Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Завершение образования

Обручение и женитьба значили для меня неизмеримо больше, чем просто интермеццо в моих университетских занятиях. Тем не менее образование следовало завершить. Как раз в момент моей «неофициальной помолвки» я сдавал экзамены за второй курс и провалился – этот факт порой вдохновляюще действовал на моих сыновей! Но тогда это оказалось тяжелым ударом для нас обоих, поскольку означало, что мы потеряем год. К счастью, я сумел нагнать упущенное, и в 1929 году, после шести лет учебы, получил диплом инженера – что не так уж плохо и по нынешним меркам.

Составной частью курса обучения являлась полугодовая практика в качестве механика на заводе. Сначала я поработал на машиностроительном заводе в Бреде, потом – токарем на металлорежущем станке на заводе Альфреда Герберта в Ковентри. Каждое утро в 7.30 я приступал к работе вместе с остальными рабочими и делал те же изделия, что и они, хотя и не так споро. Там я постиг, как это здорово, делая однообразную работу, в 17.30 услышать гудок, возвещающий окончание смены. Помимо этого, шесть недель были посвящены заводу Ситроена в Париже, где я получил представление о том, что такое массовое производство.

В Делфте была такая практика: тем студентам, кто уделял много времени общественной работе и пропускал лекции, приходилось нанимать репетиторов – частных учителей. Это был как раз мой случай, и я очень живо помню доктора Е. Х. Бекмана – поистине короля репетиторов. Он организовал свой бизнес блестяще. До поздней ночи он давал частные уроки, а кроме того, студенты могли оставлять свои работы в прихожей, дверь в которую была открыта ночь напролет. Они складывали тетради на столбик перил лестницы, и отсюда происходит особое делфтское понятие – «столбик»: «Я еще не отнес чертежи на столбик». С достойной восхищения скоростью Бекман проверял эти работы во время уроков математики, которые вел в средней школе. Порой во время экзаменационной сессии нас таких собиралось у Бекмана до двадцати. Может, это и не идеальный способ постижения предмета, но зато почти все, кто обращался к нему, сдавали экзамены.

Помимо прочего, в Делфте я заинтересовался архитектурой. Это у меня в крови, и не будь я предназначен «Филипсу», посвятил бы себя строительству. Мой дед по матери, Г. Й. де Йонг, известен как строитель роттердамских портов, да и мой отец проявлял большой интерес к архитектурным проектам. Я прослушал двухгодичный курс по гражданской архитектуре – в основном это касалось деревянных и стальных конструкций – и сделал проект заводского здания. Позже это пристрастие сослужило мне хорошую службу. Трудно найти концерн, который строил бы больше «Филипса», и известная архитектурная подготовка оказалась далеко не лишней, когда приходилось обсуждать проекты новых заводских сооружений, воздвигавшихся в самых разных частях мира.

Экзамен на степень магистра я сдал в июне 1929 года; диплом предстояло получить в декабре. Наша свадьба произошла как раз между этими двумя событиями. Таким образом, мы смогли совершить чудесное свадебное путешествие по Италии, Швейцарии, Австрии – путешествие, которое всегда остается для нас источником самых волшебных воспоминаний.

Военная служба

Мы поселились в Блумендале, в окрестностях Харлема, поскольку это было удобно с точки зрения предстоявшей мне воинской повинности. Большинство моих товарищей предпочитало покончить с этим как можно скорей, отслужив рядовыми, но я считал, что офицерская подготовка идеальна для тех, кто впоследствии предполагает руководить людьми. Можно было тянуть жребий, отдав место прохождения службы воле случая, или высказать свои особые предпочтения. Я записался инженером и был назначен на артиллерийско-технический завод в Гембруге под Блумендалом. Это было очень удачно. Я мог совершенствоваться в избранной профессии, приобретать опыт. К тому же от меня не требовалось жить в казарме, да и часы работы были обычные. Лучшего нельзя было и желать: начало работы в 7.30, конец – в 16.00, с получасовым перерывом на обед.

Меня направили на патронный завод и поручили в меру ответственную работу – такую, чтобы и заинтересовать, и не перегрузить новичка. Управляющий, И. Орстейн, оказался превосходным человеком. Он был строг, что воспринималось мною с одобрением, и я многому у него научился. Скоро меня назначили помощником руководителя инструментального отдела, и спустя некоторое время я его заменил. Это дало мне возможность узнать основы планирования, поскольку, чтобы завод работал, весь инструмент следовало поставлять в цеха строго по расписанию. Мы изготавливали пресс-формы для производства пулеметных патронов, которые выпускались в колоссальных количествах. Я научился хронометрировать рабочие операции и лишний раз убедился в том, до чего же разные люди! Один шутя делает 125 деталей, тогда как другой за то же время – только 95, да при этом старается из последних сил.

Это был мой первый опыт руководства людьми. Рабочие в Гембруге представляли собой почти вавилонскую смесь. Люди со строгими религиозными убеждениями работали за станками бок о бок с, так сказать, «густо-красными». Кроме того, здесь были уроженцы различных граничащих округов, которые, как известно, с трудом выносят друг друга, и все они объединены в презрении к амстердамцам, тогда как последние зачастую никогда бы по своей воле не жили нигде, кроме Амстердама. Так что люди действительно были на любой вкус. Я начал с того, что по приезде на работу стал здороваться с каждым. – раньше такого в обычае не было.

Одной из стоявших передо мной задач было достигнуть нужного уровня выпуска продукции. Однако система сдельной оплаты труда, бывшая тогда в ходу, не была совершенна. Как только человек превышал свою дневную норму, расценки пересматривались исходя из достигнутого результата. Такая практика была известна как «уравниловка». Естественно, проявлять усердие никто не стремился. Чтобы повысить выработку, было необходимо на определенный период времени гарантировать сохранение расценок независимо от того, как вырастет за этот срок производительность труда. Мне удалось убедить руководство в насущности подобной меры и добиться позволения испробовать эту систему на практике при ясном понимании того, что расценки не будут пересматриваться в течение года. Разумеется, прежде всего подразумевалось, что выработка будет учитываться честно и аккуратно.

Внедрение новой системы дало мне опыт, значение которого трудно переоценить. Люди в нее поверили не сразу, но когда стало ясно, что «уравниловки» больше не будет, производительность труда стала непрерывно расти, пока некоторые рабочие не превысили норму на целых сорок процентов! Это означало значительную прибавку к зарплате. Кроме того, работа стала доставлять людям удовольствие. Они принялись придумывать различные способы ускорения операций, да так, чтобы не снизить качество продукции. Это было очень интересное время – и для рабочих, и для меня. Однако после моего отъезда в парламент ушли запросы, в которых утверждалось, что работников артиллерийско-технического завода принуждали повышать выработку, и система сдельной оплаты труда снова была восстановлена в прежнем виде. Возможность какой бы то ни было инициативы со стороны рабочих исключалась полностью.

Как и следовало ожидать, коммунисты окрестили меня «сынком заводчика». У заводских ворот продавался листок под названием «Рабочий-артиллерист», где говорилось, что сын электролампового короля эксплуатирует пролетариев. Но рабочие не принимали такие щипки всерьез, свидетельством чему следующий эпизод.

В канун 1 мая 1930 года – праздника трудящихся всего мира – мы неожиданно получили крупный заказ от Военно-морского флота. Двум эсминцам, отправлявшимся в Нидерландскую Вест-Индию, требовалось пополнить свои запасы амуниции. Наш инструментальный отдел получил срочный заказ на пресс-формы для четырехдюймовых патронных гильз. Такие пресс-формы можно было изготовить только на двух самых больших токарных станках, за которыми работали самые искусные токари, оказавшиеся, как нарочно, убежденными коммунистами. Директор патронного завода предрекал, что эти двое ни за что не согласятся работать в день Первого мая. Я ответил:

– Была не была, спрошу. Чем я рискую? Только тем, что они ответят отказом!

Итак, я отправился к ним и что же услышал?

– Что ж, лейтенант Филипс, если так нужно, как вы говорите, то мы согласны. Конечно, это Первое мая, но ведь на будущий год будет еще праздник!

В Гембруге я научился приблизительно понимать, в каком направлении работает мысль правительственных чиновников. Поскольку на этом заводе я был государственным служащим, позже мне было легче следовать ходу мысли должностных лиц. Сам я старался выполнять свои обязанности в Гембруге как можно точнее, но иногда все-таки допускал промахи. К примеру, очень многое для нас делали мелкие поставщики, и как же я их порой прижимал! Пользуясь наиболее очевидным приемом, я старался сбить цену до последнего: «Вы работаете на правительство. Цена должна быть минимальной, в ином случае вы просто не получите никакого заказа!» С тех пор я прекрасно понял, что это отнюдь не лучший способ вести дела. У субподрядчиков зачастую был только один покупатель: мы. Даже если я верно рассчитывал, каковы были бы наши собственные расходы для тех же производственных процессов, иногда у меня выходили цены, которые не оставляли им ни копейки в прибыль, и я был горд собой, если ухитрялся заключить контракт с субподрядчиками за эту цену. Когда тебе двадцать пять, легко впасть в иллюзию, что ты все знаешь. Я был наказан за свой юношеский энтузиазм, когда, в свою очередь, несколькими годами позже подал заявку на подрядную работу для крупной правительственной почтово-телеграфной компании.

В тот же период я получил представление о менталитете служащих министерства обороны и военных в целом, которые подходят к делу совсем иначе, чем бизнесмены. У них другие приоритеты. Их ничуть не заботит, что любое производство необходимо поддерживать в работающем состоянии. Какие трудности возникали иногда у нас на артиллерийско-техническом заводе из-за того, что военные власти не ощущали абсолютно никакой ответственности за то, что, в сущности, было государственным предприятием! Их беспокоило только одно – отдать заказ тому, кто предлагает самую низкую цену.

Но, в общем, я работал там с огромным удовольствием и завел много друзей. К тому же удалось завоевать доверие Орстейна, и поскольку моя ученая степень была по инструменту и металлорежущим станкам, он прибегал к моим советам, когда дело касалось приобретения подобного оборудования. Когда этот период моей жизни завершился, я ощутил полную уверенность в том, что сделал верный шаг в выборе и машиностроительной специальности, и артиллерийско-технического завода как места прохождения военной службы.

После моей демобилизации мы с Сильвией переехали в Эйндховен, где 1 декабря 1930 года мне предстояло приступить к работе на «Филипсе». Там меня вызвал отец, чтобы обсудить вопрос о моем годовом жалованье. Переговоры открылись следующим образом:

– Итак, Фриц, что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что мне следует получать три с половиной тысячи гульденов.

– Ну-ну! Все начинающие молодые инженеры получают здесь две тысячи четыреста. С какой стати я должен платить тебе больше?

– На мой взгляд, стоит принять во внимание, что у меня есть годовой опыт практический работы – и не просто какой-нибудь, а работы, отвечающей тому, что я должен буду делать здесь. Полагаю, я стою трех с половиной тысяч гульденов. Кроме того, специалисты, которые служили со мной в Гембруге, получают именно столько в других местах, а работу они знают не лучше меня.

– Да… да. Возможно, ты прав.

– Ведь было бы странно, если б я попытался устроиться куда-то в другое место, верно?

Отец едва заметно усмехнулся.

– Ну что ж, значит, давай начнем с трех тысяч пятисот гульденов.

Так окончилась наша первая такого рода беседа. Мне показалось, отцу понравилось, как я себя «продавал». Я не продешевил. Таким образом, я оказался наконец на «Заводе».

Глава 2
На заводе «Филит»

Управляющим завода «Филит» был химик – нужный человек в нужном месте, потому что «Филит», наша торговая марка для распространенного тогда вида синтетических материалов, был продуктом химического производства. Но поскольку в тот момент жизненно важным было обеспечить непрерывность поставки деталей для наших радиоприемников, выпуск которых возрастал неуклонно, требовался человек, координирующий производство и осуществляющий контроль за регулярным материально-техническим снабжением; это и стало моей обязанностью.

Я с энтузиазмом взялся за дело. Завод только что сильно расширили, да и «Филипс» в целом рос как на дрожжах, – на нидерландских заводах было занято уже 28 тысяч рабочих. На «Филите» была своя, особая атмосфера, которая сохранилась и по сей день. Завод работал круглосуточно, поскольку гидравлические прессы и другое дорогостоящее оборудование не могли простаивать даром, и непрерывный производственный цикл требовался, чтобы снизить простои и соответствовать графику поставок.

Мы выпускали продукцию и бытового, и промышленного назначения, но радиодетали были нашим приоритетом. Сначала делали передние и задние панели радиоприемников, потом стали выпускать и корпуса в целом, и динамики. О пластмассах тогда никто и не слыхивал. Филит представлял собой разновидность бакелита, для его производства использовался метод, открытый бельгийско-американским химиком Л. Бакеландом в начале XX века. Исходными материалами служили фенол и крезол, и то, и другое – производные угля. В виде порошка их помещали в форму, порой, в целях экономии порошка и снижения запыленности, предварительно спрессовав его в лепешки стандартного размера. Соответствующий противопресс ложился на форму, и материал плавился под действием жара и давления в двести атмосфер. Чтобы отвердеть, продукт затем в течение нескольких минут «пекся». После этого пресс открывали, доставали, что получилось, полировали и доводили до блеска. Если что и было шумного в этом вполне мирном процессе, так это звуки взрывов, когда пресс-формы для очистки обдували сжатым воздухом.

Наши пресс-операторы, чтобы отвечать самым различным требованиям заказчиков, должны были действовать с большой точностью и исключительным мастерством. К примеру, детали из филита, предназначавшиеся для рентгенологических лабораторий, следовало делать с особым тщанием, чтобы они выдерживали высокий вольтаж: их требовалось прессовать чрезвычайно плотно и равномерно, без трещин и пузырьков воздуха.

Я хорошо ладил с управляющим Рульфом Хаувинком, с другими инженерами и руководителями отделов, бригадирами и прессовщиками. Все вместе мы пытались разработать систему для решения встающих перед нами проблем, выявить причины неэффективной работы. Но главным образом я сосредоточился на том, как усовершенствовать организацию труда, чтобы наша продукция поставлялась на радиозавод всегда в срок. Ведь если какая-либо из выпускаемых нами деталей запаздывала, останавливалась линия сборки соответствующего приемника. Тут мне чрезвычайно пригодился опыт работы на артиллерийско-техническом заводе.

В результате того, что производство на нашем предприятии было непрерывным, мне зачастую приходилось работать ночью, особенно когда мы начинали выпуск какой-то новой детали. Таким образом, я получил возможность обратить пристальное внимание на некоторые операции, что в горячке дня не всегда удавалось. Пройтись по цеху, когда он работает вполсилы, имело и другие преимущества. Сразу было видно, содержатся ли рабочие места в чистоте и порядке, где потеки, где просыпан порошок, который дорого стоил даже тогда.

В ходе первых проведенных на «Филипсе» лет я получил представление о некоторых нетехнических аспектах деятельности компании. Стал примечать, как строится работа внутри цеха, как складываются отношения между начальниками цехов, бригадирами и рабочими. Узнал сдельные расценки, понял, как они высчитываются. Приходилось выискивать, откуда проистекает недобросовестность, как ее предотвратить и исправить. Я нанимал рабочих, назначал им оплату, повышал по службе, иногда, увы, увольнял. Поскольку мы снабжали деталями другие цеха и заводы, требовалось знать особенности и их производства, а также людей, которые там работали. Каждый руководитель, начинавший свою деятельность на «Филипсе», проходил через эту стадию подготовки.

В процессе того, как я осваивал систему оплаты труда на «Филите», случились кое-какие неприятности – первые, но не последние за мою карьеру. Директором компании по кадрам и социальной работе был З. Т. Феттер, кристальной честности человек, который относился ко мне не как к сыну босса, а как к обычному работнику «Филипса». Когда кто-нибудь из рабочих делал что-то, выходящее за рамки обычного, я стремился вознаградить его, деньгами или отгулами. Феттер категорически возражал. Я настаивал, но он – ни в какую. «Вы должны соблюдать правила компании, а они такого рода вещей не допускают. Извольте соответствовать», – говорил он. Безусловно, он был прав. Но порой я считал это несправедливым.

Через полгода я добился того, что завод «Филит» работал оптимально. Поставки осуществлялись в срок – если, конечно, мы получали пресс-формы вовремя, что не всегда удавалось. Изготавливать пресс-формы не так просто. Они делаются из сверхтвердой стали, поскольку должны выдерживать огромные нагрузки, и требуют высокого мастерства. Пресс-формы делали на инструментальном участке цеха механической обработки, поэтому и «Филит», и радиозаводы напрямую зависели от того, как это подразделение справляется с графиком работы.

Вот я и направился к заместителю управляющего директора, отвечающему за эту операцию, П. Ф. С. Оттену. Оттен был женат на моей старшей сестре Анньет, поэтому я звал его просто «Франс». Мысль моя заключалось в следующем: пусть моя нынешняя работа на «Филите» будет временно поручена кому-то другому, а я пока попытаюсь реорганизовать инструментальный участок в соответствии с требованиями времени. Вместо себя я предложил моего заместителя. Но Оттен знал, что хороший заместитель не всегда лучший руководитель, и назначил взамен человека, который хорошо проявил себя в другом цехе.

И на новом участке мой гембругский опыт оказался очень полезным. Освоенную там систему графиков я внедрил теперь в Эйндховене, так что с первого взгляда на доску мог видеть, на каком этапе выполнения какого заказа мы находимся. Было очевидно, что простои случаются из-за недостатков координации, что, в свою очередь, вызывало задержки и в других цехах. Начальники цехов и бригадиры предпринимали различного рода лихорадочные меры, которые на время снимали проблему, не решая ее, а всего лишь перемещая с одного участка на другой.

Графики работы разрешили проблему лишь отчасти. Вот пример: однажды инструментальщик работал все выходные, спешно изготавливая срочно понадобившийся кому-то штамп. Он получил сверхурочные, но не отдохнул за неделю. Через несколько дней он заметил, что сделанный им штамп все еще лежит на складе. Узнав об этом, я впал в ярость. Конечно, деталь должна была быть сверена с чертежом, доведена и отполирована, но если задание было таким срочным, что рабочему пришлось потратить на него воскресенье, значит, со всей доводкой следовало покончить к десяти утра в понедельник. Чтобы пристальнее следить за тем, как планируется производство, для срочных заказов я ввел на доске с графиком красные бегунки, которые означали, что отклонение от графика без моего разрешения недопустимо. Управляющему завода, способному инженеру и трудяге, пришлось смириться с тем, что желторотый птенец явился с новой системой. В итоге уже через полгода инструментальный участок работал как часы.

Затем меня послали в цех механической обработки, где, кроме прочего, изготавливались станки для автоматического производства электро– и радиоламп, и производительность там также успешно поднялась. Но там я работал значительно дольше, чем полгода.

Между тем я столкнулся с рядом весьма сложных проблем. Великая депрессия, разразившаяся в печально известный «черный вторник» октября 1929 года, не пощадила Эйндховен. Поначалу, в первой половине 1930 года, мы не слишком ее почувствовали, но к осени все изменилось. Производство сократилось, продажи упали, пусть даже некоторые цеха и продолжали еще работать в полную силу. И на моем участке скоро подуло грозовым ветром.

В это трудное время, когда «Филипсу» грозило разорение, моя жена была мне настоящей опорой – именно потому, что близко к сердцу принимала мое дело. Это было тем более удивительно, что вся ее предыдущая жизнь не имела никакого отношения к промышленности. Но, легко влившись в семейство Филипсов, она всегда проявляла огромное внимание ко всему, что ее окружало, так что я мог обсуждать с ней все мои проблемы. И за сорок пять лет нашей совместной жизни ее интерес к делу ничуть не угас. Так же складывались взаимоотношения и у моих родителей: в этом смысле история Филипсов себя повторила.

В 1930 году родилась наша старшая дочь Дигна – прелестная девочка, принесшая нам столько счастья! Мы перебрались в Эйндховен, в один из домов, только что построенных для инженерного персонала. Средняя школа занимала два здания в том же квартале, придавая виду округи дополнительное очарование. Когда в 1932 году родился наш второй ребенок, Антон Фредерик, мы всю школу угостили конфетами и печеньем – по нидерландской традиции делиться со всеми радостью, вызванной пополнением семейства.

Я с удовольствием вернулся в родной город. Встречался с друзьями, с которыми когда-то был в скаутах, а в кегельбане – с многими приятелями из Делфта, которые теперь служили на «Филипсе». Но самой большой моей гордостью была моя молодая семья, и я упивался зрелищем того, как Дигна растет в моем любимом Брабанте.

Поездка в Америку

В 1931 году повседневная работа прервалась поездкой в Соединенные Штаты. Сегодня такое путешествие – самое обыденное дело, но тогда это было мечтой любого инженера. В предшествующее десятилетие США обогнали Европу в методах производства. Я думаю, первопричина этого необыкновенного прорыва – успехи американцев в образовании.

Молодая американская нация, сплавленная воедино из всех народов Европы, кипела желанием вырваться вперед. Большинству иммигрантов в Европе ничего не светило. А в «земле обетованной» им сразу дали гражданство. В школе их дети учили, что Америка – страна будущего, где каждый получает свой шанс, если готов работать, не жалея себя. Они проявляли огромную энергию и волю к победе и поняли, что если хотят преуспеть, то надо хорошо овладеть специальностью.

Американская промышленность также получила мощный стимул к развитию во время первой мировой войны, когда в короткий срок потребовалось добиться огромного прироста выпуска военной продукции, что привело, в свою очередь, к совершенствованию массового производства. Доселе массовое производство процветало преимущественно в двух областях – в производстве вооружений и швейных машин. «Зингер» стал синонимом швейной машинки по всему миру. Почему? Потому что производитель их добился высочайшего стандарта точности. Ведь покупатель требовал абсолютной уверенности в том, что швейная машинка будет надежно работать даже в самой глухой деревне самой отсталой из стран и что запасные части всегда подойдут. Позже продуктом массового производства стали автомобили. В двадцатые годы автомобильная индустрия стала двигателем всего промышленного развития Америки. Она повела за собой такие смежные индустрии, как производство стали, обивки, лака, краски и многих других.

Мы, молодые инженеры Эйндховена, много об этом читали, потому что американцы в изобилии выпускали научно-техническую литературу. В том, что касалось моей собственной специальности – инструментального производства – американцы нас, европейцев, обошли. Они строили свои станки с большим размахом, не скупясь, – в отличие от немцев, которые подсчитывали все до мельчайших мелочей, и в результате их конечный продукт выглядел порой довольно куцым.

Поэтому, когда в 1931 году мой отец собрался в Америку и пригласил меня с собой, я с радостью ухватился за такую возможность. Его сопровождали Герман ван Валсем и Эмиль Хийманс, наш главный патентовед. Программа состояла из серии переговоров. Поскольку я в них не участвовал, то смог составить свое собственное расписание и посетил инструментальные заводы с такими славными именами, как «Уорнер энд Суоси» в Цинциннати, «Гаулд энд Эберхард», а также известные компании – «Дженерал электрик» и «Радио корпорейшн оф Америка».

Последствия Великой депрессии в Америке ошеломили меня. Я видел заводы, на которых работал лишь один из трех станков. На улицах люди продавали яблоки, чтоб заработать хоть что-нибудь. В этой жестокой стране, где были неведомы такие социальные блага, как пособие по безработице, люди были ввергнуты в нищету. У меня появились мрачные предчувствия, что скоро депрессия подобным же образом отзовется и в Голландии, несмотря на некоторые преимущества, предлагаемые нашей социальной политикой.

Широкоизвестный авиационный завод «Пратт энд Уитни» в Хартфорде был пугающим образцом того, что нас ожидает. Как раз перед депрессией его значительно расширили. Так оказалось, что производственных площадей здесь в восемь раз больше, чем необходимо. И все равно, от размеров завода у меня захватило дух. В итоге «Пратт энд Уитни» сумел выжить, и когда, много лет спустя, я посетил его снова, то обнаружил, что произошла поразительная вещь. Его размах не произвел на меня теперь ровно никакого впечатления, хотя это был тот же самый завод. Просто за эти годы изменился сам масштаб представлений.

Также большое впечатление на меня произвела разница между размерами американских колоссов тех дней, к примеру, «Дженерал электрик» или «Вестингауз электрик», и «Филипса», который работал только с электричеством низкого напряжения. Сегодня мы достигли приблизительно такого же размера, как они.

В этой связи вспоминается разговор, который произошел в 1934 году между моим отцом и Дэвидом Сарноффом, президентом «Радио корпорейшн оф Америка». Сарнофф приехал в Эйндховен, где посетил наши заводы и в особенности лабораторию. Мой отец представил его некоторым своим служащим. «Что ж, Антон, похоже, у тебя не сотрудники, а детский сад», – сказал Сарнофф. Отец не замедлил с ответом: «Да, Дэвид, вот почему я так ими горжусь».

Во время моей поездки в Америку я особо интересовался заводами, выпускавшими такие станки, какими мы пользовались сами, и высоко оценил открытость американцев. Не возникало ни тени сомнения, что от нас хотят что-то утаить. Поэтому очень скоро выяснилось, что американская промышленность опирается больше на производственный опыт, чем на сложные расчеты. Приведу пример, относящийся к одной работе, которую я выполнил во время своей учебы в Делфте. Для дипломной работы мне потребовалось спроектировать штамповочный молот – самую обычную вещь в машиностроении. Расчеты скоро убедили меня, что одна из самых важных деталей станка подвергается чрезвычайно высокому поверхностному напряжению. Я решил, что, дабы соответствовать нагрузке, указанной в моем задании, эта деталь должна быть в три раза больше. Насколько мне было известно, такого инструмента еще не существовало, и я сомневался в практичности его производства. Между тем в 1929 году в Кливленде проходила станкостроительная выставка, на которую был направлен один из филипсовских руководителей. Я попросил его прислать мне все каталоги и рекламные проспекты такого рода станков, какие там только были. Получив их, я с удивлением – и с удовлетворением! – заметил, что американцы как раз начали делать именно эту особую деталь по возможности огромной. Придирчиво изучив все диаграммы, я понял, что был на верном пути, да и профессор мой тоже с одобрением воспринял мою работу.

Поездка в Америку произошла два года спустя, и я посетил известный станкостроительный завод, выпускавший штамповочные молоты. Я спросил управляющего, отчего они лишь недавно перешли на производство более тяжелых машин, и рассказал, что первые же мои расчеты указывали на необходимость этой меры. К моему удивлению, он ответил, что они не тратят время на калькуляцию. «Мы делали такие станки годами и заметили, что эта деталь быстрее всех прочих приходит в негодность – потому-то и решили увеличить ее, насколько возможно». Я ощутил неловкость, когда, знакомя меня со своим сыном, управляющий произнес: «Это мистер Филипс из Голландии. Он знает о производстве молотов побольше нашего». Американцы всегда очень вежливы, особенно когда сталкиваются с потенциальными покупателями своих машин!

Переговоры, которые вел мой отец, завершились. Пора было возвращаться домой. Мы снова поплыли на корабле, что странно слышать в наш век воздушных перелетов. Отплытие старого «Статендама» в Роттердам было настоящим событием, потому что мы познакомились с множеством людей, и они пришли проводить нас. Шампанское лилось рекой. Прощание проходило весело, с подарками, сыпавшимися со всех сторон. В те дни это было целое дело – пересечь океан от континента до континента.

«Статендам» шел медленнее, чем корабли Кунарда или Гамбургско-Американской линии, но это никоим образом не отражалось на атмосфере на борту. Мы познакомились со множеством интересных людей, а шеф-повар ресторана имел заслуженно высокую репутацию. Мой отец наслаждался процессом еды и, не жалея времени, с удовольствием выбирал меню на следующий день.

Стоили такие поездки в те годы дорого, но они себя окупали и совершались только тогда, когда этого требовала строгая необходимость или дела семьи. При этом наш брат пассажир выглядел тогда совсем иначе, чем те, с кем вы путешествуете сегодня, – никаких свитеров и джинсов!

Шторм разразился

В 1931 году Великая депрессия докатилась до «Филипса». Продажи упали. Заказы прекратились. Падение курса стерлинга вызвало большие потери, срочными продажами возмещенные лишь отчасти. Это было началом черных лет для моего отца. Для того чтобы «Филипс» выжил и в будущем мог предоставить тысячи рабочих мест, полумер – вроде незаполнения вакансий – было недостаточно. Как это ни прискорбно, но в срочном порядке пришлось уволить большое число людей. Когда я пришел в концерн, на нем работало 28 тысяч рабочих. В 1933 году это число сократилось до 16 тысяч. Всего 450 человек – вместо 750 – осталось на заводе «Филит», служащих также пришлось сократить.