерал обычно не принимает, но, может, он скажет, как быть.
Адъютант потянулся к телефону и набрал нужный номер. Минуту спустя он бережно положил трубку на рычаг.
С его лица не сразу сошло удивление.
– Ну, товарищ майор, вам повезло. Никого не принимает дома, а тут – «давайте немедленно», и голос такой веселый. – Он сообщил Мочалову домашний адрес генерала, спустился с ним во двор, разыскал дежурный «Москвич» и строго напутствовал водителя:
– Свезите майора к хозяину, и чтобы в один дух!
Пока машина мчалась, Сергей с интересом рассматривал четырехэтажные и пятиэтажные здания главной улицы. Она была нарядной и шумной. Гудки троллейбусов и автомашин растворялись в морозном воздухе. Прохожие шли торопливо, зябко поеживаясь. Дома с большими окнами и лепными украшениями понравились Мочалову. На углу двух бойких улиц у большого пятиэтажного дома машина остановилась. На первом этаже, справа от узкой лестничной площадки, Сергей увидел решетки недостроенного лифта. По холодным каменным ступеням взбежал на четвертый этаж и только там, у двери квартиры под номером четырнадцать, перевел дыхание. На звонок вышла высокая узколицая женщина с засученными по локоть рукавами, очевидно домработница, критически осмотрела Мочалова.
Через минуту она шире распахнула дверь.
– Пожалуйста!
Мочалов разделся в узком коридоре, повесил шинель и фуражку на оленьи рога. Правильно поняв кивок домработницы, Сергей направился к одной из дверей. Из глубины комнаты послышалось отрывистое: «Да, да». Мочалов шагнул вперед. Большая фигура Зернова поднялась ему навстречу. В глазах генерала засветилась радость.
– Входите посмелее, молодой человек.
– Товарищ генерал, – начал Мочалов, но Зернов сделал рукой выразительный жест, означающий, что рапортовать не надо. Сергей увидел на погонах небрежно переброшенной через спинку кресла-качалки форменной тужурки не одну, а две крупные звезды. – Вы уже генерал-лейтенант?!
– Да… – добродушно сказал Зернов. – Три года назад я был генерал-майором, а теперь… Три года! Ну, покажись каков. А поворотись-ка…
Слова прозвучали особенно мягко, душевно. Взгляд генерала ощупывал Сергея с ног до головы. Полуобняв майора за плечи, Зернов подвел его к большому зеркальному шкафу.
– Так, так, – сказал он неторопливо, и Мочалов, видевший в зеркале генерала, заметил, что улыбка сошла с его лица. Серые проницательные глаза стали грустными, задумчивыми. – Так, так. Вот она – старость, и вот она – молодость…
Рядом с Зерновым Сергей выглядел действительно очень молодо. А генерал в соседстве с майором – в пятнистом беличьем жилете, с крупными чертами рыхловатого лица и приметной сединой на висках облысевшей головы – казался стариком. Под глазами синие тени усталости, брови над ними, густые, лохматые, стали совершенно седыми.
– Да, молодость, – заключил генерал, подвигая гостю мягкий стул. – Ну садись, рассказывай. Каким тебя ветром к нам занесло, знаю. Ветер этот нами всеми правит и именуется военной судьбой.
В большом сводчатом кабинете Зернова властвовал полумрак. Дневной свет слабо сочился сквозь тяжелые синие шторы на окнах. Тишину нарушало лишь мерное тиканье часов да тяжелое, хрипловатое дыхание генерала. Освоившись с полумраком, Сергей осмотрел комнату. На стенах кабинета в лакированных рамках висели портреты. Среди них выделялась большая копия с картины Айвазовского «Девятый вал». Генерал коротко пояснил:
– Сын рисовал… Вася. Когда на фронт уходил.
Мебель в кабинете была крепкой, массивной. Два книжных шкафа поднимались почти до самого потолка и были сплошь заставлены томами различного формата и различной толщины. Над дверью, ведущей в смежную комнату, висело охотничье ружье, в углу поблескивало пуговицами глаз чучело волка.
Мочалову показалось, что здесь каждая вещь как бы хранит прикосновение хозяйской руки. Все вместе эти вещи создавали тот особенный колорит, который мог устроить уравновешенного, задумчивого, твердого в своих поступках и решениях генерала Зернова. Не было в этой обстановке ничего крикливого, режущего глаз. Вещи, населявшие кабинет, располагали к раздумью, неторопливости. И только широкая нарядная тахта, обтянутая голубым сукном, казалась тут лишней, нарушающей общую симметрию. Но Мочалов вспомнил, что у Зернова было заведено еще на фронте золотое правило: где бы он ни работал, в его кабинете всегда стояли либо диван, либо кровать. Стол генерала, широкий, массивный, заставлен густо. На нем три телефона, большой чернильный прибор, над которым едва слышно тикают самолетные часы, вделанные в мраморную арку. Бумага, в беспорядке разбросанные карандаши. Генерал поднял на Мочалова глаза, протянул книгу в коленкоровом переплете:
– Видите, чем занимаюсь. Роберта Бернса на английском языке читаю. Раньше я английский лучше знал. Сейчас к словарю прибегать приходится. Со вчерашнего дня у меня вынужденный перерыв. Был сердечный припадок, и врач запретил трое суток показываться в штабе. Вот я и пробавляюсь понемногу этим.
– А что у вас с сердцем? – осторожно поинтересовался Мочалов.
Зернов ответил не сразу.
– Сдает мотор. Если выражаться по-нашему, авиационному, то моторесурса мне хватит ненадолго. Но это слишком неинтересная тема для встречи. Лучше поведайте, как вы. Академию успешно кончили?
– Одна четверка, остальные пятерки, товарищ генерал.
– Неплохо, неплохо. – Зернов положил на стол томик Бернса. – Ну, а личная жизнь как, детишки бегают?
– Еще нет.
– Что же опаздываете?
– Только недавно женился, – смутился Мочалов, – еще будут.
– Жена, наверное, красавица?
– Василиса прекрасная, – улыбнулся Мочалов.
– Если любишь, женщина всегда должна казаться красивой, – согласился Зернов. – Когда я тридцать с лишним лет назад женился на своей Маше, она для меня идеалом красоты была. Для других ничего особенного, скромная сельская учительница – коса, карие глаза, веснушки. Но разве другие могут так оценить, как ты, если действительно любишь? Рад, Мочалов, что у вас с семьей хорошо. – Он постучал пальцами по краю стола. – Помните, я когда-то предсказывал, что из вас хороший командир получиться может. Думаю, не ошибся. Верно ведь?
Сергей покраснел.
– Ну, ну… Я вам сейчас не комплименты говорю. Вам сколько? Двадцать восьмой? Что же, это для мужчины зрелость. Небось силы так и бушуют, а?
Зернов вновь улыбнулся тепло, ободряюще.
– Честное слово, товарищ генерал, хочется горы ворочать, – сказал Мочалов.
– Похвально. А с летной практикой как?
– Плоховато, четвертый месяц не летаю. Академия оторвала от аэродрома.
Генерал дотянулся до мраморного пресс-папье и поставил его на чернильный прибор.
– Заранее предупреждаю, что не в этом главная трудность. Не в этом, – повторил Зернов. – Насколько мне известно, вы стали летчиком-истребителем в конце войны. Помнится, когда я сдавал дивизию, вы еще летали на «Ильюшине».
– Совершенно верно, – кивнул Сергей.
– У вас не должно быть опасений, что в летном мастерстве не удастся догнать других. Я вас знаю как упорного и настойчивого человека. Надеюсь, таким и остались? Но многое изменилось в вашей жизни. До поступления в академию вы были рядовым летчиком. Если не ошибаюсь, так?
Мочалов снова кивнул.
– Сколько у вас тогда было подчиненных? Три: механик, воздушный стрелок и моторист. Настоящего опыта воспитательной работы вы не имеете.
Зернов встал и, прихрамывая, медленно прошелся по комнате.
– Итак, в двадцать семь с небольшим лет вы стали командиром эскадрильи, Мочалов. И какой эскадрильи! – Генерал выпрямился и слегка прищурил левый глаз. – Эскадрильи истребителей. А наших летчиков-истребителей народ зовет часовыми советского неба. Хорошие и красивые эти слова. Не правда ли? К вам они будут относиться особенно, потому что вы принимаете эскадрилью, входящую в состав пограничного полка. Значит, вы должны, – Зернов повысил голос, как это делает преподаватель, дойдя в своем объяснении до главного места, – должны воспитать подчиненных летчиков именно истребителями с высоким боевым духом. У каждого из ваших подчиненных своя голова, свое сердце, свои устремления. И чтобы успешно командовать, вы должны знать психологию буквально каждого воина. Вот, дорогой мой, вот, – генерал приблизился к майору и положил ему на плечо руку, потому что тот попытался встать, – думаю, силенок у вас хватит, раз горы ворочать собираетесь. Ваша эскадрилья из молодых летчиков. Но зато, посмотрите, какие орлята! Горят! Ревнуют друг друга, если речь идет о лишнем тренировочном полете. Горячие головы, хорошие, отзывчивые сердца. А все вместе – благодатная почва, на нее только доброе семя нужно командиру сеять, и всходы будут отличными. Стало быть, дело за вами, за командиром. Верно я говорю?
– Безусловно, товарищ генерал, – горячо подхватил Сергей. – Пока я в Энск ехал, много передумал, какая большая ответственность на меня ляжет. Трудное это дело – быть хорошим командиром. Трудное и почетное вместе. Это я теперь понял.
– А раньше разве не понимал? – усмехнулся Зернов.
– Нет, не то, чтобы не понимал, – замялся Сергей, – но если говорить начистоту, были у меня некоторые колебания.
– В чем же?
– Нужно ли мне, Мочалову, после войны оставаться в армии.
Седые брови Зернова удивленно взлетели вверх.
– Это интересно, расскажите.
– Дело давнее, – начал майор. – Мне и над Украиной пришлось повоевать. И вот в сорок шестом году, еще до поступления в академию, поехал я в маленький украинский городок. Стояли мы от него близко, и потребовалось обследовать место для полигона. Поручение ответственное. Для начала зашел в горисполком к председателю. Душевный такой председатель, бывший партизан, по фамилии Овчаренко. Разговорились о войне, как пострадал от нее городок. Он предложил после всех дел предпринять небольшую прогулку. И когда через час мы поехали по городку, я ахнул. Ведь что, в сущности, осталось от того городка? Руины! И как же было не поразиться тому, что я увидел в сорок шестом году! Где были одни стены да печные трубы, целые улицы выросли. На окраине – корпуса сталелитейного завода, почти готового к пуску. Смотрю и не верю, и слезы на глазах едва не пробились: «Да когда же успели понастроить?» А Овчаренко смеется и по плечу меня хлопает: «Милый летчик, понимаю твое удивление. Ты проштурмовал фашистов, улетел впереди наступающих войск дальше на запад и на время забыл про наш город. А люди, что в тылу остались, без дела не сидели». Затосковал я, товарищ генерал, после такого разговора. Детство вспомнилось, школьная мечта стать инженером-строителем, годы учебы в техникуме. Не буду от вас скрывать, захотелось тогда уйти из армии. Однажды сказал об этом Овчаренко, думал – поддержит.
– А он что же? – затаив в уголках рта усмешку, спросил Зернов.
– Под орех меня разделал. Говорит: «Ты опытный, квалифицированный летчик. Подумай, сколько средств затратило государство, чтобы сделать тебя таким. Здоров, молод, можешь и дальше летать. Нет, парень, беречь мирный труд твое дело. А мы строить будем спокойно». Здорово он тогда прочистил мне мозги.
– Стало быть, убедил? – дружелюбно посмотрел генерал.
Сергей утвердительно кивнул головой.
– Вы и ваш заместитель, – продолжал Зернов, – которого я хорошо знаю, – капитан Ефимков, люди бывалые. У вас за плечами такая жизнь, что хоть по роману о каждом пиши, богатый боевой опыт. Учите подчиненных на боевом опыте. Теперь дальше. – Генерал выдвинул один из ящиков письменного стола, порылся в нем и достал карту. Развернул ее на столе, затем оседлал нос очками и жестом пригласил Мочалова подойти ближе. Ногтем указательного пальца генерал провел по коричневой линии горного хребта. Рука его слегка вздрагивала. Это не укрылось от внимательных глаз Мочалова. – Район у нас, сами видите, какой сложный. Вам в горах летать не приходилось?
Мочалов ответил отрицательно. Зернов стал подробно рассказывать об особенностях, с какими связан полет в горах, как их надо учитывать. Иногда Сергей посматривал на часы: время бежало быстро.
Оба не услышали, как отворилась дверь и в комнату вошла пожилая высокая женщина в простом домашнем платье. У нее были добрые карие глаза, на лицо падали пряди седых, когда-то, очевидно, пышных волос.
– Алексей, пора обедать, – сказала она.
Зернов обернулся.
– Это ты, Мария Андреевна!
Он встал, с шумом отодвинул кресло. Встал и Мочалов, с любопытством разглядывая вошедшую женщину. Генерал поднес к губам кулак, сухо кашлянул. Потом снял очки и повертел их в руке. Глаза под седыми нависшими бровями заблестели.
– Вовремя, Мария Андреевна, мы уже изрядно проголодались. – Зернов скосил глаза на майора. – Познакомьтесь, майор, с моей женой. Она преподаватель истории в педагогическом институте. Это, Маша, майор Мочалов, о котором я тебе рассказывал. Правда, похож на нашего Васю?
Мария Андреевна горестно покачала головой, здороваясь с Сергеем. Рука у нее была маленькая, холодная. Она рассматривала Мочалова пристальным взглядом человека, привыкшего обращаться со многими людьми и умеющего составлять о них мнение при первом знакомстве.
– Это верно, – сказала она печально. – Вы не видели нашего Васю на снимке? Я покажу.
Она принесла из другой комнаты фотографию в простенькой коричневой рамке. На Сергея Степановича приветливо взглянули широко раскрытые глаза улыбающегося юноши. Такой же, как у Мочалова, разлет густых бровей, такой же мягкий очерк губ, чуть заостренный нос и чуб, выпущенный из-под летного шлема.
– Очень мы похожи, – ощущая неловкость оттого, что не находит нужных слов, сказал Мочалов.
– Вася ростом был, может, повыше, – продолжала Мария Андреевна. – Но немножко. – Она подавила тяжелый вздох. – Погиб в двадцать два года. И пережито горе, а как вспомнишь… – она не договорила.
Сергею Степановичу показалось, что женщина вот-вот заплачет. Зернов поморщился:
– Не надо, Маша. Веди нас лучше в столовую.
Мочалов сделал было попытку отказаться от обеда, но генерал недовольно перебил:
– Если начальство приглашает к столу, подчиненному отказываться не положено. Армейский этикет. – В его голосе прозвучала напускная строгость. Сильной рукой он подтолкнул гостя к двери в смежную комнату.
В столовой было очень светло от двух больших окон, выходивших на солнечную сторону, и жарко от батарей парового отопления. Солнце поблескивало на посуде. Пока Мария Андреевна наполняла тарелки, генерал рассказывал Сергею, что его жена готовит сейчас диссертацию на докторскую степень и очень часто уезжает в командировки.
– Бывает, что я неделями в одиночестве, Мочалов. А без нее квартира пуста. Плохо, если жена не домоседка. Учтите это.
– Учел бы, да поздно, – улыбнулся Сергей, – у меня Нина геолог.
– Во-от что-о! – протянул генерал. – Ну тогда вам мои сетования скоро станут понятными. Вот кончит она институт и умчится на месяц-два от вас куда-нибудь в степи с экспедицией, тогда мои стариковские жалобы вспомните.
Обед проходил весело. Зернов рассказал много интересного об Энске, о людях части.
– Командир части там хороший, – медленно говорил Зернов, – и как летчик и как методист. Помните, в пословице говорится: «И швец, и жнец, и на дуде игрец». А молодая смена растет какая! Есть там лейтенант Спицын. Такой славный юноша, почти мальчуган по виду. Рост у него маленький, так приходилось на самолете старого типа в кабине сиденье для него выше делать.
