Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава 7
Начало войны

В начале мая международное положение так обострилось, что женщин и детей снова эвакуировали за «водную линию обороны». Сильвия отправилась в Гаагу с шестью детьми, кошкой и канарейкой. Я остался в Эйндховене. Вечером во вторник, 9 числа, мы с друзьями играли в теннис. Нервы были напряжены, и расслабиться казалось разумным. Около семи меня срочно вызвали к телефону.

От предчувствия сжалось сердце. Странно, но отчасти это ощущение было навеяно одной книгой, которую я читал лет двадцать назад. Герои – дело происходило в Бельгии – тоже играли в теннис, когда как гром среди ясного неба грянуло известие о немецком вторжении 1914 года.

В трубке раздался хорошо знакомый голос:

– Это Франц!

– Что случилось?

– Только что из Германии сообщили, что начнется сегодня ночью.

Не эта новость, хотя и ужасная, поразила меня. Поразило совпадение с книгой. Я надел военную форму и отправился на работу.

Итак, кризис разразился. Надо немедля решить, эвакуироваться или нет. В достоверности сообщения не было никаких сомнений, но зная настроения, господствующие в Гааге, мы сомневались, что получим официальный приказ. Так что действовать надо на свой страх и риск. Мы решили: эвакуируемся.

Во все стороны полетели распоряжения. Вступил в действие план генерала Винкельмана. Хотя был уже вечер, «Филипс» гудел, как разбуженный улей. Разбившись на команды, люди размонтировали станки. Работа шла с достойной восхищения решимостью. Каждый знал, что следует делать. Трейлеры и грузовики въезжали в цеха. В ночной темноте формировались первые колонны. Все шло так гладко, что я решился пойти домой часа два вздремнуть, и когда вернулся, колонны еще стояли. Затем, около 4.30 утра, был дан сигнал начать наше продвижение к приготовленным заранее позициям. Между тем в небе уже слышался гул моторов немецкой боевой авиации. Мы надеялись, что у них нет задачи нам помешать.

Сначала эвакуация проходила нормально, но скоро мы столкнулись с первым препятствием. Мурдийкский мост был занят парашютистами! Моя часть колонны повернула в обход и пересекла устье к Нюмансдорпу. Дальше продвинуться не удалось – южная часть Роттердама также кишела немецкими парашютистами.

В Нюмансдорпе мы пережили первый воздушный налет. Наша колонна явно привлекла к себе внимание врага. Завыли сирены. Мы спрятались в каком-то доме и из окна видели, как самолет сбросил четыре бомбы прямо на нас. Скорость полета была такова, что попасть в цель они не могли, но зрелище было ужасающее, с каждой секундой падения бомбы становились все больше и больше. Мы сжались в комок, втянули головы в плечи и услышали, как бомбы рвутся где-то позади дома.

Эту ночь нам пришлось провести на фермах острова Хуксевард. Шесть офицеров из числа наших людей по очереди стояли на часах, наивно надеясь, что мы с нашими пистолетами сумеем защититься от вооруженных до зубов парашютистов. Тем не менее выспались мы прекрасно и сохранили патриотическое чувство юмора. Также решили ни в коем случае не пренебрегать внешним лоском. Бреясь нашей верной электрической бритвой, сочинили такой куплетец:

 
Пусть вокруг полно парашютистов,
Верный «Филишейв» нас бреет чисто!
 

На следующий день наша часть колонны сумела паромом перебраться через Ньиве-Маас к западу от Роттердама, и к ночи мы прибыли в Гаагу. Я тут же направился в министерство обороны. Согласно донесениям, в течение первого дня войны наша армия смогла в нескольких местах остановить продвижение врага, но воздушное превосходство немцев было слишком велико. Ожесточенное сражение происходило на линии обороны Греббеберга, и нидерландское командование обдумывало возможность контратаки с юга. Этому не суждено было сбыться, так же как рухнул и наш план эвакуации завода. Все колонны застряли в пути, и ни один станок не прибыл к месту своего назначения.

Меня поселили с другими офицерами-резервистами, но делать нам было решительно нечего. Безделье угнетало, и узнав, что нужны люди для обслуживания противовоздушных батарей, размещенных у артиллерийско-технического завода, мы тут же вызвались добровольцами. В 4.30 дня выехали в Лейден, миновав по дороге наши батареи под Валкенбургом, которые обстреливали немецкие парашютные соединения, высадившиеся на ближнем аэродроме. Но едва приехав в Лейден, услышали по радио, что Голландия капитулировала.

Это был поистине ужасный момент. Конечно, мы понимали, что капитулировать значило избежать дальнейших бед. Наша противовоздушная оборона была выведена из строя, на мили вокруг был виден черный дым пожаров, бушевавших в Роттердаме, – мрачное предуведомление о том, что станет с другими городами, если мы будем продолжать сражение.

Опять ощутив себя никчемными и ненужными, мы двинулись назад в Гаагу. За день до того мои родители, Оттен, ван Валсем и Лаупарт на английским бомбардировщике улетели в Англию. Тут нас потрясло известие о том, что Макс Виландер-Хейн, младший, сводный брат Сильвии, погиб во время военных действий. Командуя своим подразделением, он мужественно прикрыл отступление подчиненных. После освобождения он был посмертно отмечен высокой наградой, которую вручила его матери королева Вильгельмина.

В Гааге я первым делом попробовал добиться от моего командира приказа уехать в Великобританию, но он ответил, что такого приказа отдать не может. Что делать? Не следует ли уехать без разрешения, что в тот момент было еще возможно? Я отправился посоветоваться с Сильвией. Мы сели хорошенько подумать. Я – офицер резерва, имеющий некоторый производственный и управленческий опыт. Смогу ли я в Великобритании чем-то помочь военным усилиям союзников? Или следует остаться в Голландии и разделить военную судьбу нашей филипсовской общины, чтобы люди не ощутили себя покинутыми? В Гааге вокруг нас царил хаос, а мы обсуждали эти вопросы и были готовы сделать все, чего ни потребует от нас Господь. И скоро на нас снизошла глубокая уверенность, что наш долг – остаться в Голландии. Мы сидели на краешке кровати, и Бог сказал нам: «Не смотрите на задачу, стоящую перед вами, как на тяжкое бремя. Вы избраны нести эту ответственность».

Интересно, что, едва приняв решение, мы сразу ощутили умиротворение и легли спать, ожидая, что нам откроется, как поступать дальше. И впрямь, назавтра, словно знак, подсказывающий, что делать, появился вдруг один из эйндховенских служащих. Он добирался в Гаагу своим ходом, очень обрадовался, что застал нас, и принялся убеждать меня вернуться в Эйндховен, чтобы помочь справиться с воцарившейся там неразберихой. Одна из проблем состояла в том, что хотя мы и учредили для Голландии «рабочую» компанию, не было определено, кто же ее возглавляет. Успели лишь сформировать что-то вроде правления, но оно бездействовало, поскольку ни один из его членов никогда в жизни не занимался руководящей работой. В этой связи возникла масса всяких пустячных проблем, вроде той, к примеру, кому сидеть в какой комнате. Мы предвидели множество трудностей, но чтобы такие! Пуще того, и от правительства не было никакой помощи, никаких указаний, что делать в случае вражеской оккупации.

Что и говорить, я был готов тут же ехать в Эйндховен, однако оставался вопрос, не попаду ли я в плен. Поэтому я направился к генералу Винкельману, и он договорился с немцами, что мне дадут пропуск, действующий в течение недели. Кроме военной формы, надеть было нечего, так и пришлось ехать через оккупированную страну, встречая на пути бесчисленные немецкие колонны, которые направлялись к театру военных действий в Зеландии и Бельгии. Как бы то ни было, они меня пропускали. Я даже встревал в разговоры с немецкими солдатами, каждый раз спрашивая их: «Ну зачем вы сюда пришли? До вас здесь не было никакой войны!» В ответ они неизменно говорили, что явились к нам потому, что мы планировали морем, через Хук-ван-Холланд, впустить англичан. Что, конечно же, было чепухой.

В Эйндховене я переоделся в гражданское и отправился в главное управление концерна. В первый же рабочий день удалось восстановить порядок. Через неделю действие моего пропуска закончилось; я вернулся в Гаагу. Было ясно, что в Эйндховене без меня не обойтись. Генеральный секретарь по торговле, промышленности и навигации, доктор Х. М. Хирсфилд, был на редкость толковым чиновником, который, несмотря на свое еврейское происхождение, пользовался доверием немцев. Он сумел внушить им, что, если они всерьез намерены восстановить нидерландскую экономику, разумней меня отпустить. Так что, демобилизовавшись, я отправился на постоянное житье в Эйндховен.

Моя семья также туда перебралась, и нам следовало решить, где поселиться. Наш дом «Вилевал» находился в окрестностях Эйндховена. Скоро должны были вступить в действие ограничения на потребление бензина гражданскими лицами. Конечно, мы могли пользоваться велосипедами, но все-таки дорога оставалась проблемой. «Лак», дом моего отца, во-первых, пустовал, во-вторых, находился в центре города. И «Вилевал», и «Лак» представляли собой здания такого рода, которые легко могли быть реквизированы немцами, и мы подумали, что «Вилевалу», где стены были беленые, реквизиция нанесет вред меньший, чем дому отца, с его обшитыми деревом комнатами. Да и детям жить в центре города будет удобней. Так мы и порешили, а «Вилевал» вскорости заняли офицеры «люфтваффе»..

Во всем этом чрезвычайно неприятном положении хорошего было только одно: я мог отдавать больше времени семье. Нашей старшей дочке было девять лет, младшему сыну – всего несколько месяцев. Я с радостью бывал дома. Но оккупация несла с собой много горького опыта. Мы жили в атмосфере неуверенности. День за днем нас все больше окутывало ложью. Кроме того, постоянно давило сознание того, что в непосредственной близости от тебя происходит что-то ужасное. Да, чтобы понять, что то была за жизнь, ее надо прожить.

Теперь мне надо было решить для себя, каковы будут наши взаимоотношения с оккупационными властям. Задача состояла в том, чтобы по мере сил удержать компанию от развала, избежав при этом сотрудничества с немецкой военной машиной. Кроме того, нашим долгом было сделать так, чтобы жизнь девятнадцати тысяч наших служащих и их семей была более или менее сносной. Первый вопрос, на который требовалось ответить, звучал так: какие изделия мы выпускаем и какие прекращаем выпускать? Чтобы высвободить себе время для раздумий, согласились с тем, что следует раньше обычного отправить людей в отпуск. Помимо этого, было принято решение действовать как исключительно нидерландская фирма.

Для контроля над нидерландской промышленностью немцы вскоре назначили так называемых «вервальтеров», попечителей, во все крупные компании. «Филипс» получил двоих, доктора О. Бормана и О. Й. Меркеля. Оба они состояли членами наблюдательного совета «Филипса» в Германии, что, конечно, несколько утешало. Но сами они были поставлены в весьма неловкое положение, особенно Борман. Управляющий директор немецкой фирмы «Пинч», с которой мы имели соглашение о технологическом сотрудничестве, он пользовался уважением моего отца и до недавнего времени считался другом семьи. Теперь следовало решить, как же нам работать с этими навязанными нам попечителями. Человек посторонний мог бы возмутиться: «Нельзя подавать руки никаким немцам!» Но это легко только сказать, когда общаешься с недавним другом, пусть он теперь и стал при нас чем-то вроде сторожевого пса. Так что позиции непримиримого я не занял. Но когда однажды в 1940 году мы пригласили Бормана и Меркеля поужинать у нас дома, нам с Сильвией было до такой степени не по себе, что больше мы этого не повторяли.

Немцы сочли, что значение «Филипса» столь велико, что его следует взять под присмотр одного из берлинских министерств. Но различные ведомства принялись из-за нас ссориться. Радиоприемники считались средством пропаганды, так что первым на нас позарилось министерство пропаганды Геббельса, внимания которого нам хотелось меньше всего. Другими претендентами были армия и воздушные силы. Наш «вервальтер» Меркель, как выяснилось, был в дружбе с одним высокопоставленным генералом воздушных сил. Такой альянс показался нам наиболее безобидным, и, в итоге, министерству авиации рейха удалось включить «Филипс» в сферу своего влияния.

Нидерландские промышленники жили в состоянии постоянной неуверенности. Никто не знал, на каком мы свете. Никаких правительственных указаний насчет того, в какой мере допустимо сотрудничать с оккупационными властями, так и не поступило. Единственным ориентиром был Устав сухопутных боевых действий, в котором указывалось, что мы не вправе производить орудия, боеприпасы, военные суда, транспортные и воздушные средства, но ни слова не было сказано о коммуникационном оборудовании. Немцы были уверены, что они уже одержали победу. Зачем еще беспокоиться, заказывая средства коммуникации? «Победа» досталась им ценой весьма незначительных потерь соответствующего оборудования, возместить которые с легкостью могла их собственная промышленность.

Одним из предприятий, к которому немцы могли проявить нешуточный интерес, был наш завод орудий и боеприпасов в Дордрехте. Немецкие эмиссары явились взглянуть на него, и я имел с ними беседу. Их победное настроение и чувство превосходства сыграли мне на руку. Они загодя настроились на то, что наши попытки производить вооружение нельзя принимать всерьез. Можно ли сравнивать голландских изготовителей лампочек и немецкую военную индустрию! Конечно, я сделал все от меня зависящее, чтобы укрепить их в этом убеждении. Я подтвердил этим господам, что мы любители и дилетанты и даже еще не пустили продукцию на поток – а о нашей новаторской системе закалки головок снарядов скромно умолчал.

Между тем Франс ден Холландер, управляющий директор артиллерийско-технического завода, предложил нам большие автоматические токарные станки, наше самое ценное оборудование в Дордрехте, побыстрей перевезти в Хембруг, и я с этим предложением согласился. Чтобы такая операция стала возможна, мы сделали вид, что машины эти не принадлежат «Филипсу», а одолжены у артиллерийско-технического завода. Ден Холландеру еще только предстояло обсуждать с немцами судьбу хембругских предприятий, так что эта прибавка в виде нескольких станков для него мало что значила, а я избавился от них с радостью. Таким образом, немедленно после капитуляции мы с успехом, на глазах у немцев, демонтировали наш орудийный завод.

При этом Дордрехтский завод продолжал работать, но наш тамошний управляющий сумел заморочить немцам головы, внушив им, что в Голландии острая нехватка токарных станков, и стал выпускать примитивное оборудование для ремесленных училищ, которым не требовалось дорогостоящих прецизионных машин.

В самом начале оккупации, эвакуируя людей и оборудование, мы вошли в значительные расходы, и, по закону, нам полагалась компенсация, а поскольку сумма была в высшей степени солидная, позволить себе отказаться от нее в те трудные времена мы не могли. По этому поводу у меня была стычка с неким генералом инженерных войск. Когда, встретившись с ним в Гааге, я объяснил ему суть наших претензий, он захотел знать, кто в точности отдал приказ об эвакуации в ту роковую ночь. К счастью, мне было хорошо известно, что сам он все время вторжения благополучно провел у себя дома в Вассенаре, так что я с жаром ответил: «Генерал, когда наши колонны посреди ночи выехали из Эйндховена с тем, чтобы достичь укреплений «водной линии обороны», – и это, заметьте, был шаг, согласованный с министерством обороны, – вы спали в своей постели!»

Строго говоря, имея воинский чин первого лейтенанта, не подобало так разговаривать с генералом, но я чувствовал, что выступаю от имени «Филипса». Результат? Наши расходы были возмещены согласно закону.

Между тем многие наши сограждане решили, что страна прочно попала под германский сапог и надо приспосабливаться. Были также так называемые «попутчики», которые в той или иной мере сочувствовали немцам и желали дать Германии шанс. Именно они постоянно мне повторяли: «Ты должен поехать в Берлин и переговорить там с влиятельными людьми так, чтобы они приняли тебя всерьез». Другие, напротив, считали, что мне не следует даже принимать немцев у себя в кабинете.

Также пришлось бороться с нарастающим комом слухов. Один говорил: «Вас вот-вот возьмет под себя «Телефункен». Другой, «из самого надежного источника», сообщал, что нами интересуется другая крупная фирма. Понятно, что моя тревога о судьбе «Филипса» постоянно росла. И однажды в ответ на мои мольбы, чтобы Бог дал мне сил, я услышал слова: «Фриц, не беспокойся. «Филипс» либо выживет, либо погибнет. Твоя задача – день за днем как можно лучше выполнять свою работу. Что касается остального, верь».

Эта мысль принесла мне душевный покой не только в то утро. Она поддерживала меня всю войну. Именно поэтому, хотя мне было всего тридцать пять, я смог помочь людям, столкнувшимся с колоссальными трудностями, смог сохранить оптимизм, веру в благополучный исход войны, смог многим внушить свои надежды – особенно работникам нашего завода, которые были только рады заразиться оптимизмом от «господина Фрица».

Скоро распространились слухи о том, что, по мнению немцев, я слишком молод, чтобы возглавлять концерн. Кроме того, они считали целесообразным основать небольшой, но управляемый директорат. Директорат был сформирован, но я устоял. В него вошли пять человек: Холст, П. Р. Дейкстерхейс, Й. К. де Врис, К. К. Спанс и я. При этом я выступал в качестве председателя директората и официального президента «Филипса». Это была весьма основательная команда, хотя не могу сказать, чтобы мне всегда было легко. Некоторые порой разговаривали с «вервальтерами», не посоветовавшись со мной, и я был готов признать, что они делали это, желая служить интересам концерна. Но всему этому пришел конец, когда началось противодействие немцам со стороны лейденских и делфтских студентов и два студента из Делфта были казнены. Я сделал тщетную попытку, посредством наших «вервальтеров», предупредить власти в Берлине о далеко идущих последствиях, которые могли иметь эти казни. Это трагическое событие явилось поворотным пунктом для многих голландцев, до того надеявшихся, что с немцами можно будет поладить.

Зарубежные связи

Все международные контакты, к которым так привыкли на «Филипсе», теперь были, разумеется, прерваны, но мы в Эйндховене продолжали следить за всеми своими компаниями в других странах Европы, независимо от того, попали уже эти страны под немецкий контроль или еще нет. В августе 1940 года мы узнали, что наша компания в Чехословакии надумала приобрести стекольный завод. Во главе ее по-прежнему стоял наш управляющий, и его интересовало, что мы думаем по этому поводу. Я исхитрился добыть пропуск на проезд за границу и с несколькими коллегами выехал в Чехословакию. Это была интересная поездка в очень красивую страну. Магазины в провинции снабжались пока прилично. А во время пикника по дороге на стекольный завод, размещенный за пределами Праги, мы смогли свободно потолковать с нашими чешскими друзьями и вскорости обнаружили, что чехи на немецкое господство смотрят точно так же, как мы. Стекольный завод так и не был куплен.

Возвращаться в Голландию пришлось через Берлин, где мы провели переговоры с немцами. Выяснилось, что «Телефункен» и впрямь старается завладеть «Филипсом». Мы, как могли, сопротивлялись, но затея их и так провалилась, потому что курировать «Филипс» изъявило желание министерство авиации рейха.

В отеле «Эдем» мы имели изысканное удовольствие пережить воздушную тревогу, вызванную, как выяснилось позднее, одним британским самолетом, пролетевшим над городом. Надо знать, что только-только перед тем Геринг объявил во всеуслышание, что этого никогда не случится. Теперь же все постояльцы оказались в подвале отеля, и мы, голландцы, со счастливыми улыбками сидели там в окружении мрачных немцев.

Филипсовская компания в Германии, с которой мы в этот приезд связались, делала все возможное, чтобы помочь нам в Голландии. Лишь немногие члены управляющего персонала оказались убежденными нацистами и после войны бесследно исчезли. Большинство же разделяло наши настроения.

Немцы разрешили нам экспортировать продукцию в такие нейтральные европейские страны, как Испания, Швеция и Швейцария. То же касалось Венгрии и Балканских стран, которые всегда представляли собой существенную часть нашего рынка сбыта и пока еще находились вне зоны немецкого влияния. В этом регионе мы располагали несколькими крупными заводами, и я убедил немцев, что имеет смысл заняться упорядочением наших дел на Балканах. Получив еще один пропуск, я в ноябре 1940 года с двумя сотрудниками приехал в Будапешт. Мы пригласили туда и наших управляющих из различных балканских стран, так что эта встреча, по сути, стала конференцией по выработке общей политики поведения. Поскольку все управляющие получали инструкции и из Нью-Йорка, и из Эйндховена, было очень полезно обговорить общую стратегию и тем самым предотвратить конфликты. Мы согласились, что следует попытаться продолжать поставки из Эйндховена. А поскольку было очевидно, что люди остро нуждаются в поддержке и поощрении, я заявил, что они могут рассчитывать на наше полное и абсолютное доверие, каковы бы ни были обстоятельства. И впрямь, неприятностей впереди хватало – вскоре после нашей встречи эти страны были захвачены немцами и итальянцами.

Из Будапешта мне удалось дозвониться Оттену в Нью-Йорк. Связь была установлена через Португалию, и не было никакого сомнения, что разговор наш прослушивается секретными службами, так что говорить мы старались обиняками, но все-таки коснулись наиболее острых проблем. Было решено избегать конфликтов относительно балканских заводов и оставить утряску всех разногласий на послевоенный период. Я также сказал, что мы в Голландии сделаем все от нас зависящее, чтобы «Филипс» продолжал существовать, – и пусть это заявление слышит каждый, кому вздумалось подслушать!

В Будапеште я купил Сильвии несколько теплых платьев и дубленку, которой обвязал свой чемодан, как чехлом. В Вене пожилой таможенник, увидев это, сказал:

– Не положено.

– Лучше вспомните, что мы в Голландии сделали для австрийских детей! – нашелся я.

Он махнул рукой и прошептал:

– Ну, хорошо, проходите!

Эта овчинная шуба добрых тридцать лет верно служила нашей семье.

Хотя «Филипс» теперь не мог работать с привычным размахом, у немцев на наш счет были свои идеи. Они считали, что девятнадцать тысяч работающих – это слишком мало, нужно тридцать тысяч. Я возразил, что такое невозможно: нет производственных площадей. Значит, нужно начать строительство, решили они. Уж что-что, а строить я очень любил. Идея пришлась мне по сердцу, и я попытался прикинуть, что можно бы выстроить, не увеличивая объем производства. В течение многих лет мы испытывали нехватку в просторных складских помещениях – вот это и был наш шанс. Я отправился к немцам: «Хотите строить? Пожалуйста! Нам нужен склад». Мне дали согласие. Я немедленно переговорил с правительственным комиссаром по реконструкции, который пообещал, что мы получим строительные материалы. Мы объявили конкурс: нам требовалось крытое огромной плоской крышей здание из трех частей, разделенных пожаробезопасными воротами.

Прочитав все это, вы могли было бы подумать, что оккупационные власти только и хотели, чтобы мы продолжали свою программу выпуска потребительских товаров. Однако все было не так гладко. Нам постоянно приходилось иметь дело с изобретателями-любителями. Германия ими кишмя кишела – они придумывали всякие штучки, годные для применения в военных целях. На немецких фирмах – «Сименсе», «Телефункене», «Лоренце» – старались не связываться с этими военными «вундеркиндами». Там-то знали, как непросто изготовить прототип изделия, и если даже – о чудо! – вдруг получалось что-то приемлемое, дохода с этого «чего-то» не было никакого.

Однако любители прослышали про нас. Они заявлялись в Эйндховен, просачивались к одному из «вервальтеров» и с его помощью проникали в какую-нибудь из лабораторий. Если такой человек умудрялся привлечь на свою сторону инспекцию по вооружению, то случалось, что нам поручали сделать промышленную разработку придуманного им устройства. Это все было весьма обременительно – за подобным заказом, как правило, кроется колоссальная чертежная работа, в то время как вероятность того, что выйдет что-то толковое, равнялась почти нулю.

Так что за заказы такие мы иногда брались, не преминув указать немцам на несколько основополагающих факторов. Следует понимать, говорили мы, что у нас отсутствует опыт работы в военной промышленности. Мы делаем лампочки и радиоприемники, и не следует ожидать от нас большего. Конечно, тогда они указывали нам на наши исследовательские лаборатории. И я отвечал, что там идет работа над идеями, которые смогут выйти на рынок в лучшем случае лет через десять.

Я знал, что и немцев, и наших «вервальтеров» постоянно проверяли, выясняя, какова судьба тех или иных начинаний. Думаю, что в целом со своей задачей – исхитриться и не выполнять военные заказы – мы справились неплохо. Единственным заводом, изготавливавшим коммуникационное оборудование для немцев, был наш завод по производству передатчиков в Хилверсюме. Управляющий этого завода, однако, столь ловко обманывал немецких заказчиков, что объем наших поставок такого рода был очень незначительным.

Организация Волтерсома

К концу 1940 года стало очевидным, что оккупационные власти хотят переделать нидерландскую экономику на немецкий лад. Для выполнения этой задачи был создан специальный комитет во главе с X. Л. Волтерсомом – фигурой в некотором смысле противоречивой.

Я говорю так потому, что, помимо этой своей должности, Волтерсом был также членом наблюдательного совета «Филипса» и в какой-то момент оказал мне существенную помощь. Дело было так. Одним из немецких начинаний был так называемый проект «Зимняя помощь», который заменил собой все частные благотворительные организации и с которым ни один нидерландец, если только он не был коллаборационистом, не желал иметь ничего общего. Немцы делали все от них зависящее, чтобы привлечь нидерландские компании к участию в этой странной форме социального обеспечения, которая намеренно пересекалась с пропагандой пресловутого «нового порядка». Поскольку «Филипс» представлял собой крупнейшую компанию в Нидерландах, его избрали для показательного участия в проекте: от руководящего состава должен был поступить щедрый дар, а среди заводских рабочих проведен сбор средств. Все мы на «Филипсе» были резко против. Наш «вервальтер» Меркель обратился к Волтерсому как члену наблюдательного совета «Филипса».

– Меня беспокоит одно дело, – сказал он, – которое не так просто обсудить с «этим парнем Филипсом».

– Что вы от него хотите? – спросил Волтерсом.

– Нам нужно организовать показательный сбор средств на всех филипсовских заводах.

Волтерсом нахмурился.

– Если вы это сделаете, то добьетесь такой ненависти во всем Эйндховене, что одним прекрасным утром проснетесь с ножом в спине. Я не смогу гарантировать вашу безопасность. Знаете, южане порой очень импульсивны.

Меркель отказался от своей идеи, и насильственные сборы средств остались за воротами «Филипса».

Организация Волтерсома причиняла нам беспокойство, но дело облегчалось тем, что оккупационные власти были не в состоянии форсировать ее деятельность. Этому способствовала FOEGIN – Федерация промышленников-электронщиков, созданная еще до войны. В ней работали люди, привыкшие к сотрудничеству. FOEGIN в полном составе перешла в только что сформированную организацию промышленников – с тем результатом, что в целом мало что изменилось. Всего в организации было около сорока человек, и самым злободневным пунктом в повестке дня всегда было распределение все более скудных сырьевых материалов.

Сотрудничество шло так гладко, что мы умудрялись не позволять немцам вмешиваться в наши дела. Из всех членов FOEGIN был только один, кому мы не вполне доверяли. В целом же во всей этом невеселой ситуации был тот положительный момент, что мы хорошо узнали своих коллег и могли помогать друг другу.

Первая зима оккупации. В стране решительно всего не хватало, так что сбыт проблемы не представлял. Но поскольку выезд за границу был событием исключительным, я много времени проводил с семьей в «Лаке». Мы были счастливы вместе – насколько это получалось в условиях оккупации. Особенно вспоминаются наши воскресные утра. Я читал детям детскую Библию. Под звуки маленького домашнего органа, который мы с Сильвией подарили друг другу на годовщину свадьбы, мы пели гимны, выбирая такие, которые могли быть применимы к нашему положению, подобно гимну XVI века, написанному во время войны с испанцами:

 
Благословенна земля,
Которой покровительствует Господь;
Если враг окружает, сея вокруг смерть и огонь,
То, посягая на мысль, он обречен пасть.
 

Это было для нас таким утешением! Потом кто-нибудь из домашних произносил короткую молитву. И, укрепившись духом, мы могли противостоять трудностям наступающей недели.

Насчет того, что условия жизни не улучшатся, у нас не было никаких иллюзий. Несмотря на уверения оккупационных властей, мы знали, что дальше будет только хуже. Каждый устраивался, как мог. Я, например, договорился с соседом-фермером, что он будет снабжать нас молоком. Купил ему хорошую породистую корову на условии, что он станет доставлять нам по галлону молока ежедневно – и даже в те периоды, когда корова не доится. Также договорились, что он будет покупать у меня телят по нормальной рыночной цене. Это сработало прекрасно, и за годы оккупации мы смогли помочь многим мамашам с маленькими детьми.

Кроме того, мы приобрели велосипед-тандем. Сильвии пришлось привыкать к тому, что руль управления всецело в моих руках, но лишний звонок с лихвой вознаградил ее за потерю. Это средство передвижения, позволявшее нам также размяться, пришлось очень кстати. Мы смогли увидеть много новых мест в нашей стране, которая в эти трудные времена стала нам еще дороже.