Текст книги "Граница земли"

Автор книги: Фредерик Пол

Соавторы: Джек Уильямсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

ВТОРОЙ ГОД

Когда я жила во плоти, я жила в городе под водой. Когда я жила во плоти, я любила, работала и искала знаний.

Теперь я живу в Вечном, и я обрела все знание.

Я по-прежнему люблю. Я люблю всех тех, кто, как и я, служат Вечному, подобно рукам и инструментам: моллюсков и рыб, морских рачков и огромных китов. Они все – нечто меньше, чем я (подобно тому, как я – лишь частичка Вечного), но все же я люблю их, ибо в Вечном едины все, ибо все воссоединились в нем…

Навсегда.

Я по-прежнему люблю и тех, кого я любила, когда жила в теле Веры Доорн. И, если смогу, я спасу их, и все мы будем жить в Вечном, все мы воссоединимся в нем…

Навсегда.

Глава 17

Когда машина Ньюта Блюстоуна с эскортом мотоциклистов в шлемах из Полиции Мира миновала контрольные пункты Дома Кваггера, Блюстоун, к своему собственному удивлению, почувствовал облегчение.

Их вылазка не была удачной. Более половины грузовиков, следовавших за ним, были пусты. Во второй год с того момента, как Комета Сикара сорвала озоновый доспех с планеты, оставив ее обнаженной под жгучими беспощадными лучами солнца, на Земле уже не оставалось почти ничего. А потому экспедиция Лорда Кваггера, отправившаяся «собирать налоги», обнаружила слишком мало того, что можно было собрать, и за это немногое им часто приходилось драться.

Но в стенах Дома Кваггера был совершенно другой мир.

Во времена, когда о комете еще ничего не было слышно, Блюстоун и помыслить не мог, что когда-нибудь будет радоваться тому, что снова возвращается в Дом Кваггера. Теперь, тем не менее, даже заграждения из проволоки выглядели для него как-то успокаивающе; даже еле заметные акульи морды ракет в своих шахтах и установленные на склонах горы пулеметы – все это, подумал Блюстоун, было предназначено не для него и не для его партии, которые были и оставались верными слугами Лорда Кваггера. А внутри…

Внутри Дом Кваггера выглядел так, словно не было этих двух лет, словно земля вокруг вовсе не была опустошена и выжжена дотла. Воздух был прохладным и чистым за этими громадными прочными воротами, а в коридорах, по которым он шел, стояли цветы.

Опустошение, последовавшее за падением Кометы Сикара, не затронуло никого в Доме Кваггера – кроме одного человека.

Этим человеком оказался сам Лорд Кваггер. За более чем год со времен Кометы Сикара Лорд Кваггер еще больше раздался вширь и стал так жирен, что его доктора со слезами на глазах умоляли его поменьше есть, заниматься физическими упражнениями – словом, сделать хоть что-нибудь. Не то чтобы они так любили Лорда Кваггера – попросту они любили жизнь. Они знали, что случится с ними, если – нет, когда! – перегрузки окажутся слишком большими для сердца, и оно начнет отказывать. Но лицо его более не походило на маску толстого клоуна: щеки обвисли так же, как и тройной подбородок; кожа стала серой, глаза – тусклыми. Даже все его бахвальство куда-то улетучилось вместе с дикими и бессмысленными планами захвата владений его пропавших кузенов.

Когда Ньюта Блюстоуна допустили в приемный покой, он обнаружил Кваггера, восседающим на троне; Лорд Кваггер более всего напоминал мешок жира, завернутый в многослойный шелк, а вокруг него подпрыгивала и суетилась Анджи, шипя и бормоча ругательства в адрес слуг. Но когда вошел Блюстоун, Кваггер поднял голову и с надеждой посмотрел на него.

Анджи плюнула в Ньюта, но Кваггер утихомирил ее и воскликнул с наигранным драматизмом:

– О мой добрый amanuensis! Глаза мои бесценные! Скажи мне, что нового в моих владениях?

– Все… о, все начинает возрождаться, Лорд Кваггер, – проговорил Блюстоун, пытаясь подобрать слова, которые не были бы прямой ложью. Он почти умолчал о разрушенных городах – Пуэбло, Денвере и других, – только мельком обмолвился о сгоревших фермах, чьи крыши были сорваны, а поля размыты ливнями, начавшимися вслед за пожарами.

– Но там и здесь уже пробивается зелень, Лорд Кваггер! Некоторые дикие растения снова растут. Я думаю, что озоновый слой начинает восстанавливаться.

Кваггер рассеянно слушал, поглаживая маленькое чудовище – Анджи, с печалью глядя на картины на стенах. Блюстоун не мог рассказать Кваггеру ничего действительно нового, ничего, что не говорили бы до него другие, но Лорд Кваггер делал вид, что не знает, насколько плохо идут дела.

– Но, говорят, сборщики налогов вернулись почти ни с чем, – пожаловался он.

– Лорд Кваггер, – сумрачно ответил Блюстоун. – Осталось не слишком много того, что можно собрать, как налог.

Налоги! Они не собирали налогов. Они отнимали последние крохи пищи, которые означали для людей жизнь, и делали это, держа людей на прицеле!

Кваггер покачал своей громадной массивной головой, так что затряслись щеки:

– Но это не может быть правдой. Посмотри на эти элеваторы и зернохранилища! – он указал на огромные белые сооружения на одном из экранов. – Да в них столько зерна, что этим весь Дом Кваггера можно кормить целый год!

– Но они пусты! Там нет ничего, кроме скелетов людей, дравшихся за то, чтобы украсть зерно, и за то, чтобы предотвратить это! Не осталось ничего, что можно было бы облагать налогом! Люди голодают…

Кажется, Кваггер не слышал:

– Хорошо, хорошо, – проговорил он рассеянно. – Ты знаешь, Ньют, что мое сердце кровью обливается при мысли о страданиях моих верных подданных.

Блюстоун кивнул, стараясь, чтобы выражение лица не выдало его истинные чувства.

– Фактически, – возвестил Кваггер, – я делю с миром все беды, которые он переживает. Ожоги и слепоту, жажду и отчаянье – и прежде всего голод, – прибавил он, раздраженно махнув рукой одному из почтительно стоящих в отдалении слуг, державшему поднос с замороженными фруктами.

Затем выражение лица Кваггера изменилось.

– Это озоновое лето, – проговорил он, жуя, – оно, конечно, принесло нам всем много страданий, но теперь, когда ты вернулся с добрыми вестями…

– Но, Лорд Кваггер, – начал было Блюстоун, жалея о том, что ему, как всегда, не хватает хитрости и изворотливости, – я видел только несколько мест, где начинают прорастать сорняки.

– Неважно! – заявил Кваггер, роняя огрызок яблока на пол и потянувшись за персиком. – Растения растут. А потом…

Он со злостью сплюнул, вытащив плод изо рта и с неудовольствием посмотрев на него.

– Целе! – крикнул он. – Ты что, хочешь меня отравить? Он же гнилой! Почему я не могу получить свежие персики?

Анджи схватила в лапки персик, повертела его и что-то сердито затрещала, потом отшвырнула со всей силой, едва не попав в Блюстоуна – не совсем случайно, подумалось ему, а скорее, совсем не случайно.

– Не осталось ни одного свежего персика, Лорд Кваггер, – сказала девушка, которую он назвал Целе. Она была одной из тех троих, что были так похожи на Грациэлу Наварро, девушку-лягушатницу – из тех троих, между которыми Лорд Кваггер так и не смог сделать выбор. Он перекрестил их в «Граци», «Целе» и «Эллу» и приставил их, всех троих, к собственной персоне. Хотя Целе и говорила достаточно смело, на лице ее читался страх.

Анджи сердито завизжала на женщину, но Кваггер решил быть снисходительным.

– Ах, это ужасные времена, – пробормотал он, гладя кошмарное существо, чтобы успокоить ее. – Но мы должны помнить, Ньют, что этот ужасный год – не только испытание и горе для нас. Это также и наш шанс! Может, озоновое облако и черно, как уголь, но я сделаю его серебряным с изнанки!

Анджи снова взвизгнула – на этот раз, от удовольствия. Кваггер нежно гладил ее, его постаревшее бесформенное лицо просветлело: он с удовольствием развивал полюбившуюся тему.

– Порядок был разрушен, – заявил он. – Раса находится на грани вымирания. Но я, Саймон Мак-Кен Кваггер, еще спасу ее! Ньют! Ты понимаешь, сколь велика твоя роль во всем этом?

– Ну, мне так кажется, – без особой уверенности проговорил Блюстоун, зная, что за этим последует.

И за этим последовало.

Кваггер возвысил голос и воскликнул:

– Ты задокументируешь это! Ты завершишь эпическое повествование о моей жизни, то повествование, которое смелые, доблестные мужчины и женщины будут помнить тысячу лет – сагу о спасителе человечества! Только подумай об этом, Ньют! Посмотри на тех людей, перед которыми преклонялся мир – Александр, Цезарь, Наполеон, мой собственный достойный предок Ангус Мак-Кен… Никому из них не приходилось противостоять тем невзгодам, с которыми сражусь я! Разве это не правда, Ньют?

– Дела действительно выглядят прескверно, Лорд Кваггер, – признал Ньют Блюстоун.

– А потому в сравнении со мной все эти великие герои истории будут не большим, чем пигмеи перед гигантом! И твоим долгом, Ньютон Блюстоун, будет восславить мое имя в словах, записях и снимках, как имя бесстрашного героя, который вывел человечество из тени кометы к сиянию того, что будущие историки, быть может, назовут Веком Кваггера.

К концу своей блистательной речи он даже поднялся с трона, выкрикнув последние слова Блюстоуну, в то время как Анджи, прильнувшая к его плечу, трещала и вскрикивала в восторге.

Потом Кваггер рухнул назад в кресло. Напряжение было слишком велико. Анджи прыгнула на спинку трона; лицо Кваггера снова расплылось, черты утонули в складках жира.

– Вы утомились, Лорд Кваггер, – воскликнула Целе.

– Да-да, – слабо пробормотал Кваггер. – Принеси мне вина… Нет, лучше пусть мне приготовят постель и принесут вино туда. Это был очень утомительный день.

Он протянул пухлые руки, чтобы ему помогли подняться, потом остановился. Он умоляюще посмотрел на Ньюта Блюстоуна.

– Ты сказал, что что-то начинает снова расти? – проговорил он.

Блюстоун не мог не почувствовать жалости к этому монстру.

– Да, Лорд Кваггер, я так сказал. На самом деле была даже птица – мы заметили ее как раз тогда, когда проезжали через посты. Дикая птица, которая каким-то образом спаслась.

Глаза Кваггера вспыхнули:

– Птица? Дикая птица? Летающая около горы?

– Совершенно так, Лорд Кваггер, – озадаченно проговорил Блюстоун. – Это хорошая новость – то, что некоторые птицы выжили в этом аду; хотя один Бог знает, чем она питалась…

– Это прекрасные новости! Ты знаешь, что мы сделаем, Ньют? Мы устроим на нее охоту.

Кваггер сиял.

– Да, именно так. Как в прежние времена! Как только я слегка отдохну, я соберусь на охоту. Что ты об этом думаешь?

Блюстоун посмотрел на него, не веря собственным ушам.

– Но… Но, Лорд Кваггер! Если какая-то птица сумела выжить, ее нужно оставить, чтобы она могла размножаться, вы так не думаете? Вероятно, осталось немного представителей этого вида, и убийство даже одного из них может нарушить равновесие…

Он умолк, поскольку Кваггер смотрел на него с гневом и подозрением.

– Что ты такое говоришь, Ньют? Разве ты не думаешь, что твоему господину можно немного расслабиться – хотя бы ради разнообразия?

– Да, разумеется, но…

Кваггер с сожалением покачал головой.

– Ты просто ничего не продумываешь до конца, – упрекнул он. – Ты даже не представляешь, какая ноша ложится на мои плечи – и ноша эта становится все тяжелее с каждой минутой. Небольшое развлечение могло бы дать мне возможность передохнуть – пускай всего на несколько минут, но забыть об этом тяжком бремени, оставить государственные заботы, мысли о том, что я должен заботиться о вас, о вашей жизни, о вашем здоровье, мысли о будущем… Нет-нет, не надо извиняться, Ньют, – сказал он, снова улыбнувшись. – Я знаю, ты просто сказал, не подумав. Не говори больше ничего.

Он поднялся, тяжело опираясь на руки Целе с одной стороны и Эллы с другой; Блюстоун позволил себе возразить в последний раз:

– Но, Лорд Кваггер, большинство видов птиц, вероятно, уже не существует…

– Забудь об этом, Ньют.

Ради разнообразия, проявляя терпимость, быть может, несколько взбудораженный перспективой будущего развлечения, Кваггер помахал пухлой рукой, призывая Блюстоуна к молчанию.

– Там, где есть одна птица, скорее всего, найдутся и еще. А если и нет, если эта птица последняя в своем роде – какой это будет великолепный трофей!

Со свистом втянув в себя воздух, он закончил почти ласково:

– Теперь ты можешь оставить меня. Вернись к своим трудам! А я вернусь к своим!

И, сопровождаемый бешено скачущей Анджи, Доктор Лорд Саймон Мак-Кен Кваггер заковылял к своей спальне и к единственной активной работе, которой он когда-либо занимался.

* * *

Хотя второе озоновое лето почти закончилось, искалеченная земля была далека от исцеления.

Жара не спадала. Понемногу газы, выделившиеся при падении осколков кометы, исчезали из атмосферы, химический баланс восстанавливался – тот баланс, который поддерживал жизнь на планете в течение четырех с половиной миллиардов лет. Человеческие существа сделали все, чтобы нарушить это хрупкое равновесие с помощью своих автомобилей и фабрик, выделявших летучие углеродные соединения, вырубая леса и превращая плодородные земли в пустыни. Но теперь осталось слишком мало людей, чтобы они могли представлять значимую угрозу, и то, что было разрушено или почти уничтожено Кометой Сикара, потихоньку восстанавливалось. Медленно-медленно там, в вышине, недоступной взгляду^ в верхних слоях атмосферы Земли снова формировался озоновый щит.

Но для жизни на поверхности Земли эти благоприятные изменения пришли слишком поздно.

Пока Ньют Блюстоун ждал своего хозяина у огромных ворот Дома Кваггера, он достаточно насмотрелся на безотрадный пейзаж, чтобы осознать это. За его спиной раздались шаги; он обернулся – и то, что увидел, отвлекло его от мрачных мыслей.

– Граци! – воскликнул он радостно. Девушка поморщилась:

– Пожалуйста, не называй меня так. Мое имя – Дорис Кальверт. Я пришла сказать тебе, что Лорд Кваггер на пути сюда.

– Я и хотел сказать, Дорис, – извиняющимся тоном проговорил Ньют. – Я прошу прощения.

Она посмотрела на него уже мягче, а потом спросила с интересом:

– Как теперь там, Ньют? Я слышала, появились растения и эта дикая птица – что, дела идут на лад?

Блюстоун поколебался.

– Да, немного, – с неохотой признал он. – Но произойдут ли изменения достаточно быстро для того, чтобы исправить положение – это уже второй вопрос.

Он покачал головой, вспомнив страшную картину, виденную им у Колорадо Спрингс. Остатки его пан-маковских сил были смяты и раздавлены обезумевшими от голода людьми, которые сражались за несколько небольших складов с консервами. Не существовало больше электростанций, которые могли бы хотя бы заставить работать холодильные установки, поскольку все ретрансляционные станции и генераторы были уничтожены ЭМИ, а все то, что осталось от человечества, истребляло самое себя в бессмысленных и жестоких битвах за последние крохи продовольствия.

– Насколько я могу подсчитать, – сказал он девушке, закончив рассказ о своем путешествии, – во всем этом регионе вне наших пещер осталось в живых не более десяти тысяч человек. А было пятьдесят миллионов!

Он покачал головой.

– Дорис, на Земле еще два года назад было десять миллиардов человек, а сейчас – почти столько же скелетов. В нашем районе выжил примерно один из пяти тысяч – и это здесь, в сердце Америки, где столько ферм и животноводческих хозяйств! На Атлантическом побережье, должно быть, было еще хуже. Ты можешь себе представить, как выглядели города Нью-Йорк и Бостон? Двуногих животных, убивавших друг друга за ломоть хлеба или литр керосина? И… нет, я даже не хочу думать об Африке, Азии или Южной Америке.

– Но ты же сам сказал, что-то начинает расти, – проговорила девушка.

– Только сорняки, – с горечью ответил Блюстоун. -. Конечно, Ньют, но все же, если дела улучшаются -

что ж, в этом году уже поздно, мне кажется, но в следующем году мы ведь уже можем засевать поля, верно?

– Если мы только сможем дожить до сбора урожая. Может быть.

Девушка выслушала его рассказ очень серьезно. Глядя на нее, Блюстоун предпочитал не думать о том, каких «личных услуг» мог требовать от нее Кваггер. Он ясно видел, какое впечатление производят на нее его рассказы. И, не сдержавшись, спросил с искренним волнением:

– Ты не… никогда не слышала больше ничего о своей семье там, в Санта Фэ?

И она ответила тихо и очень серьезно:

– У меня там больше нет никакой семьи, Ньют. Мой муж пытался возражать, когда полиция Кваггера забирала меня. Они убили его. А больше никого у меня не было.

Когда наконец появился Доктор Саймон Мак-Кен Кваггер, тяжело опиравшийся на руки двух самых сильных своих слуг (разумеется, женщин), Блюстоун с трудом подавил восклицание, которое было бы либо выражением потрясения и отвращения, либо нервным смешком.

Кваггер выглядел не просто нелепо – он казался почти сумасшедшим. На нем была красная охотничья куртка, шляпа рыболова с продетыми в нее крючками для ловли форели, и еще одна женщина из его обслуги несла за ним великолепно украшенное двуствольное ружье.

– А, Ньют! – жизнерадостно проговорил он. – Так как там насчет охоты?

Но он на минуту задержался в дверях, медля выйти. Это был первый раз за почти два года, что Саймон Мак-Кен Кваггер вышел за пределы своей крепости в горах. Первыми вышли за ворота люди его личной охраны, проверившие каждый холмик на дороге – на случай, если за ним вдруг прячется убийца. Только после того, как Лорд Кваггер удостоверился в том, что в пределах мили от входа в Дом Кваггера не было ни одного человека, он решился-таки сделать первый шаг наружу.

– О, но здесь так жарко, – жалобно проговорил он. – Ты же сказал мне, что солнце больше не светит так сильно, Ньют!

– Но ведь сейчас лето, заметил Блюстоун. – Тем не менее, если вы так решите, мы можем вернуться назад.

– Конечно, нет! Я хочу выстрелить в эту птицу, что бы там ни было. Только где она теперь, проклятущая?

Дворецкий Кваггера быстро справилась об информации по системе связи и доложила:

– Служба наблюдения говорит, что несколько минут назад она была у входа и направлялась в нашу сторону.

– Ага! – вскричал Кваггер; глаза его вспыхнули. – Прекрасно! Ну, где там мое ружье? И помните, никто не должен стрелять без моего позволения!

Женщина молча передала ему двустволку. Один из охранников начал было предупредительно объяснять своему повелителю механизм действия ружья, но Кваггер пристыдил его:

– Вы что себе думаете, майор, я не знаю, как пользоваться ружьем? О небеса! Да я убил тысячи птиц в свое время, да и четвероногих животных тоже. Мне говорили, что тот гризли, которого я застрелил, был последним в Йеллоустоунском Парке! Огромный – даже с вертолета он выглядел весьма злобным, могу я вам сказать. А я пристрелил его из автомата, а не из такой маленькой глупой игрушки, как эта, поэтому не волнуйтесь, я вполне управлюсь без ваших наставлений. Ну, где же эта птица? – закончил он, оглядываясь на дворецкого.

Женщина быстро говорила что-то по интеркому; похоже, то, что ей отвечали, было ей не слишком по нраву.

– Она рядом, – сообщила женщина. – Это кондор – так мне сказали; но…

– Кондор, – прервал ее Кваггер; его лицо сморщилось от разочарования. – Какая польза от кондора? Кто когда-нибудь слышал о том, чтобы съесть кондора? Я надеялся, что это будет какая-нибудь кряква или лесной голубь, а может, и дикая индейка!

– Да, но, Лорд Кваггер, – настаивала женщина, – дозорные говорят, что в этой птице есть нечто странное. Это похоже, они говорят, это похоже на драгоценный камень у нее во лбу!

– Драгоценный камень?..

– Так мне передали, Лорд Кваггер. Как бриллиант, и очень яркий – так они говорят.

– Ну вот, в самом деле! – жалобно проговорил Кваггер. – Кто слышал о птице с драгоценным камнем? Они там что, напились все, что ли, в дозорной службе? Немедленно позвать ко мне начальника охраны!

– Лорд Кваггер, – проговорила женщина-дворецкий, – я говорила как раз с начальником охраны. Он сказал… о, да вот она!

– Над склоном горы, медленно снижаясь, плыл громадный кондор; его крылья были полуразвернуты, словно он готов был броситься на добычу.

За секунду Ньют Блюстоун успел понять, что дозорные не лгали. Был ли это драгоценный камень или что-то еще, но что-то сияло на голове птицы, как раз над черными глазами – что-то, что светилось, кажется, собственным светом. Охранники закричали, Кваггер что-то квакнул в изумлении. Анджи же, казалось, и вовсе сошла с ума. Она прыгала по плечам Кваггера, пронзительно взвизгивая, прижимаясь к его голове, обвивала хвост вокруг его шеи, орала что-то ему в ухо…

Кваггер споткнулся и выпалил разом из двух стволов, метров на пять промазав по огромной птице, а она летела вперед все быстрее и быстрее – прямо на Кваггера. Полиция Мира принялась было стрелять, но нет. Целью птицы был вовсе не Кваггер. То была Анджи. Она с воплем обхватила ручонками голую красную шею птицы, отпустив Кваггера.

Кваггер откатился прочь; все его огромное тело содрогалось от ужаса.

– Убейте его! – заорал он. – Спасите Анджи! Не пораньте ее!

Стража уже собралась вокруг него, тщательно прицеливаясь. Приготовившись, трое из них выстрелили одновременно.

Мгновение черные крылья бессильно рассекали воздух, потом птица – вернее, ее безжизненное тело – спланировала на обочину дороги и застыла там.

Анджи бросилась прочь от нее – прямо в распростертые объятия Кваггера. Позади нее остался мертвый кондор.

А тот драгоценный камень, что украшал голову птицы, теперь сиял на покрытом коричневой шерстью лбу Анджи.