Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Антон решился дать бой на территории врага. Он отправился в Берлин и сбыл несколько сотен тысяч ламп по семнадцать пфеннигов в городе, где располагалась штаб-квартира главного конкурента. Жест произвел впечатление. После того как три крупнейших производителя («AEG», «Филипс» и «Сименс-Хальске») пришли к соглашению, к ним присоединилось тринадцать европейских заводов поменьше. Так в сентябре 1903 года образовался «Торговый синдикат объединенных производителей ламп накаливания». «Филипс» выговорил себе 10,5 процента от всех продаж. Но сам факт признания компании как одной из крупнейших в Европе значил даже больше этого финансового успеха. Это была общественная дань заслугам Антона Филипса. В возрасте двадцати девяти лет он стал одним из директоров «AEG».

Смерть трехлетней дочери Беппи была суровым ударом; но горе смягчилось рождением в 1905 году сына Фрица и в 1906 году еще одной дочери. Дом для разросшихся семьи, коллекций и непрестанного потока гостей стал тесноват.

Антон приобрел участок в 8 акров на окраине города, у слияния речки Доммел и ручья Лакерлопа. Архитектору Й. В. Ханрату заказали проект просторного дома, соответствующего тридцатидвухлетнему предпринимателю на подъеме. Рядом – гараж с конюшней, теннисный корт с павильоном, детская площадка, сад и огород. Не терпелось увидеть дом в зелени листвы, и из окрестного леса пересаживали взрослые дубы.

Поместье получило название «Лак» – «Озеро». Быстрый ручей Лакерлоп пробегал сквозь искусственное озерцо, в котором водились карп и форель – их можно было кормить с мостика. Вода в протоках была прозрачной и отражала почти нетронутую природу.

Для организации сбыта продукции в России Антон выбрал несколько своих опытных работников, так что теперь мог посещать Восточную Европу не так часто; но когда ехал, то путешествовал с той стремительностью, с какой всегда вел свои дела. Вот, например, расписание поездки, предпринятой в марте 1911 года. 1 марта – Либава; 2 марта – Рига; 3–9 марта – Санкт-Петербург; 10–11 марта – Москва; 13 марта – Харьков; 14 марта – Киев; 16 марта – Варшава, и 17 марта через Берлин он уже дома. Чтобы поспеть за таким графиком, спать, разумеется, большей частью приходилось в поездах.

События в России сами по себе были драматическими. В первые послереволюционные годы международная торговля полностью прекратилась, многим зарубежным предприятиям, имевшим интересы в России, был нанесен урон – не говоря уж об уроне, нанесенном русскому потребителю. Обескураживающие результаты последовавшей за этим национализации привели Ленина к мысли о необходимости изменить тактику. В июле и августе 1921 года он издает один за другим декреты, в которых провозглашает введение новой экономической политики, допускающей некоторую возможность проявления частной инициативы даже для иностранного капитала.

Филипс и директорат «AEG», старые конкуренты в борьбе за русский рынок, почти одновременно решили взглянуть своими глазами, каковы перспективы развития промышленности в России. Ввиду царившего в стране голода ленинские декреты в полной мере ранее 1922 года исполнены быть не могли. Тогда настал момент, которого дожидались зарубежные предприниматели. Филипс попытался получить паспорт для въезда в Россию – ему отказали, и, не будь он так настойчив, этим бы все и кончилось. Но он отправился в Рапалло, чтобы встретиться там с Красиным, участником международной конференции, главной темой обсуждения на которой был германо-советский договор. Красин заявил, что ему некогда. Тогда Филипс дождался, когда Красин приедет на другую конференцию, в Гаагу, и едва тот появился в вестибюле гостиницы в Скевенингене, как перед ним возник Филипс.

– В Рапалло вы не смогли со мной встретиться, – сказал он. – Теперь, когда вы находитесь на нашей земле, вы, несомненно, не откажетесь со мной переговорить.

И Красин подписал ему дипломатический паспорт.

В начале октября 1922 года Антон, приехав в Берлин, с тревогой узнал о том, что доктор Майнхарт, представитель «AEG», также вот-вот отправится в Россию. Бизнесмены выложили карты на стол, решив не делать из своего вояжа секрета. Также было решено держать друг друга в курсе полученных ими предложений с тем, чтобы русские не попытались столкнуть их лбами.

Письма жене, присланные Антоном Филипсом из Москвы после его приезда туда 6 октября 1922 года, дают представление о его незаурядной наблюдательности. Он старался видеть вещи такими, какие они есть, не затуманенными политическим предубеждением. Готовый принять революцию как свершившийся факт, Филипс поставил себе целью выяснить, что же изменилось в стране с тех пор, как он был здесь в последний раз, и обнаружил, что революция дала широким массам рабочих ощущение своей значимости, уверенности в себе. Выражалось это разнообразно. «Сегодня утром мы были в музее. Народу масса, толпы рабочих, среди них и женщины, люди знающие дают им пояснения. Входная плата равна четверти миллиона рублей, то есть чуть больше пенни». А когда спутник Филипса предложил трамвайному кондуктору сигарету, тот сразу предложил свою взамен. Филипс, пораженный этими маленькими фактами повседневной жизни, дотошно докапывался до их истинного значения.

«В целом люди выглядят неплохо и одеты прилично». Страна страдала от инфляции, что добавляло экономической неразберихи. Торговля, которой руководили правительственные тресты, не имела достаточно складских помещений, чтобы эффективно распределять товар. К примеру, остро не хватало электрических лампочек, и Филипсу сообщили, что налицо хороший шанс увеличить число лицензий на импорт, возможно, на основе международного бартера.

Филипс обсуждал с доктором Майнхартом, а также с доктором Саломоном, представителем концерна «Осрам», прибывшим в Москву 11 октября 1922 года, возможность создания германо-нидерландского электролампового завода с целью насыщения гигантского русского рынка. Между тем, завороженный новой Россией, столь непохожей на ту страну, которую он знал перед войной, Филипс продолжал свои изыскания. В оперном театре его поразило присутствие большого числа рабочих; в прошлом оперу посещали лишь представители высшего круга Москвы. После представления он пошел в кабаре, но и там обнаружил «современную» публику. «Всех обходила молодая женщина, которая собирала пожертвования в пользу голодающих, три миллиона рублей с каждого, очень практичная идея».

Поражала также жадность, с какой люди учились писать и читать. Дети на вокзалах выпрашивали карандаши и бумагу. Посещая заводы, Филипс видел, что о рабочих заботятся, что приложены усилия добиться некоторой видимости порядка. В поездах введены взимающиеся на месте штрафы за курение и мелкие правонарушения. С чистотой дело обстояло примерно так же, как и до войны, и в одном из писем он замечает, что «покуда не подхватил вшей, хотя, надо заметить, истинное бедствие начнется с приходом осени, когда с чердаков достанут тулупы».

Бывая на заводах, Филипс отметил много устаревших методов производства, а эйндховенский рабочий, на его взгляд, работал раз в десять эффективнее, чем его русский собрат. Это, однако, объяснялось отнюдь не недостатком рвения, и, в целом, Филипс высоко оценивал качества русских. «Россия возрождается, порядок восстанавливается, люди снова хотят работать». 17 октября 1922 года он писал из Ленинграда (Санкт-Петербурга): «Коммунисты, с которыми мы имеем дело, – в общем, ребята славные; один из московских руководителей сказал мне: «Да, вот если бы наше правительство и наши капиталисты делали здесь то, что вы делаете на своем заводе, и революция бы не понадобилась».

Ничего удивительного в том, что Антон Филипс был настроен оптимистически относительно возможности использовать новую экономическую политику для строительства в России заводов на основе иностранного капитала. Он видел и преимущества сотрудничества «Филипса» с германской промышленной группой «Осрам», в которой «AEG» состояла основным членом, с точки зрения и стартового риска, и усиления общей позиции в процессе переговоров. Он высоко ценил лояльное отношение доктора Майнхарта, высказавшегося в пользу совместного участия в проекте «Филипса» и группы «Осрам». И тем более сильным было его разочарование, когда выявились признаки того, что русские уже не так готовы к переговорам, как поначалу.

Обнаружив, что не может выговорить себе гарантии, соответствующие его минимальным условиям, Филипс решил прервать переговоры.

Возобновлял связь с Россией уже я. Но об этом позже.

А теперь снова об отце, каким я знал его уже сам.

Что меня в нем поражало, так это неистощимая энергия в осуществлении новых проектов и постоянная забота о своих сотрудниках. Услышав, к примеру, что кто-то из его коллег заболел, он тут же снимал трубку и велел послать бедняге бутылку красного вина или чего-нибудь в этом роде. Узнав, что у кого-то трудности, приказывал выяснить, в чем дело, и доложить в течение суток. Ответ вроде: «Я на днях загляну к нему, господин Филипс», – ни в коей мере его не устраивал. Лично я был склонен смотреть на такие вещи несколько иначе, особенно когда считал, что дело не срочное. Но отец в этом отношении был непреклонен: если делать, то делать немедленно.

«Да, мой мальчик, – говаривал он, – надо следить за тем, чтобы забот было поменьше. Спланировал что-то – выполняй. И сразу вычеркивай из списка».

Вторым его принципом, который он внушал всем и каждому, было: «Проверяй, выполнено ли решение или приказ». Сам он следовал этому правилу неукоснительно.

Мой отец всегда хотел, чтобы наша фирма росла. Что-то новое следовало затевать постоянно. Все более современные товары должны были поступать с заводов во внешний мир. Он горячо интересовался работой нашей лаборатории, где ученые постоянно искали новых решений. Он острым взглядом следил за реализацией каждого проекта, пока опытный образец или конечный продукт не ложился к нему на стол – в том случае, конечно, если вещь была достаточно мала для этого. Он, кстати, не жаловал крупные вещи. Однажды во время общего обсуждения один сотрудник предложил: отчего бы «Филипсу» не заняться крупным электрическим оборудованием в духе «Дженерал электрик»?

– Этого мы делать определенно не будем, – резко сказал отец. – Впредь этого вопроса не поднимайте. Не тратьте времени зря.

Всем прочим он предпочитал потребительские товары. И, надо сказать, обладал острым нюхом на успех. Когда бы ему ни предложили идею насчет того, что можно бы еще выпустить в свет, он либо подхватывал: «Отличная мысль!» – и с энтузиазмом вступал в дискуссию, либо с сомнением ронял: «Ну, не знаю…» – и почти всегда оказывался прав.

Особенно его интересовали те области рынка, где мы были первопроходцами. Так, он приложил все усилия, чтобы увенчались успехом коротковолновые передачи на Нидерландскую Вест-Индию. То же касалось и никогда не приносившего заметной прибыли рентгеновского оборудования, однако отец считал, что общественная значимость этой продукции перевешивает все другие соображения. А с каким огромным энтузиазмом он относился к разработанной нами электрической бритве! На первом же обсуждении того, сколько бритв мы планируем выпустить в новом году, было решено, что 50 тысяч штук – цифра реальная. Отец возмутился: «Что? Неужели вы, парни, всерьез думаете, что 50 тысяч хватит? Да мы будем делать 5 тысяч в день!» Тогда все решили, что это блажь. Но сегодня мы выпускаем семь миллионов бритв в год, что составляет 23 тысячи ежедневно. А сколь многого отец ждал от телевидения – и задолго до того, как голландцы получили об этом деле хоть какое-то представление!

Подход к работе у него был здравый и практичный. Разумеется, часто приходилось вести переговоры, порой на весьма высоком уровне. Для таких случаев он всегда тщательнейшим образом готовился, точно знал, какие именно позиции собирается обсуждать, и всегда держался намеченной линии.

Если предстоял разговор с членом кабинета министров, отец всегда являлся минут на десять раньше и проводил это время в разговорах со швейцаром или секретаршей. Хотя человек он был не простой, мигом найти общий язык с людьми самого разного положения никакого труда для него не составляло. На помощь приходила превосходная память – дар, который я бы с радостью унаследовал. Потолковав со швейцаром, он потом годами помнил, что швейцар жаловался на то, что у сына беда с математикой в школе, и при следующей встрече сразу же спрашивал: «Как у мальчика теперь с математикой, справляется?» – причем с самым неподдельным интересом.

Память у него была, надо сказать, поразительная. Читать длинные отчеты он находил скучным и бесполезным, поэтому вызывал автора и говорил: «Вы написали отчет. Мне сказали, и я охотно этому верю, что отчет превосходен. А теперь, пожалуйста, изложите мне в нескольких словах его основные выводы». Послушав, задавал иногда несколько уточняющих вопросов. Затем основные позиции изложенного врезались ему в память так глубоко, что полгода спустя он с легкостью мог, при необходимости, толково их пересказать.

Со всевозрастающим восхищением я вижу теперь, как прекрасно он разбирался в людях. Решив, после первой мировой войны, что «Филипс» должен больше заботиться о своих рабочих и служащих, он познакомился с Феттером, который был тогда правительственным чиновником, инспектирующим заводы, и обратился к нему с просьбой войти в штат «Филипса» и организовать охрану труда на заводах. «Феттер, с этого момента вы – моя совесть в том, что касается безопасности людей», – сказал он. Феттер согласился и блестяще справился со своей задачей. Позже его назначили возглавлять отдел кадров и социального обеспечения, совместно с Г. Ф. Эвелейном, впоследствии, в 1946 году, Феттеру суждено было стать Генеральным директором по труду Голландии.

Вспоминается еще один случай, датируемый 1937 годом. В тот год в Париже проводилась Колониальная выставка. Цветами и зеленью голландскую экспозицию украшал Й. Р. Конинг, руководитель садово-паркового хозяйства города Амстердама. Он с похвалой рассказывал моему отцу о своем молодом помощнике, который оказался, по его словам, не только славным человеком, но и первоклассным специалистом. Мой отец спросил:

– Когда выставка закроется, у вас есть для него работа?

– Увы, нет. Даже не знаю, что с ним делать.

– Тогда пришлите его ко мне!

Молодой человек приехал в Эйндховен и произвел на отца отличное впечатление. В конце разговора отец сказал:

– Знаете, что? Вы будете продавать для меня алмазы!

Как оказалось, идея состояла не в том, чтобы торговать с ювелирами, а в том, чтобы продавать заводам алмазные инструменты – фильеры, и молодой человек со временем стал в этом деле признанным экспертом.

Я всегда с любопытством следил за тем, как отец обращается с людьми. Порой он устраивал ужасающие разносы. Провинившийся вызывался «на ковер» и претерпевал получасовую пытку, но никогда не покидал кабинет «господина Тона» раздавленным человеком. Закрывая за собой дверь, он, как правило, был полон решимости работать впредь лучше. Отец никогда не уничтожал сотрудников. Он помогал им расти. Наверное, люди, которые чувствовали, что под его руководством не могут реализовать свои возможности, воспринимали это иначе. И все-таки в целом мой отец оказывался прав в своих оценках людей и их способностей. Он не торопился с похвалами, не раздавал комплиментов направо и налево. Но тем выше, если приходил настоящий успех, ценили люди слово его одобрения. К примеру, когда сотрудники возвращались с заказом на новую дорожно-осветительную систему, отец ликовал и не скрывал этого. Конечно, встречались в его филипсовском стаде и «черные овцы» – люди, которые, по его мнению, ни на что не годились и которые, конечно же, нервничали, когда их отчитывали. В двадцатые годы был один такой агент по снабжению, которому вечно влетало, – что, впрочем, не мешало ему работать на нас в течение долгих лет.

Что касается меня, то отец, тут не может быть никаких сомнений, относился ко мне критически и нарочито скупился на похвалу. Ничего он так не жаждал, как того, чтобы я, его единственный сын, занял свое место в руководстве концерном, но это место мне следовало заработать. Порой казалось, он предпочел бы, чтобы у меня был характер Етти, моей сестры. Не слишком любя учиться, та, однако, обладала решительностью, умом и быстрой реакцией. В общем, как бы то ни было, он понимал, что для того, чтобы сделать из меня хорошего промышленника, ему придется очень многому меня научить. Однажды перед ним должен был отчитываться инженер, только что приехавший из Соединенных Штатов. Отец велел мне при этом присутствовать. Я сразу решил, что должен хорошенько приглядеться к тому, как он проводит такие беседы, и в результате просидел, почти не открыв рта. Не успел инженер выйти из комнаты, как отец повернулся ко мне:

– Черт побери, Фриц, ну почему же ты ни о чем его не спросил?

– Я хотел посмотреть, как ты управляешься с такой ситуацией, послушать, какие вопросы задаешь.

– Ну, ладно, только впредь и ты должен участвовать в разговоре.

Одной из его практических привычек было давать на чай портье сразу по приезде в отель, а не перед отъездом. Он знал, что тогда этот человек расстарается услужить лучше. Он отлично ладил с проводниками спальных вагонов и всегда получал лучшее купе. Но, будучи человеком импульсивным, легко впадал в гнев, если что-то оказывалось ему не по нраву. Так, ресторанному метрдотелю здорово доставалось, если суп подавали простывшим. Или портье в отеле, если заказанная машина приходила не вовремя. В таких случаях от них только перья летели. Тем не менее он ухитрялся оставить после себя такое впечатление, что годы спустя официанты и портье рассказывали мне, как тепло они его вспоминают.

Когда мы, дети, видели его в припадке подобного гнева, нас охватывало отвращение. Я, например, дал себе слово, что никогда в жизни себе такого не позволю. И все-таки… Как-то перед войной в Лондоне я должен был успеть к самолету в аэропорт Кройдон. У стойки мне сообщили, что самолет уже улетел, но, войдя в ресторан, я увидел в окно, что самолет благополучно стоит на полосе. В ярости я кинулся обратно к стойке и голосом отнюдь не тихим заявил, что если они отдали мое место кому-то другому, то лучше бы так прямо и сказали. Я и впрямь был попросту вне себя. И что же увидел потом в колонке светских новостей британской газеты «Аэроплан»? «Какой-то иностранец с континента (явно я сам) устроил ужасный шум в зале отлета».

У отца было множество увлечений. Он занимался земледелием. Выращивал домашний скот, даже вывел особую породу свиней. Держал уток. Посадил лес. Но самой большой его любовью было коллекционирование произведений искусства. С возрастом это увлечение росло, принося все большую радость. Он вечно высматривал, чем бы еще пополнить свое собрание. Я часто слышал, как он говорил: «Что, акции? Но на них не полюбуешься! Я лучше вложу свои деньги в вещи, которые можно повесить на стену. Ими наслаждаешься день за днем». И в самом деле, он покупал картины не для вложения капитала – для наслаждения. Задним числом теперь можно сказать, впрочем, что лучшего помещения денег и придумать было нельзя.

Он коллекционировал не только картины, но и многое другое, причем по своей собственной методе. Часто приходилось бывать в Париже для переговоров. Он приезжал вечером предыдущего дня; переговоры начинались рано утром и заканчивались в четыре часа пополудни. Он любил возвращаться вечерним восьмичасовым поездом, а до того побродить по антикварным лавкам на левом берегу Сены. После войны я несколько раз сопровождал его. Делфтские тарелки стоили там дешевле, чем в Голландии, и мы были очень довольны собой, когда нашли то, что оказалось нам по вкусу.

Отец любил следить за ходом крупных аукционов. Если выбирал что-то, то писал сумму, которую был готов заплатить, на полях каталога. Покупал для него эйндховенский антиквар Франц Есар, пользовавшийся его неограниченным доверием. После таких экспедиций Есар выставлял новые приобретения в зале для заседаний, примыкавшем к кабинету отца. Тогда отец звал меня: «Фриц, приди посмотри, Есар купил кое-что новенькое».

И еще несколько слов о дяде Жераре. Своих детей у дяди Жерара и тети Йо не было, и, может быть, потому они чувствовали себя с нами, маленькими, несколько скованно. Да и мы смотрели на них сдержанно – ведь перед поездками к ним наши ногти и одежда подвергались строжайшей инспекции, чтобы отвечать строгим стандартам тети Йо. А с другой стороны, тетя Йо любила сласти и стройностью из-за этого не отличалась, зато с гастрономической точки зрения визиты к ним всегда были желанными.

Дядя Жерар изучал машиностроение в Делфте, а химию – в Лейдене. Он был настоящий, старого образца инженер. Он считал математику – предмет, который знал весьма основательно, – подлинной основой любого проектирования и любил проверять наши знания. Интересовался он многим; любил путешествовать с познавательной целью. Знания его были поразительны, и делился он ими охотно, благодаря чему я многому научился. Если вы шли погулять с дядей Жераром, то он с большим знанием дела рассказывал вам, как сформировался этот ландшафт, по какой причине возникли здесь холмы, леса, фермы, поля. Его шофер, который ежедневно получал по порции знаний, сделался поистине образованным человеком.

Особенности характера дяди Жерара – а он был точным, настойчивым и компетентным в научных основах работы завода – чрезвычайно много значили для «Филипса». Поначалу он все технологические проблемы, возникающие в процессе производства, решал сам, но в 1909 году нанял нашего первого инженера, Й. С. Локкера. Кроме того, он пригласил на работу еще и нескольких первоклассных проектировщиков – факт для электролампового завода весьма необычный, – что позволило «Филипсу» создавать свои собственные станки. Станки для производства электрических лампочек для наших разбросанных по всему свету заводов по сию пору изготавливаются в наших собственных цехах.

Дядя Жерар по своему характеру очень отличался от моего отца. Меня всегда поражало, что эти два антипода высоко ценят друг друга, хотя это и не мешало им порой горячо ссориться. Когда подростком я имел долгие серьезные беседы с дядей Жераром, он всегда щедро хвалил моего отца. «Фриц, – говорил он, – ты даже не понимаешь, какой замечательный отец тебе достался! Работоспособность Тона, его редкая проницательность заслуживают величайшего уважения!» И отец мой, в свою очередь, восхищался братом: «Дядя Жерар необыкновенно умен. А посмотри, с каким упорством он работает, пока не решит задачу!» Порой ему казалось, что люди не в должной мере оценивают достижения дяди Жерара. К счастью, эти достижения были признаны судьями, как никто подходящими для такой роли. В 1917 году Делфтская технологическая школа наградила его почетной степенью доктора технических наук.

В 1921 году дядя Жерар ушел в отставку и полностью отстранился от дел. Сначала он отправился в долгое путешествие, а потом поселился в Гааге. Ноги его больше на наших заводах не было. Так уж он был устроен. Впрочем, членом наблюдательного совета он, разумеется, оставался.

И в заключение хочу сказать, что Жерар и Антон Филипсы были названы в конце 1999 года лучшими предпринимателями XX века.

Коллеги Жерара и Антона

В 1932 году, во время депрессии, пришлось на 25 процентов сократить номинальный капитал «Филипса». Это была неприятная процедура, но неизбежная, потому что начальный капитал больше приносил оборота. В итоге такое сокращение капитала способствовало восстановлению прибыли, а потери держателей акций впоследствии были компенсированы, но в тот момент эти действия были крайне непопулярны на Бирже.

Лично меня эта операция не задела. Я был всего лишь инженером, занятым собственными делами, а отнюдь не финансовым положением концерна в целом. Для отца же все это выглядело иначе. Он был человек, которому нравилось расширяться и поощрять. Он терпеть не мог массовых увольнений. Даже до Великой депрессии, если приходилось выгонять кого-то с работы, он поручал это делать другим. А теперь надо было уволить тысячи работников. Это было в высшей степени болезненно, даже хуже, чем сокращение капитала. Ведь вопрос стоял о жизни людей – как они выживут без работы? Для осуществления всех этих мер требовалась личность очень решительная. И человеком, который заслужил наивысшие отличия на этом фронте – потому что это воистину была битва, – был Франц Оттен. Я познакомился с Оттеном, когда он еще был студентом. Именно он произнес перед нами, зелеными новичками-первокурсниками, традиционный «громовой спич». И он справился на отлично – громыхал и пускал молнии! В качестве президента первокурсников я должен был дать ответ. Это было непросто, учитывая издевательства, которым мы подверглись: шнурки ботинок связаны, одежда покрыта плевками. И все-таки надо было ораторствовать не моргнув глазом.

Франц Оттен среди студентов пользовался отличной репутацией. Он был человеком смелым и одаренным. Когда я узнал, что он раздумывает, не устроиться ли на «Филипс», я сказал отцу, что надо попытаться его заполучить.

Оттен приехал познакомиться. Тогда-то он и встретил мою сестру Анньет. Позже, когда он вошел в штат «Филипса» и жил в Эйндховене, они обручились, а в 1925 году поженились. Оттен начал инженером на экспериментальном заводе, где делали первые образцы новых изделий. Позже перешел на радиоламповый завод, где внес большой вклад в его реорганизацию, а вскоре возглавил производство радиоприемников. Его звезда поднималась так быстро, что через несколько лет он был уже заместителем управляющего директора. Кое-кто поговаривал, что карьера его так успешна, потому что он зять босса, но надо было знать его биографию, чтобы по достоинству оценить достижения. Профессиональный старт Оттен получил с опозданием. Участие в первой мировой войне не позволило ему вовремя начать учебу. К тому же у него не было никаких связей в электроламповой промышленности – он считался пришлым. Но поставить под сомнение его качества руководителя не смог бы никто.

Он показал, чего стоит, в трудные времена Великой депрессии. Обладая острым чувством справедливости и огромным мужеством, он вернул компании жизнеспособность. В этом деле его полностью поддерживали и отец, и другие высшие должностные лица, но вся полнота ответственности лежала именно на нем. Относился он к этому крайне серьезно. Бесконечные совещания продолжались за полночь и по выходным. С близкого расстояния наблюдая эту борьбу с депрессией, трудно было не восхищаться Оттеном. При этом мой отец, как никто другой, был преисполнен благодарности к нему и не скрывал этого.

Еще одним бесценным человеком в те кризисные годы оказался профессор Й. Гаудриан. Он преподавал экономику в Нидерландской экономической школе в Роттердаме и в Техническом университете в Делфте. Посидев в 1932 году на лекции, которую Гаудриан читал нашим сотрудникам, Оттен преисполнился таким уважением, что посоветовал отцу пригласить его на работу. Гаудриан это предложение принял и в 1933 году стал заместителем управляющего директора. В это время правление состояло из моего отца в качестве управляющего директора, Лаупарта, Й. Х. Гарстенрома, Локкера, Оттена, П. Н. Л. Стала и ван Валсема – все они считались заместителями управляющего директора. После того как Гаудриан вошел в правление, Оттен стал председателем совета заместителей управляющего директора с ван Валсемом в качестве вице-председателя.

Назначение Гаудриана – это следует понимать – было экстраординарным для сообщества «Филипс». Ему поручили реорганизацию бухгалтерии и обработку статистических данных. Дело в том, что в те годы, когда мы производили только электролампы и радиоприемники, калькуляция затрат находилась в некотором небрежении. Подсчитать стоимость производства лампы особого труда не составляло, поскольку мы знали, сколько стоят стекло и проволока. Но когда речь зашла о радиоприемниках, калькуляция усложнилась. Поначалу это было не так уж важно. С 1927 по 1930 годы продавалось столько радиоприемников, что в конце года на балансе оставался достаточно большой перевес в нашу пользу, так что кропотливые подсчеты затрат никого не заботили. Но у Оттена на такие вещи был нюх. Он знал цену точной цифири. И когда после 1930 года мы не смогли свести концы с концами, он решил выяснить, что послужило причиной наших потерь и как это можно исправить. Гаудриан дал нам такой ответ.

Прежде всего он ввел практику ассигнований по бюджету. Система была довольно-таки суровая. С каждым начальником цеха согласовывалось, сколько денег на энергию, зарплату и ремонт он получит в наступающем году. Таким образом, каждый столкнулся с необходимостью выявить причины недостатков в работе подотчетного ему подразделения. Прижилось это не сразу, но прижилось. Сегодня система ассигнований по бюджету – обычное дело, и «Филипс» без нее просто немыслим. Мы также обратили внимание на внутреннюю калькуляцию. Было решено, что прибыль подсчитывается только один раз: когда потребитель платит деньги за конечный продукт.

В 1938 году Гаудриан стал Генеральным директором Нидерландской железной дороги. И на этом посту он также добился замечательных результатов.

Еще два человека, тесно работавших с моим отцом, заслуживают отдельного упоминания – Герман ван Валсем и Отон Лаупарт. Ван Валсем, юрист, получивший образование в Лейдене, стал работать у отца в 1919 году. Благодаря своему гибкому уму правоведа он был незаменим во время переговоров. Въедливый и дотошный, он к тому же был очень приятным человеком с великолепным чувством юмора. С ним мой отец в 1924 году основал «Фоэбус», организацию производителей электроламп, в которую вошли немецкие, французские, британские и венгерские промышленники, а также «Филипс». Чтобы это дело пошло, потребовался огромный такт, и организация принесла хорошие результаты всем, кто в ней участвовал, включая и потребителей. Позже ван Валсем использует свои замечательные таланты в переговорах с «Радио корпорейшн оф Америка» и другими международными концернами по поводу приобретения патентов.

Лаупарт тоже был выдающимся дипломатом. Происходил он из любопытного местечка Мореснет, которое было частью нидерландской провинции Лимбург, а впоследствии стало камнем преткновения между Бельгией и Германией. В первую мировую войну немцы отгородили этот район, вместе с Бельгией, от Голландии, опоясав его проволокой, через которую пропустили электрический ток. Однако юный Лаупарт, воспользовавшись бочкой, умудрился преодолеть эту преграду. Он окончил Роттердамскую школу экономики и, приступив к работе с моим отцом в качестве младшего помощника, отвечал как раз за проведение коммерческих переговоров. Благодаря незаурядной энергии, интуиции и колоссальной работоспособности Лаупарт поднялся по служебной лестнице с невиданной быстротой и как раз в тот момент, когда мы принялись за производство радиоприемников. Он много путешествовал, и именно благодаря ему была создана наша международная система сбыта.