Текст книги "Домохозяйка (ЛП)"

Автор книги: Фрида МакФадден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

53
НИНА

Частный детектив, которого я наняла раскопать прошлое Вильгельмины Кэллоуэй, сообщил мне весьма интересную информацию.

Я полагала, что Милли угодила за решетку за кражу или за что-нибудь, связанное с наркотой. Но нет. Милли Кэллоуэй села кое за что совершенно иное. За убийство.

Когда ее арестовали, ей было всего шестнадцать, а в тюрьму она попала в семнадцать, поэтому от детектива потребовались некоторые усилия, чтобы добыть все сведения. Милли была в интернате. И не в каком-нибудь, а в интернате для подростков с проблемами поведения.

Однажды вечером Милли с подругой улизнули из своего общежития на вечеринку в общежитие парней. Проходя мимо чьей-то спальни, Милли услышала из-за закрытой двери крики подруги, зовущей на помощь. Она влетела в темную комнату и обнаружила, что один из их одноклассников, футболист весом в двести фунтов[17]17
  Прим. 91 кг.


[Закрыть], повалил ее подругу на кровать и взгромоздился сверху.

Не долго думая, Милли схватила со стола пресс-папье и ударила насильника по голове. Несколько раз. Парень умер по дороге в больницу.

Детектив показал мне фотографии. Адвокат Милли аргументировал тем, что она защищала подругу, которую пытались изнасиловать. Но если взглянуть на эти фотографии, трудно поверить, что она не намеревалась его убить. У парня был проломлен череп.

В конце концов она признала свою вину в убийстве при смягчающих обстоятельствах. Родители мальчишки пошли на компромисс: хотя они и жаждали мести за смерть сына, им совсем не улыбалось, чтобы его ославили насильником на весь интернет.

Милли тоже согласилась с этим решением, потому что за ней числились и другие инциденты, которые всплыли бы, если бы дело дошло до суда.

Ее исключили из начальной школы за то, что она, поссорившись с мальчиком, обзывавшим ее грязными словами, сбросила его со шведской стенки. Тот упал и сломал руку.

В средней школе она порезала шины на автомобиле учителя математики за то, что он снизил ей оценку. Вскоре после этого ее отправили в дисциплинарный интернат.

Инциденты продолжались даже после ее отсидки в тюрьме. Милли не уволилась из фаст-фудной забегаловки. Ее уволили после того, как она заехала кулаком в нос одному из своих товарищей по работе.

На вид Милли очень милая девушка. Именно это и видит Эндрю, когда смотрит на нее. Он не станет копаться в ее прошлом, как это сделала я. Он не знает, на что она способна.

А теперь я скажу вам всю правду:

Я с самого начала хотела нанять служанку, которая могла бы меня заместить. Если бы Эндрю влюбился в другую женщину, он наверняка в конце концов отпустил бы меня. Но я наняла Милли не поэтому. Не поэтому я дала ей копию ключа от чердачной каморки. И не поэтому оставила в голубом ведре баллончик с перцовым спреем.

Я наняла ее, чтобы она его убила.

Просто она этого не знает.

54
МИЛЛИ

Эндрю вопит, когда перцовый спрей брызжет ему в глаза.

Распылитель всего в трех дюймах от его лица, так что ему попало по самое не могу. А потом я нажимаю на головку еще раз – на всякий случай. Во время этой процедуры я отворачиваю голову и закрываю глаза. Мне только еще перца в глаза не хватало, хотя крошечного количества остаточного аэрозоля избежать невозможно.

Когда я вновь поднимаю взгляд на Эндрю, он расчесывает ногтями лицо, ставшее ярко-красным. Телефон выпал из его ладони на пол. Я поднимаю его с большой осторожностью, стараясь не прикоснуться к экрану. В следующие двадцать секунд все нужно сделать абсолютно правильно. Я потратила на разработку этого плана те самые шесть часов, в течение которых книги давили мне на живот.

Мои ноги подгибаются, когда я поднимаюсь с кровати, но все же слушаются. Эндрю по-прежнему корчится на кровати, и пока зрение еще не вернулось к нему, я выскальзываю из комнаты и захлопываю за собой дверь. Затем беру ключ, которым меня снабдила Нина, и вставляю в замочную скважину. Поворачиваю его и прячу в карман. Затем отступаю на шаг.

– Милли! – вопит Эндрю по другую сторону двери. – Какого черта!

Смотрю в его телефон. Мои пальцы трясутся, но мне удается вызвать на экран меню «Установки» и отключить блокировку экрана до того, как устройство отключится автоматически – таким образом телефон больше не потребует ввести пароль.

– Милли!

Я делаю еще шаг назад, как будто он может просунуть руку сквозь створку и схватить меня. Но он не может. По эту сторону двери я в безопасности.

– Милли. – Его голос превратился в низкий рык. – Выпусти меня отсюда немедленно!

Сердце в моей груди колотится как бешеное. То же самое я ощущала, когда вошла в ту спальню все эти годы назад и обнаружила там Келли, кричащую на здоровенного футболиста: «Убирайся! Оставь меня в покое!» А Данкен только пьяно ржал. Я на секунду застыла на месте – меня словно парализовало, и одновременно в душе нарастала ярость. Он был намного больше любой из нас, так что вряд ли бы мне удалось стащить его с подруги. В комнате было темно, поэтому я шарила по столу, пока моя рука не наткнулась на пресс-папье и…

Я никогда не забуду тот день. Какое это было наслаждение – бить тяжелой штуковиной по затылку этого подонка, пока он не затих! Это почти стоило всех последующих лет в тюрьме. Ведь кто знает, скольких девочек я спасла от этого говнюка?

– Я выпущу тебя, – говорю я Эндрю. – Только не сейчас.

– Да ты издеваешься, что ли?! – Бешенство в его голосе можно, кажется, пощупать пальцами. – Это мой дом! Ты не имеешь права держать меня здесь заложником. Ты преступница. Все, что от меня требуется – это позвонить в полицию, и ты тут же угодишь обратно за решетку!

– Верно, – соглашаюсь я. – Но как ты позвонишь в полицию, если твой телефон у меня?

Смотрю на экран его телефона. Вижу Эндрю в полной цветовой гамме. Могу даже разглядеть, как сильно покраснела его физиономия, как катятся слезы по щекам. Он проверяет карманы, затем обводит вспухшими глазами пол.

– Милли, – медленно, сдержанно произносит он. – Я хочу свой телефон обратно.

Я хрипло смеюсь:

– Не сомневаюсь!

– Милли, отдай мне телефон немедленно!

– Хм-м. Думаю, ты не в том положении, чтобы чего-то требовать.

– Милли!

– Один момент. – Я опускаю телефон в карман. – Мне нужно пойти перекусить. Я вернусь очень скоро.

– Милли!

Он продолжает выкрикивать мое имя, пока я иду по коридору и спускаюсь по лестнице. Я не обращаю на него внимания. Сидя в каморке, он бессилен. А мне нужно продумать свой следующий шаг.

Первым делом я выполняю то, о чем говорила – направляюсь на кухню, где залпом выпиваю два стакана воды. Затем делаю себе болонский сэндвич. Не «баллонный», а болонский. С белым хлебом и огромным количеством майонеза. Кинув в желудок немного еды, я сразу чувствую себя намного лучше. И наконец могу мыслить здраво.

Смотрю на экран телефона. Эндрю по-прежнему на чердаке, расхаживает взад-вперед. Как зверь в клетке. Если я его выпущу, то не могу даже представить, чтó он со мной сделает. При этой мысли я покрываюсь холодным потом.

Пока я наблюдаю за ним, приходит сообщение, подписанное «Мама»:

Ты собираешься подать на развод с Ниной?

Просматриваю несколько последних сообщений. Эндрю рассказал матери все о разрыве с Ниной. Надо ответить, потому что, если он этого не сделает, Эвелин, чего доброго, припрется сюда, и тогда мне конец. Никто не должен заподозрить, что с Эндрю что-то стряслось.

Да. Как раз консультируюсь с моим адвокатом по этому поводу.

Сообщение от матери приходит почти сразу же:

Отлично. Никогда ее не любила. Я всегда старалась воспитывать Сесилию как следует, но Нина попустительски относилась к дисциплине, и девчонка превратилась в избалованную негодницу.

Я чувствую прилив симпатии к Нине и Сесилии. Мало того, что мать Эндрю никогда не любила Нину, она еще так отзывается о собственной внучке! И что, интересно, она подразумевает под словом «дисциплина»? Если ее понятия о наказании за «плохую дисциплину» совпадают с понятиями ее сыночка, я рада, что Нина не согласилась с ее методами.

Мои руки дрожат, когда я печатаю ответ:

Похоже, ты была права насчет Нины.

А теперь разберемся с этим подонком.

Засовываю телефон обратно в карман и поднимаюсь на второй этаж, а затем и на чердак. Когда я добираюсь до верха лестницы, шаги в чулане стихают. Должно быть, Эндрю услышал мое приближение.

– Милли, – говорит он.

– Я здесь, – сухо отзываюсь я.

Он прокашливается.

– Я понял, почему ты заперла меня в этой комнате. Я раскаиваюсь в том, что сделал.

– Да что ты?

– Да. Я признаю, что был неправ.

– Ага. Значит, ты раскаиваешься?

Он опять прочищает горло.

– Да.

– Скажи это.

Одно мгновение он молчит, затем:

– Что сказать?

– Скажи, что раскаиваешься, что так отвратительно поступил со мной.

Наблюдаю на экране за выражением его лица. Он не хочет говорить, что раскаивается, потому что он не раскаивается. О чем он действительно жалеет – так это о том, что позволил мне одержать над ним верх.

– Я очень, очень сожалею, – выдавливает он наконец. – Я был абсолютно неправ. Я поступил с тобой ужасно и больше никогда не стану так делать. – Пауза. – Теперь ты меня выпустишь?

– Да. Выпущу.

– Спасибо.

– Только не сейчас.

Он хватает ртом воздух.

– Милли…

– Сказала же – я тебя выпущу. – Мой голос спокоен, несмотря на бешено колотящееся сердце. – Но прежде ты должен понести наказание за свое обращение со мной.

– Не пытайся играть в эту игру! – рычит он. – У тебя для этого кишка тонка!

Он поостерегся бы так разговаривать со мной, если бы знал, что я убила человека ударом пресс-папье по голове. Он-то, конечно, без понятия, но бьюсь об заклад, что Нина в курсе.

– Я хочу, чтобы ты лег на пол и положил эти три книги себе на живот – одну на другую.

– Но послушай… Это же смешно!

– Я не выпущу тебя отсюда, пока ты это не выполнишь.

Эндрю поднимает глаза, чтобы посмотреть прямо в камеру. Я всегда считала, что у него красивые глаза, но сейчас, когда он смотрит на меня, в них один сплошной яд. Нет, не на меня, напоминаю я себе. Он смотрит в объектив камеры.

– Ладно. Так и быть.

Он ложится на пол. Одну за другой поднимает книги и кладет на живот – так же, как это делала я лишь несколько часов назад. Но он больше и сильнее меня, так что, похоже, особых неудобств эта тяжесть на животе ему не доставляет.

– Довольна? – осведомляется он.

– Ниже, – говорю я.

– Что?

– Передвинь книги ниже.

– Не понимаю, что ты…

Я прижимаюсь лбом к двери и четко произношу:

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Даже сквозь дверь я слышу, как он резко втягивает в себя воздух.

– Милли, я не мо…

– Если ты хочешь выйти из этой комнаты, ты это выполнишь.

Наблюдаю за его действиями на экране. Он сдвигает книги в низ живота – так, что они давят ему на гениталии. Если раньше, судя по виду, он чувствовал себя вполне комфортно, то теперь у него другие ощущения. На лице Эндрю застывает мучительная гримаса.

– Господи Боже мой, – выдыхает он.

– Отлично, – говорю. – А теперь полежи так три часика.

55

В ожидании, когда пройдут три часа, я сижу на диване, смотрю телевизор и думаю о Нине.

Все это время я считала ее сумасшедшей. Теперь не знаю, что и думать. Ясное дело – это она оставила для меня в ведре баллончик со спреем. Она подозревала, чтó ее муженек станет проделывать со мной. Из этого следует вывод: он точно так же поступал с ней. И, скорее всего, не раз.

Да ревновала ли Нина его ко мне на самом деле? Или все это было только притворством? Я так пока и не могу решить. Часть меня хочет позвонить ей и спросить, но другая часть подозревает, что это плохая идея. Видите ли, Келли никогда больше не разговаривала со мной после того, как я убила Данкена. Не понимаю почему, ведь я убила, защищая ее, – он пытался ее изнасиловать. Но когда я в следующий раз встретила свою лучшую подругу, она посмотрела на меня с отвращением.

Никто и никогда меня не понимал. Я порезала мистеру Кавано шины, потому что что он грозился снизить мне оценку, если я не дам ему облапать меня. Я пыталась объяснить свой поступок матери. Мать мне не поверила. Никто не поверил. Мать отослала меня в интернат, потому что я все время попадала в передряги. Мера не сработала. После инцидента в интернате мои родители умыли руки в отношении меня навсегда.

А потом, когда я, выйдя из тюрьмы по УДО, устроилась на приличную работу, пришлось иметь дело с этим дебилом бартендером Кайлом, который хватал меня за разные места при любом удобном случае. В один прекрасный день я развернулась и врезала кулаком ему по носу. Он не стал заявлять на меня только потому, что боялся опозориться – ведь его взгрела девушка. Однако начальство велело мне уходить и никогда не возвращаться. Вскоре после этого я переселилась на жительство в свою машину.

Единственный человек, которому я могу доверять – это я сама.

Я зеваю и выключаю телевизор. Три часа только что закончились, и Эндрю все это время пролежал на полу не вставая. Он следовал всем правилам, хотя наверняка мучился ужасно. Я неторопливо иду наверх. В тот миг, когда я подхожу к двери, он сбрасывает книги со своего члена. Некоторое время он продолжает лежать на полу, скорчившись в три погибели.

– Эндрю? – говорю я.

– Что?

– Как ты себя чувствуешь?

– А как, по-твоему, я себя чувствую? – шипит он. – Выпусти меня отсюда, сссука!

Он больше не такой спокойный и вальяжный, каким был, когда в этой каморке сидела я. Очень хорошо. Я прислоняюсь к двери, продолжая наблюдать за ним по телефону.

– Я, знаешь ли, не люблю, когда используют бранные слова. Мне почему-то казалось, что раз ты рассчитываешь на мою помощь, ты должен проявлять бóльшую вежливость.

– Выпусти. Меня. Отсюда! – Он садится на полу, сжимая голову руками. – Клянусь Господом, Милли! Если ты сейчас же не освободишь меня, я тебя убью.

Он говорит это «я тебя убью» таким обыденным тоном. Смотрю на экран и задаюсь вопросом: сколько других женщин побывало в этой комнате? И еще: а есть ли среди них такие, кто умер здесь?

Судя по всему, это вполне возможно.

– Расслабься, – говорю ему. – Я тебя выпущу.

– Отлично.

– Только не сейчас.

– Милли… – низким, угрожающим тоном произносит он. – Я сделал так, как ты требовала. Три часа.

– Три часа? – Я с удивлением поднимаю брови, хотя он не может их видеть. – Какая жалость, что ты ослышался. Вообще-то я сказала «пять часов». Так что, боюсь, тебе придется все начать с начала.

– Пять… – (Как здорово, что цветной экран высокого разрешения позволяет мне видеть, каким бледным становится его лицо!) – Я не смогу. Я не выдержу еще пять часов. Давай отпускай меня! Игра окончена.

– Мы тут с тобой не на торгах, Эндрю, – терпеливо говорю я. – Если хочешь покинуть это помещение, ты продержишь книги на своих причиндалах следующие пять часов. Выбор за тобой.

– Милли, Милли! – Он судорожно дышит. – Послушай, всегда есть пространство для переговоров. Чего ты хочешь? Я дам тебе денег. Миллион долларов прямо сейчас, если ты выпустишь меня отсюда. Что скажешь?

– Нет.

– Два миллиона.

Легко ему предлагать деньги, которые он вовсе не намерен мне давать.

– Боюсь, тоже нет. Я сейчас иду спать, но, может, утром мы встретимся снова.

– Милли, ну будь же благоразумной! – Его голос срывается. – Я, по крайней мере, оставил тебе немного воды. Ты не могла бы дать мне воды?

– Боюсь, что нет, – отвечаю. – Может, в следующий раз, когда ты будешь запирать в этой комнате какую-нибудь бедняжку, ты оставишь ей побольше воды, чтобы и тебе досталось.

С этими словами я удаляюсь под его непрерывные вопли. Придя в спальню, я сразу же гуглю:

Сколько времени человек может прожить без воды?

56
НИНА

Когда я приезжаю в лагерь за Сесилией, она выглядит такой веселой, какой я давно ее не видела. Она завела себе новых друзей, ее круглое личико сияет. Щеки и плечи подгорели на солнце, а царапина на локте залеплена пластырем, который наполовину отклеился. Вместо одного из тех ужасных платьев, которые ее заставлял носить Эндрю, она бегает в удобных шортах и майке. Я буду счастлива, если она никогда в жизни больше не наденет платье.

– Привет, мам!

Она кидается ко мне, волосы, собранные в конский хвост, болтаются за спиной. Сюзанна говорила, что когда ее младшенький начал звать ее «мам» вместо «мамочка», это было как если бы ей всадили кинжал в сердце. Но меня радовало, что Сеси растет, потому что это означало: скоро она станет достаточно взрослой, чтобы он потерял власть над ней. Над нами.

– Ты рано! – кричит мне Сеси.

– Да вот…

Ее макушка уже достает мне до плеча. Неужели моя дочь так выросла за время пребывания в лагере? Сеси обвивает меня тощими руками и кладет голову мне на плечо.

– Куда мы теперь поедем?

Я улыбаюсь. Когда Сеси укладывала свои вещи для поездки в лагерь, я велела ей взять побольше одежды, потому что, возможно, мы вернемся домой не сразу, а сначала отправимся куда-то в другое место. Вот почему в багажнике моей машины лежат несколько ее сумок.

Я не была уверена, что так случится. Не знала, что все пойдет точно по плану. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом, на глаза наворачиваются слезы. Мы свободны!

– Куда бы ты хотела поехать? – спрашиваю я.

Она наклоняет голову набок:

– В Диснейленд!

В Калифорнию? С удовольствием проложу три тысячи миль между собой и Эндрю Уинчестером – на случай, если ему придет в голову, что нам опять нужно быть вместе.

На случай если Милли не сделает того, на что я рассчитываю.

– Поехали! – говорю я Сеси.

Лицо моей дочки сияет, и она принимается прыгать от восторга. В ней по-прежнему живет это детское свойство радоваться. Способность жить моментом. Он не украл у нее это свойство напрочь. Во всяком случае, пока еще не украл.

И тут она перестает прыгать, и ее лицо омрачается.

– А папа?

– Он с нами не поедет.

Облегчение на лице Сеси – как зеркало моего собственного. Насколько мне это известно, он никогда не трогал ее пальцем, а я-то уж смотрела в оба. Если бы обнаружила на своей дочери хотя бы намек на синяк, я велела бы Энцо пойти и убить его. Но я никогда не видела ничего такого. Зато она знает, что за некоторые из ее проступков наказание понесла я. Сесилия девочка сообразительная.

Разумеется, тот факт, что в присутствии отца от нее требовалось быть идеальным ребенком, означал, что, когда его не было рядом, она отыгрывалась на чем-то или на ком-то другом. Сесилия по-настоящему не доверяет никому из взрослых, кроме меня, и потому иногда бывает очень трудной. Ее называли избалованной соплячкой, но это не ее вина. У моей дочери большое сердце.

Сеси бежит в свой домик за сумками. Я иду за ней, но тут жужжит мой телефон. Нахожу его, прокопавшись сквозь залежи всякой всячины, скопившейся в моей сумочке. Звонит Энцо.

Не знаю, отвечать или нет. Энцо помог мне спастись, и, не могу отрицать, подарил мне фантастическую ночь. Но я готова оставить эту часть своей жизни позади. Не знаю, зачем он звонит, и не уверена, что хочу знать.

Но опять же – ответить на звонок будет наименьшей благодарностью ему с моей стороны.

– Алло? – говорю я, снизив громкость своего голоса на несколько делений. – Что происходит?

Голос Энцо тих и серьезен:

– Нам надо поговорить, Нина.

На протяжении всей моей жизни эти три слова означали, что меня не ждет ничего хорошего.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Нужно, чтобы ты вернулась. Ты должна помочь Милли.

– Не может быть и речи, – фыркаю я.

– Не может быть и речи? – (Я и раньше видела Энцо рассерженным, но его гнев никогда не был направлен на меня. Сейчас первый такой случай.) – Нина, она в беде. И это ты поставила ее в такое положение.

– Еще бы, она ведь спала с моим мужем. И я, по-твоему, должна ее за это пожалеть?

– Ты толкнула ее на это!

– Верно, она заглотила наживку. Но никто ей руки не выкручивал. Да ладно, с ней все будет хорошо. Энди первые несколько месяцев был душкой. Только когда мы поженились, тогда… – Я хмыкаю. – Ладно, уговорил, я напишу ей письмо сразу после развода, окей? Предупрежу насчет него. До того, как она выйдет за него замуж.

Несколько секунд молчания на том конце линии. Затем Энцо говорит:

– Милли уже три дня не выходит из дома.

Мои глаза устремляются на домик Сесилии. Дочка пока еще внутри – собирает вещи и, наверное, треплется со своими новыми друзьями. Я оглядываюсь на других родителей, приехавших за своими детьми. Быстро отхожу в сторону и еще больше понижаю громкость голоса.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я тревожился за нее. Поэтому поставил на шину ее автомобиля красную метку. Прошло три дня, а метка не сдвинулась с места. Она три дня никуда не выезжала.

– Пф-ф, – отзываюсь я. – Послушай, Энцо. Это может означать все что угодно. Может, они уехали куда-нибудь вдвоем.

– Нет. Я видел, как его машина ехала по улице.

Я закатываю глаза.

– Так может, они пользуются его автомобилем по очереди.

– На чердаке горит свет.

– На че… – Я прочищаю горло и отхожу еще дальше от других родителей. – Откуда ты знаешь?

– Заходил на задний двор.

– После того как Энди тебя уволил?

– Мне же нужно было проверить! На чердаке кто-то есть.

Я сжимаю телефон с такой силой, что пальцы начинают зудеть.

– Подумаешь, дело великое! У нее же спальня на чердаке. Ну, Милли там, и что с того?

– Понятия не имею. Тебе лучше знать.

Моя голова кружится. Когда я планировала все это – что Милли заменит меня собой, а потом и убьет этого ублюдка – я никогда, в сущности, не продумывала дело до конца. Я оставила ей перцовый баллончик и снабдила ключом от каморки, и всё. С Милли будет все хорошо, думала я. Но теперь я понимаю, что совершила огромную ошибку. А что если она сейчас заперта на чердаке и терпит пытку, на которые Энди такой большой выдумщик? При мысли об этом мне становится нехорошо.

– А ты не можешь пойти к ней и проверить, в чем дело? – спрашиваю я Энцо.

– Я звонил в дверь. Никто не открыл.

– А ключ под цветочным горшком?

– Он исчез.

– А если…

– Нина, – рявкает Энцо, – ты что – хочешь, чтобы я выломал дверь? Знаешь, что со мной сделают, если схватят? А у тебя есть ключ. У тебя есть все права войти в этот дом. Я пойду с тобой, но один я пойти не могу.

– Но…

– Да ты только ищешь себе оправдания! – кричит он. – Не могу поверить – ты оставляешь ее страдать так, как страдала сама!

Я бросаю последний взгляд на домик Сесилии – она как раз вышла, таща за собой баул.

– Ладно, – говорю в телефон. – Я вернусь. Но лишь при одном условии.