Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

По одному такому декрету следовало, например, закрыть половину всех нидерландских электроламповых заводов. Немцы хотели, чтобы мы сами между собой договорились, какие заводы закроем, – и мы решительно отказались это выполнить. В итоге решать этот вопрос пришлось немецкому представителю, и тогда первыми закрылись маленькие заводы. Поскольку эта мера была навязана нам оккупационной властью, мы решили, что будем совместно снабжать эти заводы лампочками – пусть они продолжают удовлетворять запросы своих потребителей.

Еще одной задачей, которую я взял на себя в тот период, было улучшить отношения «Филипса» с общественностью, усилить доверие к нашей компании. У меня складывалось впечатление, что наша общественная репутация была не так высока, как хотелось думать. К примеру, считалось, что мы железным кулаком защищаем свои патентные права. В нашу защиту можно было бы сказать, что, сталкиваясь с очень суровой конкуренцией, нам пришлось вложить в исследования и промышленные разработки больше средств, чем любой другой нидерландской компании. Могли ли мы спокойно смотреть, как не имеющие на то никакого права люди используют наши патенты, не платя за лицензию? Однако в том контексте, о котором сейчас речь, правы мы или нет, отношения к делу не имело. Главным было то, что в глазах общественности наша репутация оставляла желать лучшего.

Затем вставал вопрос о ценах на наши электрические лампочки. Бывший управляющий сбытом в Нидерландах и колониях считал, что наши лампочки стоят дорого и твердо стоял на своем. В результате в начале оккупации в Голландии работало 23 электроламповых завода, больших и маленьких, которые выживали под прикрытием этой высокой цены. Возможно, производители нас за это любили, но наши лампочки в Голландии стоили дороже, чем за рубежом, – и для покупателей это был не секрет. Я пришел к выводу, что после войны надо удешевить их вдвое. Однако немцы нас опередили, внезапно отдав приказ о резком снижении розничных цен.

Кроме того, сказывались еще последствия депрессии. В 1932 году мы были вынуждены уволить некоторое количество молодых инженеров. Вследствие этого разнесся слух, что у нас есть манера с легкостью расставаться с нашими инженерами, что ничуть не соответствовало действительности. В целом я чувствовал, что за более благоприятный образ «Филипса» во мнении народа надо повоевать, и думаю, что со временем мы с этим справились. Полагаю, что и мое собственное отношение к делу сыграло здесь некоторую роль, особенно благодаря работе в FOEGIN, где, встречаясь с нашими конкурентами в области радиосвязи, мы сумели достигнуть большего взаимопонимания.

Также я постарался не растерять связей с агентами по продаже товаров. Они были самыми старыми нашими деловыми партнерами, и в это время вечного дефицита никак не удавалось обеспечить их всеми теми изделиями, от сбыта которых зависело их существование. К счастью, наш самый старый продукт – электролампы – мы смогли поставлять им в течение всей оккупации, что само по себе было почти чудом.

Мое основополагающее убеждение состояло в том, что мы как компания должны предлагать помощь всем, кто в ней нуждается. Конечно, то, что благодаря этому улучшалась наша репутация, тоже шло в плюс, но руководящим мотивом это никогда не было. Естественно, мы сотрудничали с движением Сопротивления. Но были и достаточно веские гражданские основания для того, чтобы думать о нас с приязнью. Ян ван Валре де Бордес, мэр Мидделбурга, мой добрый друг, предоставил нам один из поводов для этого. Он пользовался огромной популярностью, и особенно за то, как вел себя во время немецкой оккупации. Когда в мае 1940 года военные действия прекратились, Мидделбург оказался в самом плачевном состоянии, древний центр города почти полностью превратился в руины. Немцы, поначалу стремившиеся перетянуть голландцев на свою сторону, обеспечили широкомасштабную помощь в восстановлении знаменитой городской ратуши. Для ее интерьеров де Бордес хотел приобрести два прекрасных фламандских гобелена, изготовленных в Брюгге в 1640 году. Они были выставлены на продажу, но у города не хватало средств, чтобы купить их. «Филипс» эти средства предоставил, и одно потянуло за собой другое. Мы передали в дар ратуше редкостной красоты антикварный шкафчик-горку брабантской работы, а позже – скульптурное обрамление камина. Когда взялись за восстановление разрушенного Роттердама, мы предоставили тамошнему военно-морскому музею возможность приобрести некоторые экспонаты. Кроме того, оплатили ремонт нескольких исторических зданий. И все это – не посвящая в наши дела «вервальтеров».

Все это время я старался заглядывать вперед, в период после освобождения. И одним из самых дальновидных предвидений оказалось решение удвоить число учащихся в ремесленном училище. Я рассчитывал, что после войны нам понадобится множество квалифицированных работников, и не ошибся. Но и с точки зрения сиюминутных потребностей удвоение числа учащихся имело свои преимущества. Мальчики, которые учились у нас, не подлежали насильственному вывозу в Германию в качестве рабочей силы. К тому же впоследствии мы смогли из большего числа претендентов выбирать самых способных для дальнейшего обучения.

Мы постоянно бились над вопросом: как до освобождения сохранить нашу организацию в рабочем состоянии? Я люблю сравнивать это с содержанием парка. Налаженная промышленность – тот же большой парк. Там всюду деревья, но они должны расти в заданном количестве, в определенном месте, в осмысленном порядке. Взамен старых посадок нужно вовремя высаживать новые. Но если по парку промчался ураган, у вас опускаются руки. Конечно, потом вы посадите новые деревья, надеясь, что они вырастут, но ведь понятно, что на это уйдут годы. И так вышло, что после освобождения мы с огромным удовлетворением обнаружили, что, несмотря на промчавшийся ураган, общий рисунок нашего парка остался нетронутым. Несмотря на германское вмешательство, нидерландская компания «Филипс» сразу после войны расцвела, как ни в чем не бывало.

Глава 10
Напряжение возрастает

Когда судьба повернулась к немцам спиной, трудности «Филипса» в Эйндховене возросли. Вначале нацисты рассчитывали на то, что нидерландский народ примет их сторону в битве против России или, вернее, против коммунизма, но этого не случилось. Восточная кампания потребовала от германской военной индустрии колоссального напряжения сил. Чтобы регулярно пополнять свои армии, Гитлеру приходилось постоянно черпать из запаса людских резервов, и рабочая сила для немецкой промышленности свозилась теперь, под руководством Фрица Заукеля, с оккупированных территорий. Официально в Голландии это именовалось «работа за рубежом», но люди говорили: «угнали». В 1942 году «Филипс» впервые столкнулся с такой «операцией Заукеля». Разумеется, мы сопротивлялись этому, как только могли. Мы заявили приспешникам Заукеля, что они нарушают международные конвенции, и отказались подчиниться. Но у них были свои способы оказать давление. Поэтому, несмотря на сопротивление на всех уровнях руководства, около трех тысяч служащих «Филипса» – большей частью это были молодые люди 18–20 лет – все-таки угнали в Германию.

На эти меры мы отреагировали несколькими способами. Во-первых, воспользовались ими как предлогом снизить объем производства тех видов оборудования, которые немцы считали значимыми. Теперь, получая жалобы на несвоевременные или недостаточные поставки, мы указывали в ответ, что они сами лишили нас необходимой рабочей силы. Во-вторых, при отделе социального обеспечения была образована секция «Служащие компании за рубежом», которая поддерживала связь с экспатриантами и пересылала им письма, литературу, пакеты с подарками.

Мы знали, что оккупационные власти неизбежно умножат свои усилия по угону в Германию работоспособного нидерландского населения, не занятого в процессе производства. Поэтому еще одной частью нашей общей задачи было принять на работу как можно больше людей, производя при этом как можно меньше продукции. Эта цель достигалась различными способами, включая организацию нескольких учебных курсов и программ физической подготовки. Я полагал, что в любом случае логично использовать годы оккупации как повод для повышения уровня образования наших служащих.

К примеру, отделу сбыта в этот период практически нечем было заняться. Поэтому мы переименовали его в плановый отдел. Это никого не радовало, ведь продавцы любят продавать, и заниматься планированием – ниже их достоинства. Но наличие планового отдела можно было объяснить немцам, в то время как отделу сбыта оправдания не было: нечего было сбывать. Мы также организовали курсы иностранных языков для тех из управленческого персонала, у кого было мало работы или кому языки могли пригодиться позднее. Вполне всерьез шло обучение французскому, немецкому, английскому, итальянскому и испанскому языкам. Записаться на них мог каждый; занятия проводились в рабочее время. Особое внимание уделялось развитию разговорной речи. В столовых были специальные столики, за которыми разговаривали только по-французски и по-итальянски, в то время как люди «отведывали» кулинарное достижение военной поры, «фили-кус».

Продовольственное снабжение становилось все хуже и хуже, и мы решили, что должны подкармливать свой персонал в рабочее время. Основным ингредиентом любого блюда был картофель, но повара подмешивали туда мясо или мясные концентраты, полученные по специальной заводской разнарядке на мясопродукты. Вряд ли кто-нибудь сказал бы, что еда эта была такой уж вкусной или питательной, но все-таки люди получали возможность перекусить в течение дня, да и выдавалась еда бесплатно. О «фили-кусах» ходило множество шуток, но когда их не хватало, люди были недовольны.

Еще одной нашей затеей была программа физической подготовки. О таком здесь и не слыхивали! Однако, заявив немцам, что физическая подготовка «полезна для здоровья» и «поддерживает моральный настрой», я сумел убедить их в необходимости этой программы. Каждый служащий был обязан четверть часа заниматься гимнастикой. На самом деле упражнения занимали три четверти часа, потому что людям приходилось ходить в специально оборудованные залы.

Эта программа, помимо всего прочего, послужила поводом, чтобы принять на работу еще больше людей, включая одного капитана в отставке, который прежде занимался организацией досуга в вооруженных силах. Было нанято также довольно значительное число бывших офицеров, которым поручили организовать противовоздушную оборону. Надо признать, что эти отставные военные у нас на службе оказались в относительной безопасности.

Первый воздушный налет

Два воздушных налета, совершенных союзниками на Эйндховен, числятся среди самых впечатляющих картин, которые оставила у нас война. Мы считали, что наши поставки немецким вооруженным силам столь незначительны, что не могут быть поводом для таких бомбежек. Кроме того, они случились безо всякого предупреждения. Первый налет произошел 6 декабря 1942 года. Никто не предостерег ни нас, ни наших сотрудников в США. Позже отец рассказывал мне, как страшно его расстроило то, что все это произошло безо всякой консультации с ними, потому что они-то знали ситуацию досконально и могли бы указать, что именно следует бомбить для достижения наибольшего эффекта. К примеру, наш завод радиопередатчиков в Хилверсюме. Упади туда одна-единственная бомба, наши специалисты воспользовались бы этим как поводом заявить, что основные производственные линии вышли из строя. Но после войны нам стало известно, что союзники не решились бомбить именно этот завод, потому что он расположен в населенном районе.

Причиной авианалета 6 декабря, насколько мы могли судить, оказались наши эффектные графики роста производства. Графики эти красочно рисовались специально для проверочных берлинских комиссий и демонстрировали громадный размах планов, которые так никогда и не выполнялись. Видеть их мог кто угодно, в том числе и активисты движения Сопротивления, по цепочке передавшие их группам связи с союзниками. Так что, естественно, за границей могли только дивиться: «Поглядите-ка, как много делает «Филипс» в Эйндховене». Тот же факт, что мы пользуемся малейшей возможностью, чтобы снизить выпуск военной продукции, распространялся совсем не так охотно.

В то памятное воскресенье Сильвия, я и ван Ремсдейки были на крестинах у нашего кузена и после церковной службы как раз пили эрзац-кофе, когда увидели низко летящие бомбардировщики. Поскольку мы находились на самой окраине города, видно все было превосходно. Большое число самолетов наводило на мысль, что они британские, и первой нашей мыслью было, не собираются ли они бомбить железнодорожный вокзал. И тут мы увидели, как падают бомбы, услышали взрывы и в ужасе поняли, что бомбят наш город! Со всех ног мы с зятем на велосипеде-тандеме кинулись в «Лак», который, к счастью, нашли целым и невредимым. Отсюда было видно, как горит Демер, главная торговая улица Эйндховена. Тут нас на втором тандеме нагнали мои жена и сестра.

Я тут же направился в центр города. Только тут меня озарило, что целью бомбардировки было не что иное, как наши заводы. В наступившей тишине я решил было, что все кончено, но на пути в управление меня настигла последняя волна налета. Я нашел убежище в магазине велосипедов, откуда видел, как бомба попала в здание нашей конторы, как разгорелся пожар. Больше всего мне хотелось спасти два портрета, которые ван Вет написал с моего отца и дяди Жерара в 1916 году. Портреты висели в зале правления на первом этаже. Я надел каску и, в сопровождении наших пожарников, влез в окно. Но едва открыл дверь зала, как рухнула часть потолка. Пожарники не пропустили меня дальше, мысль спасти портреты пришлось отставить. Все здание полностью выгорело.

Масштаб разрушений города и заводов ужасал. Время налета, воскресное утро после любимого в Голландии дня Святого Николая, который всегда проводят с семьей, был выбран потому, что люди будут не на работе. И все-таки погибли сотни людей, а больницы заполнились ранеными. Часть города уничтожил огонь. Сильвия и моя сестра Етти навестили всех пострадавших, так что мы из первых рук знали, что довелось пережить людям. Одно было замечательно: никто в Эйндховене ни словом не упрекнул союзников. Один человек потерял жену и троих из своих семи детей, и даже он не жаловался.

При виде того, как горят заводы, с таким тщанием выстроенные, дававшие заработок многим тысячам людей, меня переполняли глубокие чувства. Невольно приходили мысли о безжалостности войны. Но я понимал также, что борьба с немцами не может не быть безжалостной, если мы намерены победить. Это несколько примиряло с адским зрелищем разрушения. Я решил не впадать в отчаяние, а рассматривать бомбардировку как свидетельство силы союзников, которая со временем позволит им нанести врагу сокрушительный удар. Мне рассказывали, что видели филипсовцев, которые тихо плакали, глядя на руины, и я их прекрасно понимал. Что ни говори, а была разрушена часть дела всей нашей жизни. Но теперь следовало научиться воспринимать это конструктивно, и, чувствуя, что необходимо как-то ободрить людей, я решил, что мы воспользуемся этой ситуацией, чтобы восстановить наши заводы еще лучше, чем они были, и начать работу в этом направлении на следующий же день после налета.

Заинтересованный в том, чтобы заводские здания были восстановлены в первую очередь, я хотел для этой работы использовать именно наших служащих, чтобы они не слонялись без дела. Мы дали две оценки налету. Немцам было заявлено, что разрушения минимальны. Наша производительность, говорили мы, несомненно пострадала, однако есть основания полагать, что вскоре мы сможем восстановить ее в полном объеме. Это было сделано для того, чтобы помешать отправке наших людей в Германию. Вторая оценка – суть ее сводилась к тому, что налет оказался чудовищно эффективным и возобновлять бомбежки нет надобности, – распространялась в надежде на то, что через подполье она достигнет союзников. Правда крылась в золотой середине. Но, по существу, трудно было недооценить масштаб разрушений. Мы на себе испытали, что после разрушительных напастей, к каким относятся и воздушные налеты, всегда переживаешь три фазы. Первая – это когда все говорят: «Ах, какой ужасный урон!» Вторая наступает, когда вы осознаете, что все могло быть и хуже. К примеру, кое-какое тяжелое оборудование оказалось возможным отремонтировать (к слову, то же происходило и в Германии, и это одна из причин, почему бесконечные налеты союзников на немецкие заводы приносили меньше разрушений, чем показывали аэрофотосъемки). Третья фаза – это когда вы снова приходите к выводу, что разрушения все-таки огромные.

Из-за опасности авианалетов нам пришлось переместить некоторые отделы с верхних этажей зданий. Мы арендовали все пустующие помещения, какие только смогли найти в городе, и разместили небольшие подразделения там. Одно из них, кстати, работало над проблемой стереофонии. Среди преимуществ децентрализации оказалось то, что можно было работать без помех, не опасаясь любознательности немцев.

Ограничения свободы

Будучи крупной компанией, мы нуждались в самых разных материалах. Поскольку множество наших снабженцев рыскало по округе, добывая необходимые купоны-ваучеры, которые потом обменивались на сырье, мы смогли обеспечить себя довольно значительным количеством дефицитных металлов. В самом деле, у нас собрался такой запас меди и алюминия, что ему позавидовал бы любой немецкий завод, и этими материалами мы пользовались для производства изделий, не имевших ничего общего с военными заказами, таких, как рентгеновское оборудование, например.

В начале 1942 года мне сообщили, что нам предстоит очередная инспекция. Готовясь к ней, я прошелся по станкостроительному заводу и в инструментальном цехе обратил внимание на штабеля ящиков с дефицитными материалами. Я знал, как сильно не хватает немецким заводам меди, алюминия и никеля. Господа инспекторы несомненно знали это еще лучше меня. Так что я договорился с управляющим завода, Вимом де Врисом, что следует, насколько это возможно, убрать эти ящики с глаз, хотя бы поставив их в самое основание штабелей. Несколько дней спустя управляющего арестовали. Его приказ прибрать материалы был понят слишком буквально. Ящики появились даже в туалетах, и какой-то квислинговец об этом донес. И хотя у нас на руках были талоны-ваучеры на все наличные материалы и мы могли доказать, что не работаем с черным рынком, де Вриса отправили в знаменитую тюрьму для политических заключенных, Схевенинген. Его жена, немка, была всецело на нашей стороне. Немцы не раз уверяли ее, что де Вриса отпустят немедленно, пусть только он заявит, что это я приказал ему спрятать материалы, но она неизменно отказывалась. В то же самое время другой ответственный работник «Филипса», Жерар Еннескенс, был арестован из-за того, что вечно возражал на все распоряжения немцев и вывел их из терпения.

Меня крайне волновало, что эти двое так долго находятся в заключении. Как-то мне рассказали о некоем господине Бодде из Гааги, который, по его уверениям, способен оказать влияние на немцев. Поэтому я отправился в Гаагу повидать господина Бодде. Он оказался весьма разговорчив и осыпал меня уверениями в том, что он добрый патриот и знаком со многими влиятельными немцами. Стены его кабинета были сплошь завешены фотографиями знаменитостей, зачастую с автографами и дарственными надписями. Могущественные имена так и сыпались с его губ. Наконец я высказал ему мою просьбу освободить двоих наших сотрудников и, чтобы он лучше меня понял, подкрепил свою просьбу обещанием вернуться на следующей неделе с тридцатью тысячами гульденов в кармане. И в самом деле, один из наших заключенных вскорости был освобожден, в то время как второго перевели в концентрационный лагерь в Вюгте, где ему позволили работать в мастерской «Филипса», о которой я расскажу ниже в этой главе. Он с пользой провел там время, проектируя, по моей просьбе, новый инструментальный цех. После войны мы построили этот цех по его проекту, и открывал его в 1951 году наш министр экономики.

Трудно сказать, господину ли Бодде обязаны мы тем, что нашего управляющего перевели. Сам он рассказывал, что со временем немцы прониклись его версией о том, что убрать материалы с глаз долой он приказал с благородным намерением не причинять неприятных чувств визитерам. Он сожалеет, говорил он немцам, что приказ был выполнен таким опрометчивым образом.

Некоторое время спустя господин Бодде попросил о встрече со мной. Мы свиделись, некоторым образом втайне, в пивной напротив железнодорожного вокзала в Эйндховене. Там он протянул мне чемоданчик с тридцатью тысячами гульденов в банкнотах! Дело в том, что 15 мая 1943 года немцы внезапно объявили, что все тысячные и полутысячные банкноты изымаются из обращения. Это было сделано для того, чтобы подрубить корни черному рынку и другим источникам «грязных» денег. Указанные банкноты подлежали сдаче, и только лицам, способным доказать, что они имеют законный источник дохода, позволялось их обменять. Причина, по которой господин Бодде хотел вернуть мне деньги, была совершенно прозрачна. Поскольку веры ему у меня не было, я сказал, что готов подтвердить законность получения им денег, но только после войны. Он уехал разочарованным.

Мастерская в Вюгте

Если бы меня спросили, какое из филипсовских начинаний во время войны было самым абсурдным, я бы, наверное, сказал: «Наша мастерская в немецком концлагере Вюгт». Вюгт – это название деревеньки неподалеку от города Хертогенбос, где немцы устроили лагерь, в котором содержали самого разного плана публику: политических заключенных, дельцов черного рынка, людей, нарушивших постановления оккупационных властей, вроде тех, что прятали у себя евреев, профессиональных преступников и тех, кто вообще ничего не сделал. Лагерь уже существовал, когда, в начале 1943 года, один из «вервальтеров» сказал, что хочет кое-что со мной обсудить. Он получил запрос из Берлина: не смог бы «Филипс» обеспечить работой лагерных заключенных? Лагерь неподалеку от Эйндховена, так что лучшего решения не придумать. Моей первой реакцией было наотрез отказаться. Основным мотивом было то, что, обеспечив заключенных работой, я дам немцам возможность изобразить дело так, будто бы концентрационный лагерь – это место, где можно «нормально работать».

«Вервальтер» настаивал. В конце концов я обещал подумать. Обсудил это дело с коллегами и пришел к выводу, что таким образом мы сможем хоть немного помочь заключенным. Я выставил ряд предварительных условий. Во-первых, мастерская должна находиться не под немецким, а под нашим началом. Наши сотрудники должны иметь свободный доступ и в лагерь, и из лагеря, и решения о том, кому работать, что делать и каковы нормы выработки, тоже принимаются нами. Далее, пусть нам позволят в полдень давать людям горячую пищу – и что-нибудь получше, чем «фили-кус». Наконец мы настаивали на праве оплачивать работу заключенных, передавая деньги тем, кто у них на иждивении.

К величайшему моему изумлению, эти условия, за исключением последнего, были приняты. Работа в мастерской началась в феврале 1943-го и закончилась в сентябре 1944 года, с освобождением юга Голландии. За это время мы сумели обеспечить сносные условия существования бесчисленным заключенным, а некоторым даже спасти жизнь. Последнее, безусловно, касается тех евреев из числа филипсовских служащих, которые были отправлены в «Собю». Слово «Собю» наполняло евреев, содержавшихся в лагере Вюгт, одновременно и ужасом, и благодарностью, свидетельством чему до сих пор получаемые мной письма. «Собю» – это одна из многих появившихся в те дни аббревиатур. У нее двоякий смысл. По-нидерландски «Собю» – сокращение от «Отдела специальных работ». По-немецки – от «Sonderburo», что означает «особый отдел».

Вскоре после оккупации немцы ввели множество дискриминационных мер, направленных против наших сотрудников-евреев, и меры эти все время ужесточались. У нас был выбор: либо наотрез отказаться их выполнять, либо попробовать приспособиться. Выбери мы первую линию поведения, мы бы ничего не достигли. Выбрав вторую, мы, по меньшей мере, смогли спасти людям жизнь. В Эйндховене, а позже и в Хилверсюме наши сотрудники-евреи были выявлены и к концу 1941 года попали в «Собю». Наконец в августе 1943 года их всех переместили в Вюгт, где они работали в специальных бараках. Тесная связь с «Филипсом», однако, не прерывалась. Мы систематически привлекали их к сбору радиоламп, к ремонтным работам и другим важным, связанным с войной задачам, что позволяло обеспечить им относительную защиту.

Филипсовская мастерская скоро стала наиболее значимой частью лагеря. Заведовал ею управляющий нашим заводом аппаратуры Ламан Трип. Он регулярно наведывался в лагерь. Один из моих друзей, ван Кетвих-Верхюр, в то время лагерный заключенный, присматривал там за административной картотекой. Он точно знал, что за люди поступили в лагерь, и, посоветовавшись с Ламаном Трипом, решал, кто из новоприбывших будет работать в филипсовских мастерских. Так что отбирали они тех, кто находился в большей опасности – политических заключенных, а не деляг с черного рынка, не уголовников.

Время от времени мне звонил кто-нибудь из знакомых и в отчаянии сообщал, что сына арестовали и направили в Вюгт, так что не смогу ли я сделать так, чтобы его приняли в мастерские? Будучи уверен, что телефон мой прослушивается днем и ночью, я отвечал: «Дорогой друг, я не имею к этому никакого отношения. Вы обращаетесь не к тому человеку. Мастерская полностью в руках немцев. Желаю вашему сыну всего самого доброго», – и тут же бросал трубку, а сам быстренько записывал имя молодого человека, и по прошествии нескольких дней он сказывался у нас в мастерских. В делах мастерской я больше всего сотрудничал с моими старыми друзьями по Делфту, уже упомянутыми выше Ламаном Трипом и Гансом ван Кетвих-Верхюром. Кто бы мог представить себе такое в беззаботные студенческие времена?

В конце концов мастерская в Вюгте превратилась в настоящий завод. Люди работали там с радостью, поскольку это делалось не из-под палки немцев, а наш персонал предоставлял возможность поддерживать связь с внешним миром. Что там делалось? Ручные фонарики, электрические бритвы, радиолампы. Ремонтировались измерительные приборы. Проводились лабораторные расчеты. На пишущих машинках копировались утраченные в результате авианалетов документы. Восстанавливалось поврежденное пожаром сырье. У меня по сей день перед глазами эта картинка: бывший министр правительственного кабинета Бельгии стальной щеткой пытается отчистить от ржавчины старое трансформаторное полотно и, заметив меня, любезно роняет: «Ах, господин Филипс, все прекрасно!»

В наших мастерских работали такие выдающиеся нидерландцы, как профессор Бен Тельдер. Мы смогли предоставить ему работу в области патентного законодательства, в которой он был авторитетом. В чертежной я часто встречал де Вриса, управляющего нашим станкостроительным заводом.

Через десять лет после освобождения Ассоциация политических заключенных в благодарность за эту работу преподнесла нам окно-витраж, которое мы установили в главном управлении.

Нежелательные визитеры

Поступившее в январе 1944 года сообщение, что в лагерь с инспекцией прибудет Гиммлер, вызвало, без преувеличения, ажиотаж. Было понятно, что это один из самых отвратительных персонажей нацистского режима. Именно на его совести массовое истребление евреев, лагеря смерти и многое тому подобное. И при всем при этом, что за человека видел перед собой Ламан Трип, когда показывал ему мастерские? Маленького, дружелюбного, напоминающего школьного учителя, который смотрел на все сквозь маленькие стекла очков, внимательный и дотошный. Его заинтересовало, в порядке ли туалеты. Весьма толково он изучил, как работают мастерские, выразил большую удовлетворенность организацией производственного процесса и тем, что делается в «Собю». Прощаясь с Леманом, сказал, что, если будет в чем-то нужда, пусть звонит прямо к нему в Берлин. Загадочная двуликость!

В 1940 году я столкнулся практически с той же ситуацией, когда наши заводы в Эйндховене посетил немецкий правитель Нидерландов Зейс-Инкварт. Можно было бы сказаться больным, но тогда «вервальтеры» представили бы ему дело так, что все это их заслуга. Этого мне не очень хотелось. Более того, оставалась возможность, что со временем может понадобиться обратиться к нему по какому-либо вопросу, кто знает? Так что я решился принять его сам. Провел по цехам, показал наши сборочные конвейеры и все это время старался сохранять самое серьезное выражение лица. Мне совсем не хотелось, чтобы фотокамера запечатлела меня смеющимся в компании с Зейс-Инквартом (в самом деле, один из опубликованных снимков добрался-таки до Лондона). Я боялся, что люди скажут: «Посмотрите, как Фриц Филипс подлизывается к Зейс-Инкварту!» Но до чего же трудно было ходить по заводам с постным лицом, особенно если учесть, что австриец Зейс-Инкварт держался дружелюбно и выказывал явный интерес!

Но все это были пустяки по сравнению с моей встречей с Робертом Леем, главой молодежной нацистской организации. Эта знаменитость также не обошла Эйндховен своим вниманием. Думается, это произошло потому, что именно представители рурской индустрии привели Гитлера к власти. Видимо, этот факт приучил нацистских лидеров с уважением относиться к тяжелой промышленности, потому что едва кто-нибудь из них появлялся в Голландии, как тут же выражал желание посетить «Филипс». Таким образом, Лей и его сопровождение оказались в Эйндховене. Его интересовали условия жизни рабочих и особенно жилье. Делегация прибыла колонной странных на вид машин. Перед тем как нам направиться в район жилой застройки «Филипса», Лей приглашающе указал на одну из машин: «Господин Филипс, не угодно ли?» Это был «Фольксваген», автомобиль, которым Лей откровенно гордился. Я уселся с ним рядом, и мы поехали по окрестностям «Филипса». Он с интересом все рассматривал и выражал свое восхищение, я же сидел как на углях. Деваться мне было некуда, оставалось одно – сохранять на лице застывшую мрачную маску. Ни за какие миллионы не согласился бы я, чтобы филипсовцы видели, что я сижу в машине с нацистским главарем и дружески объясняю ему, как работает наша схема жилищного обеспечения!

Глоток свободы

В марте 1943 года я столкнулся с любопытной проблемой. Мы все еще вывозили свою продукцию из Эйндховена в филипсовские дочерние компании, работающие в некоторых нейтральных странах, и немцы вдруг стали настаивать, чтобы мы усилили свой контроль над этими подразделениями. Особенно их интересовала Швейцария. Им хотелось, чтобы щвейцарцы отчитывались перед Эйндховеном, как раньше. Те отказывались. Немцы в ответ грозили приостановить наш экспорт в Швейцарию. Но тамошняя компания без поставок просто прекратила бы свое существование.