Текст книги "Домохозяйка (ЛП)"

Автор книги: Фрида МакФадден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

61

Вот уж никогда не думала, что стану бдеть над телом своего мужа.

Я часто задумывалась, как все это закончится, но по-настоящему так никогда и не верила, что все закончится его смертью. В глубине души я знала, что у меня не хватит смелости убить его. Впрочем, даже если бы я и попыталась, из этого ничего не вышло бы, потому что, как мне казалось, он был бессмертным. Он из тех людей, которые не умирают никогда. Даже сейчас, глядя на его прекрасное лицо в открытом кленовом гробу (губы плотно сжаты, чтобы скрыть четыре отсутствующих зуба, которые Милли заставила его вырвать себе самому), я ожидаю, что сейчас его глаза раскроются и он вернется к жизни, чтобы устроить мне финальную экзекуцию.

«Ты и вправду считала, что я умер? Что ж, сюрприз-сюрприз – я живой! А ну быстро на чердак, Нина!»

Нет! Я туда не пойду. Никогда больше.

Никогда!

– Нина. – На мое плечо опускается чья-то рука. – Как ты?

Поднимаю глаза – Сюзанна. Когда-то моя лучшая подруга. Женщина, сдавшая меня Энди после того, как я рассказала ей, что за чудовище мой муж.

– Держусь, – отвечаю я и мну в правой руке носовой платок, который держу только так, для вида. За целый день я пролила лишь одну слезу, и то только когда увидела Сесилию в простом черном платье, которое я купила ей для похорон. Она сидит рядом со мной в этом самом платье и со взлохмаченными светлыми кудрями. Энди вышел бы из себя, узрев ее в таком виде.

– Это было такое потрясение! – Сюзанна берет мою руку в свои, и лишь огромным усилием воли я не вырываю у нее свою ладонь. – Какое ужасное несчастье!

В ее глазах светятся жалость и сочувствие. Она рада, что умер мой, а не ее муж. «Бедная Нина, какая ее постигла неудача».

Знала бы она!

– Ужасное, – бормочу я.

Сюзанна бросает на Энди последний взгляд и идет дальше. Дальше от гроба и дальше по жизни. Подозреваю, что на завтрашних похоронах увижу ее последний раз. И это меня ну нисколечко не удручает.

Устремляю взгляд на свои простые черные туфли и впиваю в себя тишину зала прощаний. Терпеть не могу разговаривать со скорбящими, с благодарностью принимать их сочувствие, прикидываться, будто убита горем из-за смерти этого подонка. Не могу дождаться окончания церемонии, чтобы начать новую жизнь. Завтра я сыграю роль безутешной вдовы в последний раз.

У двери звучат чьи-то шаги, и я поднимаю глаза. Энцо. Он отбрасывает длинную тень в свете, льющемся сквозь дверной проем, а его шаги отдаются гулким эхом в тишине зала прощаний. На нем черный костюм, и как ни красив был работавший в моем дворе ландшафтный дизайнер, в костюме он выглядит в сто раз красивее. Его черные влажные глаза встречаются с моими.

– Мне очень жаль, – тихо произносит он. – Я не могу.

Мое сердце падает. Он говорит не о том, что ему жалко Энди. Ни он, ни я не испытываем сожалений по поводу его смерти. Энцо просит прощения за другое. Я вчера спросила его: когда все это закончится, не захочет ли он уехать на западное побережье, далеко-далеко отсюда, и жить там со мной? Я и не ожидала, что он ответит согласием, но все же его отказ до сих пор печалит меня. Этот человек помог мне спастись, он мой герой. Он и Милли.

– Ты начнешь с чистого листа, – говорит он, и между его бровями пролегает складка. – Так будет лучше.

– Да, – роняю я.

Энцо прав. Нас с ним связывают слишком страшные воспоминания. Лучше начать все сначала. Но это не означает, что я не буду скучать по нему. И я никогда, никогда не забуду, чтó он для меня сделал.

– Позаботься о Милли, окей? – прошу я.

– Обещаю, – кивает он.

Он протягивает руку и в последний раз касается моей руки. Как и Сюзанну, я, возможно, никогда больше его не увижу. Я уже выставила дом Энди на продажу. Мы с Сеси живем в отеле, потому что я не переношу даже мысли о том, чтобы вновь оказаться в том месте. Я на восемьдесят процентов уверена, что дом полон призраков.

Смотрю на Сесилию, ерзающую на стуле в нескольких футах от меня. В прошлую ночь мы спали в отеле на одной кровати размера квин-сайз, и ее тощее тельце прижималось к моему. Я могла бы попросить поставить в комнату еще одну кровать, но Сеси хотела быть ко мне поближе. Она до сих пор еще не совсем понимает, что произошло с человеком, которого она называла папой, но ни о чем не спрашивает. Лишь испытывает облегчение, что его больше нет.

– Энцо, – говорю я, – ты не заберешь Сеси? Она тут уже очень долго и, должно быть, проголодалась. Может, сходите с ней в какое-нибудь кафе.

Он кивает и протягивает руку моей дочери:

– Идем, Сеси. Поедим куриных наггетсов и запьем молочным коктейлем.

Сесилия мгновенно вскакивает со стула – ее не надо просить дважды. Она послушно сидела все это время здесь около меня, но она по-прежнему лишь маленькая девочка. Я должна справиться с этим сама.

Через несколько минут после ухода Энцо и Сесилии двери в похоронный зал снова распахиваются. Увидев, кто стоит в дверях, я инстинктивно отступаю на шаг.

Уинчестеры.

Я затаиваю дыхание, когда Эвелин и Роберт Уинчестеры входят в помещение. После смерти Энди я вижу их впервые, но я знала, что этот момент настанет. Они приехали из Флориды, чтобы провести лето в Лонг-Айленде, несколько недель назад, но Эвелин так и не удосужилась наведаться к нам. Мы с ней разговаривали только один раз, когда она позвонила и спросила, не нужна ли мне помощь в организации похорон. Я ответила, что не нужна.

Однако истинная причина моего отказа заключалась в том, что я не хотела разговаривать с ней после того, как, можно сказать, убила ее сына. Во всяком случае, я ответственна за его смерть.

Детектив Коннорс сдержал все свои обещания. Смерть Энди была объявлена результатом трагического случая, и ни меня, ни Милли не вызывали для допроса. Легенда такова: Энди, мол, нечаянно захлопнул дверь в чердачное помещение, когда меня не было дома, и умер от обезвоживания. Правда, эта байка не объясняет синяков и недостающих зубов. У детектива Коннора есть друзья в офисе коронера, но Уинчестеры – одна из самых влиятельных и могущественных семей в штате.

Они знают? Они хоть немного подозревают, что я ответственна за смерть их сына?

Эвелин и Роберт шествуют через зал к гробу. Я почти не знаю Роберта, который так же красив, как его сын, и одет сегодня в черный костюм. Эвелин тоже в черном, что резко контрастирует ее с белыми волосами и белыми туфлями. Глаза у Роберта распухшие, но Эвелин выглядит как конфетка, словно только что после спа.

Я смотрю в пол, когда они подходят ко мне. Поднимаю глаза только после того, как Роберт прокашливается.

– Нина, – произносит он своим глубоким, хрипловатым голосом.

Я сглатываю.

– Роберт…

– Нина… – Он снова прочищает горло. – Я хочу, чтобы ты знала…

«Что нам известно – ты убила нашего сына. Ты сделала так, что он скончался, Нина. И мы не успокоимся, пока не отправим тебя до конца твоих дней гнить за решеткой».

– Я хочу, чтобы ты знала, что мы с Эвелин всегда поможем тебе и поддержим, – говорит Роберт. – Мы знаем, что ты совсем одна, и если тебе и твоей дочери что-то нужно – только попроси.

– Благодарю, Роберт.

Мои глаза даже чуть-чуть увлажняются. Роберт всегда был довольно приятным человеком, хотя и не ах каким хорошим отцом. Судя по рассказам Энди, когда он был ребенком, отец принимал мало участия в его воспитании. Он работал, а сыном занималась Эвелин.

– Я высоко ценю вашу поддержку, – заверяю я его.

Роберт ласково касается плеча своего мертвого сына. Интересно, догадывается ли он, каким чудовищем был Энди? Ну должен же он хоть что-то подозревать! Или, возможно, Энди очень хорошо умел скрывать свои делишки. Ведь даже я ни о чем не догадывалась, пока мои ногти не вонзились в дверь чердака.

Роберт прикрывает рот ладонью, трясет головой и, промычав своей жене «прошу простить», стремительно выходит из помещения. Я остаюсь один на один с Эвелин.

Если бы существовал список людей, с которыми мне сегодня не хотелось бы остаться наедине, Эвелин возглавила бы его. Она не глупа. Наверняка знает о проблемах, с которыми я столкнулась в своей семейной жизни. Как и Роберт, она, возможно, не знает, чтó Энди делал со мной, но что между нами были трения – это ей должно быть хорошо известно.

Она должна знать, какие чувства я на самом деле испытывала к ее сыну.

– Нина, – сухо говорит она.

– Эвелин, – отзываюсь я.

Она всматривается в лицо Энди. Пытаюсь прочесть ее мысли по ее лицу, но это очень трудно. Ума не приложу, в чем причина – в ботоксе или Эвелин всегда была такая.

– Знаешь, – молвит она, – я разговаривала об Энди со старым другом, служащим полиции.

У меня сжимается сердце. Согласно детективу Коннорсу, дело закрыто. Энди постоянно угрожал мне письмом, которое будет послано в полицию в случае его смерти, но никакое письмо так и не материализовалось. Я не уверена почему – потому что его и вовсе не было или потому что Коннорс от него избавился.

– Вот как? – Это все, что я способна произнести.

– Да, – журчит она. – Мне рассказали, как он выглядел, когда его нашли. – Ее пронзительные глаза впиваются в мои. – Мне рассказали о его недостающих зубах.

О Боже. Она знает.

Она определенно знает. Любой, кто видел, в каком состоянии был рот Энди, когда его нашла полиция, должен заподозрить, что его смерть не случайна. Никто не выдергивает себе зубы плоскогубцами по доброй воле.

Все кончено. Когда я выйду из этого похоронного бюро, меня будет поджидать полиция. Они защелкнут наручники на моих запястьях и зачитают мне мои права. И остаток жизни я проведу в тюрьме.

Однако я не выдам Милли. Она не заслуживает того, чтобы ее тоже отправили на дно. Она дала мне возможность стать свободной. Я сделаю все, чтобы на нее не пала и тень подозрения.

– Эвелин, – пытаюсь я выдавить из себя, – я… я не…

Ее взгляд возвращается к лицу сына, задерживается на его длинных ресницах, закрывшихся навеки. Она поджимает губы.

– Я без конца повторяла ему, – цедит она, – как важна гигиена полости рта. Напоминала ему чистить зубы каждый вечер, и когда он этого не делал, следовало наказание. Когда правила нарушаются, за этим всегда следует наказание.

Что… Что она такое говорит?!

– Эвелин…

– Если ты не заботишься о собственных зубах, – продолжает она, – то ты утрачиваешь привилегию иметь зубы.

– Эвелин!

– Энди было это известно. Он знал, что таково мое правило. – Она поднимает глаза. – Я полагала, что он это понял, когда я вырвала ему один из его молочных зубов плоскогубцами.

Я лишь смотрю на нее, слишком ошеломленная, чтобы разговаривать. Боюсь услышать ее следующие слова. И когда она наконец произносит их, у меня спирает дыхание:

– Какая жалость, – говорит она, – что он так ничему и не научился. Я рада, что ты проявила инициативу и преподала ему урок.

С разинутым ртом я слежу, как Эвелин в последний раз поправляет воротник на белой рубашке своего сына. Затем она выплывает из зала прощаний, оставив меня одну.

ЭПИЛОГ
МИЛЛИ

– Расскажите мне о себе, Милли.

Я стою напротив Лизы Киллефер, опершись на мраморный кухонный прилавок. Лиза этим утром выглядит безукоризненно: черные блестящие волосы уложены на затылке в аккуратный французский пучок, пуговицы на кремового цвета блузке с короткими рукавами сияют в свете потолочных светильников. Кухня явно только что была заново оборудована.

Если я получу эту работу, она окажется первой почти за целый год. После событий в доме Уинчестеров я подрабатывала то тут, то там, но в основном жила на депозит моей годовой зарплаты, которую Нина перевела на мой банковский счет вскоре после того, как смерть ее мужа объявили результатом несчастного случая.

Я так и не понимаю, как ей удалось провернуть это дело.

– Ну… – начинаю я, – я выросла в Бруклине. Работала домработницей во многих семьях, как это следует из моего резюме. И я очень люблю детей.

– Как чудесно!

Губы Лизы складываются в улыбку. С того момента, когда я вошла в дом, она просто пышет энтузиазмом, и это вызывает удивление, если учесть, что у нее, без сомнения, несколько десятков кандидатов на должность домработницы. А ведь я даже не посылала ей заявление! Лиза сама связалась со мной через один вебсайт, на котором я поместила объявление с предложением своих услуг в качестве уборщицы и детской няни.

Заработная плата очень даже приличная, что неудивительно, поскольку от этого дома за версту несет невероятным богатством. Кухня может похвастать самым новейшим оборудованием. Я уверена, что их плита может приготовить обед самостоятельно, без вмешательства человека, причем с нуля. Мне очень хочется получить эту работу, и я стараюсь излучать уверенность в себе. Вспоминаю записку, которую получила от Энцо этим утром:

Удачи, Милли. Помни – этим людям повезет, если они заполучат тебя в свой дом.

И дальше:

Увидимся вечером, после того как ты получишь работу.

– Не будете ли вы добры уточнить, какого именно работника ищете? – спрашиваю я.

– О, да все как обычно. – Лиза прислоняется к прилавку рядом со мной и оттягивает воротник блузки. – Нам нужен кто-то для наведения порядка в доме. Ну там, стирка, легкая готовка, все такое.

– Я могу делать все это, – заверяю я, хотя моя ситуация не сильно отличается от той, что была год назад. Проблема прежняя: мой тюремный срок никуда не делся и никуда не денется в будущем.

Лиза бессознательно тянется к деревянной подставке для ножей, стоящей на кухонном прилавке. Ее пальцы теребят рукоятку одного из ножей, и Лиза немного вытягивает его из подставки – так, что лезвие сверкает в свете ламп. Внезапно мне становится слегка не по себе, и я переминаюсь с ноги на ногу. Наконец она говорит:

– Нина Уинчестер настойчиво рекомендовала вас.

У меня отвисает челюсть. Это было последнее, что я ожидала услышать. От Нины долго не было никаких вестей. Они с Сесилией переехали в Калифорнию вскоре после того, как завершились все дела, связанные со смертью Эндрю. Нины нет в социальных сетях, но несколько месяцев назад она прислала мне селфи с Сесилией – они на пляже, загорелые и счастливые. Записка под снимком гласила:

Спасибо тебе за это.

Должно быть, другой способ для нее выразить свою благодарность – это рекомендовать меня своим знакомым. Я теперь гораздо оптимистичнее смотрю на перспективу получения работы у Лизы.

– Я так рада это слышать, – говорю я. – Нина была… просто чудесной хозяйкой.

Лиза кивает, ее пальцы продолжают теребить нож.

– Согласна, – отвечает она. – Нина действительно чудесная.

Она опять улыбается, но что-то в ее лице не так. Лиза вновь оттягивает свободной рукой воротник блузки, рукав ее слегка задирается, и тогда я кое-что замечаю.

Темно-фиолетовый синяк на верхней части руки.

В форме чьих-то пальцев.

Устремляю взгляд поверх ее плеча на холодильник. Там красуется магнит с фотографией Лизы и высокого, крепко сложенного мужчины, смотрящего прямо в камеру. Я тут же представляю себе, как пальцы этого человека обхватывают руку Лизы и вонзаются в нее с такой силой, что остаются глубокие пурпурные отметины.

Мое сердце бьется так быстро, что у меня начинает кружиться голова. И тогда я наконец все понимаю. Я понимаю, почему Нина так настойчиво рекомендовала меня этой женщине. Нина знает меня. Возможно, даже лучше, чем я знаю себя сама.

– Так как, Милли?.. – Лиза отпускает рукоятку, и нож скользит обратно в деревянную подставку. Женщина выпрямляется, ее широко раскрытые голубые глаза смотрят на меня с тревогой. – Вы сможете мне помочь?

– Да, – отвечаю я. – Уверена, что смогу.