Текст книги "Летчики"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мочалов очнулся в потемках. Ныла спина тупой, непрекращающейся болью. Он удивился, что, открыв глаза, не видит тех знакомых предметов, какие всегда представлялись во время минутного пробуждения среди ночи. Ни платяного, шкафа с поцарапанным боком, ни маленького столика с книгами, ни высокого прямоугольника двери с поблескивающей даже в потемках никелированной ручкой. Вместо всего этого майор увидел мерцающий циферблат самолетных часов, показывающих начало десятого, и понял, что находится в кабине.
Мочалов стал припоминать прошедший день. Взлет утром с аэродрома, дерзкая «бочка» Спицына, приказ Земцова идти в квадрат пятнадцать-десять, бой с иностранным самолетом и, наконец, вынужденная посадка в горах. Спицын садился первым, и Мочалов, планируя, видел, как его машина все теряла и теряла высоту и, подняв облака пыли, протащилась несколько метров по каменистой площадке. Потом садился он сам. Подбалтываемая ветром «единица» снижалась, как показалось тогда Сергею Степановичу, со слишком большой скоростью. Он видел слева впереди от себя неподвижно прильнувший к земле самолет Спицына и еще подумал: «Почему лейтенант не открывает фонарь?» Серая каменистая земля, свободная от снежного покрова, стремительно надвинулась на него. «Только бы ослабить удар!» – пронеслось в голове Мочалова. Потом его резко подбросило, в ушах зашумело. Больше он ничего не помнит. Сейчас он в кабине, значит там, где совершена вынужденная посадка. А как машины, как Спицын?
Мочалов потянулся и, преодолев боль в спине, открыл фонарь кабины. Темное небо с тонким изгибом месяца висело над ним. Ветер кружил над самолетом, и было слышно, как поднятая им мелкая каменистая пыль, звеня, билась о фюзеляж. Глаза не сразу привыкли к темноте. Вглядевшись, Мочалов различил силуэт нависшей над его самолетом огромной скалы, а несколько левее очертания второго истребителя.
– Спицын! – с усилием позвал он.
Ветер подхватил его хриплый, слабый голос и размножил в ущельях. Мочалов вслушался в темень. Никакого ответа. «Ранен, наверное, а может, разбился», – пронеслась мысль. Майор набрал полную грудь воздуха и крикнул что было сил:
– Спи-цын!
– …цын! – отдалось в горах и смолкло.
Настороженный слух не улавливал ничего, кроме шума ветра. Сергей снова сложил ладони рупором и поднес к губам. Крикнуть он не успел. Новый порыв ветра донес до него скрип открываемого фонаря кабины. Сергей устало смежил глаза и так сидел несколько мгновений. А когда открыл – лейтенант уже стоял на крыле его истребителя, придерживаясь руками за борт кабины.
– Давно зовете меня, товарищ командир?
– Только два раза крикнул, – улыбнулся Мочалов, обрадованный уже одним тем, что Спицын жив.
– А я задремал, – словно извиняясь, продолжал лейтенант. – Как вы себя чувствуете?
– Цел. Голова и спина побаливают. – Сергей Степанович потрогал голову, она была в бинтах. – Это вы надо мной врачевали? Спасибо.
– Да что вы, товарищ майор, – смутился летчик. – Не так уж ловко я перевязал – как сумел. Мы в школе во время войны первую медицинскую помощь оказывать учились.
– А откуда взяли бинты?
– Подшлемник свой изорвал…
– Ну, вот еще… – грубовато прервал Сергей Степанович, растроганный заботливостью юноши.
– Вы головой о прицел при посадке ударились, – сказал Спицын. – Несколько часов без сознания пробыли…
– А как самолеты?
– Повреждения маленькие. Одно плохо: на вашем радиостанция вышла из строя.
– А на вашем? – тревожно спросил Сергей.
Спицын низко опустил голову, тяжело вздохнул.
– На моем тоже… Мне ее пулеметной очередью разворотило. Откуда же я знал, что он огонь откроет… Я бы сманеврировал.
– Не надо об этом, – остановил его Мочалов. – Теперь дела не поправишь. Значит, остались без связи… Без связи на высоте более четырех тысяч метров…
– Она у меня еще работала, – отрывисто продолжал Спицын, – а когда стали на вынужденную заходить, отказала. Сначала я вас слышал, товарищ майор, а вы меня, очевидно, нет, а потом и я вас перестал слышать. – Спицыну хотелось говорить, и он продолжал, не глядя на майора: – Я уже местность пытался изучать. Площадка крохотная. И как только вы ее сумели разглядеть? Тут геологи летом были. На одном камне отметка есть. Хотел дорогу вниз поискать, но не успел и ста метров пройти, провалился в снег по самое горло, едва выкарабкался!
– Вот это зря! – строго прервал Мочалов. – За такие эксперименты не похвалю. Этак и угробиться можно.
– Больше не буду, товарищ майор, – подавленно произнес Спицын. – Дал три залпа из ракетницы, хоть бы кто на мой салют откликнулся, – прибавил он грустно. – Ну и занесло же нас. Как-то выберемся!
– Отыщут!
Наступило молчание. Каждый из летчиков подумал об одном и том же: как трудно будет их разыскать без радиосвязи и сколько препятствий возникнет на пути у тех, кто попытается прийти на помощь. Мочалову вспомнились рассказы Ефимкова о том, что даже в летнее время, когда пропасти не бывают сплошь запорошены снегом, опытные альпинисты достигают этой вершины не менее чем за трое суток. Летом здесь побывали геологи, значит где-то рядом есть дорога. Но разве найдешь ее под обманчивым покровом снега, без риска провалиться в стремнину! Сейчас путь к этой площадке, продуваемой со всех сторон ветрами, лежит через покрытые ледяной коркой скалы, через ущелья: он вдвое длинней и опасней. Нет, не сразу придет к ним помощь. Не желая отдаваться во власть тревожных дум, Мочалов сказал:
– Досталось нам крепко, Спицын. Тяжеловато пришлось. Но все-таки долг свой мы выполнили. И никто не упрекнет, что плохо.
– Верно, товарищ командир, – подхватил лейтенант, и будь посветлее, майор увидел бы, как загорелись его карие глаза. Казалось, Спицын снова переживает минуты атаки. – У меня этот бомбардировщик сейчас перед глазами стоит, тяжелый, неповоротливый. Вы здорово по нему полоснули из пушек!
– Положим, вы тоже не промахнулись, – усмехнулся майор.
– Правильно! – горячо воскликнул лейтенант. – Я сначала думал, заблудился. Когда же он дал первые очереди, сомнений не оставалось: не в гости к нам пожаловал, бандит в полной форме.
Мочалов пристально разглядывал лейтенанта. Изо рта Спицына вместе с торопливой речью вырывался парок, крепкие зубы сверкали в потемках. Он еще до сих пор был наполнен той отчаянной оживленностью, которая приходит почти к каждому человеку после первого боя, когда хочется говорить, говорить и говорить, не смущаясь тем, что речь получается несвязной, что одни и те же слова повторяются чуть ли не через каждые две фразы. Мочалов улыбнулся и неожиданно подумал, что и сам он после первого боевого вылета был таким же неудержимым в разговоре.
– Ладно, лейтенант, – остановил он Спицына, – в полете действовали хорошо, а вот за самовольную «бочку» трое суток на губе отсидите, когда вернемся.
– Я и на пять согласен, товарищ командир, – озорно сказал лейтенант.
– Ну, ну, – оборвал его Сергей Степанович. – Вы мне этот ребяческий энтузиазм оставьте. Наверное, замерзли на плоскости?
– Ноги прохватывает, – признался Спицын.
– Забирайтесь к себе в кабину и постарайтесь подремать еще. Что-нибудь придумаем утром.
– Хорошо, товарищ майор. – Спицын сделал движение, но, о чем-то вспомнив, задержался. – Если вам пить или еще что понадобится, окликните.
Мочалов кивнул головой. Для него, уже много пережившего в свои двадцать семь с небольшим лет, каждый человек быстро раскрывался в делах и поступках. «Хороший паренек», – подумал он про лейтенанта.
Сергей силился заснуть. Он поднял воротник комбинезона и лицом уткнулся в мягкий мех, но сон не приходил. Одно за другим возникали в памяти несвязные воспоминания. Сергей подумал о Нине. «Сидит, наверное, в аудитории на консультации: у них занятия бывают и поздно… А может, дома?» И Мочалову представилась маленькая уютная комната на Маросейке. Вечер. В углу поет медный самовар, его очень любила Ольга Софроновна. Старушка, если она работала в утреннюю смену, наверное, сидит сейчас в кресле и читает книгу. Кот Васька, по определению Нины «наполовину сибирский, наполовину обыкновенный», с густой шерстью и длинным пушистым хвостом, дремлет у нее на коленях. А Нина склонилась над чертежной доской и проводит одну за другой тонкие линии. Может, она оторвалась от ватмана, посмотрела на портрет Сергея, вспомнила о нем…
Ветер свистит за колпаком кабины однообразно, убаюкивающе. И Мочалов не замечает, как подкрадывается к нему сон, цепко охватывает усталое тело. Его пробуждает громовой удар. Быстро протерев ладонью глаза, майор возвращается к действительности. На часах ровно семь. Вероятно, он проспал очень долго, и скоро будет светать. Самолет почему-то покачивается, как при выруливании перед взлетом. Порывы ветра стали гораздо сильнее. Как волны на море во время шторма, налетают они на истребитель. Жалобно звенит проволока антенны. Сергей Степанович слышит, как с гулом срываются вниз каменные глыбы и, дробясь, несутся в ущелье. «Буря!» – подумалось сразу. Сергей Степанович не однажды слышал, что такое ураган в горах. Могучий ветер способен сокрушать скалы.
Еще не уловив до конца всей опасности, Мочалов выскакивает из кабины. Про боль он забыл. Отплевываясь от набивающегося в рот сухого песка, он бежит к самолету Спицына. В редеющей мгле летчики сталкиваются.
– Самолеты! – взволнованно говорит Мочалов. – Их сдвинет ветер!
Спицын отрицательно качает головой и, наклоняясь к Мочалову, кричит:
– Нас выручит скала, основная, сила ветра приходится на нее!
Они идут к скале, и майор, вновь ощущая боль в спине, садится на один из больших серых валунов, примерзших к земле. Только теперь понимает он, что все равно против урагана они беспомощны. Хорошо, что ветер не усиливается. Спицын наклоняется к Мочалову и меховой рукавицей показывает на скалу.
– Это надежный щит и для нас и для самолетов! – Он смотрит на часы и вспоминает, что ел ровно сутки назад. – Эх, товарищ майор, – мечтательно заключает лейтенант, – сейчас наша Фрося разносит ребятам шницели и свиные отбивные…
Представив, как Пальчиков или Карпов режут ножом вкусно зажаренное мясо, окруженное на тарелке рисом или картофелем, и запивают завтрак горячим черным кофе, Спицын подавленно вздыхает.
Мочалов вынимает из кармана комбинезона сверток.
– Хотите подкрепиться? Здесь бутерброды. Фрося позаботилась. Я вчера отказался от еды, так она мне целый продсклад завернула. Тут и с ветчиной и с маслом. Только вот что… – Сергей Степанович нахмурился, и его брови сомкнулись в одну цепочку на переносице. – Убаюкивать себя нечего. Мы должны быть готовы к тому, что помощь подойдет не раньше трех-четырех дней… Следовательно, весь этот запас надо поделить на три части. Вот вам сегодняшняя порция. – Он протягивает лейтенанту два кусочка хлеба, намазанного маслом. – Это вам на сегодня. Второй раз в жизни ем с таким аппетитом, – усмехнулся Мочалов. – Как-то, лет девяти, забрел я с ребятами в лес и отбился. Хожу по тропкам, кричу «ау», ни одна живая душа не откликается. Долго ходил. Проголодался и вдруг вспомнил, что мамаша на дорогу сухарь в карман положила. Обыкновенный ржаной сухарь. Эх, до чего он тогда мне вкусным показался!
– Как Фросины бутерброды?
– Пожалуй, так.
Оставшиеся бутерброды Мочалов снова положил в карман. Спицын проводил жадным взглядом движение его руки.
Начало светать. Над острой вершиной горы небо стало пепельно-серым. В минуты этого тусклого рассвета можно было разглядеть площадку, ставшую местом вынужденной посадки. Длинная и узкая, она примкнула к огромной остроголовой скале. В противоположном от скалы конце – сугробы, может, быть, под ними пропасть. Только сейчас Мочалов понимает всю опасность, которой подверглись они при посадке. «И как он ходил здесь ночью, – думает майор о Спицыне, – больше не разрешу». Мочалов принял твердое решение: они оба останутся у самолетов. Конечно, было бы заманчивым сделать попытку отыскать дорогу вниз, но этому препятствовало несколько обстоятельств. Уйти вдвоем, бросив самолеты, они не имели права, кто-то один должен был остаться около машин. Пускать же Спицына одного он не решился: не зная дорог, тот мог бы попасть в беду. В горах не положено ходить одному. К тому же Мочалов был уверен, что на их поиски бросят все средства. И они остались.
С рассветом ветер стал постепенно стихать, но на смену пришел морозный туман. Холод сулил летчикам новые бедствия. Они теснее прижимались друг к другу. Мочалов чувствовал, как мороз все сильнее заползает за воротник мехового комбинезона, под туго стянутые обшлага рукавов. Стали неметь ноги; он пошевелил пальцами и почти не ощутил их прикосновения к подошвам.
– Спицын, нужно размяться, – сказал Мочалов, стараясь придать голосу возможно больше бодрости.
Лейтенант поспешно вскочил, точно давно ждал этого предложения. Он сжал кулаки и стал рубить на ходу воздух, нанося удары невидимому противнику. Это упражнение входило в ежедневный комплекс утренней зарядки.
– И вам советую.
Мочалов встал и, разминая ноги, заходил взад и вперед, вначале медленно, потом быстрее. От ходьбы стало теплее.
– Костер бы сюда, – мечтательно произнес он.
Спицын обвел площадку, безнадежным взглядом. Все в молочном тумане.
– Да, будь тут лес, мы бы себя чувствовали получше. Не повезло нам.
– А может, все-таки повезло? Ведь будь тут лес, мы бы и машины вдребезги побили и сами изуродовались.
Спицын улыбнулся:
– Верно, товарищ майор. В этой голой поляне все наше счастье.
– Нужно в сорочке родиться, чтобы в такую минуту такое счастье привалило, – сказал Мочалов. – В безвыходном положении это выход.
– Единственный, – порывисто подхватил Спицын, но Сергей снова сел на камень и, обхватив руками колени, отрицательно покачал головой.
– Был еще один выход, – медленно и тихо проговорил он, не поднимая головы.
– Какой же? – живо придвинулся Спицын.
Усмехнувшись, Мочалов посмотрел ему прямо в лицо. Холодно и колко блеснули серые глаза майора:
– Можно было бы открыть фонарь, встать на сиденье и дернуть за кольцо парашюта. А это, как вы знаете, легко делается. И мы бы сейчас спокойно пили чай у пограничников, а не мерзли на высоте четырех с лишним тысяч метров.
– А самолеты? – встревоженно перебил Спицын.
– Вот в том-то и дело, что самолеты. Я ни одной машины не разбил за годы летной службы. И на войне ни разу не выпрыгивал из самолета, когда его можно было довести до аэродрома. Как же я мог бросить целую, исправную машину, да и вам приказать это сделать? Мы правильно пошли на риск. Если бы перевалили через хребет, давно были бы в Энске. Давайте подведем итог. Человек силен способностью к анализу. – Мочалов положил руки на плечо лейтенанта. – Я рассчитывал перетянуть хребет, но горючего не хватило. Если разобраться, всего на несколько минут полета не хватило, чтобы набрать побольше высотенки. В этом я, как командир, ошибся. Но я был дважды прав в другом. В том, что на площадку, которую увидел, самолеты можно посадить без серьезных поломок. Какой итог? Боевая задача выполнена, мы целы. Материальная часть спасена тоже. Значит, решение было принято верно и нас никто не осудит.
– Вас можно только благодарить! – воскликнул Спицын.
Мочалов остановил его.
– Здесь не очень весело, конечно. Кроме нас, на десятки километров окрест ничего живого. Скоро нам нечего будет есть, а обнаружат нас, если погода не изменится, не сразу. Нужно держаться, Спицын, зубами скрипеть, но держаться.
Над их головами проносились низкие свинцовые тучи. Туман уплыл вниз, и теперь за краями площадки ничего не было видно. Стоя у обрыва, летчики видели внизу одну только молочную пену. Какая погода на земле, ни Мочалов, ни Спицын знать не могли, но каждый хорошо отдавал себе отчет: не может быть и речи о том, чтобы кто-нибудь из летчиков полка смог прорваться в этот день сюда на высоту и обнаружить их, не рискуя разбиться в тумане о скалы.
– Сегодня никто не прилетит на розыски, Спицын, – угрюмо заключил Сергей Степанович. – Давайте извлечем из баков остатки бензина, если они там есть, и попробуем обогреться.
Лейтенант Пальчиков, дежуривший по штабу, подтянул ремень и приотворил дверь в комнату замполита.
– Товарищ подполковник, вас командир полка зайти просит.
Оботов кивнул головой:
– Иду.
Земцов только что вернулся из штаба соединения. В расстегнутой шинели командир полка крупными шагами расхаживал по узкой дорожке от окна до двери и обратно. На воротнике шинели виднелись пятна от растаявшего снега. В тех местах, где Земцов сходил с дорожки, на полу оставались мокрые отпечатки. По скорости, с которой передвигался Земцов, Оботов безошибочно определил, что командир полка не в духе.
– Что случилось, Михаил Макарович? – тихо спросил Оботов.
Земцов остановился и сунул в карманы расстегнутой шинели пухлые руки. Лицо его побагровело.
– Случилось? Нет, Павел Иванович, это больше чем случилось. Я только что из города. В штабе был по поводу снегоочистителей. Оказалось, что мы напрасно ждали еще две машины, там интендант подполковник Стешин документы вместо Энска в Высокое заслал. Энск к юго-западу от штаба расположен, а Высокое двести километров на север. Вот и уплыли туда наши снегоочистители. Фюить! А метель усиливается, все летное поле занести грозится.
Оботов сжал губы, и на его обожженной щеке в нервном тике дернулся мускул.
– Выходит, расчистку аэродрома нам придется вести только двумя снегоочистителями. Мало. Видите, как метет.
– Вижу! – уставившись в окно, мрачно сказал Земцов. В его черных глазах бушевал недобрый огонь. – Я этому интенданту Стешину такой дал разгон, что навек запомнит. Привыкли приходить на службу в десять, уходить в шесть, и все остальное их так же волнует, как и проблема жизни на Марсе.
– Что же вы сделали?
– У генерала Зернова был. Командующему округом звонил. Нам не два; а три снегоочистителя занарядили. Да что толку. Машины придут не раньше как через два дня. А если просвет какой в погоде будет, мы и завтра должны в полет на поиски людей посылать. Дрянь дело, Павел Иванович. Видите, что способен наделать один чиновник в офицерской форме.
Земцов подошел к столу и, стоя к Оботову спиной, сильно толкнул нанизанные на вращающийся стержень макеты истребителей. Самолетики повернулись носами к Оботову. Это резкое движение несколько разрядило накопившийся гнев. Мохнатые брови Земцова раздвинулись, придав его полному лицу обычное выражение.
– Интенданту Стешину командующий обещал как следует всыпать. Это полезно, но положение не исправит. Лишних снегоочистителей нет, а аэродром к утру должен быть расчищен… Павел Иванович, – продолжал Земцов мягче, – один выход я вижу. Всех на расчистку. Летчиков, техников, мотористов… Выстройте полк и пару слов им теплых перед расчисткой. Пусть на работу идут, как на боевое задание. Сделаешь?
– Сделаю, – ответил Оботов.
Четыре дня висел холодный непроницаемый туман над аэродромом. Все тонуло в белесой мгле. Даже верх мачты над штабом, на которой обмякшим мешком висел полосатый матерчатый конус, прозванный за свое участие в определении погоды «колдуном», и тот был скрыт от глаз. Иногда из тумана сыпались на землю капли, смерзались на чехлах самолетов в ледяные комочки.
Четыре дня не раздавался над летным полем рокот моторов. Разгульная вьюга, сменяя туман, намела целые сугробы. На аэродроме работали два снегоочистителя, но их явно не хватало. Подполковник Земцов приказал вывести на расчистку весь личный состав. Люди трудились не покладая рук. Но едва они успевали освободить от снега часть поля, как метель поднималась снова и безжалостно уничтожала их труд.
В эти дни Энск насторожился, притих. Летчики и техники обменивались сухими отрывистыми фразами. Не слышалось обычных шуток и смеха. Капитан Ефимков, временно принявший на себя командование эскадрильей, стал раздражителен и придирчив. На лейтенанта Карпова, опоздавшего на расчистку аэродрома, он даже раскричался:
– Вы на службу пришли или «бабу» из снега лепить? Когда прекратите безобразие?
– Товарищ капитан, да ведь только на пять минут задержался, – обиженно оправдывался летчик, но Ефимков не дал ему договорить:
– Что? Пять минут?! Мало, что ли, учил вас майор Мочалов тому, что такое пять минут! Сегодня пять минут – это тридцать взмахов лопаты с отброшенным снегом. А может, эти тридцать лопат как раз и помешают взлететь на поиски, когда установится, погода… На поиски людей. Вы понимаете, лю-дей!
Ефимков швырнул с досады в сугроб лопату, которой работал вместе со всеми. Подошел подполковник Оботов.
– Товарищ подполковник, – с надеждой посмотрел Ефимков на Оботова, – добились бы вы мне разрешения у командира части вылететь. Я бы и в-такую погоду попытал счастья. Надо рисковать. Мы не можем сидеть сложа руки, когда товарищи гибнут.
В глазах замполита загорелся живой огонек, но сразу же погас.
– Командир части этого не решит, – сухо ответил он.
– Но кто-то может решить. Кто? – наступал Ефимков.
– Генерал.
Ответ Оботова прозвучал неутешительно. Кузьма Петрович разочарованно вздохнул.
– К нему я не могу идти…
– Завтра погода по прогнозу несколько улучшится. На высоте четырех тысяч метров слой облачности будет кончаться…
– Значит, – перебил Ефимков, – если подняться выше четырех тысяч метров, пробив сплошную облачность, горы в квадратах четырнадцать и пятнадцать будут просматриваться. Я бы эти три площадки непременно разыскал. Товарищ подполковник, помогите.
Оботов медлил, поджав сухие обветренные губы. Наконец выговорил:
– За успех не ручаюсь, Кузьма Петрович. Но поговорить с генералом попробую.
Расчистку закончили поздно вечером. Снег был рыхлый и не светился голубыми огоньками, как в лунные морозные ночи. Подходя к зданию штаба, Ефимков заметил серую «Победу» Зернова. Возле мотора хлопотал водитель Оверко. С ним Ефимков был знаком. Прошлой весной Оверко приезжал в Энск ремонтировать генеральский вездеход и на обратном пути захватил Кузьму в город, на слет отличников боевой и политической подготовки соединения. Сейчас Оверко озабоченно копался в моторе. На его обвисших усах белели намерзшие льдинки. Ефимков подошел. Поздоровались.
– Один приехал или с хозяином?
– С хозяином. Дорога ось яка, черт поихав бы к ведьме на свадьбу, так теж бы голову сломав. Едва пробились. А генерал гнав як на пожар. Вин что-то важное затеяв.
Оверко не успел развить свои предположения. К ним подошел дежурный по штабу и передал Ефимкову, что его вызывает генерал. Кузьма быстро взбежал на второй этаж. Дверь в кабинет командира части была приотворена, оттуда на цементный пол коридора падала полоска электрического света. Подойдя к двери, Ефимков услышал голос Зернова:
– …Две экспедиции, третья наготове. Генерал Михаил Романович снаряжает, командир пограничников… такие хлопцы, что с лучшими альпинистами могут поспорить… Нужно любым путем облететь участки возможной посадки…
Ефимков с волнением постучал. Им ни разу еще не овладевала такая робость, как сейчас.
За столом командира перед развернутой картой горного перевала сидел Зернов, по сторонам стояли Земцов и Оботов. У всех сосредоточенные лица. Зернов в расстегнутой шинели, с непокрытой головой и красным карандашом в руке. Ефимков знал: любому вошедшему офицеру генерал после представления предлагал стул. Но на этот раз Зернов воздержался от обычного кивка, и Кузьма продолжал стоять. В ответ на рапорт капитана генерал только коротко сказал «хорошо» и поднялся сам. Не спеша, заложив руки за спину, он сделал несколько шагов по кабинету, затем остановился и резко обернулся к Ефимкову, будто только что обнаружил его присутствие в комнате.
– Капитан Ефимков выражает готовность вылететь на поиски летчиков, – отчеканивая каждое слово, произнес генерал и вопросительно посмотрел не на него, а на командира части. – Метеосводка на завтра получена. Погода будет немногим лучше, чем сегодня. Горизонтальная видимость до пятисот метров. Вертикальная – пятьдесят – сто. Толщина слоя облачности от трех с половиной до четырех тысяч метров.
Земцов кашлянул.
– Наставление не дает права выпускать самолет при такой погоде. Горизонтальная видимость очень мала для взлета.
– Наставление? – генерал сдвинул брови, и голос его взял на одну ноту выше. – Вы правы, товарищ подполковник. И, говоря объективно, выпускать в полет Ефимкова или кого-либо другого я не могу.
Кузьма сжал шершавые, горячие от волнения губы.
– Товарищ генерал! Ведь пятые сутки пошли. Если даже люди невредимы, то могут погибнуть от голода.
Зернов остановил его суровым взглядом.
– Спокойнее, капитан, я еще не кончил. У летчика-истребителя должны быть крепкие нервы. – Он снова прошелся по комнате. Слышно было, как поскрипывают подошвы его сапог. – Итак, повторяю, правила летной службы запрещают в подобных метеорологических условиях выпускать кого-либо в учебный полет. Верно, подполковник?
– Так точно, – ответил Земцов.
– Однако, – продолжал генерал, – речь идет не о простом учебном полете. Как вы думаете, а? – Земцов смотрел настороженно. В глазах Ефимкова вспыхнула надежда. Если генерал употребил «как вы думаете?» – значит… Генерал подошел к капитану вплотную. – Да. Речь идет о гораздо большем. Полет завтра необходим. Это задание особой важности. Надо спасти летчиков, выполнивших боевой приказ, отличившихся при охране государственных границ. Это наш долг, товарищи офицеры. И я беру на себя ответственность разрешить вылет.
Ефимков тяжело задышал от волнения.
Генерал подошел к столу и карандашом уперся в коричневый массив хребта.
– Да, товарищи офицеры. Это серьезный камень преткновения. Долететь сюда, – рука с карандашом сделала над картой круг, – долететь, когда на пути все закрыто облаками, может только летчик, безупречно владеющий приборами. Могу ли я положиться на вас, Ефимков, зная, что неверие в приборы помешало вам совсем недавно выполнить задание?
Ефимков покраснел еще больше.
– Было дело, товарищ генерал, – глухо уронил он. – Не на уровне я тогда оказался. Только после этого горького урока я многое понял и исправил.
– Что же вы исправили?
Зернов спрашивал требовательно. На какие-то мгновения их взгляды встретились: взгляд Зернова, пытливый, ощупывающий, и взгляд капитана, ясный, искренний.
– В детстве я увлекался голубями, товарищ генерал, – смело отвечал Ефимков, – и еще мальчишкой установил одну закономерность: если голубя не выпускать ежедневно в облет, он начинает жиреть и летает хуже. Со мной похожее происходило, только не оттого, что я мало летал, а оттого, что мало учился. Это большая ошибка в моей жизни, но, думаю, поправимая.
– Для человека, имеющего волю, понимающего, что значит честь советского офицера, – вмешался в разговор замполит.
Зернов сочувственно посмотрел на Оботова, будто хотел сказать: «Правильно».
– Но в чем гарантия, что вы справитесь, капитан, с таким полетом?
– Разрешите, товарищ генерал, – вновь заговорил Оботов. – Мы с командиром части все это время наблюдали за капитаном Ефимковым. Он сутками сидел за книгами, тренировался в работе с новой аппаратурой и лучше всех сдал зачет. Мне кажется, товарищ Ефимков действительно многое понял и многое исправил.
– Вы как думаете, Земцов? – повел бровями генерал в сторону командира полка?
– Замполит сказал правильно, – подтвердил Земцов. – Я верю, Ефимков способен выполнить задание.
– Я вложу в полет всю душу, – горячо сказал Кузьма Петрович.
– Тогда желаю удачи, – сдержанно улыбнулся генерал. – Готовьтесь. – Он крепко, пожал руку капитану.
Вечер. Снег падает на землю косматыми тяжелыми хлопьями. В центре аэродрома на бетонированной полосе рокочут снегоочистители. Медленно движутся в сумерках огоньки машин. У здания штаба двумя шеренгами выстроен весь личный состав части. Подполковник Оботов, уставший от беспокойно прошедшего дня, обводит взглядом строй. Глаза у него чуть порезывает, но лицо, похудевшее, заострившееся, выглядит бодрее и энергичнее, чем обычно.
– Товарищи офицеры, сержанты, солдаты! – в голосе замполита слышится волнение. – Помните, что сегодня вы будете выполнять особо ответственную задачу. Скажу больше – по своему значению эта задача равна боевой. Снегоочистители не справятся с расчисткой. Нужно каждому из вас проработать целую ночь, чтобы к утру аэродром был готов. Могу вас порадовать. Генерал принял решение на рассвете выпустить капитана Ефимкова в полет на розыски Мочалова и Спицына. Задача ясна?
И, как из одной груди, вырвалось многоголосое, уверенное:
– Ясна!
– Выполним? – возвысил голос Оботов.
И опять рванулось ему в ответ единодушное непреклонно-твердое:
– Выполним!
Заблестевшими глазами замполит обвел строй с левого до правого фланга.
– А теперь, – скомандовал он, – всем на расчистку! Командиры звеньев, два шага вперед. – Оботов отлично знал аэродром и минут за пять определил каждому звену объем работы. – Старший лейтенант Цыганков будет руководить эскадрильей, – прибавил замполит, – а его звеном во время расчистки приказываю командовать лейтенанту Пальчикову.
Когда все разошлись, Пальчиков приблизился к Оботову. Замполит строго на него посмотрел.
– А вы почему медлите, лейтенант? Команда для всех подана.
– Разрешите обратиться, товарищ подполковник… – Тяжело вздохнув, Пальчиков сжал пальцы в кулаки, потоптался, потом порывисто поднял голову, и в глазах появилась решимость. – Товарищ подполковник, завтра погода будет такая же, как и сегодня. Вы сами летчик и знаете, что там, – лейтенант показал рукой вверх, – ни дорог, ни регулировщиков. Это шоферу хорошо – чуть не так, отвернул в сторону, расспросил куда ехать. А у нас при такой погоде ошибка в воздухе – знак равенства – гибель. У капитана Ефимкова – жена, ребенок… Разрешите мне вместо него полететь. Я все свои знания, все умение вложу, чтобы Бориску Спицына и майора найти. Поговорите с подполковником Земцовым. А?
Пальчиков с надеждой глядел в глаза замполиту, стараясь по глазам узнать, что у него на душе. А на душе у Оботова было хорошо. И хотя стояли они почти вплотную, подполковник шагнул к лейтенанту и крепко потряс ему руку.
– Спасибо, Пальчиков! Верю, что смелый вы и храбрый офицер. Только лететь вам не придется.
Пальчиков разочарованно отступил.
– Подождите, не расстраивайтесь, – подбодрил его замполит. – Во-первых, решение на полет Ефимкова принял не Земцов, а сам генерал. Во-вторых, генерал ни за что не послал бы Ефимкова, если бы не был убежден в благополучном исходе полета. А как по-вашему, в кого он должен был больше поверить: в Ефимкова, летчика с огромным опытом, или в вас?
– Конечно, в Ефимкова…
– Вот и правильно. Идите и трудитесь как следует на расчистке. Ведь и от этого зависит успех завтрашнего полета. А если уж понадобится повторный вылет в горы, даю слово, что доложу о вашем желании.
