Текст книги "Летчики"
Автор книги: Геннадий Семенихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Родной мой Сережа, – читал Мочалов. – Я уже добралась до места назначения. Была в нашем гнездышке, все вымыла и вычистила и за беспорядок на столе тебя побранила. Только не строго. Опасаюсь лишь, что мои труды уничтожит пыль. В ветреные дни она набивается во все щели.
Завтра мы уходим на несколько дней в горы на топографическую съемку. Страшно скучно без тебя, и все мои мечты сейчас только о будущей встрече. Когда вернешься в Энск, дай об этом знать. При первой же возможности вырвусь к тебе. Не болей и не грусти слишком много. Грусти ровно столечко, сколечко не мешает твоей работе. Целую тебя, бесценного. Твоя Нина.»
Подполковник Мочалов читал это письмо, стоя на твердых плитах бетонированной дорожки аэродрома невдалеке от стартового командного пункта. За его спиной сновали техники и механики, проносились керосинозаправщики, в будке СКП звонили телефоны. А он стоял, отвернувшись от суетящихся людей, с таким видом, словно до всего этого ему не было ровным счетом никакого дела.
Время от времени к Сергею подходил то один, то другой офицер, коротко рапортовал, получал указания и быстро отходил.
Низкий гудок автомашины отвлек Мочалова от письма. Сергей Степанович поднял голову. Прямо на него мчался коричневый «Зим». Мочалов торопливо сунул письмо в карман. «Зим» замер напротив, качнувшись на тормозах. Из него вышел генерал Зернов.
Мочалов вытянулся, шагнул навстречу:
– Товарищ генерал, – отрапортовал он, – полк готов к перелету. Летчики на самолетах. Технический состав занят последним осмотром.
– Добро, добро, – Зернов приветливо протянул руку. – Значит, все готово? Ну что же, еще раз справимся о погоде на маршруте, и можно будет выруливать на старт.
Генерал внимательно осматривал длинный ряд истребителей, подготовленных к перелету. Возле каждой машины сновали люди. Шел прием техники. Летчики заученными движениями по раз и навсегда намеченному маршруту ходили вокруг своих самолетов, производя внешний осмотр. Техники и механики еще раз проверяли агрегаты. Распахнув прозрачные колпаки кабин, летчики забрались в машины и стали проверять приборы, рули управления, настраивать радиостанции. Над дальней рощицей пронеслось нежное, розовеющее по краям облачко. Переливчато вскрикнул жаворонок.
– Хорош утром аэродром, а?
– Хорош, – улыбнулся Сергей Степанович, – и почему никто из художников не нарисовал всего этого?
– А машинки-то каковы! – сдвинул седые брови генерал. – Так и сияют. Понять не могу людей, что прослужили в авиации десяток лет и покинуть ее хотят.
– А разве бывают такие?
– Бывают, – проворчал Зернов и, не оборачиваясь, головой кивнул назад, в сторону «Зима». – Вон один из таких. Оверко!
Хлопнула дверца, и перед ними появился старшина сверхсрочной службы Оверко, старый шофер генерала. Чуть понурив голову, подошел он к генералу.
– Явился по вашему приказанию.
Зернов толкнул Мочалова в бок и сердито сказал:
– Вот этот из нашей авиации бежит. Подал заявление, чтобы в колхоз его отпустили. Он до войны там бригадиром был, так и сейчас задумал от меня бежать.
– Ни, товарищ генерал, – возразил Оверко, – тико не бежать. Да як можно от вас и бежать?..
– Оверко, – прервал его генерал, недовольно задвигав бровями, – кто у полковника Зернова в июле сорок первого года был воздушным стрелком на дальнем бомбардировщике и кто с полковником Зерновым в глубокий тыл немцев на Штеттин летал?
– Та я ж, товарищ генерал, – упавшим голосом сказал Оверко.
– А кто генерала Зернова, раненого, из-под обстрела на Висле вынес?
– Та я ж…
– Э-эх, ты! – укоризненно закончил Зернов, – а теперь в бега!
– Та ни… – смиренно протянул Оверко и посмотрел на Мочалова, – товарищ подполковник, як перед богом, я перед вами. Ни в какие бега ни собирався. А вот як прочел постановление нашего ЦК о сельском хозяйстве, так будто мени сказав хтось: «Чуешь, Оверко, це для тебе написано». Я ж у колхози до армии був. Своими руками урожаи собирав, та яки урожаи! Зернышко к зернышку. А теперь? Бегут уси из деревни. Тот в токари, тот в инженеры, тот в артисты. Этак чего доброго доживем до коммунизма, а хлеб вырастить да корову подоить нема кому будет. Правильно партия говорит, нужно укреплять на селе кадры. Вот и потянуло меня назад, на ридну батькивщину. Пойду под Запорожье хлеб растить. Тильки ось, товарищ генерал серчают на мене.
– Ладно, Оверко, иди в машину, я еще подумаю, – сердито сказал Зернов и, когда шофер удалился, опять подтолкнул локтем Мочалова, – видали, подполковник? Упрямый он у меня, этот Оверко. Жалко отпускать, да что поделаешь, не век ему баранку крутить. Пусть едет. Между нами говоря, хороший из него бригадир выйдет. Придется мне, старику, нового шофера искать. Жаль. Свыклись. – Генерал посмотрел на далекий горизонт. – Денек сегодня будет жаркий. Так что же, Мочалов, в добрый путь, до взлета осталось немного.
– У нас все готово, товарищ генерал.
– Порядок взлета и сбора все летчики знают?
– Все.
– И этот ваш, отстающий, лейтенант Ларин?
– С ним дополнительно занимался Ефимков. Вчера дал два контрольных полета. Результаты неплохие, можно выпускать.
– Так, – одобрил Зернов и снял фуражку, подставил осмелевшим солнечным лучам свой голый, словно отполированный череп. – На маршруте идите с увеличенными дистанциями между эскадрильями. Плотным строем всего полка на этих новых машинах вам идти еще рано. Сейчас мы поднимемся на СКП, получите последние указания. – Зернов надел фуражку. – Кстати, передайте Ефимкову, что его работа по тактике получила достойную оценку. – Зернов помедлил. Неторопливо пожевал губами, носком сапога толкнул камешек, глаза его насмешливо прищурились:
– Признаюсь вам, Мочалов, меня та беседа за живое задело. Два дня я за Кузьму Петровича переживал. И не утерпел. Знаете, кому позвонил? Маршалу! Очень уж меня возмутило это стремление некоторых наших преподавателей историю причесывать.
– И что же маршал?
– Поддержал. Сказал, что и он обратил внимание на то, что отдельные наши ученые мужи упрощают подобным анализом военную науку. А вчера ночью мне звонил начальник кафедры этой академии, старый мой знакомый. Ефимкову поставили отличную оценку за самостоятельность в анализе воздушной обстановки первых месяцев войны. Так и передайте ему.
Мочалов просиял:
– Вот это подарок будет Кузьме!
Вместе с генералом Сергей Степанович пошел на командный пункт. Там еще раз были повторены все особенности взлета и сбора полка над аэродромом, порядок следования эскадрильи по маршруту. Зернов сразу же сделался сухим и строгим, задавал Сергею короткие контрольные вопросы, времени на раздумье не давал, заставлял отвечать быстро и четко. Когда Мочалов ответил на добрый десяток вопросов, генерал улыбнулся и широкой ладонью хлопнул по карте, лежавшей на столике руководителя полетов.
– Ясно, подполковник Мочалов.
Потом они объехали ровный ряд самолетов, и на выборку у трех или четырех летчиков Зернов проверил готовность к выполнению сложного перелета. Кузьме Петровичу, возившемуся у своей машины, он кратко рассказал о своем разговоре с маршалом и даже заулыбался, видя, как изменилось у Ефимкова лицо, каким восторженным оно стало.
– Спасибо, товарищ генерал. Право слово, мне даже неловко, что за себя заставил побеспокоиться.
– За вас? – строго прервал Зернов, – за одного? Ну, знаете ли, майор! Вот за такие речи стоило бы вам поставить двойку. За военную науку нашу я побеспокоился – вот за что! Нельзя же было стерпеть такие дилетантские рассуждения. По секрету скажу, меня этот вопрос до того взволновал, что появилось желание серьезную большую статью в военный журнал написать. Как вы думаете, а?
– Думаю, она принесет великую пользу.
– Вот это другой разговор, Ефимков, – одобрил генерал, – это уже не только со своей колокольни. Ну что же, товарищи офицеры, пожелаю счастливых посадок, как говорится.
Зернов пожал руку Кузьме и Мочалову, сделал шаг к «Зиму», но обернулся и несколько растроганно посмотрел на них:
– До следующей встречи, дорогие товарищи офицеры. У нас в авиации дороги пересекаются часто. Мы еще, несомненно, встретимся. Не забывайте старика Зернова, будет время – обязательно пишите.
Генерал махнул рукой и сел в машину. Оверко включил скорость. «Зим» бесшумно двинулся вперед, словно поплыл по ровному полю аэродрома. Мочалов и Ефимков переглянулись.
– Хороший мужик, – тихо произнес Кузьма, – заботливый.
Сергей взглянул на часы:
– Пора по самолетам, – сказал он отрывисто, стараясь не выдавать такого же теплого чувства, чтобы не показалось оно меньше и мельче, чем было на самом деле.
А минуту спустя, когда, забравшись в кабину истребителя, Мочалов включил радиостанцию, он услышал ровный и спокойный голос генерала:
– «Радий-один», я – «двадцать первый». Я – «двадцать первый». Как меня слышите? Прием!
Ожил, забурлил аэродром. До этого безжизненные, казавшиеся большими яркими игрушками самолеты огласили воздух упругим ревом турбин.
Сергей взглянул, свободна ли впереди полоса, улыбнулся сидевшему в кабине соседнего самолета Григорию Цыганкову, скользнул глазами по пестрой доске приборов.
– «Радий-один», – донесся снова голос генерала Зернова, ставший вдруг строгим и требовательным, – взлет разрешаю!
И вот уже бежит по бетонке первый истребитель, отбрасывая на траву косую тень. Земля неслышно уходит из-под колес. За герметически закрытой кабиной возникает плавный, едва слышный посвист – он будет сопровождать теперь летчика на протяжении всего маршрута. Растет высота, и кажется, будто самолет, встав на огромные ходули, идет теперь вокруг аэродрома.
Сделав разворот, Мочалов оглянулся назад. Все шло строго по плану. Одни самолеты уже пристроились к нему, другие отрывались от земли и набирали высоту, последние еще бежали по серой бетонке, чтобы в нужном месте оторваться и круто устремиться ввысь, догоняя на петле свои полк. Еще немного, и боевые порядки эскадрилий лягут на курс. В последний раз донесся с земли голос генерала Зернова. Видимо, и взлет, и сбор на петле понравились старому авиатору, потому что голос его прозвучал тепло и добродушно:
– «Радий-один»… Я – «двадцать первый». Счастливого пути!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Техник Железкин оказался в числе тех немногих офицеров, которые не были включены Мочаловым в так называемый «наземный эшелон» – группу техников и механиков, сопровождавшую самолеты в центр переучивания. Железкин остался в опустевшем авиационном городке, но почти каждый день выезжал на аэродром, бродил по рулежным дорожкам, присматривал на стоянках за двумя «спарками» [2]2
Спарка – двухместный учебно-тренировочный самолет.
[Закрыть]. В душе он, безусловно, завидовал однополчанам, изучавшим в эти дни новый истребитель, но старался убедить себя, что и здесь делает важные дела.
Среди поручений, которые Железкин получил от подполковника Мочалова, было и наблюдение за состоянием летного поля. Когда до возвращения летчиков в Энск остались считанные дни, Железкин в качестве представителя летной части отправился принимать работу аэродромной роты, приводившей в порядок взлетно-посадочную полосу.
Надвинув низко новенькую авиационную фуражку и придав широкоскулому лицу самое строгое выражение, он шел по разогретому солнцем летному полю рядом с командиром роты, высоким щеголеватым капитаном Пастуховым.
Пастухов что-то насвистывал, время от времени с грустью посматривая на свои новые ладно сшитые хромовые сапоги с узкими голенищами, быстро покрывавшиеся аэродромной пылью.
– Ну что, представитель «ВЧ» подполковника Мочалова, принимайте нашу работу. Скажем прямо, аэродромщики мои лицом в грязь не ударили. Порядок идеальный. Может, и обходить аэродром не будем? Просто подпишем акт, да и все.
– Нет, товарищ капитан, обойдем, – сухо возразил Железкин.
Пастухов никогда бы не смог предположить, что этот мешковатый с виду техник окажется таким беспощадным контролером. Узкие, будто заспанные глаза Железкина внезапно оживились, они осматривали каждый квадратный метр летного поля, и Пастухову казалось, что все недоделки его роты, как назло, попадаются им.
– Не это ли вы называете идеальным порядком, товарищ капитан? – с вежливой усмешкой говорил Железкин, указывая на небольшую ямку, обнаруженную на бетонированной полосе. – Да если сюда на разбеге попадет колесо, – до поломки рукой подать. Что же это вы хотите, чтобы у моего командира старшего лейтенанта Спицына, или, чего доброго, у самого подполковника Мочалова покрышка лопнула?
– Сказки рассказываете, младший техник-лейтенант, – недовольно морщился Пастухов, – в квадрат каждую мелочь возводите.
– И в куб возведу, если потребуется, – сурово отчеканил Железкин, – я эту самую алгебру знаю.
Когда, уставшие от долгой ходьбы по аэродрому, они вернулись в штаб и сели составлять акт, Железкин потребовал внести в него примечания о пятнадцати дефектах.
– Вот теперь подпишу, – сказал он, снимая фуражку, и красным клетчатым платком вытер со лба пот. Он поставил свою подпись на листе чуть пониже подписи Пастухова. Капитан неодобрительно взглянул на него и удрученно вздохнул:
– Тяжелый вы человек, Железкин!
– Тяжелый, товарищ капитан, – нисколько не обижаясь, с готовностью подхватил Железкин, и щеки его затряслись от смеха, – это вы точно сказали – тяжелый. Целых девяносто кило вешу. Откуда же во мне может легкость взяться?
В городок Железкин вернулся в приподнятом настроении. Причин для этого было две. Во-первых, возвращаются товарищи и скоро опять закипит на аэродроме беспокойная, несущая каждый день что-то новое, трудовая жизнь. А во-вторых…
В прошлом году в городе на новогоднем балу Железкин познакомился с бойкой, смешливой девушкой Катей Лебедевой. Она работала каменщицей на стройке. Всякий раз, как только Железкин получал городской отпуск, он торопливо мчался к огромному, возведенному наполовину, кирпичному корпусу и там находил Катю. В простом черном ватнике и косынке, чуть спадающей на лоб, выпачканная известью и цементным раствором, она встречала его не особенно приветливо, приводя часто в смущение и растерянность:
– Ну, чего пришел? Сколько раз тебе говорила – на участок не приходи.
– Катя, – жалобно тянул Железкин, – я два билета на второй сеанс достал. Увольнительная у меня до двадцати трех ноль-ноль. Как раз бы успели. Пойдешь?
В Катиных глазах быстро исчезало суровое выражение, и они уже добродушно щурились, излучая смех.
– Ты после работы заходи, я сегодня в пять кончаю, – говорила Катя. И они шли в кино.
Однажды Железкин пришел на строительный участок грустный, и Катя даже не решилась его отругать. Пытливо вглядываясь в его осунувшееся лицо, она спросила:
– Что-то случилось?
– Случилось, – хрипловато ответил Железкин, – истек срок службы. В запас меня из армии и всех моих одногодков увольняют.
Катя побледнела и стала зачем-то долбить мастерком первый попавшийся кирпич.
– Значит, на родину поедешь? В деревню?
– А ты? – вместо ответа спросил Железкин.
– А что я! – беззаботно ответила Катя, – мы скоро четвертый этаж закончим и на другой объект перейдем. Вот и все!
Железкин помолчал и спросил:
– Катя, а как ты думаешь, может, мне на сверхсрочную остаться?
Он ждал ответа… Шли секунды, Катя молчала, но не потому, что для нее что-либо было неясным, а потому, что она хотела заставить его поволноваться. Наконец девушка улыбнулась, просто, доверчиво.
– А ты оставайся, – сказала она тихо, – опять будем вместе.
Железкин еще не знал, оставят его на сверхсрочную или нет. В тот вечер он вернулся в казарму полный раздумий, мрачный и расстроенный. А у писаря Сеничкина, вездесущего и всезнающего, была заготовлена для него особая весть. Под большим секретом Сеничкин сообщил:
– Слышь, Железкин, я точно знаю. Тебе наши офицеры складчину делают и подарок перед демобилизацией хотят преподнести – именной серебряный портсигар. Хочешь, скажу, кто участвует? Подполковник Мочалов, майор Ефимков, Спицын и Цыганков. Вот! Это точно, но только по секрету!
Железкин растроганно заморгал глазами.
– Значит, и подарок преподнести решили? А если я, допустим, увольняться не хочу, тогда что?
– Ты что, надумал на сверхсрочную проситься?
– Надумал.
– Тогда к своему командиру обращайся.
В тот же вечер Железкин отправился к Спицыну. Спицын пошел к командиру эскадрильи, тот к Мочалову, и судьба старшего сержанта была решена. Его оставили в полку на сверхсрочную службу. Прошло несколько месяцев, и за отличное обслуживание реактивной техники Железкину присвоили звание младшего техника-лейтенанта. Он так и остался работать в звене Бориса Спицына. Когда в полку узнали, что Железкин собирается жениться, Мочалов отдал приказание выделить ему отдельную комнату, и Железкин переехал в нее из общежития.
Неделю назад Железкин с Катей расписались.
Но жила Катя по-прежнему в городе, так как в комнате еще нужно было покрасить полы и выбелить стены.
И вот сегодня Железкин, чувствуя в себе необыкновенный прилив сил, решил, не дожидаясь, пока КЭЧ пришлет рабочих, отремонтировать комнату сам.
Он облачился в старый летный комбинезон, принес из коридора два ведра с краской, большую малярную кисть и лестницу. Через минуту он уже работал вовсю. Кисть размеренно двигалась по стене, оставляя за собой влажный голубоватый след. В окно заглядывали вечерние солнечные лучи и причудливыми бликами ложились на пол. Железкин остановился передохнуть и, по-хозяйски осматривая комнату, стал прикидывать, где будет стоять шкаф, кровать, где обеденный стол. То ли от солнца, то ли от внезапно нахлынувших приятных дум, его глаза весело щурились.
Еще не было никакого официального сообщения, еще никто не получил никаких телеграмм и писем, а большинство обитателей Энска уже знало, что где-то над центральной полосой России со стремительной скоростью рассекают небо новые реактивные истребители, с каждой минутой сокращая путь до Энска.
Началось с того, что утром в гарнизонном магазине Галина Сергеевна Ефимкова столкнулась с комендантом аэродрома капитаном Сидоркиным, покупавшим новые погоны и петлицы.
– В честь чего это вы решили принарядиться? – улыбаясь, спросила она.
– День очень ответственный у меня сегодня, – ответил капитан и, не вдаваясь в подробности, поспешил раскланяться. Галина Сергеевна вдруг подумала, что предстоит какое-то важное событие. Выйдя из магазина, она встретила Железкина. Он был чисто выбрит, сапоги блестели, как на параде.
– Здравствуйте, Железкин, – окликнула его Галина Сергеевна. И спросила, подстрекаемая любопытством: – Куда собрались в такую рань?
– На аэродром тороплюсь.
– Это зачем же? Если летчиков нет дома, техникам тоже мало заботы.
– Не так, – хрипловатым баском ответил Железкин, – техникам всегда много заботы.
А потом по просторной улице Энска мимо широкостволых лип промчались два зеленых пузатых керосинозаправщика. Эти автомашины подавались на аэродром только в день полетов, в иное время им нечего было там делать.
Не рассеялись еще клубы пыли, как по направлению к аэродрому, подпрыгивая, пронесся «газик» командира авиатехнического батальона майора Розова. Высунувшись из кабины, Розов помахал Галине Сергеевне.
Городок оживал, становился бурливым и озабоченным. Теперь Ефимкова не сомневалась, что весь оставшийся в гарнизоне личный состав к чему-то готовится.
Не заходя домой, она завернула в санчасть. Валерия сидела в небольшой комнатке дежурного врача и что-то писала.
– Подождите, Галя, я сейчас, – извинилась она.
– Да я только на минуточку, – сказала Галина Сергеевна, – по важному делу.
Валерия подняла на нее глаза. Тяжелый локон упал на белоснежный, еще похрустывавший после стирки халат.
– Вам не кажется, Валерия, что сегодня у нас в Энске необычайное оживление?
– Да как же не кажется, я еще с утра заметила. Наш начальник велел выслать на аэродром санитарку. А когда на аэродром санитарку высылают? Если полеты назначаются. И мудрствовать нечего.
– Значит, наши прилетят? – обрадованно спросила Галина Сергеевна и покраснела, словно ей стало неловко оттого, что вырвалось это восклицание.
– Соскучились, Галина Сергеевна, по своему богатырю?
– Соскучилась.
– Я тоже, – Валерия доверчиво положила ладонь на ее локоть, – по секрету скажу: краситься и следить за собой стала в эти дни больше.
И, заметив удивление в глазах Галины Сергеевны, пояснила:
– Лицо у меня пожелтело, не хочется Грише показываться такой. На аэродром хотела поехать сама, да разве подполковник Мерлушкин позволит. Усадил за отчетность. – Она вздохнула. – Не пишется. Никакая латынь не идет сейчас на ум.
– Значит, по-вашему, точно, что это ждут наших?
– А кого же еще? – убежденно ответила Цыганкова и, отойдя к подоконнику, поправила потревоженную ветром занавеску.
– Спасибо, Валерия, побегу обед готовить, – заторопилась Галина Сергеевна.
– Не забудьте про вино, – улыбнулась Цыганкова.
…Не было еще и двенадцати, когда слитный гул турбин известил обитателей Энска о приближении полка. Из домов на улицу выбегали ребятишки, в распахнутых окнах появлялись головы женщин, оторвавшихся от домашних дел, чтобы увидеть, как промчатся над Энском стремительные тени самолетов, чтобы, по крайней мере, выделить из общего строя ту дюжину сверкающих на солнце истребителей, в составе которой летит муж.
Принимать полк на аэродром приехал исполняющий обязанности командира дивизии полковник Шиханский. Он стоял на СКП, держа в руке микрофон. На первый взгляд могло показаться, что полковник нервничает и лишь поэтому так крепко вдавливает черную пластмассу микрофона в ладонь. Но нет ничего более обманчивого, чем первое впечатление. Шиханский был расчетливым человеком, привыкшим прежде всего все хорошо взвесить, а потом решать. Зная, что Мочалов один из лучших командиров, он не стал вмешиваться и сдержался, ни слова не послал в эфир даже в тот миг, когда молодой лейтенант Ларин слишком поздно выровнял свою машину, а потом так небрежно приземлился, что едва не чиркнул плоскостью о бетонку.
Шиханский только плотнее сжал зубы и нахмурился.
Один за другим заходили на посадку истребители, и была во всем этом стремительном движении строгая последовательность, доступная лишь тем, кто много и упорно тренировался. Высокие хвосты самолетов уплывали в сторону от бетонки, скрываясь в коричневатой пыли.
Шиханский хмурился, но хмурился сдержанно. Сквозь эту сдержанность так и пыталась пробиться улыбка, и если бы не способность полковника всегда оставаться внешне непроницаемым, пожалуй, улыбке это бы удалось. Шиханский накануне получил сообщение о важной доверенной ему задаче. Трезво оценив возможности своих командиров, он пришел к выводу, что задача по силам прежде всего подполковнику Мочалову. Пусть Мочалов немного педантичен и своенравен, все равно никто лучше его летчиков не сможет выполнить эту задачу. Вот почему всегда требовательный и взыскательный полковник Шиханский готов был на этот раз простить командиру энского полка некоторые прегрешения его подчиненных в технике пилотирования.
Постепенно гул турбин затихал над аэродромом. У машин собирались техники, механики, младшие авиаспециалисты. Керосинозаправщики тотчас же подъезжали к истребителям, чтобы наполнить горючим опустевшие баки, – боевые машины на приграничном аэродроме всегда должны быть готовы к взлету.
Из окна СКП Шиханский видел, как мчался через аэродром открытый «газик». В нем сидели Мочалов, его заместитель Ефимков. Спустя минуту узкая лесенка, ведущая на второй этаж СКП, задрожала от тяжелых шагов. Полковник Шиханский с равнодушным видом повернулся спиной к выходу. Лицо его, располневшее, чуть желтоватое, моментально приобрело замкнутое выражение. Застыли глаза, и резче обозначились на щеках складки. Можно было подумать, что это смотрит человек, которому глубоко безразлично, сколько самолетов прилетело, как они совершили посадку и произвели рулежку и, тем более, кто придет к нему сейчас. Именно в таком подчеркнутом спокойствии усматривал Шиханский способность старшего начальника заставить подчиненных проникнуться к себе уважением и почувствовать некоторую боязнь. И действительно, шаги у него за спиной стихли значительно раньше, чем раздался голос Мочалова:
– Товарищ полковник, разрешите войти.
– Да, да, – рассеянно отозвался Шиханский, словно только что очнулся от задумчивости.
Мочалов, запыхавшийся от быстрой ходьбы, вытянулся в положении «смирно». За ним, комкая в руках шлемофон, стоял Ефимков.
– Товарищ полковник, – громко доложил Мочалов, – полк закончил переучивание и прибыл на место базирования. Перелет выполнен без происшествий.
Шиханский шагнул к нему, внезапно заулыбался, приветливо сощурились глаза под редкими бровями. Он протянул Мочалову руку и бодро сказал:
– Вольно, подполковник. Однако вы упустили в своем рапорте одно слово. Надо было сказать не просто «прибыл», а «благополучно прибыл». Именно благополучно, если, конечно, не брать во внимание корявую посадку офицера Ларина.
Шиханский опять улыбнулся, а Мочалов смущенно кашлянул, уловив в этом полушутливом замечании укор. Он хотел что-то ответить и сделал порывистое движение, но полковник жестом остановил его.
– Ничего, Мочалов, ничего. Эта посадка не ложка, а малюсенькая капля дегтя в хорошо выполненном перелете на новых машинах. Будем считать, что все благополучно, тем более, что последний отрезок маршрута вы шли в трудных условиях. Я доволен, полк вы привели вполне прилично. Летный состав, вероятно, устал?
– Так точно, товарищ полковник.
– Распустите его немедленно по домам. Сегодня никаких совещаний и никаких разборов. Вас всех семьи заждались.
– Не только семьи нас, – загудел Кузьма, – и мы их.
– Ну, можно сказать, вы уже на пороге радостной встречи, – быстро произнес полковник, снова принимая озабоченный вид. – Завтра – отдых. Затем даю вам три дня на то, чтобы боевая техника была приведена в полный порядок. А потом за учебу. Помните, что полеты потребуют от вас большого напряжения.
– Да, товарищ полковник, – подтвердил Сергей, – пользоваться прибором в полетах наперехват дело сложнее. Я уже раз попробовал и убедился.
Шиханский ладонью провел по худой щеке и вздернул плечами:
– Сложное? – прищурился он, словно от солнца. – Ну, Мочалов, разочаровываете вы меня. Я на вас как на каменную гору надеюсь, а вы пасовать перед трудностями собираетесь.
– Вы меня не совсем верно поняли, – поправился Сергей, – сложная задача – это не значит невыполнимая.
– Вот именно, подполковник, – одобрительно кивнул головой Шиханский. – Ваши слова дают мне основание верить, что выполните вы и новую, более трудную задачу, возложенную на ваш полк. Вам предстоит в ближайшее время испытать новую машину в полетах на высоту. Для этой цели сюда путь держит конструктор генерал Северцев.
– Северцев! – воскликнул Сергей, – тот самый…
Сергей Степанович тотчас же вспомнил лицо пожилого человека, так хорошо знакомое по портретам каждому летчику-реактивщику.
– Да, тот самый, – подтвердил Шиханский, – он страшно хочет, чтобы эту машину как следует-погонял на высоте не заводской испытатель, а строевой летчик, основной потребитель конструкции. К тому же на одну из машин поставят кое-какое новое оборудование, облегчающее на высоте пилотаж.
II
Лейтенант Ларин сидел у себя в комнате и листал толстый черный альбом. В альбоме хранились фотографии родных и знакомых. Но сейчас он искал там другое. Бережно вынул он заложенные между двумя листами альбома голубые курсантские погоны. Это были те самые погоны, которые он впервые нашил на свою гимнастерку в авиационном училище, куда поступил, закончив спецшколу ВВС. Губы лейтенанта сложились в горькую усмешку. Ларин бережно провел пальцами сначала по одному, затем по другому погону, пробуя, не запылились ли они. Нет, погоны были чистыми. Он поднес их к лицу, даже понюхал и положил на место.
Потом он перевернул в альбоме еще одну страницу и увидел вырезку из многотиражки. В небольшой заметке рассказывалось о его успехах в обучении летному делу. Заметку эту Ларин знал наизусть, слово в слово, но сейчас начал читать ее опять. Услышав за спиной шаги, он торопливо встал.
– Дверь у вас не заперта, лейтенант, – прозвучал надтреснутый тенорок Пальчикова, – вот я и вошел без спроса. Совсем по пословице: «нежданный гость хуже татарина». Может, во мне и впрямь есть что-то от татарина, а? Где у вас зеркало, лейтенант?
Пальчиков подошел к висевшему в углу зеркалу, поправил волосы и весело присвистнул:
– Ничего нет. Истинно русское лицо. Чем занимаетесь, лейтенант?
– Альбом вот со всякими детскими и курсантскими снимками рассматриваю.
– А-а, мемуарное настроение? Надо о будущем, о завтрашнем дне подумать, а вы о прошлом.
Ларин угрюмо наклонил голову, захлопнул альбом. Глаза у него сузились, и полоски бровей над ними слились.
– А какое у меня будущее, товарищ командир звена? Отчислят меня за сегодняшнюю посадку, не иначе.
– Да, посадочка у вас была сегодня такая, что у меня мурашки по спине проскользнули, – не переставая улыбаться, сказал Пальчиков. – Еще бы немного, и вы бы классически разложили аэроплан. И какой аэроплан! Не «По-2» древний какой-нибудь, а реактивный…
– …который дороже такого непутевого летчика, как я.
– Ну, это положим, – перебил Пальчиков, – что касается меня, то я привык считать, что самое дорогое в авиации – это одушевленный предмет… То есть, летчик… Душно что-то у вас…
Ларин открыл окно. В небольшую комнату ворвался холодящий вечерний ветерок. Ларин задумчиво посмотрел на далекую перспективу горного хребта. Вершины были освещены заходящим солнцем, и снег на них от этого приобрел мягкий розовый цвет.
– Мне так и кажется, товарищ старший лейтенант, – грустно заметил Ларин, – что сейчас, пока мы с вами беседуем, командир полка пишет приказ о моем отстранении от полетов.
– Когда кажется, – нужно креститься, – сухо прервал его Пальчиков, – эх вы! Не дорога вам, оказывается, честь нашего звена.
– Нет, дорога! – убежденно воскликнул Ларин, – очень дорога. Поэтому и стыдно, что вас подвел.
Пальчиков насмешливо скользнул по нему зеленоватыми глазами.
– Стыд на этот раз можете оставить при себе, – отрезал он. – Понятно? А мне упорство, настойчивость, волю выложите. Вот!
– Да как же, если у меня не получается, – почти с отчаянием воскликнул лейтенант Ларин, и на его макушке смешно встрепенулся рыжий, совсем мальчишеский вихор, – что же мне делать?
– Прежде всего, не впадать в меланхолию, – холодно посоветовал Пальчиков. – Подумаешь – страдания молодого Вертера! Нужно проще и мужественнее смотреть на трудности. Тогда и порядок будет. Я вот знал одного молодого летчика, Ларин. В недалеком прошлом то, что расскажу, было. Тоже вроде вас летал. Что ни посадка, то промаз и промаз. Бедный истребитель до самого конца бетонки выкатывался. «Козлов» отдирал – не счесть. И махнули было на этого парня рукой. Дескать, в отставку списать. А он тоже, вроде вас, вместо того, чтобы бороться, взял да повесил голову.
