Текст книги "К звездам (сборник)"
Автор книги: Гарри Гаррисон
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 60 страниц)
– Вот это да! – восхищенно произнесла миссис Майлс, когда служащий управления социального обеспечения протянул Ширли в окошко небольшой пакет. – У вас в семье кто-то болен?
– А где старый пакет, сударыня? – спросил служащий. – Вы же знаете, что, получая новый, нужно возвращать старый. С вас три доллара.
– Извините, – сказала Ширли, доставая из хозяйственной сумки пластиковый конверт и протягивая его служащему вместе с деньгами.
Тот что-то проворчал и сделал отметку на одной из своих регистрационных дощечек.
– Следующий! – крикнул он.
– Да, – сказала Ширли миссис Майлс, которая уставилась на пакет и медленно читала буквы на нем. – Сол болен, несчастный случай. Он живет с нами в одной квартире; ему за семьдесят. Он сломал ногу и не может вставать с постели. Это для него.
– Мясные хлопья. Прекрасно, – сказала миссис Майлс, провожая глазами пакет, пока тот не исчез в сумке Ширли. – Как вы их готовите?
– С ними можно делать все что угодно, но я готовлю густой суп с крекерами. Так проще кормить больного. Сол не встает.
– Таких людей нужно класть в больницу, особенно таких старых.
– Он был в больнице, но там сейчас нет мест. Как только они узнали, что он живет в одной квартире с Энди, они тут же заставили его забрать Сола домой. Всех, у кого есть хоть какое-то жилье, выгоняют. Беллевью переполнена, они заняли несколько корпусов в университетских общежитиях и поставили туда койки, но все равно мест не хватает. – Ширли заметила, что миссис Майлс выглядит как-то странно: сегодня она впервые пришла без своего маленького сына. – Как здоровье Томми? Ему что, хуже?
– Не хуже, но и не лучше. Квош остается квошем. А это хорошо, потому что я получаю паек. – Она показала на пластиковую баночку у себя в сумке, в которой лежал небольшой кусок горохового масла. – Томми остался дома, на улице так холодно. На всех детей не хватает одежды, ведь Винни каждый день ходит в школу. Она умница. Заканчивает третий класс. Что-то давно я не видела вас у колонки.
– За водой теперь ходит Энди. Я должна быть с Солом.
– Большое счастье, что у вас дома кто-то болеет и вы можете получать дополнительный паек. Наверняка зимой весь город будет питаться крекерами с водой.
«Счастье?» – подумала Ширли, завязывая косынку и осматривая темное помещение отдела специальных пайков. Прилавок делил его пополам: с одной стороны находились служащие и ряды полупустых полок, а с другой – длинные людские очереди. Здесь были перекошенные параличом лица и трясущиеся руки – те, кому требовалась специальная диета. Диабетики, инвалиды, люди с болезнями, вызванными недостатком витаминов, белков, и огромное количество беременных женщин. Все они счастливчики?
– Что вы собираетесь приготовить на ужин? – спросила миссис Майлс, глядя в грязное окно на небо.
– Не знаю. Думаю, то же, что и всегда. А что?
– Возможно, пойдет снег. Возможно, у нас будет белый День благодарения, к какому мы привыкли в детстве. Мы собираемся приготовить рыбу, я ее приберегла специально для этого праздника. Завтра же четверг, двадцать пятое ноября. Разве вы не помните?
Ширли покачала головой.
– Нет. Все пошло наперекосяк с тех пор, как случилась эта беда с Солом.
Они шли, низко наклонив головы, чтобы спрятать лица от резких порывов ветра. Когда они сворачивали с Девятой авеню на Девятнадцатую улицу, Ширли столкнулась с какой-то женщиной, шедшей навстречу.
– Извините, – сказала Ширли. – Я вас не заметила…
– Вы же не слепая! – рявкнула женщина. – Ходите тут, людей с ног сбиваете. – Она посмотрела на Ширли и выпучила глаза. – Это ты?
– Я же извинилась, миссис Хеггерти. Я не нарочно. – Ширли хотела идти дальше, но женщина преградила ей дорогу.
– Я знала, что найду тебя, – победно произнесла миссис Хеггерти. – Я собираюсь подать на тебя в суд. Ты украла все деньги моего брата, а мне не оставила ничего, вообще ничего. Лишь счета, которые мне пришлось оплачивать, за воду и за все остальное. Они были такие большие, что мне пришлось продать всю мебель, чтобы их оплатить. Но я все еще остаюсь должна, и меня преследуют. Ты все оплатишь!
Ширли вспомнила, как Энди принимал душ, и, наверное, у нее на лице появилась улыбка, потому что Мэри Хеггерти завопила:
– Не насмехайся надо мной, я честная женщина! Твари вроде тебя не смеют улыбаться мне прямо в лицо. Весь мир знает, кто ты такая, ты…
Она замолчала, словно ее выключили, – миссис Майлс влепила ей здоровую пощечину.
– Придержи свой мерзкий язык, девочка, – сказала миссис Майлс. – Никто не смеет говорить с моей подругой в таком тоне.
– Как вы смеете! – завопила сестра Майка.
– Я уже посмела… и ты схлопочешь еще, если будешь путаться у меня под ногами.
Увлекшись перепалкой, женщины на какое-то время совершенно забыли о Ширли. Они были примерно одного возраста и воспитания, хотя Мэри Хеггерти после замужества немного поднялась в общественной иерархии. Но выросла она на этих улицах и знала их законы. Нужно драться или отступать.
– Не лезь не в свое дело, – сказала она.
– Сейчас это станет моим делом, – сказала миссис Майлс, сжимая кулаки.
– Это не твое дело, – повторила сестра Майка и на всякий случай отступила на несколько шагов назад.
– Дуй отсюда! – крикнула миссис Майлс.
– Вы обо мне еще услышите! – пообещала Мэри Хеггерти, повернулась и с чувством собственного достоинства пошла прочь.
– Я очень сожалею, что вы ввязались в этот скандал, – сказала Ширли.
– Я сделала это с большим удовольствием, – ответила миссис Майлс. – Мне хотелось, чтобы она затеяла ссору, и уж тогда бы я с ней разделалась. Знаю я подобных дамочек.
– На самом деле я не должна ей никаких денег…
– Это не имеет значения. Было бы лучше, если бы были должны. Я получила бы удовольствие, приструнив ее как следует.
Миссис Майлс распрощалась с Ширли у ее дома и степенно пошла дальше. Внезапно почувствовав сильную усталость, Ширли с трудом дошла до квартиры и толкнула незапертую дверь.
– Ты скверно выглядишь, – сказал Сол. Он лежал, накрытый несколькими одеялами до самого подбородка. На голову была надета шерстяная шапочка. – И выключи, пожалуйста, ящик. Скоро я либо ослепну, либо оглохну.
Ширли положила сумку и выключила орущий телевизор.
– Становится холоднее, – сказала она. – Даже дома холодно. Я зажгу огонь и подогрею суп.
– Больше не могу есть эти дерьмовые мясные хлопья, – пожаловался Сол и состроил гримасу.
– Не говори так, – спокойно сказала Ширли. – Это настоящее мясо – именно то, что тебе нужно.
– То, что мне нужно, ты уже не можешь достать. Ты знаешь, что такое эти мясные хлопья? Я все про них узнал сегодня по телевизору. Я не очень интересуюсь этим вопросом, но я же не могу вырубить этот чертов ящик! Длинная программа о животных во Флориде. Должно быть, они там, в Майами-Бич, что-то слышали про животных. Они перестали осушать болота, а вместо этого занимаются черт-те чем. Улиткофермы – как тебе это нравится? Выращивают гигантских западноафриканских улиток – триста граммов мяса в каждой раковине. Вытаскивают, разрезают, обезвоживают, запаковывают и отправляют голодающим крестьянам сюда, на холодный север. Мясные хлопья. Что ты на это скажешь?
– Очень интересно, – сказала Ширли, размешивая бурые, похожие на щепки, кусочки мяса в кастрюльке. – Я один раз видела по телевизору кино, где ели этих улиток. По-моему, это было во Франции. Должно быть, они какие-то особенные.
– Для французов, возможно, но не для меня…
Тут у Сола начался жестокий приступ кашля, после которого он совсем ослаб и лежал на подушках, тяжело дыша.
– Может, хочешь попить воды? – спросила Ширли.
– Нет… все в порядке. – Его раздражение, похоже, исчезло вместе с кашлем. – Извини, что набросился на тебя, малышка, ты за мной ухаживаешь и все такое. Просто я не привык лежать пластом. Я всю жизнь сохранял отличную форму, регулярно занимался спортом, сам себя обслуживал, никогда никого ни о чем не просил. Но есть одна штука, которую не предотвратить. – Он мрачно посмотрел на свои одеяла. – Время идет походным маршем. Кости становятся хрупкими. Поскользнулся, упал – и вот уже в гипсе до самого подбородка.
– Суп готов…
– Не сейчас, я еще не проголодался. Может, включишь телевизор… Нет, оставь. Он мне надоел. В новостях сказали, что закон о чрезвычайном положении пройдет всего лишь через два месяца обсасывания его в конгрессе. Я этому не верю. Слишком много людей ничего об этом не знают или не беспокоятся, а потому на конгресс не оказывают настоящего нажима в этом отношении. У нас по-прежнему есть женщины с десятью детьми, умирающими от голода, которые считают грехом иметь детей меньше. Полагаю, в этом мы можем винить главным образом католиков: они все еще не верят, что контроль над рождаемостью – праведное дело.
– Сол, пожалуйста, не нападай на католиков. У моей матери в семье…
– Я не против кого бы то ни было, и я очень люблю семью твоей матери. И я не против пуритан, когда говорю, что эти задницы поджаривали на кострах старушек за то, что те якобы были ведьмами. Это история. Твоя церковь поставила рекорд в борьбе против контроля за рождаемостью со стороны общественности. Это тоже история. Результаты, свидетельствующие, что они не правы, – за окном. Они навязали остальным свои убеждения, и теперь мы все гнием в одной канаве.
– На самом деле плохо совсем не это. На самом деле церковь не выступает против идеи контроля над рождаемостью. Она против способов, которыми он осуществляется. Она всегда одобряла метод ритмов…
– Он недостаточно хорош. Как и пилюли, он не для всех. А когда они собираются дать «добро» спирали? Это единственное, что действительно работает. А знаешь, когда она появилась – самое простое средство для любой дуры, безопасное и безвредное? В 1964 году, когда светлые головы в университете Джона Хопкинса все исследовали, включая побочные эффекты, вот когда. Уже тридцать пять лет у них есть этот маленький кусочек пластмассы, который стоит от силы пару центов. Он вводится внутрь и остается там годами, он не препятствует процессам жизнедеятельности, не выпадает, в сущности женщина даже не чувствует его, но, пока он есть, она не может забеременеть. Вынь его – и она вновь сможет иметь детей, ничего не меняется. И самое забавное, что никто до сих пор не знает, как она действует. Это чудо. Возможно, нужно писать с заглавной буквы: Чудо. И церковь могла бы ее признать и сказать, что воля Божья на то, будет она действовать или нет.
– Сол, ты богохульствуешь.
– Я? Ничего подобного! У меня, как у каждого, есть право высказывать догадки относительно того, что думает Бог. В любом случае это не имеет к нему никакого отношения. Я просто пытаюсь найти извинение для католической церкви, которая не желает принять эту штуку и дать страдающему человечеству небольшой отдых.
– Сейчас этот вопрос рассматривается.
– Грандиозно. Они запоздали всего на каких-то тридцать пять лет. Может, все же закон и пройдет, хотя сомневаюсь. Это старая история: то чересчур рано, то чересчур поздно. Мир скатился к черту в ад, и это мы столкнули его туда.
Ширли помешивала суп и с улыбкой смотрела на Сола.
– А ты не преувеличиваешь? Нельзя во всех наших бедах винить перенаселенность.
– Можно, черт подери, – извини за выражение. Уголь, которого должно было хватить на столетия, весь выкопали, потому что слишком много людей хотят жить в тепле. И нефть тоже. Ее осталось так мало, что мы не можем позволить себе ее сжигать. Она идет только на производство химикатов, пластмасс и прочей ерунды. А реки – кто их отравил? Вода – кто ее выпил? Пахотный слой почвы – кто его истощил? Все сожрано, изношено, исчерпано. Что у нас осталось? Какой у нас единственный природный ресурс? Старые автостоянки – вот что осталось. Все уже использовано, и нам приходится любоваться миллиардами старых ржавых машин. Когда-то у нас был целый мир, но мы его съели, сожрали, и он исчез. Когда-то прерии были черны от бизонов – об этом я в детстве читал в учебнике, – но я их никогда не видел, потому что их всех превратили в бифштексы и изъеденные молью ковры. Ты думаешь, это произвело какое-то впечатление на человечество? Или киты, странствующие голуби, журавли или другие животные, которых мы истребили? Черта с два! В пятидесятые и шестидесятые годы было много разговоров о строительстве станций для опреснения морской воды: в пустынях зацветут сады и все такое. Но это были только разговоры. Если некоторые люди умеют читать древние письмена, то это совсем не значит, что они могут заставить прочесть их всех остальных. Требуется по меньшей мере пять лет, чтобы построить всего одну атомную станцию. Те станции, в которых мы нуждаемся сейчас, должны были быть построены тогда. Этого не произошло. Все достаточно просто.
– Это у тебя все получается просто, Сол, но не поздно ли беспокоиться о том, что люди должны были сделать сто лет тому назад?
– Сорок… но это неважно.
– Что мы можем сделать сегодня? Разве не об этом мы должны сейчас думать?
– Думай, сладкая моя, мне от этого становится тошно. Мчаться вперед на полной скорости, оставаясь на месте, – вот что мы можем сегодня сделать. Возможно, я живу прошлым, и если это так, то у меня на то свои причины. Тогда все было намного лучше, а беда всегда приходит завтра, так что черт со всем этим. Существовала Франция, великая страна, цитадель культуры, готовая повести за собой весь мир по пути прогресса. Только они приняли закон, провозгласивший контроль над рождаемостью нелегальным, и для врачей стало преступлением даже говорить о противозачаточных средствах. Прогресс! Факты достаточно явные, любой может удосужиться убедиться в них. Консерваторы постоянно говорили нам, что следует изменить курс, а то все природные богатства исчезнут. И вот они исчезли. Уже тогда было почти поздно, но что-то еще можно было сделать. Женщины во всех странах мира умоляли дать им информацию о методах контроля над рождаемостью, чтобы они могли ограничивать размеры семей какими-то разумными рамками. В результате было очень много болтовни и чертовски мало дела. Если бы существовало пять тысяч клиник, занимающихся планированием семьи, этого было бы все-таки недостаточно. Дети, любовь и секс – вероятно, самые эмоционально важные и самые таинственные вещи, известные человечеству, поэтому открытая дискуссия была невозможна. Нужно было провести свободную дискуссию, отпустить тонны денег на научные исследования проблем оплодотворения, планирования семьи во всемирных масштабах, на программы обучения, на пропаганду контроля над численностью населения, а самое главное – допустить свободное высказывание свободных взглядов. Но этого не произошло, а теперь 1999 год и конец столетия. Так себе столетие! В общем, через пару недель наступит новый век, и, возможно, он действительно станет новым для нокаутированного человечества. Сомневаюсь – и не беспокоюсь об этом. Я этого не увижу.
– Сол, ты не должен так говорить.
– Почему? У меня неизлечимое заболевание. Старость.
Он вновь закашлялся, на этот раз надолго, а когда приступ прекратился, он лежал молча на кровати, совершенно измученный. Ширли подошла поправить одеяла, и ее ладонь коснулась его руки. Глаза у нее расширились, она изумленно открыла рот.
– Ты такой горячий. У тебя жар?
– Жар? – Он начал кашлять и от этого еще больше ослабел. Когда он заговорил вновь, голос его звучал очень тихо. – Послушай, милая моя, я старый боец. Я лежу на спине в постели совершенно разбитый и не могу пошевелиться. А в комнате так холодно, что можно заморозить кого угодно. У меня могли бы появиться пролежни, но скорее всего у меня воспаление легких.
– Нет.
– Да. Не надо бояться правды. Если оно у меня есть, значит, есть. Ну, будь хорошей девочкой и поешь супу. Я не голоден и лучше немного вздремну. – Он закрыл глаза и опустил голову на подушку.
Энди вернулся домой в начале восьмого. Ширли узнала знакомые шаги в коридоре и встретила его в дверях, прижав к губам палец. Затем она тихо провела его в другую комнату, показав на Сола, который все еще спал, тяжело дыша.
– Как он себя чувствует? – спросил Энди, расстегивая мокрое пальто. – Ну и вечерок сегодня. Дождь со снегом и слякоть.
– У него жар, – сказала Ширли. – Он сказал, что у него воспаление легких. Это может быть? Что делать?
Энди замер, вытащив руку только из одного рукава.
– У него температура? Он кашляет? – спросил он. Ширли кивнула. Энди приоткрыл дверь и прислушался к дыханию Сола, затем молча закрыл ее и стал надевать пальто. – Меня предупреждали об этом в больнице, – сказал он. – Для стариков, не встающих с постели, всегда существует такая опасность. Мне там дали какие-то антибиотики. Мы дадим ему их, а я схожу в Беллевью – может, удастся достать еще, – и спрошу, не возьмут ли его обратно. Ему нужно находиться в кислородной камере.
Сол, не до конца проснувшись, принял таблетки. Ширли положила ладонь ему на лоб – он горел. Через час вернулся Энди. Лицо его ничего не выражало. Ширли всегда думала, что это профессиональное выражение лица. Сейчас оно могло означать только одно.
– Антибиотиков больше нет, – в отчаянии прошептал он. – Из-за эпидемии гриппа. То же самое с койками и кислородными камерами. Все переполнено. Я даже не видел никого из врачей, говорил с девушкой в приемном покое.
– Они не могут так поступить. Он очень болен. Это все равно что убийство.
– Если бы ты видела Беллевью. Похоже, что болеет половина города. Люди повсюду: в коридорах, на лестницах, даже на улице. Лекарств не хватает. По-моему, их дают только детям, остальные должны рассчитывать только на везение.
– Везение! – воскликнула Ширли и уткнулась лицом в его мокрое пальто, беспомощно всхлипывая. – Но какое тут может быть везение? Это убийство. Такой старый человек нуждается в помощи, его нельзя бросить просто так. Он умрет.
Он прижал ее к себе.
– Мы здесь и можем за ним ухаживать. Еще осталось четыре таблетки. Теперь иди и ляг. Ты тоже заболеешь, если не будешь заботиться о себе.
– Нет, Раш, это невозможно. Так не пойдет… и ты знаешь это лучше меня. – Лейтенант Грассиоли прижал палец к уголку глаза, но это не помогло – тик не прекратился.
– Извините, лейтенант, – сказал Энди. – Я прошу не за себя. Это семейные проблемы. Я уже отдежурил девять часов, и до конца недели у меня двойные смены…
– Полицейский находится на дежурстве двадцать четыре часа в сутки.
Энди едва сдержался.
– Я знаю, сэр. Я не отлыниваю от работы.
– Отлыниваешь. Разговору конец.
– Тогда разрешите мне уйти хоть на полчаса. Я хочу заскочить домой, а потом вернусь и буду в вашем полном распоряжении. Я буду работать до прихода дневной смены. В любом случае у вас после полуночи будет не хватать людей, а если я останусь, то смогу закончить те рапорты, которые вот уже неделю требуют с Центральной улицы.
Придется работать двое суток без отдыха, но только так можно было добиться от Грасси хоть чего-то. Лейтенант не мог приказать ему работать столько часов подряд, если не было экстренной необходимости, но он мог воспользоваться предложением Энди. Большинство детективов вновь перевели на патрулирование, так что их непосредственная работа очень пострадала. Штаб на Центральной улице не считал такой аргумент достаточно веским.
– Я никогда никого не прошу работать сверхурочно, – сказал Грассиоли, заглатывая наживку. – Но я играю честно, по правилам. Ты можешь взять сейчас полчаса, но не больше, как ты понимаешь, а когда вернешься, все доделаешь. Если хочешь остаться здесь вечером – твое право.
– Слушаюсь, сэр, – сказал Энди.
Хорошенькое право. Он пробудет здесь до восхода солнца.
Дождь, шедший последние три дня, сменился снегом. Огромные снежинки бесшумно падали в конусах света под фонарями на Двадцать третьей улице. Пешеходов было немного, но по-прежнему темные фигуры жались к колоннам, поддерживающим экспресс-линию. Большинство ночующих на улицах нашли себе убежище от непогоды, но их невидимое присутствие, как и остальных жителей города, было почти ощутимым. В каждом доме жили сотни людей, их темные силуэты мелькали в подъездах и окнах. Энди наклонил голову, чтобы снег не летел в лицо, и побежал. Но быстро запыхался и пошел медленнее.
Ширли не хотела, чтобы он уходил этим утром, но он не мог остаться. Солу лучше не становилось; не становилось ему и хуже. Так было последние три дня. Энди хотелось остаться с ним, помочь Ширли, но выбора у него не было. Он должен был идти на дежурство. Она этого не понимала, и они чуть не поссорились – шепотом, чтобы не услышал Сол. Энди надеялся вернуться пораньше, но обстоятельства распорядились иначе. Он мог лишь забежать на несколько минут, поговорить с ними обоими, узнать, не нужна ли какая-нибудь помощь. Он знал, что Ширли нелегко быть одной с больным старым человеком, – но что было делать?
В коридоре из-за дверей раздавались музыка и звуки телевизионных передач, а в его квартире царила тишина. У него вдруг возникло дурное предчувствие. Он отпер дверь и тихо ее отворил. В комнате было темно.
– Ширли? – прошептал он. – Сол?
Ответа не последовало, и тишина вдруг страшно поразила его. Где учащенное, хриплое дыхание, наполнявшее раньше комнату? Зажужжал его фонарик, луч света пересек комнату и уткнулся в кровать, в неподвижное, бледное лицо Сола. Казалось, он тихо спит, но Энди знал – еще до того, как коснулся кончиками пальцев, – что Сол мертв.
«О Боже! – подумал он. – Она была с ним одна, в темноте, когда он умирал».
И тут он услышал тихие душераздирающие рыдания, раздававшиеся из-за перегородки.
