Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

«Мы, нижеподписавшиеся, заключая данный коллективный договор, признаем, что интересы работодателей и персонала сходятся до такой степени, что являются практически идентичными. Каждый, работающий в компании, в интересах сообщества должен в духе сотрудничества вкладывать всю свою энергию в дело с тем, чтобы содействовать процветанию компании. С другой стороны, должна быть сформирована такая система условий труда, которая, помимо всего прочего, соответствовала бы финансовому потенциалу указанной компании. Соглашаясь на определенные условия труда, нижеподписавшиеся имеют в виду не только обеспечение социальных услуг в том виде, как оно сложилось в различных компаниях в прошлом, но также расширение и совершенствование подобных услуг в рамках финансовых возможностей этих компаний и в соответствии с социальными потребностями. Персонал компаний, со своей стороны, должен демонстрировать готовность пойти на жертвы, оговоренные нижеподписавшимися при заключении соглашении, если, по оценке руководства компании, этого потребует ее положение.

Мы, нижеподписавшиеся, признаем тот факт, что интересы сообщества прежде и выше всего требуют сохранения социального спокойствия, длящегося уже много лет, и, кроме того, эти интересы требуют, чтобы удовлетворенность работой и осознание ее полезности по возможности максимально возрастали. В этом отношении невозможно переоценить сотрудничество и взаимное доверие всех, кто работает в компаниях, независимо от занимаемой каждым должности. Таким образом, мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что, как индивидуально, так и коллективно, используем все имеющиеся в нашем распоряжении средства, чтобы добиться достижения этой цели».

Насколько мне известно, ничего подобного этому соглашению в Голландии не было. Если приглядеться к изложенным здесь принципам, то ясно видно, до какой степени преобладало в те дни настроение, которое можно было бы назвать «жаждой гармонии», и что до меня, то я по-прежнему верю, что подобная гармония в конечном счете в интересах всех и каждого.

В дальнейшем, в условиях оккупации, вопрос о заключении коллективного трудового договора между «Филипсом» и профсоюзами пришлось отложить. Зимой 1943/44 года группа под руководством Эвелейна провела обсуждение того, какой следует быть социальной политике нашей фирмы в послевоенный период. Результатом этого обсуждения стал отчет под названием «Общие размышления о социальной политике лампового завода «Филипса», каковые размышления в большей своей части и были воплощены после войны.

Все это вовсе не означает, что после мая 1945 года наш коллективный трудовой договор триумфально промаршировал к своему заключению. Прежде всего «Филипсу» требовалось снова встать на ноги, а профессиональным союзам – восстановить свою организацию, разрушенную нацистским «трудовым фронтом». В середине 1949 года было наконец заключено так называемое рамочное соглашение, которое в огромной степени опиралось на обязательства 1941 года. Из шести вошедших в него положений я привожу три первых:

«1. Компания лишь в том случае выполняет свой долг перед обществом, если осуществление первоочередной ее экономической задачи происходит с должным вниманием к общественному благу и сопровождается заботой о существовании всех лиц, занятых в работе компании.

2. Предполагая долгосрочное выполнение своей социальной функции, компания должна, на основании предварительной договоренности с профессиональными организациями, сформировать и привести в рабочее состояние такую систему условий труда и социального обеспечения, которая, с одной стороны, отвечает ожиданиям общества, а с другой, экономически оправданна и соответствует финансовым возможностям компании, ввиду общей цели, а именно – достижения наиболее полезного результата всех объединенных усилий, с учетом того, что в том случае, если возникнет положение, при котором компания окажется не в состоянии поддержать существующий юридический статус ее персонала, персонал должен быть готов согласиться с теми мерами, которые компания сочтет необходимым предпринять после проведения консультаций с вышеупомянутыми профессиональными организациями.

3. Максимально полезный возможный результат объединенного труда в концерне может быть достигнут тогда, когда решительно каждый участвующий в нем, независимо от занимаемой им должности, вкладывает в работу всю свою энергию в духе сотрудничества и взаимного доверия, при этом неукоснительно соблюдая действующие в концерне правила».

Далее перечислялось восемь пунктов касательно заработной платы, из которых первый звучал следующим образом:

«Вознаграждение за труд производится исходя из характера работы, качества ее исполнения, возраста и, если стороны не договорятся иначе, половой принадлежности работника».

Наконец тщательнейшим образом были оговорены пункты, касающиеся условий продвижения по службе, распределения заданий, классификации служебных обязанностей, выработки норм и оплаченных отпусков. Сошлись на том, что отпуск должен быть не менее двенадцати рабочих дней, то есть две недели (ведь субботы тогда были рабочими). Далее оговаривались проблемы прогулов, представительства во внутренних органах управления, пенсий и соблюдения трудовой дисциплины.

Примерно в это же время мы с Оттеном согласились с правлением в том, что задачи нашей компании следует определить шире, чем просто «производство и продажа», и что первейшей нашей целью следует назвать стабильное существование компании, в котором заинтересованы не только держатели акций, но в не меньшей степени и персонал компании, и потребители ее продукции, и организации, эту продукцию распространяющие, и поставщики, ибо в том случае, если «Филипс» не выживет, все они пострадают.

Таким образом, серьезно осознавая ответственность нашей компании перед обществом, мы решили запечатлеть это в своем Уставе, и в 1946 году в него вошел следующий параграф: «Во имя интересов всех, кто связан с ее деятельностью, Компания ставит себе целью политику, направленную на долгосрочное благосостояние и максимально полезную занятость персонала». Это положение было сформулировано отнюдь не с тем, чтобы размахивать им как лозунгом, но потому, что оно отвечало нашему глубокому убеждению. Этот шаг был сделан безо всякого давления извне. Наши работники и профсоюзы знали, что данный параграф вставлен в Устав по нашей инициативе, и это произвело впечатление.

Эти идеи стали краеугольным камнем всех наших последующих решений. Образовалась привычка всякий раз спрашивать себя, в самом ли деле обсуждаемое решение приведет к долгосрочному процветанию. И, строя новые заводы, мы делали это, имея в виду, что здоровое предпринимательство обеспечит людям достойную и постоянную занятость на долгие годы.

Политика заработной платы

В послевоенные годы, когда Голландия восстанавливала свое хозяйство, правительства страны, одно за другим, последовательно соблюдали политику контроля за соотношением «заработная плата – цены». В целом это был неплохой принцип, но в некоторых случаях соблюсти его оказывалось невозможно. В компании, подобной нашей, которая держится высококвалифицированным трудом, положение было трудным. Налицо была мощная тенденция уравнивания заработной платы в сторону ее снижения, и нас это никак не устраивало. Для улучшения деятельности заводов мы были готовы квалифицированным рабочим платить больше, однако ни правительственные посредники, ни министерство социального обеспечения на это не соглашались.

Я отправился повидать министра Виллема Дреса, человека очень волевого, дабы попробовать убедить его в том, что чрезмерно суровый контроль за соотношением «зарплата – цена» чреват возникновением серьезных проблем и что такой подход несправедлив по отношению к людям, которые стараются больше других. Политика уравнивания заработка приводила к тому, что за трудовые успехи люди не вознаграждались, а наказывались.

Мои попытки переубедить Дреса успеха не возымели. Между тем напряжение на наших заводах росло. Рабочие самым элементарным образом хотели получать больше денег. Видя, что положение обостряется, однажды утром я позвонил доктору Белу, премьер-министру, и ввел его в суть дела. Доктор Бел упомянул об этом Дресу, и вскоре я получил зеленый свет, хотя Дрес и был потом крайне недоволен мной из-за того, что я впутал в это дело премьер-министра. Однако в конце концов мы все обговорили и восстановили наши добрые отношения.

Мысленно возвращаясь к тем дням и памятуя, что, несмотря на все трудности, отсутствие на работе по болезни составляло тогда по всему концерну всего четыре процента, я лишний раз понимаю, до какой степени изменились условия жизни за четверть века.

Глава 17
Смерть отца

В 1951 году художник Сирк Шрёдер закончил превосходный портрет отца – тот самый, что висит сейчас в зале заседаний правления. В блеске глаз и живом выражении лица прочитывается характер. Но как раз той весной отец резко сдал. Помню, мы вместе присутствовали на заседании одного из множества наблюдательных советов, которые он возглавлял, а потом я уговорил его посетить предприятие, где он когда-то приобрел несколько сборных домов. Он с интересом осматривал ультрасовременные цеха и выглядел очень довольным. Кто бы мог подумать, что это его последний выезд за пределы Эйндховена.

Он не смог присутствовать на праздновании шестидесятилетнего юбилея «Филипса», хотя и следил за всем происходящим по телевизору. Главным событием праздника стало открытие памятника моему отцу – это была скульптура работы Венкебаха, установленная по инициативе мэра Эйндховена. Все, кто знал отца, нашли, что сходство с оригиналом – замечательное. Обычно памятники людям ставят только после их смерти. Императоров, лиц королевской крови и генералов часто изображают верхом, и их не отличить один от другого. Но то, как человек держит себя, стоя на земле, на мой взгляд, определяет его характер. Отец стоит, как обычный человек, в своей характерной позе, готовый встретиться с кем угодно, – человек, славящийся умением вызвать к себе доверие и способный не только продать свою продукцию, но и убедить других в своих взглядах. А это ничуть не менее важно.

Когда его здоровье ухудшилось, я решил, что должен чаще его навещать. Мы сидели, разговаривали – конечно, главным образом о «Филипсе». До самых последних дней отец не переставал думать о будущем компании.

В те годы очень многое зависело от того, приживется ли телевидение в Голландии. В течение двух лет мы транслировали экспериментальные телепередачи, набирались мастерства. Те, кто делал наши программы: режиссеры, техники, художники, – и те несколько сот зрителей, что регулярно смотрели наши передачи, также приобретали бесценный опыт, который можно было пустить в ход сразу, как только традиционные радиовещательные компании переключатся на использование этого нового средства информации. Наконец осенью 1951 года это произошло.

Нас не удивляло, что правительство страны без энтузиазма относится к той перспективе, что люди будут тратить существенные суммы на приобретение дорогих телевизоров. Правительству хотелось продлить послевоенный режим экономии. Но для «Филипса» – если мы хотели сохранить свой статус первопроходцев в этой области – было чрезвычайно важно накопить как можно больше опыта, причем именно в нашей стране, поблизости от того места, где телевизоры разрабатывались и производились. В то время мы уже делали технически очень хорошие аппараты.

Во вторник, 2 октября, была проведена первая официальная телепередача в Голландии. Я присутствовал на этом событии и на следующий день поделился своими впечатлениями с отцом. Он выказывал живой интерес и веру в то, что развитие телевидения и в Голландии, и в соседних странах имеет огромное значение для «Филипса».

На другой же день состояние отца резко ухудшилось. До сих пор в моих ушах звучат его последние, обращенные ко мне слова: «Прощай, мой дорогой мальчик…» Я, которому было уже хорошо за сорок, для него всегда оставался мальчиком. В этот момент я остро понял, до какой степени связана с ним моя жизнь. После этого отец впал в беспамятство и оставался в этом состоянии в течение нескольких дней. 7 октября, ранним воскресным утром, он нас покинул.

Тяжелее всего пришлось моей матери. Она заботилась об отце с таким характерным для нее тщанием и вот теперь осталась без человека, спутницей которому была всю свою жизнь.

Наша юность

В тот момент мне на память пришло множество эпизодов из нашего детства и юности. У нас было прекрасное прошлое. У нас были замечательные родители. Детьми мы с сестрами просто обожали отца. Он был необыкновенно теплым человеком. Когда мы капризничали, он устраивал нам нагоняй, но потом всегда можно было потихоньку подобраться и вскарабкаться к нему на колени. С мамой было всегда интересно. У нее находилось время, чтобы поиграть с нами, помочь с уроками – мы обязаны были упражняться на пианино и аккуратно делать письменные задания. Закончив сочинение, мы вместе его перечитывали, причем она очень заботилась о стиле. По сравнению с отцом, мама была более философски настроена. Когда мы поступали не так, как должно, отец впадал в ярость, устраивал настоящую бурю, но, накричавшись, полностью успокаивался. Если же мы вызвали неодобрение матери, она умела дать это почувствовать, внешне оставаясь совершенно спокойной. И на наш взгляд, мамин гнев был куда страшнее взбучек отца.

Мама была настоящая спортсменка. В годы своей роттердамской юности она занималась плаванием, греблей, теннисом. Альпинизм просто обожала, а в гольф играла вплоть до своего восьмидесятичетырехлетия. Отец с матерью вдоль и поперек изъездили верхом всю Голландию и очень любили гулять по просторным вересковым пустошам в окрестностях Эйндховена, где ориентиром служат только шпили церквей.

По воскресеньям устраивались прогулки, которые заранее тщательно разрабатывались с картой в руках. Ехали в какую-нибудь деревушку, пешком вдоль проселочной дороги шли в другую, откуда нас потом забирал шофер. Так мы близко узнали весь наш прекрасный Брабант. Позднее ездили – отец сам за рулем – на автомобильные экскурсии. Это было чудесно! «Рено» у нас был нашего собственного изготовления. Раз в несколько лет из Парижа присылали новое шасси, на которое «наращивалось» все остальное: в Арнеме был мастер, который, делая кузов, приспосабливал к нему окна от железнодорожного вагона. Для таких путешествий мы всегда были очень тепло экипированы и имели наготове шарфы и одеяла, потому что машина даже зимой иногда шла без верха, но если и с верхом, то все равно было холодно, потому что о системах обогрева тогда не слыхивали. Обычно шофер Ян ехал с нами, и я всегда норовил устроиться рядом с ним. Средняя скорость на шоссе тогда не превышала 30 миль в час.

Папа часто ездил за границу и никогда не забывал прислать оттуда открытку. Обычно это были дальние поездки, которые заканчивались, как правило, в Брюсселе. На брюссельском вокзале вечером его встречала машина. Войдя в дом, он спешил сесть за стол, а мы, собравшись вокруг, жадно ждали, когда, перекусив, он примется за рассказы. И вот наконец он приступал к повествованию – живому, красочному, о том, что случилось в Испании или Италии или где-нибудь там еще, а мы ловили каждое его слово. Со временем, когда у нас были уже свои дети, я понял, что у отца дар привлекать к себе ребячьи сердца. Будь то его собственные внуки или нищие ребятишки с берегов Нила, он с каждым умел пошутить, испытывал неподдельный интерес к каждому. Особенно он был пристрастен к представителям филипсовского потомства, обладавшим острым умом. Его очень заботило, чтобы каждый, повзрослев, чего-то добился в жизни.

День в «Лаке» начинался с рассветом, потому что мои родители были ранние пташки. По утрам они обсуждали самые разные дела. Я часто слышал потом о людях, которые никогда не говорят с женами о своей работе – то ли хотят вечером отдохнуть от трудов праведных, то ли считают, что жене это неинтересно, то ли из страха, что она кому-нибудь проболтается. В нашей семье таких опасений не могло и быть. И моя мать, и мои сестры, и моя жена – все понимали, что есть вещи, не предназначенные для посторонних ушей.

Проснувшись, отец был уже полон идей и планов насчет того, как проведет день. Он спускался вниз и просил горничных позвонить тем-то и тем-то – горничные у нас всегда были толковыми. Далее следовали телефонные разговоры с господином А., потом с господином Б., и каждому сообщалось, что, по мнению отца, следует сегодня сделать. Я тоже часто получал поручения за завтраком. Иногда он звонил и людям, которые не работали в нашей компании, деловым знакомым, друзьям, какому-нибудь, к примеру, текстильщику, которого просил в девять зайти. Этот текстильщик, молодой человек, являлся, и отец говорил ему: «Знаете, утром я просмотрел цены на шерсть, и если хотите знать мое мнение, то сейчас самое время ее покупать!»

Я вырос в доме, где любили и умели принимать гостей. У нас часто останавливались приезжие, потому что в Эйндховене было мало гостиниц. Давид Сарнофф гостил у нас, пианистки Элли Ней и Дама Мира Хесс, скрипач Бронислав Губерман. Я мальчиком много почерпнул из общения с ними. Мама была музыкальна и много играла на рояле. При помощи друзей родители стали проводить в городе камерные концерты. Местный кинотеатр стал концертным залом, и если требовался рояль, из дому привозили наш «Стейнвей».

Отец всегда был щедр. Покупая себе в Париже перчатки, галстуки-бабочки и тому подобное, он всегда привозил подарки и нам. Но роскошь ему претила. С его точки зрения, пользоваться деньгами, чтобы жить удобно и беззаботно, было нормально, однако вызывающе дорогих празднеств и балов в «Лаке» никогда не устраивали, за исключением, конечно, свадебных торжеств. Мои родители не принимали никакого участия в том, что именуется «светской жизнью». Отец стремился к тому, чтобы служить в Эйндховене примером для подражания, и того же ждал и от нас.

В качестве коллекционера он избегал публичности и так и не выпустил ни одного каталога своих собраний. Но покупал он всегда с толком, не гнушаясь просить совета у экспертов. Однажды я купил несколько ваз, которые мне очень понравились. Купил я их недорого, и мне было любопытно, как они покажутся моему отцу. Он был болен, лежал в постели, но полюбоваться моими приобретениями захотел. Посмотрел на них, потрогал, еще посмотрел и разулыбался, приговаривая:

– Надо же, как интересно! Хорошие вазы, славные, но настоящие… настоящие подделки!

Нашедший свой вечный покой в то воскресное утро был великим человеком и великим отцом. Особенно остро я почувствовал сочетание этих двух качеств, когда выяснилось, что с частью его художественной коллекции случилась беда. Еще до 1940 года он сделал распоряжения о том, чтобы все вещи были спрятаны в безопасности. В своей предусмотрительности он оказался прав, но немцы охотились за произведениями искусства с таким рвением, которого никак нельзя было предположить заранее, и я решил, что самые ценные полотна нужно перепрятать в еще более укромное место. Осуществить это на практике, соблюдая крайнюю секретность, было чрезвычайно сложно, и мне пришлось передоверить наблюдение за этой операцией другим. Не все было сделано так, как должно, и часть бесценных полотен пострадала от влажности. Реставраторы их спасти не смогли. Для отца это был страшный удар, но он принял его без единой жалобы, без единого упрека.

Прощание

Смерть отца потрясла Эйндховен. Конечно, все понимали, что он болен, но только после того, как случилось неизбежное, люди в полной мере осознали: навсегда ушел человек, больше, чем кто-либо иной, сделавший для поразительного подъема города. На похороны съехалось огромное количество людей. Толпы народа стояли на тротуарах, чтобы проститься с «господином Тоном». Во всем городе звонили колокола.

Отец не терпел театральных или преувеличенных жестов, и в полном соответствии с его вкусами у гроба не произносилось длинных речей. Но было много цветов, которые он очень любил – бессчетное число венков и букетов. Единственную речь сказал я.

– Ты был замечательным руководителем для всех нас, и именно потому, что на самое первое место ставил заботу о людях. Ты многого требовал от нас, это правда, но еще больше ты требовал от себя. Ты всегда был готов ответить на все вопросы, похвалить, поощрить к действию. Выходя из твоего кабинета, мы всегда чувствовали в себе готовность к новым свершениям. Уйдя от нас, ты останешься с нами живым примером. Ведь столь многие из тех, кто собрался сейчас у места твоего последнего успокоения, обязаны своим благополучием, благополучием своих семей твоей работе. Мы продолжим то, что ты начал. Дорогой отец, дорогой наш старик, покойся с миром. Утешением нам то, что ты уже в объятиях Господа и вкушаешь несказанные небесные радости. Прощай.

Наш оркестр заиграл «Страсти по Матфею» Баха. Все мы, вслед за мамой, простились с отцом. И на этом похороны, такие значительные в своей простоте, завершились.