Текст книги "Жертва"
Автор книги: Гарольд Карлтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)
ГЛАВА 16
Манхэттен, весна 1990 года
Супермодели накладывали макияж, только когда им за это платили: чем больший успех у супермодели, тем меньше накрашено ее лицо в обычные дни. Соня лишь слегка тронула помадой свои великолепные полные губы, выйдя на улицу и своей обычной, стремительной походкой летя по Мэдисон-авеню. Она блистала, как черный бриллиант, ее длинные волосы струились из-под шелковой косынки, короткая юбка открывала безупречные ноги – слишком длинные для обыденной жизни. Стояло сверкающее апрельское утро, холодное солнце обливало дома, людей, машины резким светом. Прохожие в изумлении оборачивались, когда это великолепное создание рассеянно обгоняло их, столь же странное, как пришелец с другой планеты, планеты Красоты.
Чтобы подчеркнуть свои выразительные глаза, она обычно носила пурпурный, лиловый и черный. Сегодня она была в черном, легкая кашемировая накидка через одно плечо, ее обаяние облаком окутывало ее, обдавая жизни людей, мимо которых она шла, ароматом мечты.
На несколько минут она почтила своим присутствием шикарное итальянское кафе, залпом выпила чудесный кофе с молоком, кинула пять долларов симпатичному официанту – который знал ее в лицо и крикнул на бегу: «Чао, красавица!» – и усмехнулась ему в ответ уже из-за окна витрины. Сейчас, когда ей было восемнадцать, стало ясно, что она обладает одним из тех оригинальных лиц, которые с годами становятся только более утонченными. Она останется прекрасной и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят, и даже в восемьдесят, и знание этого придавало ей ту особую прелесть, которой отмечена, как печатью, настоящая красота.
К тому времени, когда она дошла до Шестьдесят четвертой улицы, кофе начал свою работу. И без того неспокойная в свои лучшие минуты, выпив чашечку кофе, она просто сходила с ума, мысли бешено роились в ее мозгу. Ей нравился этот взрыв эмоций, и она с особым удовольствием составляла планы на сегодняшний вечер, о котором мечтала долгие месяцы, и сейчас просто трепетала – так это было важно. Ни одному человеку на свете она не рассказывала о своих планах на сегодняшний вечер. А если кто-нибудь и спросит, она будет загадочной и сделает отсутствующее лицо. Четыре месяца она нажимала на всевозможные тайные пружины, чтобы заполучить это место, и она не собирается рисковать, чтобы упустить хоть мгновение предстоящего удовольствия. Неприятный порыв ветра пронесся вдруг по Мэдисон-авеню, ослепив всех, кто непредусмотрительно был без солнцезащитных очков. Какая-то малышка, едва протерев глазенки, внезапно отпустила руку своей матери и кинулась к Соне прямо на красный свет:
– Вы знаменитость, да?
Соня помотала головой и почти побежала прочь. Детей она не любила, потому что дети видели ее насквозь. Мужчины – никогда. Их слишком занимало долгое разглядывание ее стройного тела с удлиненными пропорциями или созерцание фиолетовых ирисов ее глаз.
Едва она появилась в студии, как все столпились вокруг нее, здороваясь, обнимая и целуя. Помощник отправился за кофе, в ладонь ей вложили «Нью-Йорк пост», и Джесон, гример, повязал большой нагрудник вокруг ее шеи.
– Никаких темных подглазий! Никаких мешков! Ах, Соня, как я тебя люблю! – закричал он, касаясь кисточкой красок.
– Чем от тебя несет? – Она пошевелила ноздрями. Джесон оглядел себя.
– А, «Соваж», – вспомнил он. – Мне так нравится этот сильный запах. Таков и я, дорогая, очень сильный!
– Напоминаешь мне моего братца, – она вновь смежила веки. – И очень кстати, потому что он как раз вернулся из Италии и мы сегодня вместе обедаем.
– Тот самый Марк Уинтон, который записал альбом фортепьянных импровизаций? – протянул Джесон.
Соня кивнула.
– Ну, поздравляю тебя, – вздохнул Джесон. – Обожаю этот альбом. – Он принялся накладывать тон на ее веки. – Но и фотография, надо сказать, не разочаровывает. Это он или не он? – Он поднял брови, заметив, как она искоса взглянула на него в зеркало.
– Да кому какое дело? – промямлила Соня, закрывая глаза.
– Мне! – завопил Джесон. – Расскажи мне, и я пошлю этот сюжет в «Нэшнл энквайрер», – хихикнул он. – Ну, а как насчет личной жизни этого красавчика? За ним, наверное, вьется хоровод блистательных малышек вроде Лиз Тейлор?
– Сексуальная жизнь малыша Марка – большая тайна, – сказала Соня. – Даже от него самого. Да у моей матери сердце разорвется, если он вдруг как-нибудь высунет нос из своей музыкальной норы и влюбится. Похоже, им обоим нравится думать, что он просто не встретил еще подходящей девушки!
– Вот и моя мамаша так считает, – кивнул Джесон, нажимая краем аппликатора с розовой пудрой на краешек ее века. – Ведь твоя мать пишет романы? Романтические бестселлеры?
– Н-да… – процедила Соня. – В моей семье все, как один, паршивые гении. Кроме моего бедного папы. Он умирает от рака в тюремном госпитале. – Она широко открыла один глаз, сверкнув им на Джесона, и добавила: – В тридцать девять лет!
Джесон покачал головой.
– Господи, какая тоска! – Он отступил назад, встретившись взглядом с ее глазами в зеркале. – Вот это и есть блеск! – заявил он. – Ты сможешь переплюнуть любого.
– Она послала Марка в Италию, – продолжала Соня, когда он вновь вернулся к ее макияжу, – и я поняла почему. Она думает, что в Италии меньше СПИДа, чем здесь.
– Так и есть! – прорычал Джесон. – СПИДа везде куда меньше!
– Ну, как бы то ни было, здесь или там, а Марк обязан быть жив и здоров, – сказала она. – Правда, я не принадлежу к его поклонницам.
– Не выносишь соперничества?
– Нет, – покачала она головой. – Просто я отчего-то не выношу пай-мальчиков.
– Закрой глаза, – скомандовал Джесон. – Мне Нужно подуть на твои веки.
Только те, кто хорошо знал, кто есть кто на Манхэттене, могли бы узнать их, хотя появление Сони и Марка в итальянском ресторане в районе Восточных Шестидесятых улиц вызвало сенсацию в зале. За каждым из них обычно следовали поклонники, и даже в дорогом, уединенном итальянском ресторане можно было встретить таких приверженцев. Люди за столиками перешептывались. То, что эти двое оказались здесь, подтверждало репутацию этого местечка. Соседи кидали на них любопытные взоры, довольно убеждаясь, что им предстоит созерцать эту парочку еще, по крайней мере, пару часов.
Соня и не подумала принарядиться, но ее внешность супермодели искупала все. Это лицо и эти длинные ноги значили куда больше, чем огромная спортивная сумка, висевшая на плече, черная маечка и короткая черная юбка под накидкой.
Марк сопровождал ее за столик с величайшим почтением, как будто опасаясь, что, случись любая непредвиденная оплошность, даже самая незначительная, и она взорвется от гнева. Он был чуть повыше ее и одет в тот же черный цвет, и те же темные яркие глаза сверкали под густыми ресницами. Хорошенький молоденький официант никак не мог решить, кто же из них лучше. Соня с видом знатока проглядела меню, скорчив гримаску.
– Ну, давайте барашка с козьим сыром, только без вина, – решила она, – и сладкие хлебцы…
Официант разочарованно кивнул.
– Это очень хорошо, – сообщил он. – И еще у нас сегодня из фирменных блюд – треска маринованная с грецкими орехами и винегрет с укропом, белой петрушкой и голубикой.
Они заказали салат и кофе.
– Почему ты не отвечала на мои письма? – спросил Марк. – Я чувствовал себя таким потерянным без связи с Нью-Йорком.
– Я уверена, что другие люди помогли тебе найти себя. – Снимая шарф, Соня сощурилась, взглянула на него. – Помнишь, ты сказал как-то, что читать мои письма все равно что колонку некрологов? А я всего только хотела напомнить тебе о всех великолепных молодых людях, которые так рано умерли…
– Но мне вовсе не это хотелось знать, – заявил Марк. – Я хотел бы знать, какие записи продаются, какие фильмы и постановки стали хитами…
– Похоже, что я слишком чувствительна к критике, – призналась она. – Поэтому мне пришлось писать вообще.
– С чего это ты сегодня такая колючка? – поинтересовался Марк.
Она отпила глоток воды.
– У отца рак, Марк. Ему очень плохо, он умирает.
– Очень жаль. – Лицо у Марка стало напряженным. – Это ужасно. А почему ты мне не говорила? А мамуля знает?
– Нет, – покачала она головой. – Они сейчас не общаются. Только я его и навещаю.
– Он очень страдает? – спросил Марк.
– Иногда. Он… Да что тебе за дело? Ты его сто лет не видел, что уж тут говорить.
– Нельзя сказать, чтобы мы были очень близки, – напомнил Марк. – Мягко говоря, мы ненавидели друг друга до самых печенок.
– Он и для меня не был лучшим в мире отцом, – призналась Соня. – Но должна же я исполнить свой чертов долг. Я таскаюсь в этот проклятый тюремный госпиталь каждое воскресенье.
– Это дело твоей совести, – рассудил Марк. – Моя совесть чиста, и видеть я его не желаю.
– Сходи хотя бы раз, – попросила она. – Просто скажи ему пару слов.
– А ты не хочешь навестить мать? – предложил он. – Мы могли бы обменяться визитами.
– Я ее видеть не могу, Марк, – призналась она. – Просто ненавижу ее за то, что она сделала.
Он вздрогнул:
– Ах, так? Ты хочешь сказать, что любимая мамочка опасна для твоего здоровья? Ты думаешь, что она стала причиной рака?
Соня кивнула.
– Вот именно! С той минуты, как я узнала о болезни отца, у меня было полно времени для поисков. Врачиха, которая пишет о здоровье для «Вога», разрешила мне воспользоваться ее библиотекой. Я прочла все о научных теориях и так называемых средствах лечения. Чего я только не узнала! Я изучила десятки историй болезни. Если хочешь знать, так вот тебе моя собственная теория: рак возникает из-за невыражаемого раздражения. – Она многозначительно взглянула на него. – Не сигареты, не сахарин – невыражаемое раздражение. А уж это-то мама способна дать в избытке.
– Это можно сказать о ком угодно, обо всех. Это жизнь, Соня.
Она хмыкнула.
– Звучит, как строчка из ее романов, – насмешливо проговорила она.
Другой, очень предупредительный официант почтительно принес закуски и поставил ледяную воду прямо между ними. Соня вся залучилась от благодарности. Она повернулась к огромной тарелке с салатом и принялась безжалостно перчить его.
– Думаю, «семья» – неподходящее для нас слово, – сморщила она нос, едва официант удалился. – Вы двое – мать и горячо обожаемый ею сын. Нам с отцом не посчастливилось стать такой же парочкой.
– Быть может, – пожал плечами Марк. – В тебе и впрямь ничего нет от мамы!
– Ее простаки мне не достались, это уж точно, – она опустила глаза. – Пришлось искать своих! Думаю, что самым величайшим наследством от нашей матери стали мои суперактивные сексуальные железы.
Марк нахмурился:
– Ах, так! Думаешь, маме нравится, как тебе, обтягивать свою задницу кусочком черной кожи и болтаться по улицам в таком виде?
– Вот уж не знаю, Марк! – Она широко раскрыла глаза, изображая простоту и невинность. – Может быть, она пресловутая девственница Мария? А у тебя есть какие-нибудь соображения о том, как она занимается сексом?
Марк ошеломленно посмотрел на нее.
– И ты думаешь, у меня есть время задуматься над сексуальной жизнью других людей? Тем более моей матери!
– Или даже над твой собственной? – процедила она. Марк пожал плечами.
– У меня позднее развитие, – сказал он. Она рассеянно кивнула:
– А твои отношения с Колом Феррером строго официальные и ты еще девственник? Пожалуйста, Марк! Будь реалистом!
Он пристально посмотрел на нее.
– Это просто смешно, – сказал он. – Тебе кажется.
что ты больше знаешь о моей сексуальной жизни, чем я сам?
– Секс – это одна из тех вещей, в которых я эксперт, – заявила она. – Секс, косметика и лошади!
Они заказали еще кофе.
– Надеюсь, ты все же будешь вести себя осторожнее, – предупредил Марк.
– Ах, Марк, если ты имеешь в виду СПИД или предохранение, то забудь об этом! – Она повращала глазами. – Сосунки никогда не привлекали меня, дорогой братишка! Мне нравятся настоящие мужчины – и это я тоже унаследовала от матери, или ты не желаешь слушать ничего, что может спустить обожаемую мамулю с пьедестала?
Марк почувствовал, как краска бросилась ему в лицо. Он совсем забыл, что Соня – мастерица выводить людей из себя.
– Я очень люблю мамулю, – просто сказал он. – Это что, преступление? Ты ведь любишь папу, правда?
– Хм… но не совсем так, – подавила смешок Соня. – Например, мне не приходило в голову спать с ним вместе! Тебе следует посетить психоаналитика, Марк, если так и дальше будет продолжаться!
– Тебе тоже стоит подумать о визите к психоаналитику, – возразил Марк. – Говорят, тебе секс нравится только тогда, когда тебя избивают до полусмерти!
– Угу, – медленно кивнула она, и глаза ее блеснули. – Но даже и тогда не всегда. Я говорила однажды с психоаналитиком, – призналась она. – Но только не из-за тех проблем, в которых ты меня подозреваешь! Меня беспокоило, что я была лишь раз по-настоящему счастлива – когда я была на лошади! Я решила, что в этом что-то не то. Теперь-то я считаю, что только это и есть во мне здорового – относиться к животным лучше, чем к людям! В любой день я могу подписать грандиозный контракт с косметической фирмой, а это значит – большие, большие деньги! И я смогу купить собственную лошадку, с которой мы и будем жить вместе. – Она сжала тонкие пальцы.
– И тогда ты будешь счастлива? – спросил Марк.
– Ну, а если и нет, я найду способы развеселить себя, – расхохоталась она. – Как раз сегодня вечером я собираюсь классно повеселить себя. Сегодня вечером произойдет что-то особенное. И ты первый, кому я рассказываю об этом, Марк. Понимаешь? Даже после всего во мне остались кое-какие сестринские чувства!
– Ты, случайно, не употребляешь наркотики? – прошептал он.
Она хмыкнула.
– Мальчишки – опаснее наркотиков, – заявила она. – По крайней мере, те мальчишки, которые интересны мне.
– Будь осторожна, Соня, – попросил он. – Помнишь, как мне пришлось выручать тебя?
– Нечего постоянно тыкать мне этим в лицо! – крикнула она. – Я не потерплю никаких замечаний от сосунка, который спит с собственной матерью! – Голос ее звенел так громко, что заставил замолчать весь ресторан.
Марк не мог поднять глаза даже на сидевших за ближайшими столиками. Он впился взглядом в ее лицо, чувствуя, как полыхают его собственные щеки.
– Возьми назад свои слова, Соня, – тихо сказал он. Глаза ее расширились от насмешливого удивления, с которым она вытирала салфеткой губы.
– Каждому маленькому мальчику хочется переспать со своей мамочкой – ты разве не читал Фрейда? – подзуживала она. – И ты мне собираешься рассказывать, что не спишь с ней в одной постели?
Марк поднялся и стал надевать пальто, висевшее на спинке его стула. На стол он положил немного денег.
– Моя доля, – объяснил он. Он повернулся было, чтобы уйти, но что-то в ее взгляде заставило его остановиться. – Ты больна, ты знаешь об этом? – спросил он. – У тебя наверняка психическое расстройство. Я даже не знаю, почему…
– Ну? – Ее фиалковые глаза блеснули гневом, но он почувствовал не без удивления, что этот гнев обращен не на него. – Скажи матери, чтобы перестала переводить мне деньги! – Она рассмеялась. – С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, я и цента не взяла от этой суммы! Это ты тратишь деньги, которые она получает за свои ничтожные книжонки! Мне жаль те деревья, которые рубят, чтобы печатать ее, если хочешь знать! Я вот-вот подпишу контракт на огромные миллионы, и что ты после этого еще от меня хочешь?
– Мне жалко тебя, Соня.
Он с состраданием покачал головой и пошел прочь, но она дернула его за кисть и с силой усадила.
– Подожди, Марк! – Она смотрела на него; ее прекрасная длинная шея изогнулась, и сколько же фотографов мечтали о таком изгибе! – Ты-то помнишь, как папа называл меня своей принцессой? – прошептала она. – Ведь он правда любил меня, да?
Он пожал плечами:
– Думаю, да. А что? Слезы потекли по лицу Сони.
– Я хожу навещать его каждое воскресенье, – напомнила она. – Я же говорила тебе. Я пытаюсь увидеться с ним! Но он не хочет видеть меня! – Она легким движением руки смахнула слезы со щеки. – Даже сейчас, когда он умирает, он отказывается меня видеть. – Она всхлипывала, вертя в пальцах салфетку.
Марк как зачарованный смотрел на нее.
– Но почему? – спросил он.
– Ты знаешь, чем я занималась. Один из парней, который там был, оказался в одной тюрьме с отцом. Он все рассказал папе о той сумасшедшей девчонке, с которой был, прежде чем сообразил, что папа – мой отец! И вот теперь папа не хочет меня видеть! Я единственный человек на земле, который любит его, а он не желает меня видеть!
Соне предстояло освободиться от своего гнусного настроения к вечеру. Только один человек имел теперь для нее значение – Рэй Левэр, твердила она себе. Его голос струился из стереоколонок и сейчас, когда она принимала ванну. Одновременно она слушала сообщения, которые оставили на автоответчике, пока она отсутствовала. Ее агент подтвердил один из контрактов. Стилист позвонил, чтобы сообщить, что он подыскал бриллиантовую серьгу, точно такую, какую Соня потеряла. Парень, с которым она познакомилась в каком-то странном клубе, предложил встретиться. Эти сообщения совершенно ее не трогали. Только Рэй что-то значил. Только Рэй и мог что-то значить. Нужно было особенно тщательно продумать свой туалет. Но слишком элегантной ей нельзя выглядеть сегодня вечером. Выглядеть слишком элегантной опасно. Опасно! Каждое слово заставляло ее сердце биться сильнее.
Она медленно накрасилась, сидя на краешке ванны. Когда в шесть часов зазвонил телефон, она включила автоответчик. Это был ее нынешний воздыхатель – Дэвид Ласалль.
– Соня! – Голос его звучал бодро, твердо, уверенно. – Снимай трубку, малышка. Я же знаю, что ты там.
Она аккуратно вытащила кисточку из тюбика с тушью и стала наносить ее на ресницы.
– Я знаю, что ты слушаешь, – продолжал голос. Она улыбнулась самой себе.
– Ах ты, тупой идиот, – произнесла она вслух.
– Когда мы встретимся? – допытывался голос. Она расхохоталась.
– Это будет зависеть от сегодняшнего вечера, – ответила она, хотя он и не мог ее слышать. – Может быть, никогда!
– Ты собираешься снять трубку в конце концов? – Голос зазвучал еще более жестко. – Или мне нужно явиться самому и взломать дверь?
– Твоими-то наманикюренными ручками? – ухмыльнулась она. – Или твой шофер сделает это за тебя?
– Пожалуйста, детка. – Голос его стал елейным. – Не развлечься ли нам завтра вечером? Ведь вчера нам было так славно!
Она подвела брови, прикусив зубками кончик языка. Вчерашний вечер принес ей чистый доход от фотографий в «Посте», «ВВД» и «Таймсе».
– С этого момента я не собираюсь иметь дело с богатым человеком из общества, – произнесла она.
– Я думал, что я тебе нравлюсь, – благоразумно напомнил голос.
– Ах ты, блевотина! – закричала Соня на автоответчик. – Дэвид Ласалль, бедный маленький богатенький мальчишка! Да, трахаешь ты классно, и чего ты хочешь? Медаль на грудь?
На прошлой неделе, лежа рядом с ней в постели, Дэвид вместе с ней прослушивал сообщения автоответчика с мольбами и упрашиваниями мазохистов и вместе с ней потешался над мужчинами, повторяющими ее имя, некоторые из которых были знамениты. Он поверил, будто она впустила его в свой мир, льстя себе, что он находится по ту сторону этой агонии. Он и мысли не допускал, что она держит его для того же самого! Как это он мог представить, что она занимается тем же самым с другими парнями за его спиной! На другом конце повесили трубку. Ничего, позвонит снова – таков весь Нью-Йорк. Соня была большим знатоком в этой игре временной ненужности. Обычное любовное зелье на Манхэттене.
Она сделала прическу, собрав волосы сначала вперед, так что они упали ей на лицо, и взбила их щеткой. Она думала о своем отце и о том, как посылала ему свои первые фотокарточки, где она снималась как модель, чтобы показать ему, как она хорошо выглядит. А потом от него пришла коротенькая записка, в которой он просил больше не посылать снимков. Но она продолжала любить его, потому что считала это своим долгом. Если вы единственный человек на свете, который любит другого человека, разве вы можете позволить себе разлюбить его? «Ах, папочка, – думала она. – Ты должен победить рак! Я бы ухаживала за тобой и помогла преодолеть любую болезнь, если бы ты поверил в мою любовь!»
Снова зазвонил телефон: опять Дэвид.
– Прости меня за предыдущий звонок, – послышался его голос. – Теперь я хочу просто оставить сообщение, Соня. Может, тебя и в самом деле нет и ты где-то демонстрируешь свои прелести. Ну, неважно, я только хотел сказать, что мне не хотелось бы оставлять тебе лишь сухое сообщение. Позвони мне, когда появишься, детка. Давай встретимся попозже или просто поболтаем, ладно? Я люблю тебя.
Потом голос надолго замолчал, и она, ожидая, смотрела на автоответчик. Красная кнопка продолжала гореть. Вдруг он опять принялся канючить:
– Сними трубку, детка, я же знаю, что ты дома. Ну будь умницей!
– Да Бога ради! – Она швырнула зеркальце, перед которым делала макияж, о телефон, и оно, разлетевшись от удара о черный пластик, усыпало блестящими осколками ее туалетный столик. Ничего, горничная уберет. Она стояла перед гардеробом, начисто забыв о Дэвиде. Рэй увидит меня и поймет! Этот сигнал должен подействовать на его подкорку. Ты – сексуальный черный рок-певец, я – сексуальная королева топ-моделей Нью-Йорка. Им достаточно будет только взглянуть друг на друга, и между ними пробежит электрическая искра! Она выбрала короткое пурпурное платье – ее фиалковые глаза вспыхнут, как два маяка! Прозрачные колготки должны сделать ее ноги невероятными. Блестящие туфельки за пятьсот долларов. Обута она будет отлично. Такой вид всегда заставлял ее улыбаться. Как маленькая кобылка! Боже! Она запустила руку в гриву волос. Она была похожа на взвинченную девушку-подростка, собравшуюся на концерт своего музыкального идола. Никто бы не поверил в это! Но какой же смысл держать весь Нью-Йорк у своих ног, если иногда не воспользоваться этим? Она присела на кровать, чтобы натянуть колготки и надеть свои дорогие туфельки.
В восемь вечера она сидела в первом ряду «Мэдисон-сквер-гарден», рядом с проходом в полукруглом зале, вытянув свои стройные ноги. Соседнее кресло пустовало, потому что его она тоже купила. На него она положила алую розу с длинным стеблем, которую она купила перед тем, как сесть в такси. Стебель был опущен в крошечный пузырек с водой, прозрачная бумага защищала цветок. Она встанет и преподнесет его ему, а если он окажется далеко, то кинет к его ногам.
Она выглядела, как страница, вырванная из «Вога»: ее ноготки и драгоценности блистали, высоко забранные назад волосы открывали изумительное лицо. Тонированные очки, которые она специально надела, чтобы отгородиться от взглядов соседей, делали ее еще более таинственной и заставляли их всматриваться еще пристальнее. Она должна быть знаменитостью, читала она на их лицах.
– Он точно любит белых девушек? – допытывалась она у человека, который помог ей достать билеты.
Тот только смеялся в ответ:
– Он любит разноцветных девушек!
– А он увидит меня?
– Он увидит тебя самым отличным образом!
Она обмахивалась концертной программкой, поглядывая на часы. Да, здесь умели нагнетать ожидание и беспокойство публики. Было уже восемь двадцать, и зрители начинали тихонько раскачиваться и скандировать: «Мы хотим Рэя! Мы хотим Рэя!» Соне тоже хотелось скандировать вместе со всеми. Она посмотрела программку. Мало что в ней было незнакомо истинному фанату Рэя Левэра. В краткой биографии сообщалось, что Рэй в пятнадцать лет уехал из Джорджии, пытаясь достичь чего-то в музыкальной индустрии, что после того, как он пел фонограммы для знаменитых певцов, ему удалось записать свой первый сольный диск. Этот альбом сразу стал хитом и получил приз «Грэмми». Второй альбом сделал его звездой. Сегодняшний вечер приходился на пик его музыкальной карьеры.
Прожектора вспыхнули, и люди в зале завыли и засвистели. Сонино сердце подпрыгнуло и учащенно забилось. Выход Левэра был обставлен потрясающе. Луч света упал на входную дверь, которая внезапно распахнулась. С белым галстуком на шее и в белых узких брюках он ворвался в зал, как боксер, шагая сквозь толпу в окружении своих телохранителей, людей из службы безопасности и своих музыкантов. Луч света властно сопровождал его великолепное шествие на сцену. Толпа продолжала бесноваться, крича и улюлюкая, и сердце Сони перевернулось, когда она увидела его. Он сиял, как солнце, его открытая детская улыбка была обращена к каждому, пока он поднимался на сцену. Рев толпы перерос в общий несмолкаемый стон. Оглушительный оркестр начал с гипнотизирующих ударов басов, таких низких, что звук проходил, казалось, через каждое кресло и пронизывал каждый позвоночник. Каждый мгновенно узнал вступление к самому знаменитому хиту Левэра «Битва любви». Когда он приблизился к сцене, его эскорт вознес его наверх, и, распахнув белый пиджак, он ринулся в самый центр сцены – овала перед креслами партера. Блестящий, сверкающий его пиджак создавал некое свечение вокруг него. Группа певцов на подтанцовках – две сексуально одетые девушки и два парня в смокингах – вилась позади него в единении танца.
Зрители постепенно замолкали, а мелодия набирала силу, голос одной из девушек прорезал тишину, пока Рэй оглядывал зал, держа микрофон у самого рта, устанавливая контакт с залом.
Наконец он простонал: «Ты будешь рядом со мной в моей битве за любовь?» своим хриплым голосом, и публика отозвалась громким «Да-а!». Она видела, что он идет прямо на нее. Если бы она наклонилась вперед и вытянула руку, она, наверное, смогла бы коснуться его сверкающего черного лакированного ботинка. Ее лицо перестало быть равнодушно-брюзгливым и загорелось живым, трепетным чувством.
– Так ты будешь рядом со мной в моей битве за любовь? – рассмеялся он.
– Да!
Она вглядывалась в лицо, которое так хорошо знала.
Она влюбилась в него сразу же, как только впервые услышала его голос. Хриплый, глубокий голос словно пронизывал тела слушателей и, казалось, понимал, вбирал в себя и разделял всю их боль. На третьей строке песни он начал двигаться. Никто не умел двигаться так, как Рэй Левэр. Майкл Джексон проделывал свои двойные прыжки и кружения, Джеймс Браун выделывал причудливые па, но Рэй просто незаметно начинал покачивать нижней частью туловища, иногда очень сексуально подпрыгивая, словно его тело медленно прижимается к телу женщины, как будто именно это – та музыка, тот ритм, который заставляет его двигаться, и каждому становилось очевидно, что им движет секс.
Он пел подряд песню за песней, песни, которые звучали в течение целого года, над которыми вздыхали, которые заставляли любить и страдать. В них был такой чувственный заряд, как будто он мог читать их мысли и точно знал, что их волнует. Никто не понимал состояние любви так, как Рэй. Никто не умел заставить вас почувствовать то же самое, что чувствует любящий мужчина. И никто не сумеет заставить вас так ощутить страдание оттого, что любовь ушла и любимая женщина покинула вас. Когда он пел об этом, каждая женщина трепетала от его уязвимости и готова была кинуться уверять его, что она не покинет его никогда. Его лирические мелодии и хриплые нотки, его вздохи, его стоны, его вскрикивания, которые пунктиром пронизывали его песни, касались самих сердец его слушателей и объединяли их.
Соня смотрела на него в продолжение двухчасового, без перерыва, представления, и зал время от времени вздрагивал, когда целые ряды вскакивали, чтобы потанцевать, или подпеть, или поаплодировать. Иногда она чувствовала, что он смотрит прямо на нее, и тогда она вытягивалась в кресле, стараясь глядеть прямо ему в глаза. Иногда он встряхивал головой, и тогда капля пота, сверкнув, как бриллиант в лучах прожекторов, падала ей на колени.
Два часа пролетели незаметно, в волшебной лихорадке. В конце последней песни он спрыгнул со сцены, и луч света осветил его лицо, а публика заревела от разочарования, что действо закончилось. Какое-то мгновение он стоял прямо рядом с ней. Она схватила розу, вскочила, сунула стебель ему в руку и поцеловала в гладкую влажную щеку. Внезапно он взял ее за руку, и она оказалась над проходом рядом с ним, а сцена поднималась над людьми, которые стоя приветствовали их, заваливая цветами. Они как раз вовремя пробились к выходу, отбиваясь от протянутых рук, он по-прежнему держал Соню крепко за руку.
– Кто это, Рэй? – спросил кто-то.
Небольшая гримерная была устроена в фойе как раз на этот случай. Он повернулся к ней в неярком свете, когда его костюмеры принялись раздевать его.
– Ты кто, малышка? – спросил он. – Никогда не видел такой красавицы. Я смотрел на тебя все представление. – Он обнажался перед ней без всякого смущения, и ей было видно его стройное бронзовое тело, которое трое помощников вытирали полотенцами и протирали одеколоном.
– Соня Уинтон, – сказала она. – Я просто без ума от ваших песен с той минуты, как их услышала.
– Да? – Он с любопытством взглянул на нее, улыбаясь.
Приветствия, крики, скандирование из зала не унимались, и ассистент прикрыл дверь.
– Ну ладно, Рэй, – произнес какой-то здоровяк. – Это просто поклонница. Вы можете идти, мисс… – и он попытался вытолкнуть ее прочь в зал.
– Эй, подожди! Нет, нет! – запротестовал Рэй, вновь хватая Соню за руку. – Брось эти замашки, Ли! Разве можно так обращаться с леди? А ведь это леди! – А ей он сказал: – Я смотрел на тебя все время, пока пел. Никогда не видел раньше, чтобы кто-то так умел сосредоточиваться на словах. Ты ведь произносила их губами вместе со мной, так? Ты знаешь их все наизусть?
– Ну конечно! – Она бросила на него горячий взгляд.
Он позволил обслуге натянуть на него черный шелковый свитер, подчеркивающий его силу и сложение. Гримерша промокнула пуховкой его лицо, рукой стерла пот с его волос. Они вызывали его теперь на «бис», непрестанно выкликая «Рэй! Рэй! Рэй!» громкими, сорванными голосами. Гримерша поднесла ему зеркало, в которое он мельком глянул, кивнув.
– Соня? – нахмурился он. – Так ты сказала? – И он нежно взял ее за руку, пока помощник набрасывал свежее полотенце ему на шею. – Соня, ты не согласишься быть рядом со мной в битве за любовь?
Она пошевелила губами, чтобы ответить, но впервые в ее жизни слова отказывались ей повиноваться. Она только и могла, что глядеть ему прямо в глаза, пытаясь выразить взглядом все, что его ожидало. Не обращая внимания на все руки, которые ухаживали за ним, он нагнулся к ней, очень ласково прикоснувшись к ее губам своими. Ее поразило, какие они мягкие, и она почувствовала легкий ментоловый запах его дыхания.
– Подождешь тут, пока я спою на «бис»? – спросил он. – Ты не будешь разочарована? – Его взгляд был таким же открытым и наивным, когда он разговаривал со сцены со зрителями. Теперь его глаза вопросительно смотрели на нее, ожидая ответа.
