Текст книги "Летчики"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Поздним вечером Нина Мочалова сошла с поезда на перрон маленькой южной станции. Инженер Бекетов пронес ее чемодан через зал ожидания на привокзальную площадь и торопливо попрощался. Дежурный по станции уже бил в древний, чудом сохранившийся на вокзальчике колокол. Крепко пожимая Нинину руку, Бекетов сказал:
– Поскорее возвращайтесь, Нина Павловна. Скучно без вас как-то…
– Обещаю, – весело ответила Нина.
Бекетов исчез.
Минуту спустя поезд проплыл мимо станции. Нина вздохнула и поправила на затылке тугой узел волос.
Впереди тянулись ровные строчки фонарей главной улицы города, берущей свое начало от широкой привокзальной площади. Электрические лампы отбрасывали на панель пятна колеблющегося света. Смутно чернели над крышами зданий тонкие трубы металлургического завода.
На площади Нина увидела зеленый огонек такси и, взяв тяжелый чемодан, направилась к машине. Машина тронулась в черноту прохладной ночи. Город проехали быстро. Было в нем все так же, как год назад, когда она проезжала тут в последний раз. Лишь на мосту через узкую бурливую горную речушку появились новые стального цвета перила.
Авиационный городок встретил ее огоньками знакомых корпусов. Шумели от ветерка кроны молодых лип на центральной аллее, в офицерском клубе играла радиола.
Расплатившись с шофером, Нина поднялась по лестнице на второй этаж. На ощупь открыла дверной замок. Комната обдала ее духотой и запахом пыли. Но это был жилой запах. Бродил легкий аромат табачного дыма, пахло тушью и кожей реглана. Нина щелкнула выключателем. Знакомые домашние вещи стояли сиротливо. На телефоне густым слоем осела пыль. «Скучно здесь будет», – подумала Нина и стала распаковывать чемодан.
Она вынула из чемодана разноцветные тенниски, одеколон, легкие летние брюки, воротнички к рубашкам и галстуки. Сейчас эти вещи никому не были нужны. Нина со вздохом уложила их в один из ящиков шкафа и вдруг подумала: «Может, к Гале Ефимковой сходить на чашку чаю». Она посмотрела на часы – половина одиннадцатого. Да, конечно же, Галя не спит. Достав из чемодана коробку шоколадных конфет, Нина вышла из комнаты.
Семья Ефимковых жила теперь в новой трехкомнатной квартире. После отъезда Земцова эту квартиру должен был занять Мочалов, но он наотрез отказался и передал ордер Кузьме: «Бери, у тебя чадо, а у меня пока одна Нина».
В окнах горел свет. Нина перебежала улицу и вошла в подъезд. На звонок вышла сама Ефимкова в простеньком домашнем халате и легких кавказских чувяках на босу ногу.
– Ниночка! – вскрикнула она. – Да вы как снег на голову! Ну проходите, проходите, буду ругать за то, что не прислала телеграммы, я бы встретила.
– Да что вы, Галя! – замахала руками Нина.
В большой светлой комнате за обеденным столом сидел полусонный сын Ефимкова Вовка и равнодушно тыкал вилкой в остывшую котлету.
– А я вот сына кормлю, – певуче говорила Галина Сергеевна, по привычке слегка растягивая слова по слогам, – беда с ним. Совсем выбился парень из режима. Узнали бы родители моих учеников, как преподаватель Ефимкова собственного сына растит, – досталось бы мне на орехи.
– Тетя Нина! – внезапно очнувшись от дремы, закричал Вовка, вскакивая со стула. – Вы из Москвы? А папу видели?
– Нет, малыш, – улыбнулась Нина, – они с дядей Сережей теперь далеко. Мы только в пути с ними встретились.
– Неужели правда? – вся просияв, спросила Ефимкова и придвинулась к ней с радостно заблестевшими глазами.
– Правда, Галя, – подтвердила Нина, – они меня под Ростовом встретили. Посадку там сделали, узнали, во сколько поезд проходит, – и сразу на вокзал. Оба в пылище, усталые… На, малыш, – протянула Нина коробку конфет. Вовка взял конфеты неторопливо, с достоинством, смущенно бормотнул: «Спасибо, тетя Нина», и отошел от стола.
– Мам, я котлетку завтра доем, ладно, а сейчас можно конфетку?
– Бери, только ложись поскорее, – прикрикнула на него Галина Сергеевна.
Уложив сына, она вскипятила чай, нарезала колбасу, сыр, разогрела остывшие котлеты и усадила Нину за ужин. Медленными глоточками прихлебывая горячий чай, хозяйка добродушно говорила:
– Рада я вашему приезду, Ниночка. Глухо сейчас у нас в Энске стало. Кругом пусто, лишь несколько техников осталось. Даже в домах многие окна по вечерам без света. Мы иной раз соберемся с Валерией Николаевной Цыганковой, посудачим немного и опять по домам. Мне хоть Вовка, сорванец, заботы доставляет, а ей одной очень скучно без Григория.
– Как сейчас у них? – поинтересовалась Нина, вспомнив, что много слышала всяких пересудов о семейной жизни Цыганковых.
– Ничего, работает в нашей полковой санчасти. Довольны ею. А как у них дома – не знаю. Раньше ссорились часто, а теперь как будто нет. У нас, Нина, сами знаете, какой есть показатель. Если в военторговском ларьке не судачат, значит все в порядке, – засмеялась Галина Сергеевна, и на ее круглых щеках обозначились ямочки.
– А сама она не рассказывает?
– Нет, Валерия на рассказы о себе скупа. Мне кажется, что когда ваш Сережа со Спицыным в горах вынужденную посадку потерпели, Валерия другими глазами стала на своего мужа смотреть, поняла, что иной судьбы ей искать нечего, рядом эта судьба, с трудностями своими и радостями. Теперь ребенка ждет. Значит – любовь… А сложно это все. Мой отец, например, любитель пофилософствовать, так он говорит: «Счастливый брак – это выигрышный лотерейный билет. Один из тысячи его вытаскивает». А я смеюсь над этим изречением. Смеюсь потому, что очень уж у нас с Кузьмой все хорошо. Правда, Валерия думает, что мы с ним очень ровные характерами. Ну так что же… зачем нам африканские страсти какие-то. Берите варенье, Ниночка. Вот это вишневое, собственное, даже Кузьма участвовал в варке.
Нина взяла розетку и рассеянно положила в нее несколько ягод. Ее бледноватое лицо приняло задумчивое выражение.
– Да, Галя, – вздохнула она, – но не у всех сразу получается. Мы вот любим друг друга с Сережей, крепко любим, а семью построить никак не можем, хотя уже четвертый год как поженились.
– Кто же виноват? – тихо спросила Галина.
Нина пожала плечами.
– Только не он, только не он. У меня душа болит, когда я об этом думаю. Он хороший, добрый, простой. Вот встретились мы в пути на несколько минут, а теперь опять врозь на целый месяц. Иногда мысль появляется – бросить все к черту… и диссертацию, и экспедицию, и профессию геолога вообще.
– Так нельзя, – возразила Галина, и брови ее упрямо сдвинулись. – Это легче легкого.
– Вот и я думаю, – обрадовалась Нина, и лицо ее порозовело. – Слишком уж глубоко сидит во мне несносная потребность что-то делать. Помню, маленькой была, отец все говорил: «Человек в жизни свою линию должен искать, дочка. Есть линия – есть человек. Нет линии – нет человека!» Я в ранней юности еще стала искать эту линию. Нашла, кажется. Люблю изыскания, геодезию, геологию, могу сутками не чувствуя усталости бродить по горам, обрабатывать данные топографических съемок или бурения. О научной работе мечтаю, тему избрала. Но ведь все это требует разлук. Да что разлук – это я слишком мягко выразилась. Пожертвовать надо личной жизнью.
– А как Сергей?
– Молчит, – тихо ответила Нина, и горестные морщинки легли в углах ее рта. – Со всем соглашается. Но я-то вижу как ему тяжело. У него большое доброе сердце, Галя. Скорее бы он приезжал, – Нина шумно вздохнула, усталым движением руки поправила волосы. Галина Сергеевна тепло посмотрела на свою гостью: как хорошо она понимала ее сейчас и как не хотелось тратить пустые слова на утешение.
– Ниночка, не надо раскисать, – улыбнулась Ефимкова, – все наладится.
– Конечно, наладится. Подлейте мне чаю… Ваше варенье и на самом деле очень вкусное.
II
Запыленный «газик» карабкался вверх по узкой извилистой горной дороге, открывающей на каждом повороте далекую перспективу горных ледников. Буйная зелень, покрывавшая горы внизу, на время уступила место серому цвету скал и стремнин. Альпийские луга, радующие глаз пышным покровом трав, остались где-то справа. Высовываясь из кабины, Нина видела над своей головой одну только каменную скалистую стену с острыми зазубринами, из которых кое-где торчали пучки пожелтевшего на солнце мха.
Мотор «газика» начинал сдавать на крутых подъемах. Из радиатора валил белесый пар. Тогда водитель, Гриша Оганесян, останавливал машину и доливал воды. Нина помогала ему доставать из кузова тяжелое брезентовое ведро. Налив воды, Оганесян снова садился за руль. Веселый, простодушный парень, он постоянно что-нибудь напевал. Гриша недавно вернулся из армии и свои родные армянские песни пел вперемежку со строевыми или русскими лирическими, которым научился будучи солдатом. В партии изыскателей он совмещал две должности: шофера и проводника. Никто лучше его не знал горных тропок, не умел проложить более безопасного пути к трудной высоте, организовать хороший ночлег на живописной полянке. Гриша Оганесян мог быстро настроить рацию и поймать трансляцию футбольного матча со стадиона «Динамо», подстрелить молодого джейрана или клыкастого кабана, руками изловить ядовитую змею в скалистых расщелинах.
– Ты веселый, Гриша, – щурясь от бьющего в глаза солнца, сказала Нина. Он польщенно улыбнулся, не отрывая взгляда от извилистой дороги.
– Правильно говоришь, Нина Павловна, – согласился он, – Гриша действительно веселый.
– Значит, жить долго будешь.
– Опять правильно, – захохотал он. – У Гриши прадед Вартапет до ста пятидесяти одного года жил, дед Арам до ста сорока шести. Хочешь, я тебе веселую историю про деда Арама расскажу? Хочешь?
Гриша говорил по-русски неплохо, но все-таки вместо «е» у него сплошь и рядом, особенно если он начинал волноваться, прорывалось характерное для кавказского акцента «э».
– Слушай, Нина-джан, – весело говорил Гриша, стараясь заглушить голосом шум мотора, – мой дедушка Арам жил недалеко от озера Севан, на втором этаже дома. А на первом этаже со своей семьей обитал его брат Аршак. Узнали в Академии наук, что дедушке Аршаку исполнилось сто двадцать лет, и послали к нему экспедицию научную изучать причины долголетия. Приехали два старых профессора и одна такая же, как ты, белая-белая барышня, которую даже солнце нашей Армении не берет. Профессора вопросы дедушке Аршаку задают, а белая барышня ученый протокол пишет. «Дедушка Аршак, – спрашивает один профессор, – это правда, что вам на прошлой неделе сто двадцать лет исполнилось?» – «Такая же правда, как и то, что мы сейчас с вами разговариваем, почтенный профессор», – отвечает дедушка Аршак. – «Хорошо, – говорит профессор, – объясните нам, ученым людям, каким образом вы сумели так хорошо сохранить здоровье? Вы курили?» – «О нет, никогда», – отвечает дедушка Аршак. – «Вино пили?» – «Никогда». – «Пишите, товарищ секретарь, – говорит профессор девушке, – все ответы этого мудрого старца пишите». Не успела девушка обмакнуть ручку в чернила, как на втором этаже раздался стук, потом еще и еще. С потолка кусок штукатурки упал прямо в чернильницу. «Скажите, чтобы на втором этаже перестали безобразничать, – зашумел профессор, – они нам мешают работать! Что там происходит?» – «Не волнуйся, профессор-джан, – говорит тогда дедушка Аршак, – это мой старший брат, дедушка Арам, шумит. Никак его не перевоспитаю. С самой молодости и табак курит, и вино пьет». – «А сколько же ему лет?» – «Да уже сто сорок первый пошел, он на двадцать один год меня старше».
Нина засмеялась. Налетевший из-за поворота ветер чуть не сорвал с нее шляпу.
– Гриша, ты это все выдумал?
– Какая разница – выдумал или не выдумал? Не хочешь, не верь. Тебя, Нина Павловна, хотел развеселить, – улыбнулся шофер.
Юркий «газик» преодолел последний перевал и вырвался на широкую просторную поляну, необычайно ровную для гористой местности. Нина увидела в центре поляны серые палатки, штабель деревянных ящиков с буровым инструментом, пестрые геодезические раздвижные рейки. Несколько человек выбежали навстречу. Когда Гриша Оганесян выключил мотор, они со всех сторон окружили «газик». Нина спрыгнула на землю, с удовольствием потопала затекшими ногами. Первым к ней подошел инженер Бекетов.
– Как хорошо, Нина, что вы приехали.
Он был в темно-красной тенниске и светлых широких брюках. Его сильные, обожженные солнцем руки вздувались мускулами. Открытое лицо улыбалось. Бекетов вытащил из машины тяжелый Нинин чемодан. А она уже здоровалась с инженером Анной Березовой, высокой темноглазой девушкой, и тоненькой белокурой практиканткой Наточкой Слезкиной. Чуть поодаль стоял инженер Мотовилов, глядя на Нину из-под тяжелых век лениво и равнодушно.
– Мое почтение, Нина Павловна, – буркнул он наконец, протягивая руку, – я всегда и везде последний.
Бекетов, подхватив чемодан Нины, пошел с ней рядом, безуспешно стараясь подладиться под ее мелкие и быстрые шаги.
– Видите, какая у нас тут прелесть. Пейзаж, лучшего не сыскать, хоть картину рисуй. В одной палатке помещаемся мы с профессором Хлебниковым, в другой буровые мастера, а вон та, что на отшибе, ваша, женская. Вы что-нибудь теплое с собой захватили? Ночами здесь бывает иной раз чертовски холодно.
– Не предусмотрела, – улыбнулась Нина.
Вместе с Аней Березовой и Наточкой Слезкиной Нина вошла в палатку. Ее койка, стоявшая в дальнем углу, была прикрыта белоснежным одеялом. На маленьком столике, в жестяной банке из-под абрикосового компота, стоял огромный букет огненно-красных цветов с широкими лепестками.
– Это к вашему приезду, – приветливо сказала Наточка.
– Водяные лилии, какая прелесть! – воскликнула Нина.
– Это Бекетов постарался, – заметила Аня Березова, – отчаянный он. По такой круче к горному озеру спустился, что у нас даже мурашки по коже пошли.
Умывшись и наскоро перекусив, Нина отправилась к руководителю экспедиции. Профессор Хлебников встретил ее у входа в свою палатку. Он был в просторном парусиновом костюме и желтой соломенной шляпе.
– Рад вас видеть, товарищ ученый секретарь! – воскликнул он бодрым баском и, как крыльями, замахал длинными руками, – безмерно рад. Столько работы нас ожидает впереди. Без вас я как без рук. Вы же – альфа и омега всего. Отдохнули, покушали? Тогда за дело. Идемте, идемте.
Он взял Нину под руку и распахнул перед нею брезент. Палатка, где жил Вениамин Львович Хлебников, была настоящим штабом экспедиции. Так ее обычно именовал и сам профессор, хотя он никогда не служил в армии. Под потолком и на стенах висели связки бумажных рулонов, на столе стояли наполненные водой сосуды, в углу виднелись желтые ящики с геодезическим инструментом, нивелиром и кипрегелем, без которых нельзя было обходиться при съемке участков. Здесь же стоял и шкаф с книгами. Профессор Хлебников никогда еще не отправлялся ни в одну экспедицию без того, чтобы не захватить всю необходимую справочную литературу. Помимо книг по геодезии, геологии, минералогии, стояла у него и такая литература, которая, на первый взгляд, не имела отношения к задачам экспедиции. Был здесь и большой очерк о флоре горных районов юга, и медицинское пособие для врачей, имеющих дело с тропической малярией, и книга «Животный мир Кавказа и Средней Азии».
Профессор снял роговые очки и посмотрел на разбросанные по столу тетради.
– Видите, какой хаос. Нужна ваша твердая рука, Нина Павловна. К ней мы все привыкли. Даже наш самый недисциплинированный Мотовилов…
Хлебников заботливо пододвинул Нине складную табуретку с брезентовым сиденьем, сам сел на кровать. Звучным высоким голосом, каким он обычно читал в институте лекции, он стал рассказывать о первых шагах экспедиции. Неделя не прошла бесплодно. Изыскатели заложили несколько шурфов и взяли пробу интересной породы. Накопились материалы, нуждавшиеся в обработке. Однако топографические съемки еще не велись. Профессор достал карту района и провел на ней пальцем извилистую линию.
– Мир познаваем, Нина Павловна, – улыбнулся он, – однако познаваемость мира дается человечеству нелегко и уж во всяком случае не без труда. Наиболее интересную разведку пока провел инженер Бекетов. Да, да, Игорь Николаевич подает большие надежды. Слабость стариковская: в институте был любимым учеником. Но оправдал. Да, так нужно нам в ближайшие четыре-пять дней заснять вот этот участок. – Профессор обвел ногтем указательного пальца коричневый горный склон. – Причем этой карте я не верю. Скажете, старый скептик и все такое прочее, но не верю. Как говорил покойный Фамусов: «Все врут календари». Мы должны своими силами сделать карту крупного масштаба на этом участке.
Эту задачу я возлагаю на Бекетова и на вас, Нина Павловна. Местность там трудная. Придется с нашим проводником пойти.
– Ничего, Вениамин Львович, – успокоила его Нина, – я соскучилась по работе. Горы меня не напугают. И по расщелинам прыгать я теперь научилась…
– Вот и хорошо, – одобрил Хлебников и опять водворил на нос очки, – на днях знакомился с наметками вашей диссертации. Это, так сказать, абрис, набросок, но весьма и весьма обещающий. Учтите, что на защите я постараюсь быть вашим оппонентом. А я оппонент строгий, и даже весьма. Если вам удастся подкрепить свой замысел интересным анализом, работа удастся несомненно. Словом, дерзайте, не боги горшки обжигают.
Хлебников по-восточному сверху вниз провел ладонью по своему узкому морщинистому лицу. Таким движением старики обычно разглаживают бороду. Но ни бороды, ни усов у профессора Хлебникова не было.
III
День в лагере изыскателей начинался рано, когда солнечный диск еще не поднимался над зубчаткой ледниковых гор, а лежал гораздо ниже их, краснея в далеком, рассекавшем хребет ущелье. Казалось, веселое солнце выспалось на дне этого ущелья и вместе с предутренним туманом всплыло оттуда, как большой воздушный шар. Гнусаво и протяжно кричал ишак по прозвищу Мунька, это заменяло сигнал подъема. Мунька был аккуратен: кричал трижды в день – на рассвете, в полдень и вечером в одно и то же время, до того точно, что по нему можно было проверять часы. Мунька и сторожевой волкодав Дичок были единственными животными в лагере изыскателей.
Заслышав утренний Мунькин крик, обитатели лагеря выбегали из палаток, чтобы поплескаться в бурливом потоке, протекающем в самом конце поляны. После умывания завтракали, и начиналась работа.
Нина быстро освоилась в лагере. Профессора Хлебникова она знала давно. Аня Березова оказалась добродушной и немного застенчивой, ее постоянно дополняла своим щебетом белокурая Наточка. Инженера Мотовилова Нина не особенно уважала и, когда оставалась наедине с женщинами, называла «неисправимым циником». Для этого, как ей казалось, были все основания. Когда Нина поступала в институт, Мотовилов был уже на последнем курсе, слыл хвастуном, задирой и чуть ли не самым легкомысленным студентом, хотя учился на одни пятерки и успешно защитил диплом. Ему не нравилось простое имя Никита, и еще с четвертого курса все окружающие звали его Ник. Мотовилов считался неплохим инженером-изыскателем. Он каждый год выезжал с партиями, но, как правило, ни с одной из них не работал по два сезона. Нику Мотовилову было все равно, где работать: в Воркуте или в Северном Казахстане, в болотистом Полесье или в горах Кавказа, лишь бы были подходящими условия. Если хорошо платили, он работал лучше, если платили мало, он старался поскорее сменить адрес одной изыскательской партии на другую.
Тридцатипятилетний холостяк, он не нажил друзей, хотя и тянулся всегда к людям. Когда представлялась возможность, он любил на широкую ногу кутнуть, причем денег, вынутых из кармана, никогда не считал и никому не разрешал расплачиваться. Он мог в один раз выложить в ресторане всю свою месячную зарплату, рассчитываясь за случайных собутыльников, а потом, коротая дни до получки, вспоминать об этом без сожаления, приговаривая с улыбкой: «Дали мы в ту ночь антраша, ничего не скажешь». Ник мог занять у товарища крупную сумму и отдавать ее на протяжении года, а то и больше. Собственно говоря, он всегда был в долгах. К нему и сюда, в горы, приходили письма со штемпелями разных городов. Авторы этих писем напоминали о давно взятых в долг маленьких или больших суммах. Мотовилов читал эти письма улыбаясь, лениво покусывая мундштук маленькой трубочки желтыми прокуренными зубами и посвистывая. Если в каком-либо из писем содержались очень крепкие выражения, Ник щурился, словно что-то взвешивая в уме, и наконец изрекал:
– А Степке, пожалуй, и впрямь надо деньги вернуть. С прошлого года ждет. Такое стоическое терпение достойно награды. Конечно, не все четыреста, а двести переведу в первую же получку.
Но приходил день зарплаты, и Мотовилов решал:
– Жирно ему двести. Хватит и ста на первый случай, продержится.
И отправлял перевод с поцелуями и приветами, с красноречивым заверением выслать остальную сумму «на днях».
Вероятно, чувствуя неприязнь Нины, Мотовилов никогда не отпускал по ее адресу тех вольных шуточек, за которыми не лез в карман, разговаривая с Аней или Наточкой.
Был еще один человек в экспедиции, присутствие которого постоянно чувствовала Нина. Она никогда не вспоминала об этом человеке, если его не было рядом, но стоило лишь ему появиться, как в ней просыпались далекие воспоминания. Открытое лицо Бекетова, его умный прямой взгляд и всегда отдающая добродушием улыбка сильного, здорового человека не могли вызвать недоброжелательства. Но большие синие глаза смотрели с плохо скрытой тоской.
С Игорем Бекетовым Нина вместе поступала в институт и вместе защищала диплом. На третьем курсе он ухаживал за ней, приглашал в кино, в театр. Но он ни разу не попытался объясниться в любви, был только учтив и предупредителен во время их нечастых совместных прогулок и смотрел на нее взглядом, полным восхищения… Когда Нина вышла замуж за Сергея Мочалова, Бекетов неделю не приходил в институт на занятия. В радостной суете первых дней она не обратила на это внимания. Когда Игорь появился в институте, он был сдержанным и серьезным, только некоторая бледность могла навлечь на мысль, что он был не совсем здоров. И в самом деле, Бекетов принес справку от врача, что болел ангиной. А на следующей неделе институт облетела новость: Игорь женится на Ире Шпаковой, студентке второго курса, худенькой, робкой девушке, с маленьким болезненным личиком. Многие не верили и обращались к Бекетову за подтверждением, и тогда он резко встряхивал головой и, вызывающе поджимая губы, говорил:
– Да, женюсь. В четверг приглашаем на свадьбу. Будем с Ириной рады…
Злые языки стали говорить о Бекетове: «Это он не на Ирке, а на ее трехкомнатной московской квартире женится, да на заслугах покойного папы. Вот посмотрите, останется в главке, и дело с концом. Карьерист».
После смерти отца у Иры действительно осталась в центре Москвы трехкомнатная квартира со всеми удобствами… Но Бекетов опроверг эти предсказания. Защитив на «отлично» дипломный проект, он уехал на север в самый далекий, труднодоступный район. Ира осталась в Москве и родила сына. Два года спустя Бекетов был зачислен в экспедицию профессора Хлебникова, в ту самую экспедицию, с которой выехала и Нина. Они встретились в Москве, оба повзрослевшие, начавшие самостоятельную жизнь.
– Здравствуйте, Игорь Николаевич, как здоровье Иры? – первая заговорила Нина. Но Бекетов отвечал неохотно, и Нина сразу почувствовала, что ему неприятны эти расспросы.
Так было перед отъездом из Москвы. Здесь же, в затерянном горном лагере, Нина все чаще и чаще стала замечать на себе его пристальный внимательный и, как ей казалось, тяжелый взгляд.
