Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Глава 5
Новый дом, новая работа

Раз за разом друзья приглашали нас с Сильвией обсудить с ними нечто, позволявшее им новыми глазами взглянуть не только на собственную жизнь, но и на положение в мире. Но нам как-то было не до этого. Мы были вполне счастливы в браке, передо мной открывались прекрасные перспективы, у нас было трое здоровых детей – Дигна, Антон Фредерик и Анньет. Мы догадывались, что предлагаемые обсуждения как-то связаны с Богом. Мы считали, что достаточно религиозны: обвенчались в церкви, крестили наших детей.

И все же друзья настаивали, но в те дни, когда нас звали, нам вечно оказывалось недосуг. Наконец они попросили, чтобы мы сами назначили дату. Поскольку двух свободных выходных подряд у нас не было, выбрали воскресенье 27-е и понедельник 28 августа, сразу после ежегодных показательных полетов над Голландией пилотов-любителей. Выходя из машины перед домом наших друзей Силлемсов, мы с Сильвией договорились во что бы то ни стало сохранять чувство юмора – хотя бы для того, чтобы пережить эти два, как мы опасались, чудовищно пресных дня.

Пакт этот оказался излишним. В доме собралась компания славных и добросердечных людей, и смех в нем не умолкал. Все они входили в так называемую Оксфордскую группу, в которую объединились, чтобы попытаться жить в истинно христианском духе, без компромиссов. Они не претендовали на то, чтобы считать себя новой сектой или вероучением, но стремились привнести новый дух во все церкви, в повседневную жизнь. Название группы объяснялось тем, что идеи эти первых своих приверженцев нашли среди студенчества и профессуры Оксфордского университета.

Предлагалась же очень простая идея: «Главное в молитве – не говорить, главное – слушать. Господь готов направлять наши мысли, если мы дадим Ему время сделать это. Единственным условием является наше согласие претворить в жизнь то, что он укажет. Мы должны сверить свои мысли с теми нормами, которые Господь открыл нам в Нагорной проповеди. Эти нормы суть честность, чистота, самоотверженность и любовь».

На нас это произвело очень глубокое впечатление. Неужто так и есть? Если Создатель может вещать нам в двадцатом столетии, как вещал людям времен Ветхого и Нового заветов, то не только мы станем счастливей – это изменит мир.

Мы с Сильвией задумались: что заповеди Господни значат для нас лично? Наши друзья сказали: «Новый дом нельзя выстроить на развалинах старого. Сначала нужно убрать мусор». Сильвия полагала, что к ее случаю это мало подходит. Она считала себя вполне честной, очень чистой и абсолютно лишенной эгоизма, только вот любви ей недоставало. Она знала, что ее острый язычок порой сильно ранил людей. Это, конечно, следовало изменить. И еще кое-что. После того как родители Сильвии развелись, ее отношения с отцом и мачехой мало-помалу испортились настолько, что отец окончательно с ней порвал. В первый же раз прислушавшись к голосу своего сердца, она поняла, что в новый мир могут вписаться только добрые отношения и что с отцом следует помириться.

Что касается меня, то первая же моя мысль была о честности. Честность и открытость необходимы, чтобы выстроить взаимное доверие в бизнесе, но абсолютная честность в семье, я знал, – дело куда более трудное. И все-таки решился вычистить авгиевы конюшни прошлого и начать с чистого листа. Это потребовало известного морального мужества, но в огромной степени изменило наши отношения с Сильвией и, как показало время, сделало чудеса для наших детей.

Вернувшись тем понедельником 1934 года домой, мы были потрясены чудовищным известием. В тот самый день трагически погиб старший брат Сильвии, Варнер ван Леннеп. Он только что завершил в Утрехте свое богословское образование, увлекся альпинизмом, и его накрыло лавиной в предгорьях Монблана. Ему было двадцать девять лет. Для всех нас это был страшный удар. В тот же вечер мы встретили на вокзале отца Сильвии, поездом направлявшегося в Швейцарию, и перед лицом огромного общего горя восстановили отношения. Неприязнь, основанная на нашем убеждении, что с ним просто невозможно иметь дело, со временем сменились теплой дружбой, продолжавшейся до самой кончины обоих родителей. Это примирение сняло у нас камень с сердца.

Моя решимость пойти Господним путем сказалась на отношениях со всеми, включая даже отца. Нас с ним связывало множество уз – любовь к искусству и природе, наша общая преданность компании. Однако подобно большинству сыновей, я не все одобрял в отце. К примеру, считал, что он слишком часто и по сущим пустякам позволяет себе терять самообладание. С другой стороны, я был натурой в некотором роде мечтательной, часто уносился мыслью в облака и порой, когда отец давал мне какое-то срочное поручение, забывал его выполнить, всегда имея на такой случай дежурную отговорку. Теперь же я решил, что с этим покончено. Я сказал себе: «Если забыл, имей мужество признаться в этом!» И что же? Отец стал мне больше доверять. В целом мое новое умонастроение создало почву для теплой и долгой дружбы.

Сильвия тоже внутренне переменилась, потому что стала жить, прислушиваясь к голосу Божию. К примеру, она всегда боялась, что с теми, кого она любит, случится что-нибудь ужасное. Во время войны такая вероятность возросла. Однако, когда в 1942 году Эйндховен подвергся страшным бомбардировкам, Сильвия с поразительным спокойствием наблюдала из предместья за тем, как падали бомбы на центр города, где оставались наши шестеро детей. И поняла вдруг, как глубоко изменили ее прошедшие годы. Когда она попыталась объяснить себе происшедшее, то вспомнила слова Нагорной проповеди Иисуса: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Всем сердцем старалась она, оступаясь и поднимаясь вновь, идти Господней дорогой, и Он освободил ее от страха.

Мы обнаружили, что необходимость прислушиваться к Богу совершенно естественно воспринимается детьми. Обычно Сильвия перед сном читала им отрывок из Библии. Потом, после минутного молчания, каждый из них говорил, что думает. Это были самые настоящие откровения. Один за что-то был благодарен. Другой чувствовал раскаяние за провинность. Третий выражал готовность от чего-то отказаться или сделать что-то приятное для наших гостей. Такие душевные побуждения могли зародиться и в сердце взрослого, и в сердце ребенка. Благодаря таким вечерам наша семья сплотилась, и мы не представляем себе, как вырастили бы семерых детей, если бы не этот обычай прислушиваться к Божьим словам.

Семейная жизнь всегда была для нас наипервейшей ценностью. Поиграть с детьми или почитать им в субботний вечер считалось важней любых светских обязательств. Я всегда брал причитающийся мне отпуск, и у нас сохранились чудесные воспоминания о неделях, проведенных вместе в различных местах Голландии. Когда дети подросли, мы стали вывозить их за границу. Замечательной традицией были занятия спортом во время зимних каникул, которыми вся семья наслаждалась с тех пор, как нашей старшей дочери исполнилось пять лет, – за исключением, разумеется, периода, когда шла война.

Пока дети взрослели, я уделял много внимания их развитию. Наш старший сын, Тон, был слишком юн, чтобы сразу после выпускных экзаменов в школе приступить к занятиям в Делфте, поэтому он на год отправился в Дартмутский колледж в США. Наш второй сын, Уильям, который хотел учиться в Роттердамской школе экономики, выбрал школу верховой езды на ранчо в Аризоне. Мне удалось навестить их обоих в Америке. С моим третьим сыном, Фрицем, я несколько недель путешествовал по Швейцарии; это тоже воспоминание незабываемое.

Людям, по мнению света сделавшим блестящую карьеру – министрам и президентам больших корпораций, к примеру, – часто не хватает времени для семьи. И в нашей компании я знаю таких, кто, сжигаемый либо жаждой карьерного роста, либо профессиональной добросовестностью, сидит на работе за полночь. Когда поступаешь так из года в год, это становится привычкой. И даже если они добиваются своего, то какой ценой? Семья тем временем распадается, воспитание детей терпит крах…

Я глубоко верю в то, что с полной отдачей трудится только гармоничная личность. Верю, что ближе всего к замыслу Господа человек, добившийся равновесия между различными составными жизни. По-моему, это естественно, что тот, кто находит время для семьи и занятий спортом, лучше справляется с работой. Если он вечером смог отдохнуть дома, это положительно скажется не только на его семействе, но и назавтра утром на рабочем месте. Нам, промышленникам, следует время от времени глядеть на себя со стороны. Если письма, которые мы диктуем, становятся длинней, наши речи на совещаниях – путаней и пространней, если мы избегаем принимать решения, если, иначе говоря, наша работа стала неэффективной, – значит, равновесие нарушилось.

Конечно, бывали времена, когда требовалось отодвинуть все прочее в сторону и выполнить какую-то срочную работу – но я сумел удержаться от того, чтобы такой стиль жизни вошел в привычку.

Мы с Сильвией часто спрашивали себя, что сталось бы с нашим браком без направления Господа и постоянного сознательного соотнесения совести с высокими нормами морали. У всякого брака, как бы безмятежно он ни выглядел со стороны, есть свои сложные моменты. Наш – не исключение. Мы совсем разные по характеру, и если уж мы смогли сохранить союз, то всякая пара сможет. Нас утешает то, что даже ошибки, совершенные нами – и с Божьей помощью нами исправленные, – могут пойти на пользу тем, кто делает выбор. Чрезвычайно важным для нас было иметь цель более высокую, чем даже строительство семьи, и эта цель была – строительство предначертанного Господом мира.

В 1934 году, встретив членов Оксфордской группы, мы на собственном опыте убедились, что человек открыт переменам и благодаря этому может улучшить свои отношения с миром.

Конечно, не обошлось и без негативного опыта. Ибо, позволив Господу направлять себя, ты делаешься уязвимым для критики. А осуждение часто бывает особенно болезненно в устах тех, кто тебе близок. Несмотря на все перемены, которые произошли в наших семейных отношениях, мы с Сильвией не сумели убедить моих родителей и сестер в том, как важна деятельность Оксфордской группы. Их взгляд на это так и остался скептическим. Мой отец пошел даже дальше. Узнав, что для собрания Оксфордской группы я снял зал в Эйндховене, он потребовал, чтобы я это собрание отменил. Я наотрез отказался. Он заявил:

– В таком случае, я отменю заказ на зал!

Я ответил:

– Папа, если ты это сделаешь, я уеду в Америку.

Что сказать на такое, он не нашелся.

Позже настал момент, когда и мой зять Франц Оттен счел необходимым поставить меня перед выбором, но сначала решил поговорить об этом с моей женой, которую глубоко уважал.

– Сильвия, – сказал он, – пришло время, когда Фрицу придется выбирать: или «Филипс», или Оксфордская группа!

– Да, Франц, – сказала жена, – и я знаю, каков будет его выбор. Но и ты должен понимать, перед каким выбором его ставишь. Ведь на самом деле это звучит так: «Филипс» или Бог. Ты это хотел сказать?

– Нет, Сильвия, если ты так это видишь, я не стану настаивать.

За прошедшие годы мы были свидетелями тому, как приживались в Европе идеи американского священника Фрэнка Бухмана, создателя Оксфордской группы. На многолюдных митингах в Скандинавии он призвал мир идти путем Господа, и этот призыв не потерял актуальности и сейчас. В 1936 году во время Британской промышленной ярмарки в Бирмингеме мы были свидетелями впечатляющего съезда, участники которого съехались со всех концов Великобритании на 35 специальных поездах. Годом позже съезд в утрехтском Овощном Холле продолжался неделю. Профессиональный филипсовский дизайнер создал очень эффектный плакат: корабль скользит по стапелям с надписью: «Пускаем в ход новые Нидерланды!» Я обещал провести эту неделю в Утрехте, чтобы быть на подхвате, но, поскольку некоторые мои коллеги, включая Оттена, оказались по делам за границей, полностью обещания своего не сдержал и приехал только на выходные. В воскресенье утром Фрэнк Бухман попросил меня вести собрание. Отказываться мне не хотелось, хотя отец и настаивал, чтобы я не слишком демонстрировал свое участие. Собрание было очень впечатляющим, да и мне казалось, что я неплохо справился со своей ролью, но когда отец прочел утренние газеты, он был очень не в духе…

В 1938 году Бухман, зная настроения в мире, чувствуя непосредственную близость войны, из лондонского Ист-Энда начал осуществлять новую программу «Моральное и духовное перевооружение». Почти одновременно с этим в нашей стране королева Вильгельмина произнесла речь о необходимости морального и духовного перевооружения наций.

«Вилевал»

Мы были счастливы и в нашем первом доме в Блумендале, и в нашем «инженерском» доме в Эйндховене. Но в 1934 году мы поменяли место жительства на «Вилевал». Этим завершилась история, начавшаяся еще в 1912 году, когда мои родители купили землю в предместье Эйндховена. Это был хвойный лес, прорезанный довольно монотонными дубовыми аллеями. С течением времени родители сделали из него рай с прекрасными сосновыми рощами и зарослями рододендронов.

История самого дома – «Вилевал» значит «Золотой ореол» – началась несколько позже, вскоре после нашего обручения, когда мы с Сильвией увидели на улице строящийся дом, который нам так понравился, что я написал подрядчику справиться об имени архитектора. Некоторое время спустя в Делфте мне позвонили в дверь. Пришелец представился. Это был Франц Стам, архитектор того самого дома. Он хотел знать, когда я приступлю к строительству своего. Я сказал ему, что даже еще не женат.

– Но разве после того, как женитесь, вы не захотите построить для себя дом?

– Конечно, захочу, господин Стам. Но как долго буду раздумывать, понятия не имею!

– Разве у вас нет никаких идей? Насколько я понял, вас заинтересовала моя работа, и как раз сейчас я свободен. Так что давайте сделаю для вас проект!

Я сказал, что не хочу брать никаких обязательств и уж тем более – вступать в денежные взаимоотношения. Но он настаивал.

– Расскажите мне, какие комнаты вам нужны.

– Гостиная, холл, столовая, кабинет, детская… – стал я думать вслух.

– А сколько спален?

– Это зависит от того, сколько у нас будет детей.

– А сколько бы вам хотелось?

Мы с моей нареченной обсуждали этот вопрос не один раз и сошлись на том, что у нас довольно масштабные ожидания. Поэтому я не раздумывая ответил:

– Шесть.

– Значит, понадобится три двойных спальни для детей, – заключил он.

Поговорив о том о сем, он ушел, а через несколько месяцев явился снова со свернутым в трубку чертежом под мышкой. Да! Это был дом нашей мечты. Мы с Сильвией тут же одобрили проект и бережно спрятали его, а между делом стали присматриваться к разным домам и деталям убранства в обиталищах наших друзей и знакомых. Причем обращали внимание как на те особенности, которых не одобряли безусловно, так и на те, которые хотели бы позаимствовать.

Через некоторое время Стам снова пришел поговорить, и на этот раз при встрече присутствовала Сильвия. Я уже свыкся с мыслью, что придет день, когда мы попросим его стать нашим архитектором. Обговаривал с ним различные сорта кирпича, рассказывал, что открытый камин хотел бы облицевать делфтской плиткой, которую я страстно коллекционировал. Обсуждали мы и крышу. У дома, пленившего нас с Сильвией, крыша была соломенная, но когда я заикнулся об этом отцу, тот воскликнул:

– Ни в коем случае! Ты будешь вечно бояться пожара!

Так что соломенную крышу мы отменили.

– Хорошо, тогда я закажу лимбургский шифер.

Мы вдохновенно уносились мечтами в строительство воображаемого дома. Какими сделаем водосточные трубы? А окна?

Стам опять явился с рисунками, но даже перед самой свадьбой у нас не было ощущения, что с новым домом надо спешить. Мы пригласили архитектора в Блумендал, и позже он примерно раз в год навещал нас в Эйндховене. С каждым разом рисунки становились все лучше, в большей степени по инициативе Сильвии, которая переносила все планы на миллиметровую бумагу, так что знала дом как свои пять пальцев еще до того, как мы начали его строить. Она знала, в какую сторону будут распахиваться двери, где пройдет водопровод и какая мебель где встанет. Между тем я работал над оформлением каминов.

Мои родители с большим любопытством следили за всеми этими приготовлениями. Наконец в 1931 году отец не выдержал:

– Фриц, не знаю, когда кончится эта депрессия, но цены на строительство сейчас ниже некуда. Не начать ли тебе наконец этот твой дом? У вас уже трое детей, так что нужно жилье попросторней.

Вот так мы и приступили к строительству нашего «Вилевала». Он был выстроен на земле моего отца по проекту Стама, таким, каким мы хотели его видеть. Он создал для нас дом-мечту, дом, в котором мы с тех пор так счастливо живем.

Больше ответственности

В 1935 году на ежегодном собрании акционеров я был назначен помощником управляющего директора. Это расширило мою зону ответственности. Годом позже Франца Оттена назначили управляющим директором – единовластным, в то время как мой отец оставался президентом. Затем в 1939 году мой отец стал председателем наблюдательного совета, Оттен – президентом, а ван Валсем, Лаупарт и я стали при нем управляющими директорами. В целом в течение этих нескольких лет в руководстве компании произошло больше изменений, чем когда-либо ранее, – ведь мой отец был единоличным президентом компании в течение семнадцати лет.

Полагаю, этот процесс начался в 1935 году, когда в авиакатастрофе погиб мой зять Сандберг. Это печальное событие так потрясло моего отца, что заставило по-новому задуматься о будущем «Филипса» и необходимости увеличить число руководителей. Затем случилось так, что в 1936 году отец серьезно пострадал от пищевого отравления. Поначалу мы думали – пустяк, но в течение нескольких месяцев он был прикован к постели, и почки его оказались поражены. Отцу было шестьдесят два года. Он вдруг осознал, что тоже смертен и что необходимо сделать соответствующие приготовления. Наиболее важным следствием этого решения стало то, что в предвоенные годы на плечи Оттена легла вся полнота ответственности за концерн. Мой отец любил его и высоко ценил его честность, решительность и огромную работоспособность, так же как и умение быстро схватывать суть дела.

Между тем еще до того, как стать заместителем управляющего директора, я принялся посещать еженедельные заседания правления, на которых каждый докладывал о достижениях подотчетных ему подразделений. Лаупарт, только что вернувшийся из поездки, пересказывал новости, полученные от руководителей заморских филиалов. Ван Валсем сообщал, как прошли переговоры с различными партнерами и конкурентами. Оттен толковал о финансовых вопросах и наших зарубежных вложениях. Я скромно вставлял словечко касательно наших новых изделий. Отец внимательно всех выслушивал, задавал вопросы, подводил итоги. Это все было в высшей степени поучительно.

Вследствие Великой депрессии каждая страна старалась оградить свою промышленность от внешней конкуренции посредством введения торговых квот и пошлин на ввоз. Чтобы сохранить наши позиции на рынке, зачастую приходилось строить новые заводы или расширять старые. К примеру, лишившись возможности ввозить радиоприемники в страну, которая традиционно закупала у нас товар, пришлось наладить производство приемников на месте. В этой связи в Голландии могло сложиться впечатление, что мы вывозим капитал и обеспечиваем занятость иностранным рабочим, но это было не так. Опыт подсказывал, что при наличии своего завода в некой стране общий объем импорта в эту страну фактически возрастает. Это происходит потому, что когда начинает работать наш завод за границей, возрастает объем заказов на детали, станки и измерительное оборудование из Эйндховена. Занимая все более заметное место на этом рынке, мы получали также и больше запросов на специфические изделия, потребность в которых у отечественной промышленности была незначительна.

Наши заводы в Чехословакии, Югославии, Румынии, Венгрии и Польше в этот период резко разрослись; в этих странах «Филипс» стал крупнейшим производителем радиоприемников. Но на это ушло много сил, и, кроме того, потребовалось послать туда наши лучшие кадры. К счастью, менеджеры скоро сумели отыскать прекрасных местных специалистов.

Мне приходилось часто выезжать в Польшу в связи с крупными заказами, полученными от польского министерства почты и телеграфа, – в особенности на пупиновские катушки, с помощью которых улучшалась работа телефонных кабелей. Польша согласилась покупать их у нас при условии, что производить их будут на месте. Производство наладить нам удалось в нужном объеме. Уже в те годы мне было ясно, что поляки видят приближение войны. Поступали заказы на передатчики и приемники для нужд армии, и на польском заводе был разработан специальный комплект изделий. Наш радиозавод в Чехословакии пользовался доброй славой, то же касалось и заводов в Венгрии, Югославии и Румынии.

В Германии, однако, ситуация складывалась другая. К концу двадцатых годов мы перекупили завод Лоренца. В результате потери прав на патент «Филипсу» разрешалось производить там только 30000 радиоприемников в год – цифра незначительная до смешного. Поэтому мы продали завод Лоренца компании ITT. В период промышленного бума в 1928 году мы приобрели завод Кёргера в Берлине, производивший токарные станки. В то время мы остро нуждались в разного рода инструментах и деталях к ним, которые и стали производить на кёргеровском заводе до начала в 1931 году депрессии, когда нужда в них отпала и завод снова сосредоточился на производстве токарных станков. Там работали превосходные конструкторы. Токарные станки Кёргера считались лучшими в Европе. Когда, после 1932 года, русские увеличили темпы своей индустриализации, они разместили на кёргеровском заводе огромные заказы и всегда своевременно их оплачивали. Но после войны Кёргер остался в так называемом русском секторе оккупации. Так что этот завод пополнил собой список хорошо известных предприятий, отнятых у «Филипса» без всякой компенсации.

В предвоенные годы наши лаборатории получили большое количество патентов, позволивших нам начать выпуск самой разнообразной продукции. Значительное число новых изделий попадало в сферу наших профессиональных интересов – к примеру, пупиновские катушки. В Голландии их у нас покупало только министерство почты и телеграфа. Продать министерству в Гааге первую пупиновскую катушку стоило мне огромных трудов! В то время у «Филипса» еще не было репутации надежного производителя такого рода оборудования. Пришлось, демонстрируя терпение святого, высиживать бесконечные переговоры и снижать цену до такого предела, что я уже сомневался, не в убыток ли нам эта сделка. Вот тут-то я и вспомнил с раскаянием, как сам терзал поставщиков в бытность свою на артиллерийско-техническом заводе!

Наши натриевые дорожно-осветительные лампы также получали признание. В 1935 году мы с отцом ездили во Францию на открытие новой системы освещения дорог в Невере, где пробный, в несколько километров, отрезок скоростного шоссе Париж – Ницца был освещен так же, как и шоссе, соединявшее Амстердам и Харлем в Голландии.

Мы также были первыми в области телевидения и, надо сказать, вложили в это дело большие деньги. Мы отдавали себе отчет в том, что до некоторой поры ничего с этого не получим, но предчувствие говорило нам: за телевидением будущее, оно способно заменить радио. Уже в 1937 году мы продали наши первые телевизионные приемники в Великобритании – именно с тех пор все и началось. В том же 1937 году Давид Сарнофф, тогда президент NBC и «Радио корпорейшн оф Америка», спросил меня: «Ну что, Фриц, как ты думаешь, когда телевидение придет в Америку?» О войне мы тогда не думали, поэтому я назвал ему 1942 год.

Между тем в Эйндховене было сделано несколько демонстрационных образцов, и на ежегодной ярмарке в Утрехте мы показали перевозной телевизионный приемник, установленный в трейлере. У посетителей ярмарки этот аттракцион пользовался большим успехом. Позже наш трейлер съездил в Бельгию, Венгрию и Румынию. Эксперты соглашались, что наши приемники не уступают лучшим образцам, но коммерческое их использование оставалось пока за будущим.

Я уже упоминал кинопроекторы, которые перед самой войной начали приносить отдачу. Как только появилось звуковое кино, мы приступили к разработке соответствующего оборудования. Первые звуковые фильмы демонстрировались с помощью граммофонных записей – для граммофонов «Филипс» производил усилители и динамики. Затем звук стали записывать непосредственно на пленку, и мы приступили к выпуску звукозаписывающих головок, посредством которых слабый след на пленке трансформировался в звуковые колебания. Вскоре затем мы затеяли специализированную поставку и установку полного набора проекционного оборудования, причем проекторы приобретались нами у немецкой фирмы Ницше. Во время депрессии наш станкостроительный завод остался не у дел-, вот я и предложил начать самостоятельное производство кинопроекторов. Начали мы с выпуска аппаратов, очень похожих на обычные, но тут же попали в переплет. Сделали несколько для британской киностудии «Гомон», а они не пошли: мы не справились с производством детали, которая называется «мальтийский крест», так что этот заказ мы полностью провалили. Впрочем, надо сказать, что впоследствии мы освоили эту деталь так, что наши «мальтийские кресты» стали лучшими в мире.

После прихода к власти Гитлера в 1933 году один из ответственных работников фирмы «Бауэр», нашего главного в этой области конкурента, перебрался в Голландию, поскольку, будучи евреем, не мог оставаться в нацистской Германии. Он предложил нам начать новую серию проекторов, ибо считал, что существующие аппараты отстали от времени. Мы окрестили новинку «Семейным проектором», и она стала пользоваться популярностью. В то время в лампах устанавливали еще угольные стержни, но наш исследователь Корнелиус Бол разработал замечательно компактную ртутную лампу высокого давления, которая в конструкторском отношении представляла собой огромный шаг вперед. Срок службы у такой лампы поначалу был очень недолог, но с этой трудностью мы справились быстро, и продолжительность жизни ламп Бола перевалила за сотни часов. Их устанавливали парами, так что если выходила из строя одна, немедленно включалась другая. Позже для проекторов разработали и другие виды ламп. Так что мы стали продавать сотни кинопроекционных установок в год.

Потребовалось наладить реализацию и обслуживание. Сначала нам пришлось работать с распространителями, которые, не владея тонкостями профессии, пуще всего хотели, чтобы мы включились в финансирование производства самых разнообразных фильмов. Это привело к потерям порой болезненным. Но со временем этот урок мы усвоили и теперь знаем свое дело весьма основательно.

Сегодня процесс показа фильма автоматизирован до уровня, который до войны, когда за каждым проектором должен был сидеть свой оператор, казался просто немыслимым. Любопытно, однако, что научные разработки сыграли в этом прогрессе лишь незначительную роль. Кинопроектор был, по существу, устройством механическим. В те годы, в отличие от нынешних, исследователи мало интересовались механикой. Сегодня мы много знаем о смазках и разнообразных шарикоподшипниках именно потому, что нуждаемся в них. Но тогда проблемы, связанные с работой кинопроекторов, разрешались нашими проектировщиками и наладчиками. Проблемы такого рода легче снимать на практике, чем в теории.

Ввязавшись, посредством изготовления кинопроекторов, в проблемы звукозаписи, мы познакомились с Фредом Миллером, американцем, разработавшим свою собственную систему. В то время при обычной фотографической звукозаписи ее качеству препятствовала зернистость эмульсионного покрытия пленки. Миллер придумал прецизионное записывающее устройство, формирующее звуковую дорожку в желатиновом слое, благодаря чему качество звукозаписи поднималось на небывалую высоту. Теперь требовалось «сочинить» машину, которая воплотила бы эту идею в практику. Ян Харденберг, признанный конструктор, приобретший большой опыт на нашем стеклодувном заводе, с успехом справился с этой задачей. С тех пор систему «Филипс – Миллер» применяли там, где требовалось высочайшее качество звукозаписи – например, на «Радио Люксембург». Эта коммерческая радиостанция располагала в Лондоне студией, оборудованной звукозаписывающими аппаратами «Филипс – Миллер». Посредством их-то и записывались во время войны речи короля Георга VI и Уинстона Черчилля, затем передававшиеся по Би-Би-Си. После войны мы надеялись, что эти аппараты найдут себе более широкое применение, но тут изобрели магнитофон, который стал внедряться в обиход такими семимильными шагами, что система «Филипс – Миллер» ушла в небытие.

В 1939 году общее число людей, занятых на заводах «Филипса» в Европе, достигло 45 тысяч – больше, чем когда-либо раньше. Надо сказать, что в те годы с уверенностью оценить грядущую экономическую ситуацию было чрезвычайно непросто. В периоды бума любой промышленник склонен начинать новые проекты, между тем как во время упадка на то, чтобы осилить строительство предприятий, которые насущно понадобятся через несколько лет, необходимы огромные усилия. Это напоминает метеорологические предсказания, когда, если вы окружены густым туманом, трудно вообразить, что всего в пятидесяти милях от вас сияет яркое солнце. Надо иметь немалое мужество, чтобы принимать ответственные решения, не имея перед собой никакого графика, подсказывающего вам, когда грянет и когда закончится очередной экономический взлет.

В 1938 году с «Филипса» ушел в отставку специалист, ответственный за работу с кадрами. Эту ношу возложили на меня, и я принял ее с радостью, потому что люди всегда интересовали меня гораздо больше машин. Сегодня, оглядываясь назад, кажется странным, что ежегодные отчеты тех лет толкуют исключительно о финансовых и производственных вопросах. Отчеты эти предназначались только для держателей акций, и считалось, что ни социальные аспекты, ни кадровая политика концерна акционеров никак не касаются. В то время и я полагал такое положение дел естественным. Конечно, было бы странно сейчас критиковать за него тогдашних руководителей, поскольку они всего лишь следовали сложившемуся порядку вещей, но наша сегодняшняя практика, когда проблемам человеческих отношений уделяется гораздо больше внимания, кажется мне более правильной со всех точек зрения.