Текст книги "Наполеон"

Автор книги: Фредерик Бриттен Остин

Соавторы: Алан Патрик Герберт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

Глава 5

Деревушка Альтаре представляла собой убогое горное селение. Её единственная утопавшая в грязи улица заполнила кавалерия, совершенно бесполезная в этой лесистой, сильно пересечённой местности. Казалось, кавалеристы то ли не понимали, Что одержали победу, то ли были к ней абсолютно равнодушны. Свой вклад в разгром врага они вносили тем, что грабили дома сбежавших крестьян. Облачённые в грязные, рваные голубые мундиры, они злобно ругались и готовы были изрубить друг друга в куски из-за пары найденных кем-то булок. На него никто не обращал внимания. Безобразно тощие лошади, привязанные к оконным рамам или дверным косякам, стояли понурив головы. Такая кавалерия была не способна вести военные действия.

Развевавшийся над большим домом трёхцветный флаг указывал на присутствие штаба. В дверях стояли адъютанты – его младший брат Луи, Жюно и молодой Лемарруа. Старший брат Жозеф – полный и, как всегда, добродушный – стоял с ними рядом в качестве простого гражданского наблюдателя.

   – Привет, Малыш! – снисходительно бросил Жозеф. – Я слышал, сегодня утром всё прошло хорошо. Массена разгромил австрийцев под Монтенотге.

Несмотря на спешку, он остановился и почтительно пожал брату руку: тот считался главой семьи.

   – Да. Всё идёт чудесно, братишка. Ещё одно или два таких сражения, и дорога на Италию будет свободна! А теперь извини, у меня много дел.

Он протиснулся между ними и вошёл в дом. Бертье уже расквартировал штаб и целиком погрузился в работу. Он поднял свою огромную курчавую голову и улыбнулся молодому главнокомандующему.

   – Мои поздравления, генерал! Мы полностью разбили врага. – (М ы разбили. Таким снисходительным тоном, будто он сам сделал это, в одиночку. Бертье всегда говорил покровительственно. Ба! Что за важность, если он хорошо работает и точно исполняет приказы?) – Полные отчёты ещё не прибыли. Массена и Лагарп собирают свои войска. Они очень растянулись. Третий лёгкий батальон только что выбил австрийские посты из Каркаре.

Несмотря на опьяняющую радость победы, его ум оставался холодным и трезвым. Он уже решил, какими должны быть последующие шаги. Старомодный обычай, когда после сражения обе армии отправлялись на отдых зализывать раны, не годился для него. Он намеревался продолжать военные действия, не давать врагу никакой передышки, сбивать его с толку молниеносными ударами, а самому в это время накапливать силы на левом и правом флангах. Бонапарт говорил отрывисто. В минуты спешки его корсиканский акцент становился сильнее обычного.

   – Хорошо. Прикажите генералу Массена прикрыть Каркаре одним батальоном. Штаб переедет туда сегодня вечером. Скажите, что я буду ждать его там. Прикажите ему занять Кайро и наложить на жителей контрибуцию: надо вытянуть из них как можно больше. Пусть прикажет Лагарпу занять сильные высоты справа от себя, откуда тот сможет угрожать и Дего, и Сасселло. Лагарп обязан провести разведку этих мест. Там разместить батальон для поддержки связи с Каркаре. Тотчас же найдите Ожеро. Он по-прежнему в тылу. Велите ему ускорить продвижение. Дивизия обязана во второй половине дня разбить лагерь между Каркаре и Кайро. А где генерал Жубер? Его бригада должна была прибыть сюда ещё вчера вечером. Прикажите ему расставить усиленные посты на дорогах, ведущих в Миллезимо и Коссерию, и немедленно докладывать о любом передвижении пьемонтцев. Свяжитесь с Доммартеном.

Бертье оторвал голову от своих записей.

   – Очень хорошо, генерал! Предоставьте это мне, – На его лице по-прежнему играла снисходительная улыбка, как будто он обращался к юноше, который хотя и подавал большие надежды, но должен был ещё многому научиться. Неужели этот новичок не вызвал у него вчера удивления в Монтеледжино? Бонапарт читал мысли штабного ветерана, словно они были написаны у него на лбу. Бертье указал на открытую дверь. – Для вас, генерал, в соседней комнате накрыт лёгкий завтрак. Приятного аппетита.

Бонапарт рассмеялся:

   – Я совсем забыл о еде! Хорошо, перекушу, пока вы пишете приказы.

Он поспешил в соседнюю комнату. Хозяин дома, готовивший им еду, раскланялся и расшаркался перед ним. Его звали синьор Лоди. Он комично, но не без патетики выразил надежду, что штаб останется здесь надолго и это защитит его дом от разбоя. Бонапарт прогнал от себя назойливого дурака. Разговаривать ещё и с гражданскими, когда времени и так в обрез? Нет уж, увольте! За столом сидел Саличетти и жадно поглощал еду. Когда Наполеон садился, представитель Директории улыбнулся ему.

   – Отлично, Бонапарт! Дело идёт? Массена основательно отделал австрийцев. Говорят, он уничтожил их. Нам есть что доложить Директории. Этот разгром – первая победа, которых мы давно не одерживали ни на одном фронте. Господа из Люксембургского дворца будут довольны – им нужно несколько побед. И Франции тоже! – Он засмеялся и наполнил бокал вином из графина. Судя по виду стола, несчастный синьор Лоди был вынужден подать не один такой графин. – Кажется, ты тоже доволен. Ты хорошо начинаешь, но, признаюсь, я перепугался, когда вчера атаковали Монтеледжино. Это могло кончиться чертовски неприятно.

Бонапарт тоже потянулся за графином. Плеснув в бокал немного вина, он долил воды и залпом выпил. Его мучили жажда и голод.

   – Не было никакой опасности, мой друг, – ответил он, скрывая правду. Ему придётся работать с Саличетти рука об руку, но он никогда не будет доверять ему. – Я предусмотрел все неожиданности. Сама атака д’Аржанто дала мне прекрасную возможность разгромить его. – Он жадно набросился на еду. – Это только начало. Будет ещё много побед. Ты увидишь.

   – Будем надеяться! – засмеялся Саличетти. – Хочется поскорее добраться до Италии. Если твои чудесные планы осуществятся, я выжму её как лимон!

В это можно было поверить. Почти все корсиканцы были жадными и бессовестными, но он никогда не встречал человека более жадного и бессовестного, чем Саличетти. Тот ненавидел Италию, и желание отомстить зародилось в нем ещё в юности, во времена жизни в Пизе, где он изучал право и практиковался в нем. Саличетти всё ещё поддерживал с Директорией хорошие отношения, и пока он мог похлопотать за старого знакомого (как Бонапарт похлопотал о нём), земляк мог грабить Италию сколько угодно. В этой оборванной армии не было никого – от генерала до барабанщика, – кто не мечтал бы всласть пограбить, оказавшись по ту сторону гор. Бонапарт сам сделал всё возможное, чтобы вдохновить их на это.

Он снисходительно фыркнул.

   – Ты думаешь только о богатстве, мой друг! Я же сражаюсь ради славы!

   – Ах! – добродушно сказал объевшийся Саличетти (синьор Лоди постарался на славу). – Какое громкое слово! Вечно у тебя в голове вздор. Я вспоминаю те времена, когда в салоне мадам Пермон ты произносил возвышенные речи, а у самого куска во рту не было. Слава и патриотизм – вот лучшие слова, чтобы заставить толпу глупцов плясать под свою дудку. Поверь мне: я видел изнанку вещей с самого начала Революции...

Что ж, всё верно. Саличетти был прав. Будучи членом Конвента, он вращался в высших кругах и принадлежал к лицам, которые дёргали за верёвочки в первые годы политических потрясений.

   – Деньги – единственная стоящая вещь, и я хочу получить их как можно больше! Последуй моему совету и делай то же самое.

Спорить с Саличетти было бесполезно. Этот человек жил в другом измерении. Однако он мог быть как полезен, так и очень опасен, а посему следовало сохранять с ним дружеские отношения.

   – Возможно, ты прав, мой друг. Как бы то ни было, в Италии у тебя появятся хорошие возможности. – Второпях закончив еду, он поднялся из-за стола. Дорога была каждая минута. – Я собираюсь съездить на поле боя. Не желаешь отправиться со мной?

Он стремился осмотреть то место, где его выношенные в одиночестве планы подверглись испытанию и воплотились в первую победу. Он хотел видеть это поле, как отец хочет видеть своего первенца.

Саличетти принял приглашение. Делать ему было нечего: он уже понял, что вытянуть контрибуцию из нищей деревушки Альтаре не удастся.

Вернувшись в комнату, где без устали трудился Бертье, Бонапарт подписал уже готовые приказы и продиктовал новые, в частности – на поставку продовольствия из Савоны. Должно быть, армия страшно голодает. В горах нечем поживиться. Он знал это по предыдущим кампаниям.

Луи и Жозеф всё ещё разговаривали на улице. Прекрасно, что в такой важный момент Луи оказался вместе с ним. Как не похоже это на те далёкие времена, когда он делил с этим ребёнком своё лейтенантское жалованье. Он не возьмёт его с собой на поле сражения. До завершения кампаний парнишке и так доведётся насмотреться ужасов. Но Жозеф, испытывавший болезненное любопытство штатского, непременно хотел туда поехать. Бонапарт сел на коня и крикнул капитану, чтобы тот дал эскорт в полдюжины человек.

Несколько минут спустя он, Саличетти и Жозеф, рысью выехав из деревни, перешли на короткий галоп и поскакали в нужном направлении. Позади ещё виднелась заполненная кавалерией деревня, когда они свернули направо и пустили лошадей по глинистой дороге, которая вела в Монтенотте.

Победа! Он всё ещё не осознавал действительного смысла этого слова, которое могло означать что угодно. За исключением взятия Тулона, это было единственное успешное сражение, в котором он принимал участие. Теперь же ему предстояло увидеть место своей первой собственной победы. Нужно использовать эту победу как можно полнее. Он ехал медленно, что-то подсчитывая в уме. Где был Болье со своим основным корпусом? Оставил ли он Вольтри? Успеют ли австрийские части под командованием д’Аржанто перестроиться после отступления? Что представляет собой генерал Провера и его австро-пьемонтский центр? Будет ли Провера двигаться на Дего? Как жаль, что не успел подойти Ожеро! Тогда разгром стал бы полным. А Колли с пьемонтцами, стоявший в горах слева... Двигался ли он, или Серюрье всё-таки приковал его к месту? Главнокомандующий по-прежнему плавал в тумане. И ни один дозорный ещё не сообщил о возвращении разведки.

Погода вновь ухудшилась. Окружающие горы скрывались в тучах. Дождь перешёл в настоящий ливень. Это страшно затрудняло передвижение по горным дорогам транспорта с продовольствием. От самого побережья по крутым, узким тропам растянулась длинная колонна тонувших в грязи телег, запряжённых волами и другими вьючными животными...

Но вот и поле сражения – седловина между горами, через которую тянулась дорога из Савоны в Дето. Позиция была стратегически важной. Возвышающиеся позади редуты Монтеледжино не позволят врагу продвинуться к Савоне. Находись они в руках австрийцев, это сильно помешало бы его продвижению. Но австрийская армия исчезла. Здесь и там виднелись только французские мундиры. Небольшие отряды, маршировавшие под дождём, появлялись и снова исчезали среди кустов и пролесков, на склонах оврагов и возвышенностей сильно пересечённой местности. Это становилась боеспособным формированием дивизия Лагарпа, чересчур растянувшаяся в ходе сражения. Перед Бонапартом стояло несколько жалких лачуг. Селение Верхнее Монтенотте. Нижнего Монтенотте, расположенного левее, отсюда видно не было.

Он подъехал к Верхнему Монтенотте. Да, битва произошла нешуточная... Земля была усеяна телами в белой форме. Одни лежали неподвижно, другие ползли и махали руками, взывая о помощи. Виднелись среди них и солдаты в голубых мундирах. Тут и там валялись то завалившаяся на бок пушка с разбитым колесом, то брошенный фургон с амуницией, то мёртвая лошадь. Земля казалась усеянной оружием, брошенным военным снаряжением, пушечными ядрами, простреленными барабанами, кусками размокшей от дождя бумаги – всё это громоздилось где и как попало. Когда всадники проезжали мимо раненых, до них донёсся многоголосый хор стонов и выкриков. Было видно, что селение Верхнее Монтенотте взято приступом. Двери убогих жилищ были разнесены вдребезги, крыши сожжены. Землю покрывали тела в белом, но голубых мундиров здесь было больше.

Он повернул в направлении Нижнего Монтенотте. Между двумя селениями лежали мёртвые и раненые австрийцы. Здесь их окружили. Поваленным забором из белых комлей они окаймляли территорию, которую защищали, пока не дрогнули и не побежали. Здесь, как и в большинстве других мест, голубых мундиров было меньше. Должно быть, неожиданная яростная атака захватила австрийцев врасплох, а быстрое передвижение численно превосходящих сил заставило их пуститься в беспорядочное бегство.

Раскинувшаяся под серым небом с низко плывущими дождевыми облаками, эта картина не производила яркого впечатления. Но он не обращал внимания на бесцветный пейзаж. Это была его победа, его первая победа! Она была славной, нет, изумительной, но этого недостаточно. Он обернулся к Саличетти и начал объяснять ход сражения, насколько о нём можно было судить по этой заваленной трупами и хламом земле: вот здесь Лагарп перешёл в наступление, там Массена спустился с гор и атаковал правый фланг австрийцев, а вон там Рампон у Монтеледжино заставил австрийцев свернуть их левый фланг. Там, там и там выстроившиеся в линию австрийские полки были окружены и уничтожены. А успех обеспечила заранее разработанная тактика, и успех этот был неизбежным – именно таким, какого он и ожидал. В его взволнованном описании это короткое сражение выглядело как одна из величайших битв в истории, как шедевр хорошо продуманной стратегии. В своём отчёте Директории Саличетти должен будет сказать то, что сам он сказать не сможет. И это только начало!

   – Ты видишь, мой друг! – говорил он Саличетти, в то время как ничего не понимавший комиссар вглядывался в сумрачную даль. – Я уничтожил австрийский центр почти без потерь с нашей стороны – именно так, как и планировал! Эта битва войдёт в историю!

Саличетти с сомнением кивнул.

   – Ты ловкий чертёнок, Бонапарт, и всегда был таким. Я думаю, что всю эту огромную работу ты проделал заранее. В любом случае я доложу Директории о том, что ты сделал: мы, корсиканцы, должны держаться друг за друга! – смеясь, закончил комиссар.

Повернувшись к Жозефу и увидев лицо старшего брата, Бонапарт тоже засмеялся.

   – А ты что думаешь о моём победоносном сражении, Джузеппе?

Жозеф был смертельно бледен и выглядел так, словно ему вот-вот станет плохо. Это зрелище было для него слишком впечатляющим.

   – Я думаю, что это ужасно, – вздрогнув, ответил он. – Это твоё ремесло, Малыш, но мне оно омерзительно – я не рождён солдатом. – Он говорил с превосходством старшего брата, который удачно женился и мог обойтись без этих грязных дел.

Бонапарт и сам слегка поёживался от открывшегося перед ним зрелища. Последствия битвы всегда глубоко ранили его чувствительную натуру – лужи крови, сотни раненых, ставших калеками, содрогавшихся в агонии, взывавших о помощи, которой большинство из них никогда не дождётся; сотни и сотни мёртвых солдат... Ничего не поделаешь: неизбежные издержки. Война всегда влечёт за собой смерть и раны, но подавляет воплощённую в солдатах волю врага. Его разум честно и мужественно воспринимал это, но чувства восставали против такой боли и такого ужаса...

Они насмотрелись достаточно. Назад, в Альтаре! Ему ещё многое предстояло сделать. Нельзя терять времени. Он пустил лошадь в галоп, значительно опередив остальных. Когда перепаханная сражением земля осталась позади, когда скрылись из виду залитые кровью тела, когда стихли позади жалобные стоны и крики, он вздохнул с облегчением. Они проехали мимо колонны еле волочивших ноги австрийских пленных в белой форме. В своём отчёте он завысит их число... До Франции далеко, а когда пленные прибудут к месту назначения, никто не станет сверять цифры. Тем временем к ним прибавятся и другие: это ведь не последняя его победа. Самое главное – поразить воображение парижан, заставить этих дураков из Директории осознать, что во Франции наконец-то появился гениальный полководец...

В Альтаре и вправду ждала нелёгкая работёнка. У Бертье скопились кипы ждавших обработки рапортов и сводок. Их нужно было обдумать, перенести данные на карту, сравнить с другими отчётами и составить из всего этого точную картину расположения и мощи врага. Кроме того, необходимо было отдать уйму приказов и распоряжений. Если силы Массена и Лагарпа были более-менее собраны и подошли вплотную к врагу, то большая часть его армии, раздробленная на отряды, всё ещё с трудом двигалась среди гор. Передовые полки Ожеро наконец добрались до Альтаре, но арьергард задержался в дороге. Где находился Доммартен? Что собирался предпринять Серюрье в горах Ормеа? Заставил ли он пьемонтцев не высовывать носа из своих укреплений в Чеве? Жубер застрял где-то в лесах, нащупывая врага, которого ему придётся атаковать завтра утром. В этих условиях справиться с задачей ежедневного снабжения рассыпанных частей продовольствием мог бы только титан. Он работал и слышал, как снаружи хлещет нескончаемый дождь. Входили вестовые в насквозь промокших накидках, и там, где они стояли, разливались лужи.

Стемнело рано. В той комнате, где он работал, где в раздумье склонялся над картой, где диктовал двум падавшим от усталости секретарям, уже давно таяли свечи.

Вечером он приказал Бертье отправиться со штабом вперёд, в Каркаре, где ждала новая квартира. Сам он ненадолго останется с секретарями здесь, чтобы принять гонцов из отставших отрядов и разослать приказы интендантам на побережье. Похоже, войска Болье всё ещё находились в Вольтри. Пришло сообщение, что эскадра английских кораблей под командованием знаменитого Нельсона подошла к берегу и наладила связь с этим городом. Возможно, Болье и Нельсон уже обсуждают план наступления на Савону. Но если это так, то слишком поздно они спохватились. Связь австрийцев с их союзниками уже утрачена. Волей-неволей Болье придётся отступить и отказаться от любых замыслов против французской береговой базы – если, конечно, он не захочет, чтобы его окружили между горами и морем и наголову разгромили. Конечно, Болье был дряхлым старым дураком, но не законченным тупицей. Вероятнее всего, он выведет из Вольтри свои десять тысяч солдат и окружной дорогой через горы отойдёт с ними к Акви, в тыл Дего. Но прибудет он туда не раньше, чем через два дня. А пока он этого не сделает, австрийцы не смогут начать наступление с севера, используя свой резерв в Алессандрии. Значит, завтрашний день свободен для обхода слева и удара по Колли и пьемонтцам.

Было почти девять вечера, когда, покинув Альтаре, он смог отправиться в Каркаре. Темень стояла – хоть глаз выколи. Дорогу, утопавшую в грязи, можно было рассмотреть только при свете фонаря, который нёс впереди спешившийся кавалерист. Бонапарт очень устал. Почти сорок часов он непрерывно двигался, командовал, был переполнен эмоциями. Но он был счастлив. Глубокая, всепроникающая радость смывала усталость, поддерживала его. Победа! Он добился своей первой победы! Завтра он одержит другую. Бонапарт ехал верхом, а мысли его были заняты передвижением войск, построением диспозиций, которые обеспечат завтрашний успех.

Он поравнялся с одной из колонн Ожеро. Еле передвигая ноги, солдаты в темноте брели к Каркаре. Повсюду шли люди с горящими факелами, свет которых выхватывал отдельные лица из тёмной, сплочённой массы. По пояс в грязи, держа от усталости мушкеты как попало, в потерявших от дождя форму чёрных головных уборах, лишь некоторые в шинелях и немногие в ботинках, эти люди были совершенно истощены, но продолжали упрямо идти вперёд. Они шли маршем по каменистым горным тропам, и их долгие остановки изнуряли их больше, чем движение вверх и вниз по горам. Вдобавок они были голодны. Они ничего не ели со вчерашнего дня. Когда Бонапарт проезжал мимо, эти спотыкавшиеся от изнеможения «босяки» вглядывались во всадника и при свете факелов узнавали его.

Послышались выкрики:

   – Эй, Бонапарт! Замухрышка! Где наша еда? Мы голодны! Давай хлеб! Давай обувь! Где наше жалование?

Этих голодных, измождённых людей не волновали ни слава, ни победа. Они были настроены бунтовать. От их криков у Бонапарта окаменели скулы. Как бы они ни негодовали, им придётся выступить завтра и добыть ему ещё одну победу. Их усталость, их мучения не лишат его воли к победе. Они лишь инструмент этой воли.

Обгоняя колонну, он обратился к солдатам со словами ободрения.

   – Да здравствует Республика! Да здравствует Франция! Ещё одно небольшое усилие, мои храбрецы! Я знаю, дорога была тяжёлая, но вы уже почти в Каркаре. Там вас ждёт отдых и еда. – Правда ли это? Он и сам не знал. Ладно, еду они как-нибудь раздобудут. Главное – привести их туда и расположить на позициях для завтрашней операции. – Сегодня мы одержали великую победу! Итальянская армия покрыла себя славой! Завтра мы добьёмся ещё одной победы, и дорога на Италию будет открыта! Италию, где вы получите всё, что пожелаете! Один раз мы уже победили! Вы – Итальянская армия! Ваше мужество превосходит всё! Так завоюем завтра ещё большую славу!

Голодные, со стёртыми от долгой ходьбы ногами, солдаты взвыли ему вслед:

   – Дерьмо твоя слава! Не морочь нам голову своей Италией!

Бедняги... Но всё равно им придётся идти вперёд. Он был доволен, что успел въехать в Каркаре ещё до того, как к ней подтянулась колонна.

Каркаре... Он помнил эту большую деревню, стоявшую на перекрёстке двух дорог, ещё по кампании Второго года. Одна дорога вела в Миллезимо, где сейчас стояли отряды пьемонтцев; другая в Дего, селение, которое, по последним донесениям, всё ещё оставалось в руках недобитого противника. Сейчас деревня была полна испуганных, жалких пленных австрийцев. Их сгоняли в колонны для отправки в Савону. Они уже лишились башмаков и мундиров, с них сняли всё, что представляло ценность для победителей. Передвижению по узким улицам, освещённым горящими факелами, мешали раненые – в большинстве австрийцы, – лежавшие в грязи там, где упали, беспомощные и истекавшие кровью. В некоторых домах работали хирурги. Освещённые факелами и фонарями, они походили на мясников. Другие дома были захвачены голодными французами и варварски разграблены. Кое-где слышались истошные крики и женский визг. Его армия ничем не отличалась от шайки бандитов. Правда, они слишком долго голодали, были оборванными и нищими...

Он добрался до дома, где расположился штаб Бертье. В комнатах горели свечи. Бертье поднял голову от заваленного документами стола и сообщил окончательные сведения об одержанной победе. Австрийцы потеряли около трёх тысяч убитыми и ранеными и примерно две тысячи пленными. Должно быть, корпус д'Аржанто перестал существовать. Его остатки в панике бежали. Потери французов – благодаря быстроте и ярости атаки – были сравнительно невелики. Если бы не опоздание Ожеро, который должен был полностью уничтожить врага, отрезав ему путь отступления к Дего, это была бы идеальная победа. Ах, Ожеро, Ожеро... Интересно, где сейчас он сам?

Бертье сообщил, что Ожеро находится в соседней комнате, вместе с Массена и Лагарпом, как было приказано. Хорошо. Ещё из Альтаре, после краткой поездки на поле сражения, он послал Лагарпу и Массена письменное поздравление. Они уже знали, что Бонапарт оценил их боевые заслуги.

Их первая встреча после триумфальной победы будет приятной. Он представил их себе в хорошем настроении. Прежняя угрюмость и строптивость будут забыты. Эти генералы ещё смотрели на него как на неопытного, скороспелого юнца из компании парижских политиканов, умеющих держать всех в руках только за счёт большей осведомлённости, для которых они, боевые генералы, будут завоёвывать всё новые и новые победы. Все они продолжали негодовать и возмущаться им, даже Ожеро, пытавшийся выразить ему свою преданность во время встречи в Ницце.

Он вошёл в комнату. В очаге ярко горело пламя. Рядом грелись три генерала. Все трое были в грязи и пороховой копоти. Лагарп был достаточно высок, но Ожеро возвышался над ним как башня. Очевидно, шёл крупный разговор, и складывался он явно не в пользу Ожеро. Они тут же умолкли и приветствовали главнокомандующего, причём Ожеро и Массена сделали это нарочито небрежно.

Ожеро выдвинулся вперёд. Настроение у него было ужасное, и его можно было понять. Совершить труднейший переход и прийти на поле битвы после того, как сражение уже закончилось...

   – Генерал, моя дивизия на подходе, – сказал он. – Очень жаль, что мы опоздали. – Тон его был вызывающим. – Но я хотел бы напомнить вам, что войска не могут двигаться без продовольствия и обуви. Мои люди сделали всё, что было в их силах, но не сумели добиться невозможного.

Бонапарт не собирался выслушивать дерзости ни от Ожеро, ни от кого-либо другого. Он посмотрел прямо в грубо вытесанное лицо вздымавшегося над ним ветерана.

   – В этой кампании, генерал, – резко сказал он, – им придётся научиться делать невозможное. По дороге сюда я видел ваши отряды. Они непростительно распущены и не имеют никакого понятия о дисциплине. Это не солдаты, а сброд. Но я ожидаю, что к следующему сражению они окажутся в указанном им месте вовремя.

Ожеро покраснел от гнева. Но прежде чем он успел ответить, вмешался Массена. С язвительной улыбкой на худом, смуглом, хитром лице он задал вопрос:

   – Вы битву-то видели, генерал? Я слышал, что вы заблудились.

Бонапарт не ответил на дешёвую издёвку. Он был не чета этим людишкам.

   – Я видел, как ваши части спускались с гор, Массена. Очень вовремя. С этого момента сражение было выиграно. В отчёте Директории я сообщу о ваших заслугах. – Таким способом он старался привлечь на свою сторону этих грубых, невежественных солдат, почти бандитов. Он будет превозносить и преувеличивать их подвиги так, чтобы они, до сих пор не известные стране, стали знаменитыми, чтобы они почувствовали, что добились славы благодаря ему. – А Лагарп со своей дивизией дрался выше всяких похвал. – Он повернулся к этому офицеру старой королевской армии, старейшему из всех них, честному швейцарцу, который не за страх, а за совесть выполнял самые немыслимые приказы и никогда не занимался интригами. – Генерал, я непременно доведу до сведения Директории, что вы провели операцию просто блестяще.

Лагарп улыбнулся, благодарный за похвалу.

   – Я лишь выполнял ваши приказы, генерал. Это был славный денёк!

   – Да, день действительно славный, – с холодным превосходством промолвил Бонапарт. – День, который войдёт в историю. Теперь за дело! Победа бесполезна, если из неё не извлечь всей выгоды. Австрийцы выведены из строя на сутки. Значит, завтра нам надо наголову разбить пьемонтцев.

Бонапарт разложил на столе карту и попросил ещё несколько свеч. Он любил работать при ярком свете.

   – Ожеро, вы на рассвете с двумя полками и артиллерией продвинетесь через Миллезимо к Монтецемоло. Я предполагаю, что на подступах к Миллезимо вы найдёте только слабые австро-пьемонтские силы Провера. Вы отбросите их и захватите высоту Монтецемоло, где Колли держит одно подразделение. Бригады Жубера, Рюска и Доммартена объединятся с вами для атаки на Монтецемоло, подойдя с других сторон, как я объясню вам позже. Став хозяином высоты, вы продвинетесь вперёд и захватите все доминирующие позиции вокруг Чевы. Проведёте операцию с предельной быстротой. Помните, скорость – это всё!

Он повернулся к Массена:

   – Вы, Массена, с Двадцать первым полком перед самым рассветом продвинетесь к северу. Выгоните австрийцев из Дего и проведёте разведку боем в направлении Спиньо. Таким образом вы задержите любых австрийцев, которые будут пытаться помешать мне. Постарайтесь быть осторожным и не навлечь на себя удар основных сил: там могут находиться австрийские резервы. Вы наложите на Дего контрибуцию в двадцать четыре тысячи ливров – насколько я помню, это богатая деревня – и конфискуете всех мулов, которых найдёте.

Не дожидаясь комментариев Массена, он повернулся к Лагарпу.

   – Лагарп, вы тоже выступите на рассвете и к девяти часам достигнете высот возле Кайро. Оставите на высотах один батальон, а с остальными займёте город. – Когда генералы приблизились к карте, он медленно обвёл их взглядом. – Штаб останется в Каркаре.

Суть его плана заключалась в том, чтобы после разгрома австрийцев мгновенно переключиться на пьемонтцев и прежде, чем они разберутся в происходящем, внезапной атакой отбросить их, полностью разъединив с союзниками. Уступая в силе, они должны рискнуть и, если угодно, компенсировать этот риск быстротой передвижений. Он снова и снова повторял это, стараясь убедиться, что они всё хорошо поняли.

Генералы отдали честь и пожелали ему спокойной ночи. Маленький и тщедушный по сравнению с ними, он принял их приветствие.

   – Спокойной ночи, господа. Бертье пришлёт вам письменные приказы. Завтрашний день должен стать таким же славным, как и сегодняшний.

Они вышли. Бонапарт услышал донёсшийся из-за двери казарменный выговор Ожеро, выражавший неохотное, но неподдельное восхищение:

   – Чёрт возьми! Этот замухрышка знает, что делает!

Бонапарт позвал секретарей. Заложив руки за спину, он расхаживал взад и вперёд, слово за словом диктовал указания Бертье, резюмировал свои устные указания, а в завершение велел составить приказ по армии.

«Да здравствует Республика! Сегодня, двадцать третьего жерминаля, дивизия генерала Массена и дивизия генерала Лагарпа атаковали австрийцев численностью в тринадцать тысяч человек под личным командованием генерала Болье и генералов д’Аржанто и Роккавина, занимавших важные позиции в Монтенотте. Республиканцы полностью разбили австрийцев, убив и ранив около трёх тысяч из них. В числе раненых генерал Роккавина. Убито несколько подполковников и младших офицеров. Дополнительные подробности будут сообщены армии, когда поступят полные сведения об этом славном событии».

Приказ был не совсем точен. Конечно, Болье там и не ночевал, а австрийцев было не тринадцать тысяч, но какая разница? Важно было поднять боевой дух армии. В своём рапорте в Париж он завысит и это число. Бонапарту надо было во что бы то ни стало создать себе репутацию, и он не стеснялся в средствах.

Когда Наполеон закончил диктовать и отправился в приготовленную для него скудно освещённую спальню, уже давно перевалило за полночь. Он зевнул, стянул с себя мундир и отдал его ординарцу, велев почистить к утру. Лёжа в кровати, он какое-то время воскрешал в памяти события этого славного дня. Что подумает о нём Жозефина, когда услышит об этой победе? Он оправдывал своё бахвальство.

С улицы доносились стоны несчастных раненых и непристойная ругань солдат, продолжавших заниматься грабежом. Какой-то офицер громко приказал конвою с австрийскими пленными трогаться в путь. Бонапарт повернулся на другой бок и мгновенно уснул.