Текст книги "Летчики"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
– Вы тогда не были таким угрюмым.
– Не был! – горячо подхватил Бекетов и вдруг перешел на шепот, словно опасался, что кто-нибудь мог услышать их разговор. – Вы меня сейчас упрекаете в замкнутости и нелюдимости, Нина. Но это вам только кажется, я ведь не такой. Я всегда приду на помощь товарищу, постараюсь выручить его из беды, поделиться с ним последним. Я же не могу при всех своих пороках, или, как там их можно назвать мягче, недостатках, сравнивать себя с таким пижоном, как наш Ник Мотовилов. Но что поделаешь!.. Посудите сами. Разве может человек прыгать от радости на одной ноге в честь того, что у него отняли вторую? А ведь я лишен личной жизни…
– Игорь Николаевич, Ира – хорошая женщина, – неуверенно возразила Нина.
– Ира! – воскликнул Бекетов. – Ира – страдалица. Я не видел человека более чуткого, чем она. Но послушайте, Нина, полюбить я ее никогда не смогу! Я любил только однажды в жизни, – Бекетов вместе с табуреткой ближе придвинулся к Нине, и она ощутила на щеке его опаляющее дыхание. – Вы вспомните первый курс. Я пришел в институт здоровым крепким парнем, и у меня уже была своя биография. Еще пятнадцатилетним мальчишкой я был разведчиком в партизанском отряде. Под Вязьмой мы впятером взорвали железнодорожный мост. Вот этими вот руками подкладывал я взрывчатку под рельс. Мы отползали под огнем немецких станковых пулеметов. Пули повизгивали над головой, хлестали по лицу прутья орешника. Знаете, зимой, на морозе они бьют очень больно. Ледяные корки сугробов резали лицо. Помню, как ранили командира отряда лейтенанта Сороку, того, что полз впереди. Потом ранило меня. Небольшой осколок застрял в правом боку. Он и сейчас ноет в сырую погоду, совсем как у боевых ветеранов, – невесело усмехнулся Бекетов и замолчал, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из палатки, где происходило празднование.
– Говорите, говорите, – торопливо прошептала Нина, – вы никогда об этом не рассказывали мне в институте.
– Да, да, – словно очнувшись, продолжал Бекетов, – я пришел в институт зрелым. Но я думал… жизнь впереди – это прямая дорога, только трудись – и будешь идти по ней… а потом, когда я оступился, я понял, что это далеко не так.
– Как же вы оступились, Игорь Николаевич?
– Полюбил… – ответил он очень тихо, – видно, я отношусь к числу людей, способных любить по-настоящему только однажды. Девушка, любимая мною, вышла замуж. Вот тогда, чтобы как-нибудь заглушить свое горе, я женился на Ире. Мне думалось, что вдвоем мы сможем быть счастливы, хотя бы ограниченно счастливы. Но и этого куцего счастья не получилось, к сожалению. Я по-прежнему люблю ту первую, не обратившую на меня внимания.
Бекетов склонил голову низко к коленям.
Острое чувство жалости шевельнулось в душе у Нины, и она вдруг окликнула его тихо, просто и ласково, как несколько лет назад:
– Игорь… не надо. Ты очень хороший… успокойся…
Он медленно отнял ладони от висков и, выпрямившись, как будто еще не до конца веря услышанному, взглянул на нее. Нина почувствовала, как захлестывают ее жалость и нежность. Они были нестерпимы и рвались наружу. Они проникали в душу и сознание, подавляли волю, становились все сильнее и сильнее, так что не было никакой силы противостоять им. И Нина сдалась, отступила.
Был мир, над которым качалось усеянное звездами, облитое луной небо, и были в нем сейчас только двое: она и ее старый знакомый Игорь Бекетов. Ей захотелось прийти на помощь этому сильному, душевно надломленному человеку. Нина притянула к себе голову Бекетова и поцеловала его в горячий лоб. Она хотела успокоить и ободрить его и страшно растерялась, когда почувствовала, как сомкнулись за ее спиной сильные руки. Молча, не сопротивляясь его ласкам, сидела Нина. Ее голова бессильно склонилась к его плечу, и только когда раздался шепот Бекетова: «Нина, так это правда, ты любишь?..», она быстро отодвинулась.
– Игорь, не надо… дай я поцелую тебя сама, сама один раз – и ты уходи…
Она вырвалась из его объятий.
– Что я наделала… Игорь, хороший, добрый, уходи, – почти молила она.
Бекетов хотел снова обнять ее, но она встала и шагнула к выходу. Игорь покорно опустил голову.
– Ниночка, – почти простонал он, – я уйду.
Ей вдруг стало опять жалко его той острой непонятной жалостью, что заставила ее отвечать на ласки. Тихим и взволнованным шепотом она сказала:
– Да, да… ты уходи, Игорь… мы завтра лучше поговорим… Обязательно поговорим.
– Спасибо. Я буду ждать этого завтра… Ниночка.
Он вышел из палатки. Нина трясущимися руками засветила лампу. Блеклые желтые пятна света растеклись по палатке, выхватив из мрака висевшую над ее кроватью рейсшину и полевую сумку. Нина налила из графина воды и поднесла стакан к губам, удивляясь тому, что до сих пор бурно колотится сердце, а о края стакана стучат зубы. Вода была жесткой и кисловатой. Сделав глоток, Нина выплеснула остатки на земляной пол. Было радостно оттого, что Бекетов так покорно ушел по первому ее приказанию, и она впервые подумала о том, какой, должно быть, сильной была любовь к ней этого порывистого человека, любовь, длившаяся несколько лет…
Нина разделась и улеглась в кровать, накрывшись шерстяным одеялом.
Она не помнила, как заснула. Когда она очнулась, был уже предрассветный час.
Сквозь откинутый полог виднелись рябившее мелкими звездами черное небо и черная луна, совсем низко повисшая над ее головой. Нина устало потянулась и почувствовала какую-то неприятную скованность и смутную тревогу. «Что это? Уж не заболела ли?» – подумала она и вдруг вспомнила все, что произошло несколько часов назад. Ей даже показалось, будто кровать еще теплая на том месте, где сидел Бекетов. Значит, все это было наяву. Он держал ее в объятиях, и она сама целовала его в лоб, в губы. Она первая пообещала поговорить с ним завтра, и он ушел из ее палатки, обнадеженный этим.
А Сережа! Как посмотреть теперь ему в глаза при встрече. Сначала она постаралась ответить на вопрос легко: «Подумаешь. Можно и скрыть. Разве у других не бывало похожего? Вот Леночка Позднышева, ее однокурсница, возвращаясь из санатория, многим хвасталась, как она «дурила своего Мишку», а он об этом ничего не знал. Делают же так. А я?»
И вдруг Нина почувствовала, как все замирает у нее внутри в тяжелой неподвижности – и мысли, и сердце. Она с ясной отчетливостью подумала о том, что эти поцелуи не были случайностью, что к ним ее привела большая жалость и нежность, что несколько часов назад он был ей по-настоящему дорог, этот угрюмый, искренний и прямой человек, и что она совсем не вспомнила тогда о муже, охваченная лишь одним стремлением – успокоить и приласкать Бекетова.
Пересилив себя, Нина вскочила и, набросив пыльник, выбежала из палатки. Ей думалось – там, на воздухе, станет легче.
Едва она переступила порог – порывистый горный ветер ударил в лицо удушливым песком. Тонкая яркая молния разорвала небо. При ее мгновенном неверном свете горы и разбросанные палатки геологов показались Нине причудливыми, как театральные декорации, неживыми, ненужными.
– Сережа! – воскликнула она с болью и, обхватив голову руками, побрела от палатки.
У обрывистого края площадки она остановилась. Неожиданно ей показалось, что вот и кончилась та часть ее короткой жизни, по которой до сих пор она шла ясной и чистой поступью, не встречая преград, не понимая, почему на этой дороге оступаются другие.
– Ой как плохо!
Снова блеснула молния, выхватив из мрака окружающие предметы. Резкий, пронизывающий ветер набросился на Нину. Косыми бичами захлопал по скалам дождь. На лице у нее появились капли, волосы намокли, стали тяжелыми. Нина машинально их отжала. А что, собственно говоря, случилось? Ведь кроме этих нескольких поцелуев ничего не было. А теперь она вообще не будет говорить с Игорем и окончательно возьмет себя в руки. Все будет, как прежде.
«Как прежде ли? – спросила себя Нина. – А чувства?» Было же у нее к Бекетову большое и смутное, хотя и недолговечное чувство. И можно ли будет сразу и навсегда выбросить из памяти эти минуты? Нет, воспоминание о них будет возникать часто и ложиться тяжелым грузом на душу.
Нина вдруг подумала, что ее Сергей сейчас, вероятно, спит, а может, под дождем, в темноте обходит посты и караулы на аэродроме. И конечно же, он думает о ней, об их скорой встрече.
В палатке, где жил Мотовилов, еще играл патефон и оттуда доносился скорбный голос певца:
Не верю, не верю…
Нина мысленно повторила слова романса. И опять подумала о Сергее, об их жизни и о том, что до сих пор в этой жизни у них не было ничего недоговоренного, ни одной тайны. А теперь ей нужно скрывать от Сергея воспоминания о Бекетове. Нет, ей никогда не удастся этого сделать, при первом же взгляде мужа, всегда такого искреннего и прямого, она не выдержит и обо всем расскажет.
«А нужно ли ждать этой минуты? – размышляла Нина. – Сережа великодушный, он, может быть, поймет и простит. Я напишу ему.»
Она заснула, когда начало светать, и сон ее был крепким и спокойным. На другой день она написала письмо Мочалову.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
Ранним июньским утром в Энск въехало несколько автомашин. Впереди мчался зеленый «Зим», взметая сухую придорожную пыль, за ним три «Победы».
Это полковник Шиханский сопровождал в Энск конструктора Северцева и его группу. Когда в соединение приезжал какой-либо генерал или инспектор, настойчивый и энергичный в подобных случаях Шиханский выпрашивал на несколько дней «Зим» у председателя горсовета. При этом Шиханский говорил: «Долг платежом красен. Ты мне сегодня «Зим» дал, товарищ Морозов, а случись завтра к тебе председатель облисполкома завернет и округу посмотреть захочет – так я тебе «ПО-2» дам и самого лучшего летчика».
Сидя на заднем сиденье автомашины, Северцев рассказывал полковнику Шиханскому о своих планах. Его худощавое лицо с глубокими прорезями морщин в углах рта и огромным, крутым лбом всегда сохраняло сосредоточенное выражение, свойственное людям, привыкшим к постоянному раздумью. И только улыбка, появлявшаяся внезапно на упрямо сжатых губах, меняла это выражение. Широкие крепкие плечи Северцева облегал темно-синий костюм. Шиханский привык видеть Северцева на портретах в форме генерал-лейтенанта инженерно-авиационной службы и не знал, как обращаться к нему сейчас. «Называть просто Сергеем Лукичом, – думал полковник, – скажет, панибратство. Говорить при обращении «товарищ генерал», назовет тебя в душе сухим штабистом. Они, старики, с причудами!»
И Шиханский вел беседу осторожно, прибегая к одинаково удобному во всех случаях жизни «вы».
В этот день в Энске проходили полеты. Раскалывая свистом синеву ясного жаркого дня, проносились в высоком небе реактивные истребители. Одни шли по маршруту, другие вели воздушный бой, третьи выруливали, четвертые заходили на посадку. Во всем этом не было суеты и суматохи. Подчиняясь командам с земли, летчики, каждый в свое время, взлетали и садились, находили в воздухе свою зону, в которой никто не мог помешать выполнению учебного задания.
Предупрежденный по телефону о приезде конструктора, Мочалов оставил вместо себя руководить учебными полетами Ефимкова, а сам отправился встречать Шиханского и Северцева. Сергей никогда не видел конструктора. Но он чувствовал к нему то глубокое уважение, которым были проникнуты и все другие летчики-реактивщики нашей страны. Северцев не был прямым создателем чудесной машины, на которой летал Мочалов и его подчиненные. Но он оснастил ее так, что она получила возможность подниматься на громадную высоту, и на этой громадной высоте летчик чувствовал себя свободно и просто, как и в обычной зоне пилотажа. В одном из многочисленных газетных очерков Сергей прочитал, что конструктор прослужил в строю около пятнадцати лет, что он любит охоту и спорт. Поэтому Мочалов, в отличие от Шиханского, хорошо знал, что не ошибется, называя старика «генералом», держась с ним, как обычно положено держаться с любым приехавшим в гарнизон старшим начальником.
– Разрешите доложить, это мой лучший командир полка, – представил Мочалова Шиханский, любивший часто произносить: «моя дивизия», «мой полк», «мои комэски». Северцев вышел из машины и надел шляпу. Выпуклые глаза с любопытством остановились на Сергее.
– Как же, знаю, – заговорил конструктор, и у него оказался неожиданный для всех бас, – это от него в пятидесятом году иностранный самолет-нарушитель удалился с «большим снижением». Так, что ли?
– Было, товарищ генерал.
– Ив горах пришлось тогда поголодать?
– Пришлось, товарищ генерал.
– Ну, вот видишь, – сощурился Северцев, имевший обыкновение быстро переходить на «ты» с теми, кто нравился ему с первого взгляда, – оказывается, я про тебя все знаю.
– Выходит, – не пошевелившись, сказал Мочалов.
– А чего стоишь, словно аршин проглотил? – вдруг фыркнул Северцев. – Лучше говори, командир полка, куда везти меня собираешься.
– Как пожелаете, товарищ генерал. Могу в гостиницу, чтобы отдохнули с дороги.
– Эка невидаль, – сердито перебил конструктор, – от штаба до вашего Энска и дороги-то всего шестьдесят километров. А в наш век реактивной техники да «Зимов» час с небольшим. Где же тут устать, даже мне, старику.
– Могу на охоту тогда проводить. У нас здесь охота хорошая, – вдруг весело предложил Мочалов и улыбнулся. Северцев нахмурил кустистые брови. Шиханский укоризненно посмотрел на Сергея – дескать, переборщил. Но конструктор басовито расхохотался:
– Уже постарался кто-то, расписал мои слабости! Нет, командир полка. Охоту я действительно люблю. Но сейчас не соблазните. Хорошая есть пословица: «Кончил дело – гуляй смело». А у нас дело еще впереди.
Запрокинув голову, он посмотрел в небо и на далекую горную гряду.
– Воздух у вас тут и на самом деле чудесный. Не мешало бы действительно с ружьишком побродить. Только потом.
– Тогда прошу ко мне в кабинет, товарищ генерал, – предложил Мочалов и направился к подъезду штаба. Конструктор и полковник Шиханский шли рядом. В кабинете Сергей включил бесшумный настольный вентилятор, и в комнате стало прохладно. Уступая Северцеву место, Мочалов отошел от стола.
– Прошу садиться, товарищ генерал.
– Нет, нет, – запротестовал Северцев, – хозяин всегда должен оставаться хозяином, а гость гостем, в каких бы он чинах ни был. Я себе место найду.
Он повесил плащ и шляпу на вешалку и сел на диван. Рядом с ним присел и Шиханский. Северцев сразу стал серьезным.
– Излагаю свои планы, товарищ подполковник, – громко заговорил он, – мы намерены прожить здесь не более недели. Задача нашей группы строго очерчена: поставить на одну из машин новое экспериментальное оборудование и провести два-три испытательных полета. Быть может, вы удивитесь: зачем делать такие полеты здесь, в Энске, если есть специальные конструкторские бюро, испытательные аэродромы, наконец, штаты летчиков-испытателей? Дескать, нет ли в этом логического противоречия. Нет, товарищи офицеры, такого противоречия нет. Скажу вам по секрету, что заводские испытания уже прошли и дали неплохой результат. Похоже на то, что мы выиграли еще полторы тысячи метров на этой же самой конструкции. Но вы понимаете, как важно, чтобы результаты этих испытаний проверили вы, строевые летчики, наши непосредственные потребители. Никто не мог бы требовательнее оценить наш труд.
Северцев встал с дивана и оживленно зашагал по кабинету.
– Остановили выбор на вашем полку, товарищ Мочалов. Не буду здесь петь дифирамбы. Полк ваш крепкий, на хорошем счету. Практически, с помощью вашего инженера полка, мы намерены сегодня же приступить к оборудованию одного из самолетов. В этом прошу помочь.
– Я готов, товарищ генерал, – вставая из-за стола, проговорил Мочалов.
…И работа началась. Еще шли полеты, а на одной из стоянок «единицу» Мочалова с наиболее мощным двигателем, отмеченную красной тонкой стрелой на фюзеляже, стали готовить к испытаниям. Пришел Скоробогатов, собрался еще добрый десяток техников и механиков, прослышавших о приезде конструктора. По требованию Северцева Скоробогатов выделил в помощь инженерам трех техников и в их числе Железкина, считавшегося в полку самым выносливым человеком. Шиханский предоставил конструктору одну из штабных «Побед» на все время его пребывания. Он и сам бы остался в Энске, но, когда заговорил об этом, сразу же уловил хмурый взгляд генерала и понял, что тот не любит лишней опеки. Поэтому, сославшись на дела, полковник сказал, что ему надо ехать.
– Да, да, поезжайте, – буркнул конструктор, – нельзя же в самом деле бросать целое соединение ради одного Северцева.
Шиханский укатил, но до вечера трижды звонил Мочалову по телефону: узнавал, как оборудовали Северцеву и его группе жилье, чем их кормили, не нужно ли подбросить свежей зелени и рыбы.
– Если и летчикам моим заодно, то нужно, – усмехнулся Сергей.
– Вы не шутите, подполковник, – сухо одернул его Шиханский, – таких, как Северцев, у нас десять – пятнадцать человек в стране. Ими нужно дорожить, создавать все условия для творческой работы, Помните, что я делаю на вас большую ставку. Не ударьте лицом в грязь.
«Я делаю на вас большую ставку…» – Шиханский любил произносить эти слова, если говорил с командиром, на которого возлагал надежды. Приехав сюда, на юг, он быстро разобрался в обстановке. Он понял, что, когда речь будет идти о каких-либо особенно важных, ответственных заданиях, он больше всего может надеяться на Мочалова. «Каждый успех мочаловского полка – это в то же самое время и мой успех, – рассуждал Шиханский, – ибо действует полк под моим руководством.» Именно поэтому, забывая порой других командиров, Шиханский привлекал Мочалова то к одному, то к другому ответственному заданию. Мочаловский полк первым получил новые самолеты, первым освоил полет на перехват по новому прибору, первым в соединении и, очевидно, в Военно-Воздушных Силах, испытает машину на самых больших высотах.
Мочалов был далек от того, чтобы понять эту тактику. Но даже если бы он ее и понял, он бы все равно с прежним рвением продолжал выполнять каждую поставленную задачу, вовсе не думая о том, кому достанется слава.
До самого вечера кипела работа в конструкторской группе. Уже начало темнеть, когда Северцев распустил своих подчиненных. Сам он с инженером Скоробогатовым, хорошо знавшим окрестности Энска, по горной извилистой дороге проехал к озеру Белому. На берегу Северцев разделся и с наслаждением выкупался в ледяной воде, посмеиваясь над инженером, который рискнул зайти в воду только по колено, быстро растер себе грудь и тотчас же выскочил на берег.
Шел одиннадцатый час ночи, когда машина остановилась у входа в штаб, и старый конструктор, предъявив часовому пропуск, бодро взбежал на второй этаж. В длинном коридоре было пусто, и только из одной двери, из кабинета командира полка, падал на пол светлый лучик. Северцев отворил дверь. Мочалов сидел за письменным столом, без тужурки, в одной рубашке. Черные волосы прядями падали на его бронзовый от загара лоб. Верхний свет был выключен, и только горела маленькая настольная лампа под зеленым абажуром. Сергей читал какой-то мелко исписанный текст.
– Ай, ай, ай, – по-старчески запричитал Северцев, – какое безобразие! Одиннадцать ночи, а командир полка до сих пор в штабе.
– А где ж ему быть? – улыбнулся Мочалов и приподнялся.
– Дома, – строго ответил Северцев, – завтра подъем в шесть, а вы еще здесь торчите. Семья заждалась дома, наверное.
– У меня здесь нет семьи.
– А где же она?
– Большой семьи не нажил. А жена – геолог. В горах, с экспедицией.
– Так, так, – сказал Северцев, опускаясь на диван, – а мы сейчас с вашим инженером в Белом озере выкупались.
Мочалов удивленно посмотрел на него:
– Не может быть! Там же вода ледяная. У нас один Ефимков выдерживает. Выкупаться в Белом – верное воспаление легких.
– Чепуха, – добродушно засмеялся Северцев, – не верите, можете мою голову потрогать. Волосы до сих пор мокрые. А воспаления легких не опасаюсь. Зимой, в январе, обтираюсь водой из проруби. Наше старшее поколение в этом смысле живучее. Так-то… И часто вы с женой порознь живете?
– Бывает, по шесть месяцев не видимся, – вздохнул Сергей.
– Плохо.
– Я ей верю, – тихо сказал Мочалов.
– Дело не только в этом, – возразил конструктор, – семью вам пора создавать. Настоящую, крепкую, с детским писком и пеленками.
– Не уйдет, товарищ генерал, – заверил Сергей. – Нина скоро вернется ко мне в Энск, будет работать над кандидатской диссертацией. Тут и семья начнется.
– Ну, ну, – одобрительно пробасил Северцев, – а чем сейчас занимаетесь?
– Читаю работу своего заместителя майора Ефимкова об аэродинамике больших скоростей. Он заочник академии и готовится к зачету, попросил посмотреть.
– Вот и я пришел к вам на эту самую тему побеседовать, об аэродинамике больших скоростей… Только на больших высотах, на высотах предстоящего испытания.
Северцев подошел к Мочалову, взял лист бумаги и набросал чертеж. Тонкое перо провело три параллельные линии.
– Вот, глядите, – медленно заговорил Северцев, и Мочалов понял, что это начался тот серьезный разговор с ним, командиром полка, без которого нельзя будет выпустить в трудный испытательный полет ни одного летчика. – Здесь, до первой линии высота от ноля до двенадцати тысяч метров. Как себя ведет истребитель на этой высоте, у вас в полку прекрасно знает каждый летчик. Далее следует слой высоты от двенадцати и выше тысяч метров. Тут тоже все известно, сплошные проторенные пути. А вот здесь, – тонкое перо авторучки написало новую, более крупную цифру, – здесь вы пока не знаете, как поведет себя самолет. И я пока в достаточной степени не знаю, – снизив голос до шепота, продолжал конструктор, – то есть, я знаю все, что относится к области теории, но, к сожалению, теория полета на такой высоте практикой пока мало подтверждена. А нам нужна эта высота… Теперь слушайте, с какими особенностями, по опыту заводских испытаний, придется столкнуться летчику на этой высоте. Самым опасным и тяжелым становится инертность самолета. Вот посмотрите, – Северцев взял со стола деревянный макет истребителя и зажал его в большом кулаке, – что происходит в полете на такой высоте?
Конструктор говорил медленно и подробно, повторял самые главные выводы по два и по три раза, совсем как при чтении лекции, и, переходя на «ты», строго спрашивал Мочалова: – Понимаешь? Пойдем теперь дальше.
Сергей представлял, каким ответственным и опасным будет этот полет, какого напряжения потребует от летчика, пилотирующего машину, с какими неожиданностями может его столкнуть.
– У вас, у летчиков-истребителей, есть две неизменные единицы измерения в тактике, – басовито говорил генерал, – высота и скорость. Чем крупнее цифры, которые их выражают, тем лучше. Если враг задумает когда-нибудь направить на один из наших советских городов самолет с атомной бомбой, вполне понятно, что тот пойдет на самой большой высоте, какую только в состоянии достичь. А чтобы его перехватить, мы должны летать еще выше. Элементарный закон. Я еще раз подчеркиваю – первые полеты на такой высоте будут сложными. Идешь на ощупь, задумываешься над каждой эволюцией. Нужно, чтобы летчик, которого ты пошлешь на испытания, не знал всех этих колебаний. Мы же с тобой должны их знать, командир полка. Да, только мы!
Мочалов встал и вытянул руки по швам.
– Разрешите доложить, товарищ генерал, – произнес он, – летчик, которому придется первым в полку испытывать на этой высоте машину, их знает.
Северцев отбросил деревянный макет самолета:
– Сам хочешь лететь?
– Сам, – сдержанно улыбаясь, подтвердил Сергей, – чего же в этом удивительного?
Высокий лоб старого конструктора взбороздили складки. Расстегнув пиджак, он прошелся по кабинету и, остановившись напротив командира полка, смерил его испытующим взглядом.
– Значит, хочется лететь, Сергей Степанович?
Он говорил это очень мягко, голос прозвучал тепло, но выпуклые глаза оставались пытливыми. Мочалов тронул прядку волос, отбрасывая ее со лба назад. Блеснули его крепкие зубы, и лицо сразу помолодело, засветилось лукавством.
– Хочется, Сергей Лукич… и не только мне. Любому нашему летчику хотелось бы в этот полет. Но испытывать нужно мне. Сами посудите. В пехоте командир полка почти никогда не идет впереди наступающей цепи. А у нас – авиация, и командир всегда ведет группу в бой.
– Что верно, то верно. – Северцев вновь зашагал по кабинету, запрокинув голову, посмотрел на репродукцию шишкинских «мишек», потом остановился у раскрытого окна, за которым пестрела звездами ночь и едва-едва угадывались при лунном освещении очертания гор. – А если… – он помолчал, голос стал тверже, требовательнее, – если с машиной что-нибудь случится?
– Так я же летчик, – с подчеркнутой наивностью развел руками Мочалов.
– Да, но не летчик-испытатель!
– А ручкой истребителя работать одинаково, – отмахнулся Сергей, – все равно.
– Далеко не все равно, Сергей Степанович. – Быстрыми шагами Северцев приблизился к нему. – Нет, нет. Летчик из строевого полка и летчик-испытатель далеко не одно и то же! Здесь вы поднимаетесь в небо на серийной, тысячу раз проверенной машине, а там каждый полет совершаете словно впервые. Вам приходилось когда-либо коня необъезженного под собой чувствовать? Нет? Жаль! Вы бы могли тогда сделать сравнение. Вы знаете, что летчик-испытатель несет двойную нервную нагрузку. Да что там двойную, порой трехкратную и четырехкратную.
– Я и к десятикратной готов, – упрямо сказал Сергей.
– Рисуетесь, – проворчал Северцев и провел ладонью по жестким седым волосам, – вы мне, может, еще скажете, что совершенно не волнуетесь перед таким полетом.
– Нет, – покачал головой Сергей, – этого не скажу. Без волнения не обойтись. Но волнение волнением, а в полете я уверен, Сергей Лукич.
II
Полковник Шиханский даже обрадовался, узнав про намерение Мочалова самому выполнить испытательный полет. Шиханскому нужен был успех, а успеха добиться, по его мнению, в энском полку могут в первую очередь двое – либо Мочалов, либо Ефимков.
В день испытания, чтобы не создавать на аэродроме излишнего ажиотажа, Мочалов решил проводить очередные полеты. Северцев это намерение одобрил. Старый конструктор волновался за исход полета не меньше Мочалова и прекрасно понял, почему командир полка принял такое решение.
– Давайте, Сергей Степанович, – поддержал он, – я тоже не люблю, когда за летчиком-испытателем наблюдают, словно за испанским тореадором.
Полеты шли в этот день своим обычным чередом. С утра отправилось по маршруту на большой радиус звено Пальчикова и четверка Андронникова. Майор Арамашвили поднялся в зону на двухместном самолете проверять технику пилотирования у командира звена Карпова. Готовилось выруливать на старт звено Бориса Спицына. Мочалов стоял у радиостанции стартового командного пункта. Рядом Ефимков сосредоточенно разглядывал плановую таблицу.
– Товарищ командир, разрешите обратиться, – услышал Сергей за своей спиной, – письмо.
Полковой почтальон, ефрейтор Елкин, протягивал ему синий конверт. Сергей узнал почерк Нины и торопливо распечатал письмо. «Здравствуй, Сережа», – прочитал он, не обратив никакого внимания на то, что не было в этом обращении обычных ласковых слов. Он аккуратно разгладил сложенный вдвое листок, чтобы легче было читать. В это время из приемника раздался настойчивый голос Спицына, уже успевшего залезть в кабину истребителя и запустить двигатель.
– «Родина», я «Сокол-восемь», разрешите выруливать.
– Майор Ефимков, – отрывисто спросил Мочалов, – как там звено Спицына?
– Готово выруливать, товарищ командир, – доложил Кузьма, бросив беглый взгляд на четверку гудевших истребителей.
– Тогда выпускайте.
Сергей проводил их внимательным взглядом и опять вернулся к письму. «Когда же она приедет?» – подумал он, углубляясь в листки. Внезапно Мочалов вздрогнул. Сдвинув брови, он читал и читал одни и те же строки. Потом медленно поднял голову и посмотрел вокруг. Нет, вокруг ничто не изменилось. Все было по-прежнему. Расплывалось над бетонкой облачко пыли после улетевших самолетов, прислушивался к очередной радиопередаче связист, Кузьма Ефимков водил пальцем по плановой таблице, гудел мотор проезжавшего мимо керосинозаправщика, светило солнце.
Сергей ощутил, как наваливается на него страшная слабость. Он снова поднес к глазам письмо. Ровные строчки были жесткими, четкими. Когда он вторично проник в их смысл, они вдруг запрыгали в глазах, сливаясь воедино, как серые плиты бетонки на взлете. Сергей бы никогда не поверил, если бы об этом писал кто-то другой, посторонний. Но нет, в конце письма стояла Нинина подпись. Она сама рассказывала о том, как целовал ее другой, как, забыв про Сергея, слушала она объяснение в любви.
Стало еще тяжелее, когда Кузьма, оторвавшись от плановой таблицы, добродушно спросил:
– От кого, Сергей Степанович? От Нины?
Сергей зажал конверт в кулак, сбежал по лесенке вниз и, не разбирая дороги, побрел по травяному полю аэродрома. Кто-то из повстречавшихся техников откозырял ему, но Сергей, не ответив, прошел мимо с низко опущенной головой.
С горечью думал он о Нине.
Нет, он ни разу не посмотрел на другую женщину или девушку, ни разу ни с кем не пошел в театр, никому не назначил свидания. Он жил, захваченный полковыми делами от зари до зари. Полеты заполняли его жизнь, и только для большой светлой любви к Нине, любви, составляющей всю его жизнь, еще оставалось у него время и место. «Как она могла… как могла! – задыхался Сергей. – И еще пишет, что тот добрый и хороший человек. Хороша доброта, обернувшаяся подлостью. Да и первый ли это случай! Может, и в других поездках находила она этих «хороших, добрых!»
За спиной Сергея послышался приглушенный автомобильный гудок. Сергей поспешно сунул письмо в карман и обернулся. Прямо по целине мчалась к нему легковая машина. Из машины вышел Северцев, одетый в генеральскую форму, и полковник Шиханский.
– Куда же вы запропали, Сергей Степанович? – забасил старик. – Ищем вас на стоянках, на СКП, а вы тут!
– Подполковник Мочалов часто так поступает, – улыбнулся Шиханский, показывая прокуренные зубы. – Полеты в разгаре, а он в стороне, будто до всего этого ему нет дела. А в сущности, в любую секунду все у него на учете.
– Приятно, когда командир полка получает комплименты от командира дивизии, – усмехнулся Северцев. – В этой трудной должности не всегда можно на них рассчитывать. Однако, Сергей Степанович, нам пора к машине. До взлета тридцать минут.
– Да, да, – рассеянно ответил Сергей, – совершенно верно, товарищ генерал. Я готов.
Ему сейчас было решительно все равно: лететь или нет. Предстоящий полет не радовал, как раньше. Он чувствовал страшную усталость и даже подумал о том, как бы было хорошо не лететь вовсе. Но разве можно было отказаться? Кто поверит, что он, опытный летчик, который сотни часов провел в воздухе, сейчас физически не готов к вылету. Шиханский бы брезгливо пожевал губами и, пожалуй, подумал, что он попросту струсил.
