Текст книги "Домохозяйка (ЛП)"

Автор книги: Фрида МакФадден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

43

Следующие восемь месяцев я провожу в психиатрической лечебнице «Клирвью».

История, которую мне повторили несчетное количество раз, такова.

Я приняла целую кучу снотворных таблеток, которые мне прописал мой лечащий врач, а потом растворила несколько в бутылочке своей дочери. Затем я сунула ее в ванну и включила воду. Судя по всему, я намеревалась убить нас обеих. Счастье, что мой чудесный муж Энди что-то заподозрил и позвонил в полицию. Полицейские явились вовремя, чтобы спасти нас.

Я ничего не помню: ни того, как принимала таблетки, ни того, как укладывала Сесилию в ванну. Я не помню даже, чтобы мой лечащий врач прописывал мне снотворное, но сам врач, услугами которого пользуемся и я, и Энди, подтвердил, что это правда.

Согласно психиатру, лечившему меня в «Клирвью», я страдаю тяжелой депрессией и галлюцинациями. Галлюцинации заставили меня поверить в то, что мой муж держал меня двое суток взаперти. А попытка убийства и самоубийства – это следствие депрессии.

Поначалу я ничему этому не верила. Мои воспоминания о двух сутках на чердаке так живы, так ярки, что я почти чувствую, как горит кожа на голове после всех выдернутых волос. Но доктор Бэрринджер не устает твердить мне, что когда у человека галлюцинации, все воспринимается как самая настоящая реальность, тогда как на деле ничего такого нет.

Вот почему я принимаю лекарства, препятствующие рецидиву моей болезни – один антидепрессант и один антипсихотик. На сеансах с доктором Бэрринджером я признаю́ свою роль в случившемся. Хотя до сих пор так ничего и не могу вспомнить. Помню лишь, как проснулась, а потом нашла Сесилию в ванне.

Но, наверное, я это сделала. Ведь в доме больше никого не было.

И последний аргумент, который убедил меня, что я сделала это все сама: Энди никогда в жизни не поступил бы так со мной. С самого дня нашего знакомства он вел себя со мной изумительно. А пока я оставалась в «Клирвью», навещал при каждой возможности. Персонал обожает его. Он угощает медсестер маффинами и печеньем. И всегда приберегает какое-нибудь лакомство для меня.

Сегодня, например, он принес мне маффин с голубикой. Он стучится в дверь отдельной палаты в «Клирвью» – дорогого заведения для богатых людей с психическими проблемами. Энди прямо с работы, в костюме и при галстуке. Выглядит он обворожительно.

Когда я только поступила сюда, меня держали в запертой палате. Но при помощи лекарств я сделала такие успехи, что меня наградили привилегией незапертой двери. Энди пристроился на краешке постели и смотрит, как я запихиваю маффин в рот. Антипсихотик подстегивает мой аппетит. За время нахождения здесь я прибавила в весе двадцать фунтов[16]16
  Около 9 кг.


[Закрыть].

– Ты готова вернуться домой на следующей неделе? – спрашивает Энди.

Я киваю, смахивая крошки с губ.

– Э… думаю, да.

Он тянется к моей руке, и я вздрагиваю, но усилием воли мне удается не отстраниться. В самом начале моего пребывания здесь я не выносила его прикосновений. Но я смогла побороть свое отвращение. В конце концов, Энди ничего мне плохого не сделал. Это мой свихнувшийся мозг навоображал бог знает чего.

Но какое же это было реальное ощущение!

– Как там Сесилия? – спрашиваю я.

– С ней все прекрасно. – Он пожимает мне руку. – Она очень ждет твоего возвращения.

Я боялась, что моя дочка забыла свою маму, ведь меня не было так долго, но Сесилия никогда ничего не забывает. Первые несколько месяцев мне не позволяли видеться с ней, но когда Энди наконец привез ее в лечебницу, мы с ней обнялись и не отпускали друг друга ни на миг, а когда приемные часы закончились, она так рыдала, что у меня едва не разорвалось сердце.

Мне нужно вернуться домой. Вернуться к той жизни, которая была раньше. Энди такой хороший, а я доставила ему столько хлопот!

– Значит, я заберу тебя в воскресенье в полдень, – говорит он. – И отвезу домой. До этого времени мама посидит с Сеси.

– Прекрасно, – отзываюсь я.

Но с каким бы нетерпением я ни ждала возможности отправиться домой и увидеться с дочерью, при мысли о возвращении в этот особняк у меня начинает сосать под ложечкой. Я совсем не рада вновь оказаться под его крышей. Особенно на чердаке.

Я больше никогда не пойду туда.

44

– Нина, чего ты боишься?

Услышав вопрос доктора Хьюитта, я поднимаю глаза. Я хожу на сеансы к нему два раза в неделю уже четвертый месяц после выписки из «Клирвью». Сама бы я этого доктора не выбрала. Лучше пошла бы к женщине-врачу, причем помоложе – чтобы у нее на голове было не столько седых волос. Но мать Энди настойчиво рекомендовала доктора Джона Хьюитта, и мне было неудобно отказаться, ведь Энди платит огромные деньги за мое лечение.

Однако доктор оказался очень хорошим. Он задает мне массу непростых вопросов. Как вот этот последний. Дело в том, что, вернувшись после лечебницы домой, я и близко не подхожу к чердаку.

Я ерзаю на роскошном кожаном диване. Дорогая обстановка офиса свидетельствует, что его владелец весьма успешен на своем поприще.

– Я не знаю, чего боюсь. В этом-то и проблема.

– Ты в самом деле думаешь, что у вас на чердаке карцер?

– Ну, не то чтобы карцер, но…

После всех моих обвинений в том, чтó со мной сотворили в нашем доме, полиция послала человека с заданием проверить чердак. Он нашел там всего лишь кладовку, забитую какими-то коробками и бумагами.

У меня был бред. Что-то с химическими процессами в моем мозгу пошло не так, и я вообразила, будто Энди держал меня там в заложниках. Судите сами: заставить собственную жену выдергивать себе волосы и складывать их в конверт только потому, что она вовремя не сходила к парикмахеру? В ретроспективе это выглядит полным умопомешательством.

Но для меня в то время все мои ощущения были очень даже реальны. И еще: с тех пор, как я вернулась домой, я тщательно слежу за тем, чтобы вовремя обесцвечивать волосы. На всякий случай.

Энди держит дверь на лестницу, ведущую на чердак, запертой. Насколько мне известно, после моего возвращения из лечебницы он ее ни разу не открывал.

– Думаю, тебе следовало бы пойти туда – это оказало бы полезный терапевтический эффект, – говорит доктор Хьюитт, сдвинув вместе свои густые белые брови. – Так ты лишишь это место власти над собой. Увидишь собственными глазами, что это всего лишь кладовка.

– Может быть…

Энди тоже призывал меня сходить на чердак: «Сама убедишься – там нет ничего, чего стоило бы бояться».

– Обещай мне, что пойдешь туда, Нина, – увещевает доктор.

– Попытаюсь.

Может быть. Посмотрим.

Доктор Хьюитт провожает меня в комнату ожидания, где на одном из деревянных стульев сидит Энди и смотрит в свой телефон. Увидев меня, он расцветает улыбкой. Муж перестроил свое рабочее расписание с целью сопровождать меня на каждый сеанс. Не понимаю, как он может по-прежнему любить меня после всех моих ужасных обвинений. Но мы вместе работаем над моим выздоровлением.

Энди ждет, пока мы не усаживаемся в BMW, и лишь потом приступает к расспросам:

– Ну, как все прошло?

– Доктор думает, мне будет полезно сходить на чердак.

– И что?

Я сглатываю. Смотрю на бегущий за окном пейзаж. Наконец отвечаю:

– Я подумаю над этим.

Энди наклоняет голову.

– Думаю, идея хорошая. Как только ты поднимешься туда, ты поймешь, что все якобы случившееся лишь галлюцинация. Это будет как откровение, понимаешь?

Или у меня случится еще один срыв, и я снова попытаюсь убить Сесилию. Конечно, это будет теперь гораздо труднее, поскольку мне не дают оставаться с ней наедине. Энди или его мать все время рядом. Таково одно из условий моего возвращения домой. Не знаю, как долго мне придется терпеть около себя няньку, пока я общаюсь с дочерью, но одно ясно – в настоящий момент мне никто не доверяет.

* * *

Сеси играет на полу с развивающими игрушками, которых ей накупила Эвелин. Увидев нас, входящих в гостиную, дочка бросает игрушки, бежит ко мне и вцепляется в мою левую ногу. Я едва не теряю равновесие. Несмотря на то, что нам не позволяют остаться вдвоем, после моего возвращения из лечебницы Сеси все время липнет ко мне как банный лист.

– Мама, на ручки!

Она тянется ко мне, пока я не поднимаю ее на руки. На ней изысканное белое платье с оборками – довольно нелепая одежда для маленькой девочки, играющей на полу гостиной. Должно быть, так ее одела Эвелин.

– Мама дома! – радуется Сеси.

Эвелин не так быстро вскакивает на ноги, как Сеси. Она медленно встает с дивана, отряхивает свои белоснежные брюки. Я раньше не замечала, как часто Эвелин одевается в белое – цвет, который Энди особенно любит на мне. Впрочем, ей он идет. Эвелин, наверное, когда-то была блондинкой, но сейчас ее волосы достигли рубежа между белокуростью и белизной. Шевелюра у нее на удивление густая для женщины ее возраста. В общем и целом Эвелин невероятно хорошо сохранилась. Все в ней безукоризненно. Я ни разу не заметила на ее джемперах потертостей или затяжек.

– Спасибо, что посидела с Сеси, мама, – говорит Энди.

– Не за что, – отзывается Эвелин. – Она сегодня вела себя очень хорошо. Но… – Тут ее глаза поднимаются к потолку. – Я заметила, что ты оставил свет в спальне наверху. Так ужасно разбазаривать электричество не годится.

Она бросает на сына осуждающий взгляд, и лицо Энди становится пунцовым. Я и раньше замечала, как отчаянно он жаждет одобрения своей матушки.

– Это моя вина, – вмешиваюсь я. Вообще-то я не уверена, что это так, но какая, к черту, разница. Вполне могу взять вину на себя, потому что Эвелин и так уже меня недолюбливает. – Это я оставила свет.

Эвелин цокает языком:

– Нина, на производство электричества расходуются колоссальные ресурсы нашей планеты. Покидая помещение, ты не должна забывать выключать свет,

– Постараюсь не забывать, – обещаю я.

Эвелин обжигает меня взглядом, ясно говорящим, что она сомневается в искренности моих слов, но что она может поделать? Одну ошибку она уже совершила – не смогла помешать женитьбе своего сына. Хотя, может быть, она была права, если принять во внимание все те ужасные дела, которые я натворила.

– По дороге мы купили готовую еду, мама, – говорит Энди. – Но ее слишком много. Не хочешь поужинать с нами?

Я чувствую облегчение, когда Эвелин качает головой. С нею не очень-то приятно делить трапезу. Если она остается на ужин, ожидай потока критики: и столовая у нас не ах, и посуда помыта плохо, да и сама еда тоже дрянь.

– Нет, – говорит она. – Мне надо идти. Твой отец ждет меня.

Она задерживается около Энди. На мгновение я даже подозреваю, что сейчас она поцелует его в щеку, – зрелище, которого я раньше никогда не наблюдала. Но вместо этого она поправляет его воротник и разглаживает рубашку. Наклоняет голову набок, оценивая внешний вид сына, затем с одобрением кивает.

– Хорошо, – роняет она, – я пошла.

После ухода Эвелин мы ужинаем вместе, все втроем. Сесилия восседает на своем высоком стульчике и ест лапшу руками. Одна лапшичка непонятно как приклеивается ей на лобик, где и остается до конца ужина.

Как я ни стараюсь наслаждаться едой, в моем солнечном сплетении сидит неприятный комок. Не могу выбросить из головы слова доктора Хьюитта. Он посоветовал мне пойти на чердак. Энди сказал то же самое.

Может, они правы.

Вот почему, уложив Сесилию спать, на вопрос Энди, не хочу ли я выполнить предписание доктора, я отвечаю «да».

45

Шаг пятый: Узнать, что ты все-таки не сумасшедшая

– Торопиться не будем, пойдем медленно, – обещает мне Энди, когда мы стоим у двери на лестницу, ведущую на чердак. – Это принесет тебе пользу, ты увидишь, что там нечего бояться. Все якобы случившееся – исключительно плод твоего воображения.

– Да, хорошо, – с трудом соглашаюсь я. Он, конечно, прав. Но тогда мне все казалось таким реальным…

Энди берет мою руку в свою. Я больше не содрогаюсь, когда он прикасается ко мне. Мы опять начали заниматься любовью. Я опять доверяю ему. Этот поход – последний шаг на пути обратно к той жизни, которую мы вели до моих чудовищных поступков. К той жизни, когда мой мозг еще был в порядке.

– Готова? – спрашивает он.

Я киваю.

Поднимаясь по скрипучим ступеням, мы держимся за руки. Надо повесить тут лампочку. Остальной дом такой уютный. Возможно, если бы эта его часть не наводила такой страх, я чувствовала бы себя лучше. Хотя, конечно, это не оправдание моим поступкам.

Вскоре – слишком скоро – мы подходим к комнате на чердаке. Кладовке, которая в моей голове каким-то образом превратилась в карцер. Энди вопросительно поднимает бровь:

– Ты в порядке?

– Д-да, кажется.

Он поворачивает ручку и толкает дверь. Та открывается. Свет в каморке выключен, там царит кромешная тьма. Что странно, потому что в комнатке есть окно, а сегодня полная луна – я любовалась ею из окна нашей спальни. Ступаю внутрь, прищуриваюсь, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте.

– Энди. – Я проглатываю застрявший в горле комок. – Ты не мог бы включить свет?

– Конечно, дорогая.

Он дергает за шнур, и комната освещается. Но это не обычный свет. Он исходит откуда-то сверху и так силен, что я слепну. Ни с чем подобным я раньше никогда в жизни не сталкивалась. Отпускаю руку Энди, чтобы прикрыть ладонями глаза.

И слышу звук захлопывающейся двери.

– Энди! – зову я. – Энди!

Мои глаза приспособились к чересчур яркому свету как раз настолько, чтобы я, прищурившись, смогла разглядеть обстановку комнаты. И она в точности такая, какой я ее помню: обшарпанная койка в углу, шкаф с ведром внутри, мини-холодильник, в котором тогда лежали три крошечные бутылочки с водой.

– Энди! – вскрикиваю я срывающимся голосом.

– Я здесь, Нина, – глухо доносится до меня.

– Где? – Шарю руками вокруг, по-прежнему щурясь. – Куда ты делся?

Мои пальцы натыкаются на холодный металл дверной ручки. Поворачиваю ее вправо и…

Нет. Нет! Это не возможно!

У меня опять срыв? Все это происходит в моей голове? Не может этого быть! Слишком все реально.

– Нина, – снова раздается голос Энди. – Ты меня слышишь?

Я прикрываю глаза ладонью.

– Здесь такой яркий свет! Почему он такой яркий?

– Выключи его.

Шарю вокруг, пока не нахожу шнур. Резко дергаю. Чувствую мгновенное облегчение, вернувшись в темноту. Облегчение длится две секунды, после чего я сознаю, что совершенно слепа.

– Твои глаза немного приспособятся, – говорит Энди. – Но это не сильно поможет. На прошлой неделе я заколотил окно и установил новые лампы. Если ты выключишь свет, мир станет черным, как деготь. Включишь – и… Что ж, эти сверхмощные лампочки очень яркие, верно?

Закрываю глаза и не вижу ничего, кроме черноты. Открываю – то же самое. Никакой разницы. Мое дыхание учащается.

– Свет – это привилегия, Нина, – продолжает он. – Матушка и раньше замечала, что ты не выключаешь свет. Ты знаешь, что в других странах есть люди, которые живут вообще без электричества? А ты что делаешь? Разбрасываешься им как попало.

Я прижимаю к двери ладонь.

– Это происходит на самом деле, правда?

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что ты полоумный, уродливый мудак.

Энди смеется по другую сторону двери.

– Может быть. Но это ты попала в психушку за попытку убить себя и собственную дочь. Полиция застала тебя за этим занятием. Ты сама призналась, что сделала это. А к тому времени, как они приперлись сюда с проверкой, комната приняла вид самой обычной кладовки.

– Так это было по-настоящему! – ахаю я. – Это все время было по-настоящему. Ты…

– Я хотел, чтобы ты поняла, с чем имеешь дело. – Он говорит это веселым тоном. Находит происходящее забавным. – Я хотел, чтобы ты поняла, что случится, если ты попробуешь уйти от меня.

– Понимаю. – Я прочищаю горло. – Клянусь тебе, что не уйду. Только выпусти меня отсюда.

– Не сейчас. Сначала ты будешь наказана за разбазаривание электричества.

Эти слова вызывают во мне ошеломительное ощущение déjà vu. Кажется, меня сейчас вывернет. Я опускаюсь на колени.

– Значит, вот как это будет, Нина, – продолжает он. – Поскольку я человек очень, очень добрый, предоставляю тебе выбор. Можешь включить свет, а можешь сидеть в темноте. Целиком по своему желанию.

– Энди, пожалуйста…

– Доброй ночи, Нина. Завтра поговорим.

– Энди, пожалуйста, не делай этого!

Слезы брызжут из моих глаз, когда я слышу его удаляющиеся шаги. Кричать нет смысла. Знаю это, потому что то же самое случилось со мной год назад. Он запер меня здесь в точности так же, как сегодня.

И я почему-то позволила ему сделать это опять.

Воображаю, как ситуация развернется дальше. Я выйду из этой клетки слабая и с затуманенным сознанием. Он сделает вид, будто я пыталась навредить себе, или, что еще хуже, причинить вред Сесилии. После того, что произошло год назад, все ему охотно поверят. Они опять заберут у меня дочку. А я только что вновь обрела ее.

Я не позволю этому случиться. Не могу позволить.

Я согласна на все.

* * *

И опять Энди оставил для меня три бутылочки воды в мини-холодильнике. Я решаю приберечь их к следующему дню, потому что больше ничего не получу и не знаю, сколько пробуду здесь. Начну пить, когда почувствую, что не выдержу ни минуты дольше. Когда язык станет как наждачная бумага.

Что сводит меня с ума, так это ситуация со светом. Под самым потолком висят две голые лампочки, и обе сверхмощные. Когда я включаю их, свет причиняет физическую боль. Когда выключаю, в помещении темно, как в подземелье. Меня осеняет идея: я пододвигаю под лампочки комод, взбираюсь на него и выкручиваю одну. С одной лампочкой становится легче, но ее вполне хватает, чтобы я болезненно щурилась.

На следующее утро Энди, однако, не приходит. Я сижу в каморке целый день, изводя себя мыслями о Сесилии, о том, что же мне делать, когда и если я выберусь отсюда. Но это никакая не галлюцинация, не ошибка моего разума. Это происходит в реальности.

И я не должна об этом забывать.

Вечером перед сном я наконец слышу шаги по ту сторону двери. Последнее время я лежала на койке, сделав выбор в пользу темноты. Днем несколько тоненьких лучиков пробились сквозь щели в мою клетку, и мне даже почти удалось различить силуэты обстановки. Но сейчас солнце зашло, и в помещении опять темно, как в могиле.

– Нина?

Открываю рот, но в глотке так пересохло, что я не могу вымолвить ни слова. Откашливаюсь, прочищая горло.

– Я здесь.

– Я выпущу тебя.

Жду, когда он добавит «но только не сейчас», однако он говорит кое-что другое.

– Но прежде ты должна усвоить несколько основных правил.

– Как скажешь.

Только выпусти меня отсюда.

– Первое: ты никому не станешь рассказывать о том, что происходит в этой комнате, – твердо произносит он. – Ни друзьям, ни врачу – никому. Потому что тебе все равно никто не поверит, а если ты все-таки заведешь об этом разговор, все решат, что у тебя опять нервный срыв и бедная Сесилия, возможно, снова в опасности.

Я молча таращусь в темноту. Я знала, что он это скажет, и все равно услышанное вызывает во мне бешеную ярость. Как этот человек может ожидать, что я никому не скажу о том, как он издевается надо мной?!

– Ты меня поняла, Нина?

– Да, – через силу отвечаю я.

– Отлично. – (Я так и вижу на его лице довольную ухмылку.) – Второе: время от времени, когда ты будешь нуждаться в дисциплинарных мерах, они будут проводиться здесь, в этой комнате.

Он что – смеется надо мной?

– Нет. Забудь.

Он фыркает:

– Ты не в той ситуации, чтобы торговаться, Нина. Я всего лишь рассказываю тебе, что будет происходить в дальнейшем. Ты моя жена, а у меня весьма специфические ожидания к моей жене. Пойми, это для твоего же блага. Я преподал тебе ценный урок, как не надо выбрасывать электричество на ветер, верно?

Лежа во мраке, я хватаю ртом воздух. У меня ощущение, будто я задыхаюсь.

– Это все ради тебя, Нина, – внушает он. – Взгляни на ужасные решения, которые ты принимала в своей жизни, прежде чем в ней появился я. У тебя была бесперспективная, плохо оплачиваемая работа. Какой-то проходимец сделал тебе пузо и был таков. Я всего лишь хочу, чтобы ты стала лучшим человеком.

– Для меня было бы лучше вообще никогда тебя не встречать, – отрезаю я.

– Фу, как невежливо с твоей стороны! – смеется он. – Хотя, пожалуй, мне не стоит тебя винить. Ты молодец – выкрутила одну из лампочек. Мне и в голову не приходило, что ты догадаешься так поступить.

– Ты… Как ты уз…

– Я слежу за тобой, Нина. Я всегда слежу за тобой. – (Слышу его дыхание за дверью.) – Такой отныне будет наша совместная жизнь. Мы станем счастливой семейной парой – как и все прочие. И ты будешь лучшей женой во всей округе. Уж я об этом позабочусь.

Я прижимаю пальцы к глазницам, пытаясь заглушить головную боль, раскалывающую мне виски.

– Ты понимаешь, Нина?

У меня щиплет в глазах, но плакать я не могу – слишком обезвожена. В моем теле не осталось влаги для слез.

– Ты понимаешь, Нина?