Текст книги "Формула успеха"

Автор книги: Фредерик Филипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Самым неприятным в амстердамской жизни было то, что приходилось учиться. Коммерческая школа предлагала все, кроме контакта с внешним миром. Но научишься ли торговле из книг? Ставя дела выше слов, Антон редко упускал возможность поупражнять свое дремлющее коммерческое дарование. Он скупал в порту у заезжих моряков горшки с имбирем, а потом сбывал эти красивые глиняные горшки с их съедобным содержимым друзьям и знакомым в Залтбоммеле – разумеется, не без разумного барыша.

Он нетерпеливо ждал момента, когда можно будет расправить крылья и применить свои знания на деле. Умственная деятельность имела для него смысл только тогда, когда переставала быть игрой и начиналась всерьез. Школа этого дать ему не могла.

Фредерик Филипс позволил убедить себя в том, что нет смысла заставлять сына оставаться в школе до получения диплома. У него хватало связей, чтобы пристроить парнишку к делу. Итак, в начале 1893 года Антон простился с Коммерческой школой (но не с приобретенными там друзьями) и стал бесплатно и с огромным энтузиазмом работать в амстердамской фирме биржевых посредников «Бирдет и Дрейвестейн».

Через год было решено продолжить его подготовку за границей. В 1894 году он прибыл в Лондон, чтобы познать все секреты профессии брокера.

Лондонская жизнь понравилась ему не меньше амстердамской. Он познакомился с голландцами, подобно ему самому, явившимися изучать английское коммерческое дело. Начальство позволяло ему бывать на Лондонской бирже, представлявшей собой зрелище еще более впечатляющее, чем амстердамская. Контора, в которой он работал, располагалась в самом сердце лондонского Сити – воплощение респектабельности поздневикторианского периода, основательности и мелочно-расчетливой, меркантильной морали, что в совокупности не могло не сказаться на формировании принципов личной деловой этики юного голландца.

В пресловутую деловую этику, выраженную принципом «уговор дороже денег» и политикой «честность окупается», пущено много иронических стрел. Соображения о личных интересах торговца как факторе коммерческой этики могут увести далеко, заслонив от нас значение коммерческой надежности в структуре общественной этики, которая должна править человеческими отношениями в обществе, если мы хотим избегнуть анархии. Идеального джентльмена, оживленного из состояния абстракции писательским даром, можно изучать по «Саге о Форсайтах» Голсуорси, в которой образ Сомса, при всей его ограниченности, воплощает собой достойную европейскую традицию. Можно заметить, кстати, что Антон Филипс, в свои зрелые лета, роман Голсуорси ставил высоко.

…Что, между тем, происходило в Эйндховене? Первый год жизни завода прошел за наладкой и экспериментами, и только в 1892 году было запущено производство. Фирма переживала все трудности роста. Капитал таял на глазах. В 1894 году ситуация усугубилась до такой степени, что Фредерик и Жерар Филипсы решились дело продать. Но единственное предложение, которое они получили, оказалось оскорбительно мало.

Фредерик настаивал на двадцати пяти тысячах гульденов – это приблизительно две тысячи фунтов, – а покупатель не давал больше 1900. Из-за сотни фунтов все застопорилось, и мой дед решил, что лучше уж все потеряет, чем согласится с такой, на его взгляд, несправедливо заниженной ценой.

За решением продолжать работу последовала реорганизация. С мастером-немцем, добившимся очень немногого, пришлось расстаться. С коммивояжером, практически не получавшим заказов, – тоже. Срочно требовался человек, который болел бы за коммерческие интересы фирмы.

Фредерик справился у сына в Лондоне, нет ли у него кого на примете. Антон сообщил ему несколько имен амстердамских брокеров, но все они оказались либо заняты, либо не испытывали желания зарыть себя в глухом провинциальном Эйндховене. Ничего не оставалось, как предложить эту работу Антону. Фредерик колебался просить сына о жертве, которая отвлечет его от избранной карьеры, заставив работать на заводе, судя по всему, обреченном на разорение. Кроме того, возникали сомнения, пойдет ли младший сын под начало старшего. Характер у Жерара был тяжелый; достанет ли ему такта?

В общем, решили собраться в Залтбоммеле, чтобы обсудить ситуацию. Когда Антон сообщил своим лондонским шефам, что, возможно, вернется в Голландию, ему, неоплачиваемому ученику, предложили отличное жалованье, если он решит остаться в фирме.

Переговоры, проведенные в Залтбоммеле в декабре 1894 года, привели к компромиссу. Антон заявил, что готов пройти полугодовой испытательный срок. Затем дела можно обсудить снова. Покидать Лондон было жалко. Но элемент приключения, который крылся в отцовском предложении, перевесил: сюжет заключался в том, чтобы спасти погибающую фирму и привести ее к процветанию.

Первые годы в Эйндховене

Эйндховен 1895 года выглядел более деловым, чем Залтбоммел. На улочках вокруг неоготического собора Святой Катерины кипела торговая жизнь; по вторникам окрестные крестьяне съезжались на ярмарку. Кое-где на окраинах, а именно по берегам речки Доммел и ее притока Гендер, располагались мастерские и фабрики. Изначально преобладало текстильное производство. Позже разрослось табачное дело, производство сигар и коробок для них, прибавились спичечная фабрика и дубильня.

Недостатка в рабочих руках не было. Местное население состояло, в основном, из католиков. Уровень рождаемости был высок. Бедные, трудолюбивые, надежные люди, хотя и крестьяне по происхождению, не испытывали предубеждения к работе в промышленности. Заработки были низкие: в период, когда производство ламп накаливания требовало большого количества ручного труда, это было для формирующейся отрасли неплохо.

С самого начала Антон Филипс интересовался рабочим людом. Свойственные ему природная искренность и отзывчивость соответствовали брабантскому складу характера. Он любил людей. Те, с кем он начинал, не потеряли его привязанности даже тогда, когда фирма разрослась в очень сложный организм.

В здании бывшей кожевенной фабрики, где теперь работал завод, помимо цеха расположилась контора – помещеньице в двенадцать квадратных футов, где у Жерара и Антона было по столу. Еще имелась каморка, там сидел нанятый на полставки счетовод. Приходилось экономить, и в стене пробили дыру, чтобы отапливать оба помещения одной печкой.

Антон снял комнату в том же доме, что и Жерар; у них была общая гостиная с покатым полом, в чем Антон, с присущей ему жизнерадостностью, находил достоинство: уронив карандаш или монету, всегда найдешь потерю под горкой.

В течение рабочей недели трудились не покладая рук. Придумывать, куда девать свободное время, в те годы не приходилось. Завод начинал работу в семь утра, но братья обычно приходили за час до того. И вечером, после ужина, они частенько возвращались на работу. Жерар приглядывал за очисткой вакуумных насосов. Иногда рабочие, обслуживавшие насосы, задерживались так, что ночевали на чердаке, где хранилась готовая продукция.

Антон часто засиживался допоздна, ведя корреспонденцию. Он прилагал много сил, чтобы вникнуть в методы производства; знаний ему не хватало, а интерес рос. За короткое время он так нахватался, что часто удивлял брата. Он скоро освоил тот метод, каким Эдисон производил угольные нити накаливания: обугливание целлюлозы. Он понял, что полное сгорание нити предотвращается посредством помещения ее в маленькие стеклянные шарики, из которых воздух откачивается через отверстие, впоследствии герметично запаиваемое. К стеклянным стенкам крепится платиновая проволока, именно платиновая, потому что коэффициент расширения у платины и у стекла одинаков. Искусственная нить накаливания присоединяется к двум платиновым проволочкам посредством электролитически нанесенного углерода. После нескольких дополнительных операций электролампы проверяют на вольтаж и силу света.

Скоро Антон ознакомился и со всем оборудованием завода: тремя динамомашинами, купленными у «Мейссен и К°»; четырнадцатью наборами электроизмерительных аппаратов, поставленных франкфуртской фирмой «Хартман и Браун»; автоматическими вакуумными насосами; фотометрическим аппаратом и прочим – и стал осознавать, какая смелость требовалась отцу и Жерару – особенно Жерару, на котором лежала вся полнота ответственности, – чтобы, имея за спиной столь скромный задел, решиться конкурировать с огромными заграничными концернами.

Но Жерару приходилось брать в расчет и конкуренцию с местными производителями, пусть даже, по меркам немецких гигантов, карликовыми. Всего два заводика, работавшие на отечественном рынке, вынудили продавать лампы по цене вдвое ниже той, на которую Жерар ориентировался поначалу.

В течение первых лет существования «Филипс и К°» объем продукции оставался ниже расчетной, что также сказывалось на стоимости производства. В 1892 году всего было выпущено одиннадцать тысяч ламп; в 1893-м – сорок пять тысяч. Только в 1895 году смогли производить пятьсот штук в день – показатель, на который Жерар ориентировался в 1892 году. Именно с этого момента фирма стала получать свою первую прибыль.

Антон систематически посещал всех клиентов, которые заказывали товар, начиная с самого первого заказа, принятого в апреле 1892 года: пятьдесят лампочек для завода стеариновых свечей «Гауда»! Много позже, описывая трудности, которые они испытывали в те годы, Антон Филипс писал: «Электростанций в Голландии было раз-два и обчелся. Амстердамская обслуживала 7500 точек. Если сравнить с нашими заводами в Эйндховене, где сейчас 50000 точек, то становится ясно, что рынок в Голландии был весьма скромный. Роттердамская электростанция обслуживала 3000 точек; а в Гааге и других городах электростанций вообще не было. Частные станции работали при предприятиях: пивоваренных заводах, заводе метилового спирта, свечном заводе да нескольких судостроительных фирмах. Вот, пожалуй, и все».

Завидный рынок представляли собой соседние немецкие индустриальные районы. Таким образом, случайное расположение завода в Эйндховене обернулось редкой удачей. И плюс был не только в рынке труда. В пределах досягаемости находились заказчики на севере Бельгии, Вестфалии и Рура.

Заказчиков надо было завоевать, и их завоевали. С чемоданчиком, наполненным образцами ламп, Антон регулярно наезжал в те голландские города, откуда поступали заказы; но вскоре его путешествия вышли за пределы страны. Он быстро понял свои сильные стороны как коммивояжера; легкий нрав делал поездки прибыльными и позволял завоевать скептиков. Случались и разочарования, но природный оптимизм сломить было нелегко. Состязательность делала работу увлекательной. Обстоятельства бросали вызов; преодолев их с помощью самодисциплины, которая сама по себе привносит чувство свободы, преисполняешься пониманием своей полезности и соответствия нормам трудовой этики (почти что средневековый рыцарь: сочетание доблести и готовности служить).

Когда один мануфактурщик из Гронингена сообщил письмом, что не удовлетворен качеством ламп (часть их почернела), Антон немедленно предложил заменить дефектные лампы новыми. Мануфактурщик отказался, заявив, что предпочитает разорвать отношения с фирмой. Антон попросил о встрече. Клиент согласился, назначив рандеву на 9 часов утра в понедельник. Поскольку попасть в Гронинген в столь ранний час можно было, лишь приехав в воскресенье и проведя ночь в отеле, было ясно, что это форма замаскированного отказа. Антон тем не менее в назначенный срок приехал и доверие клиента восстановил.

Каждая поездка в Германию производила на отца огромное впечатление. Он видел промышленные предприятия, которые голландцам еще и не снились, рядом с ними заводик в Эйндховене казался игрушечным. До сих пор я подчеркивал спортивный элемент характера Антона Филипса; теперь пора сказать о его воображении, том роде воображения, что способно представить сочетания и возможности, доселе невиданные. Интуитивно он придавал своим идеям новую форму, лепил цветную картинку будущего. Немецкая промышленная жизнь дала Антону представление о том, что кроется впереди. Он ясно видел, чем может стать «Филипс и К°». Идея всемирного концерна еще не родилась, но о крупном, хорошо оборудованном предприятии, которое займет свое место в развитии современной европейской промышленности, он уже думал.

Вера Антона в технический гений брата была безгранична, и Жерар неустанно работал над усовершенствованием методов производства. Он решил изменить процесс отливки нити накаливания: коллодий, растворенный в концентрированной уксусной кислоте. Трудность состояла в том, что, несмотря на все усилия создать нити равномерной толщины и плотности, чтобы добиться ровного свечения, угольная нить в ряде мест все-таки оказывалась слишком тонкой. Новый процесс состоял в том, что каждая нить накаливания светилась в стеклянной колбе, наполненной углеводородом, в то время как на ней оседал слой углерода, а когда проходящий по нити ток достигал нужной силы, он автоматически прерывался. Благодаря этому методу самые тонкие и потому самые горячие участки нити накаливания собирали на себя большее количество углерода, доводя толщину нити до равномерности и заметно повышая качество ламп.

Первая же прибыль – 14460 гульденов (примерно 1200 фунтов стерлингов) за 1895/96 финансовый год – позволила братьям обновить оборудование. Производство возросло с 109000 ламп в 1895 году до 280000 в 1896-м. Антон позже шутил, что они с братом бежали вперегонки: он старался продать больше, чем завод производит, а Жерар старался сделать больше, чем он сможет продать. Но, видимо, и другие факторы повлияли на то, что в 1897 году объем производства вырос до 630000 ламп. Число рабочих за этот период возросло с 60 до 170 человек.

На «Лампе» и вне ее

Коммерческая активность Антона ничуть не убавила его интереса к людям. Он гордился тем, что знакомится с каждым нанятым на работу, с каждым из тех, кто в деревянных сабо торопился по утрам на «Лампу» (так девушки-работницы называли завод; точно так же спичечная фабрика в округе звалась «Спичкой», а фабрика коробок для сигарет – «Коробкой»), Он знал преимущества и недостатки каждой работы: с вакуумным насосом, с фотометром и прочим. Отношения с персоналом были простые.

В случае болезни работницы или иной беды в те времена, когда законодательных установлений на этот счет еще не было, Филипсы помогали, чем могли. В сезон сбора вишен старший Филипс присылал из залтбоммелских садов большие корзины с ягодами для раздачи рабочим. На день Святого Николая каждый получал пряничного человечка. Скажете, патриархальные отношения? Вольно нам сейчас, с нашими новообретенными правами, презирать их, эти жесты работодателей минувшего. И можно ли утверждать, что даже при самых отрегулированных механизмах социальной защиты, непосредственный жест помощи, личный интерес, проявленный к людям, не имеет никакого значения?

После женитьбы Жерара на Йо ван дер Виллиген из Роттердама, случившейся в 1896 году, Антон продолжал свое холостяцкое житье. В 1897 году он отпраздновал свое двадцатитрехлетие, и у него появилось новое знакомство. В Эйндховен, наблюдать за строительством путей для парового трамвая, приехал Марсель де Йонг, сын знаменитого директора муниципальных работ в Роттердаме, Г. Й. де Йонга, человека, чье предвидение сделало Роттердам тем портом мирового значения, каким мы его знаем сегодня.

Вскоре Антон получил приглашение погостить у де Йонгов и познакомился с младшей сестрой Марселя, Анной (Анньет).

В целом визит в Роттердам оказался необыкновенно плодотворным. Огромное впечатление произвел на Антона энергичный хозяин дома. Картина последовательных и решительных изменений, свойственная тогдашнему Роттердаму, не была Антону в новинку. Но вхождение в круг де Йонгов дало ему иной ракурс зрения. Только тут он узнал, до какой степени меняется жизнь обитателей Роттердама. С 1890 года население увеличилось на 84000 человек. Строительство новых портов продвигалось (завершив Рейнский, де Йонг передал на утверждение муниципалитету план строительства Мёсского). Промышленность не отставала: в 1890 году открылся маргариновый завод, в 1892 – Роттердамский сухой док. Грузооборот рос из года в год.

Эти свидетельства того, что нация на подъеме, не могли не вызывать энтузиазма. Антон Филипс был сыном своего времени. С ранних лет он оказался втянут в поток национального строительства. И, так уж ему повезло, оказался у истоков промышленности, производящей совершенно новый продукт. Коммерческий дар позволил ему выйти на новые рынки с новым товаром, обладающим необъятными возможностями. Но, кроме того, ему выпала и удача найти спутницу жизни, воплощавшую собой энергический дух Роттердама.

Анна де Йонг была замечательно умная девушка, с отличием окончившая среднюю школу. В те времена способных девочек в университеты не посылали, и Анна, согласно общепринятому правилу, съездила в Англию и Швейцарию «для изучения языков». Великолепная теннисистка, грациозная конькобежка, она все делала элегантно.

Роман развивался стремительно. Антон учил Анну ездить на велосипеде – дамам лишь недавно позволили заниматься этим новомодным спортом. Анна заняла у сестры ее велосипед и специальный костюм (без специального костюма не полагалось). Юбка оказалась длинновата, чтобы подвернуть ее, Антон пустил в ход свою булавку для галстука. В конце этой многотрудной, но веселой экспедиции, Антон попросил ученицу оставить булавку на память об этом дне, а во время следующего визита к де Йонгам, к восторгу своему, обнаружил, что Анна ее носит.

Родители Анны благосклонно приняли предложение руки и сердца, сделанное молодым эйндховенцем, но, поскольку невесте было всего девятнадцать, свадьбу решили на два года отложить.

Вскоре обрученные взмолились о пощаде. Чтобы доехать поездом из Эйндховена в Роттердам, надо было сделать несколько пересадок, каждый раз дожидаясь нужного поезда, потому что разные железнодорожные компании не координировали свои расписания, и это представляло собой серьезную помеху естественному желанию влюбленных как можно больше времени проводить вместе.

Иногда Анна приезжала в Эйндховен, порой ее сопровождали родители. Однажды Антон устроил для будущих родственников обед на квартире, которую снимал. Зная, что отец невесты очень любит устрицы, он попросил хозяйку включить их в меню. Добрая душа, по неведению, вынула устриц из раковин и, к ужасу Антона, подала горкой на блюде.

К этому времени Антон и Анна исколесили на велосипедах все окрестности своего будущего жилья. Отсутствие некоторых удобств в маленьком городке (там не было водопровода, и воду покупали, пять ведер за пенни; не было телефона) ничуть не беспокоило Анну. Люди в те дни принимали такие трудности как само собой разумеющееся.

Как бы то ни было, молодые упросили родителей сократить срок помолвки. Выбрали дом, и Антон дал волю своей любви к старинным вещам. В одном из немногих сохранившихся писем периода ухаживания упоминаются два медных кубка, приобретенных им на какой-то ферме.

9 июня 1898 году свадьбу отпраздновали в Роттердаме, сразу после двадцатилетия Анны. Антону было двадцать четыре.

Вернувшись после медового месяца, молодые стали обживать свой новый дом. Ничего особенно привлекательного в нем не было – парадные комнаты на первом этаже, спальни на втором, коридор, ведущий в кухню, – но именно здесь они начали свою семейную жизнь, здесь родили своих четырех детей. Этот дом видел начало их собрания произведений искусства: делфтский фарфор, несколько картин, среди которых – «Вампир» Ван Гога, приобретенный в Роттердаме за тридцать фунтов.

В России

Между тем компания быстро развивалась. Экспортные поставки в Германию росли по восходящей линии, что отнюдь не означало, будто «Филипс и К°» не следует приглядываться к новым рынкам, например, к России, где, минуя промежуточный этап газового освещения, принялись менять масляные лампы сразу на лампы накаливания. Когда стало известно, что немецкие оптовики выполняют крупные заказы русских городов, Жерар, совсем не горевший желанием отправляться в столь дальнее путешествие, все-таки решился сам съездить в Россию – отчасти потому, что считал Антона слишком юным для этого. В начале 1898 года он начал необходимые приготовления, и Антон, ввиду своей приближающейся женитьбы, не возражал, хотя поездки подобного свойства, по сложившемуся распределению ролей, были по его, коммерческой, части.

Изменить свои планы Жерара вынудили неурядицы, возникшие в связи с установкой нового парового мотора. Сначала он отложил поездку на месяц, а затем, в июле, к разочарованию жены, которая должна была сопровождать его, попросил Антона отправиться вместо него. Тот согласился, хотя это была помеха новообретенному семейному счастью. Молодой жене Антона пришлось утешиться приглашением провести несколько недель в Бельгии с родителями мужа.

Антон заранее, еще предполагая, что поедет Жерар, разослал рекламные материалы по всем российским торговцам и оптовикам, каких только нашел в справочниках. В начале августа 1898 года он выехал из Эйндховена в Санкт-Петербург через Либаву, Ригу и Ревель.

С решительностью, редкой для молодого человека двадцати четырех лет, спокойный и уверенный в себе, он явился в Россию – без рекомендательных писем, не зная языка, но с убеждением, что выполнит свою задачу, не впав в панику даже после того, как выяснилось, что немецкие коммивояжеры в этом сезоне его опередили.

За всю карьеру Антона в качестве торговца редко удавалось ему повторить блестящие достижения последующих месяцев. Не найти более убедительных доказательств его кипучей, переливающейся через край энергии, чем тот факт, что практически в каждом случае он ухитрился обойти своих немецких конкурентов. Ни на мгновенье не спасовал он перед многоопытными соперниками, этими основательными немцами, которые по всем требованиям науки «прочесали» русские рынки, имея за собой мощную промышленность и крупные капиталы. Русские покупатели, встречавшиеся с Антоном, наверное, так никогда и не поняли, что молодой голландец представляет маленький, совсем недавно запущенный завод. Большую роль сыграло в этом впечатление, произведенное на них массой рекламных проспектов из Эйндховена, которые загодя настроили их в пользу Антона. Но больше того: Антону удалось завоевать их доверие. Было в нем нечто, что пришлось по сердцу русским. И это «нечто» не было ловкостью, с какой надевал он на себя личину дружелюбия, дабы заполучить клиента; импульсивный по натуре, непосредственно эмоциональный, он обладал прирожденным даром легко сближаться с людьми. Скоро ему стало ясно, что с русскими ладить легче, чем, к примеру, с британцами, сдержанность которых так озадачивала, когда он жил в Лондоне. Свойственные русским непосредственная манера разговора и терпимость к собеседнику произвели на него глубокое впечатление.

Многие приключения, пережитые во время того вояжа в Россию, врезались в память. В историях, которые Антон Филипс рассказывал по возвращении, подчеркивался элемент спортивной состязательности, которым окрашивалось для него это путешествие в неведомое. Расстояния и трудности мало его задевали. В сущности, все время проходило в дороге; за месяц он двадцать одну ночь провел в поездах. Железное здоровье позволяло легко стряхивать с себя усталость. В письме жене, заметив, что так искусан вшами и мухами, что руки опухли, он подчеркивает: поездка оказалась удачной. В течение нескольких недель он продал половину того, что «Филипс и К°» выпускала тогда в год. Одним из наиболее примечательных был заказ на маленькую угольную лампу накаливания, так называемую «лампу-свечу», которая вставлялась в хрустальные канделябры. Директор Санкт-Петербургской электростанции дал Антону рекомендательное письмо к распорядителю двора, и разговор с этим царедворцем принес ему заказ на пятьдесят тысяч ламп. Когда он телеграфировал об этом в Эйндховен, там засомневались. Не лишний ли один из нулей? Ответ был: «Fifty thousand, funfzig Tauzend, cinquante mille». Пятьдесят тысяч.

Вскоре после этого в Гельсингфорсе Антон принял заказ на пятнадцать тысяч ламп, а снова вернувшись в Санкт-Петербург – еще несколько заказов, объемом от тридцати до пятидесяти тысяч штук. Чтобы поставлять такие партии, завод требовалось расширить, и дело начинало выглядеть так, что русский рынок может стать для «Филипс и К°» важней германского, и в этом случае надо было готовиться к открытой конкуренции с такими известными фирмами, как «Сименс и Хальске», как «Бергман» и «AEG», каждая из которые уже имела в России торговое представительство.

В декабре 1898 года, всего через несколько месяцев после своей первой поездки, Антон снова отправился по Восточной Европе, невзирая на дурную погоду, отпугнувшую его немецких конкурентов. С деловой точки зрения, поездка оказалась менее выгодной, чем первая, но дала возможность укрепить формирующиеся отношения. Антон учился искусству на шаг опережать других – немецких, французских, австрийских и венгерских агентов. В 1899 году он решил сезон начать рано. Кое-кто из русских клиентов, за минувший год встречавшийся с ним трижды, уже приветствовал его как друга, называя, на русский манер, Антоном Федоровичем.

Как он заслуживал дружбу? Если, к примеру, какой-нибудь новый тип лампы заказчику так нравился, что тот давал неожиданно высокий заказ, Антон выказывал сомнение в необходимости создания столь большого запаса. Он просил торговца показать ему, сколько тот обычно продает товара, и советовал, сколько взять, чтобы избежать затоваривания. Как было после этого не подружиться с ним на всю жизнь?

Вот случай, характеризующий отношение, которое вызывал к себе Антон Филипс. Как-то его удивило отсутствие заказа от одной хорошо известной санкт-петербургской фирмы. Приняли его вежливо, но заказ разместить отказались. Несколько месяцев спустя фирма разорилась. Они не хотели впутывать славного молодого голландца в свои потери. Когда фирма под другим именем возродилась, заказы вновь начали поступать.

В качестве компенсации за одиночество жены во время его частых отлучек Антон решил взять ее в одну из своих командировок в Россию, что обоим доставило удовольствие. Бабушки с радостью вызвались присмотреть за внуками, и те сначала месяц провели у бабушки Филипс в Залтбоммеле, а потом месяц у бабушки де Йонг в Роттердаме.

Не беспокоясь о детях, в 1901 году Антон с женой отправились в Москву через Берлин и Варшаву. Хорошо зная, что поездка эта прежде всего деловая, Анна была намерена не отвлекать мужа от его бесчисленных забот. В Москве, пока Антон встречался с партнерами, она гуляла по древнему городу, впитывая в себя его восточные черты, бродила по путаным улочкам вокруг кремлевских стен. Посещала церкви и музеи и вовсю пользовалась несколькими русскими словами, которые на лету подхватила. Вечера они проводили с русскими знакомыми Антона или ходили по театрам.

Из Москвы отправились на юг. Просторные, приспособленные к широкой колее железнодорожные вагоны делали дорогу менее утомительной. Киев произвел на них огромное впечатление. Из Одессы ненадолго совершили чудесное путешествие по Крыму, завершившееся в Севастополе, после чего поездка снова приняла деловой характер, и они отправились в Ростов-на-Дону. Поездка лишила их всяких иллюзий относительно порядков южнорусского железнодорожного сообщения: постоянные задержки, пассажиры, застрявшие на вокзалах, вынужденные вповалку ночевать на платформах, – но при всем этом всюду преобладал дух добродушного смирения.

Снова направившись на север, они прибыли в Санкт-Петербург, где днем каждый занимался своими делами, а вечером сходились вместе, чтобы в дорогих ресторанах наблюдать за петербургским бомондом, кататься в роскошных экипажах по мостам, ведущим через широкую Неву на острова. По воскресеньям посещали окрестные достопримечательности: сады Петергофского дворца с затейливыми фонтанами, созданные, чтобы соперничать с Версалем. Часами бродили по знаменитому Эрмитажу.

И года не проходило, чтобы Антон два-три раза не съездил в Россию, и когда делал это в одиночку, без жены, то ускорял темп. Анна теперь могла воочию представить себе его путь. Антон писал, что частенько ради экономии берет билет в вагоны второго класса, где попутчики курят и играют в карты ночь напролет. Если займешь верхнюю полку, страдаешь от дыма, если же нижнюю, на тебя могут и сплюнуть.

В 1900 году в Германии случился кризис. Продукция затарилась на складах. Пришлось обратить взгляд к новым рынкам: Франции которая, из-за высоких ввозных пошлин и низких цен, привлекательной для импортеров не выглядела, Испании и Италии, где подобралась отличная клиентура. Когда кризис миновал и Германия вновь открылась для торговли, «Филипс» сумел сохранить за собой новообретенные рынки сбыта. Не забывая при этом о российском рынке.

В первые годы существования «Филипс и К°» директора немецких электроламповых заводов несоразмерно беспокоились из-за скромных заказов, которые Эйндховен получал от германских закупщиков, но после того, как Антон взял в обычай объезжать возможную клиентуру по городам Рура, Вестфалии и прочих немецких земель, а затем еще и опередил агентов «AEG» в России, Берлин решил, что настала пора найти пути и средства обезвредить эйндховенских конкурентов.

В 1901 году «война» была объявлена. «AEG» предложила гамбургским экспортерам невиданно низкие цены. «Филипс», однако, сумел приобрести эксклюзивные права на поставку ламп накаливания для огромной промышленной выставки в Дюссельдорфе. Этот триумф господа Филипсы отпраздновали, организовав для всех рабочих завода двухдневную экскурсию на выставку, освещенную эйндховенскими лампочками.

Завод напряженно работал, заготавливая резервы продукции, чтобы дешево сбывать ее в Германии, если немцы станут упорствовать в политике сбивания цен. Пошли слухи, что Антон встречался с берлинскими директорами «AEG». «Мне стоит нажать кнопку, – сказал один из них (это был сам Эмиль Ратенау), – и цена за лампочку упадет до двадцати пфеннигов». – «Нажимайте, сколько хотите, – ответил Антон. – Увидите, что опоздали. Во всех наших контрактах последнего времени оговорено, что цена на филипсовскую лампочку на полпфеннига ниже лампочки «AEG», и будь, что будет». Антон мог позволить себе эту дерзость: стоимость производства в Эйндховене, благодаря в основном сравнительно низкой заработной плате, отлично налаженному производству и скромным затратам на исследования, поскольку Жерар проводил все эксперименты сам, не могла не быть ниже, чем у немецкого синдиката.