Текст книги "Наполеон"

Автор книги: Фредерик Бриттен Остин

Соавторы: Алан Патрик Герберт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Глава 13
РУБИКОН

Похоже, что сами боги постановили сделать 16 февраля решающим днём.

Именно в этот день полковник Кемпбелл отплыл в Италию, пребывая в постоянном беспокойстве оттого, что теперь не может следить за действиями Наполеона.

А в Вене в этот день Мария-Луиза впервые начала сдавать свои позиции. Граф Меттерних намекнул, что ей не позволят взять сына с собой в Парму. И, следуя настоятельным советам обаятельного Нейперга проявить благоразумие и послушание, она написала русскому царю. В письме она подтвердила, что ничего не примет от Франции. Это надо было понимать так: союзники единодушно поддерживают её в претензии на титул герцогини Пармы, а она отказывается от поместий в Богемии, от титулов и постоянного нахождения с ней сына. Итак, с Францией и Наполеоном было покончено. За день до этого Меневаль, всё ещё находящийся на её стороне, получил последнее, почти просительное письмо от Бертрана. Оно было датировано 28 января. «Напиши Меневалю, – попросил Наполеон в этот день. – Попробуй ещё раз». И Бертран написал:

«Император находится в добром здравии, но не получает никаких известий об императрице и своём сыне вот уже более месяца. Это вызывает у него сильное беспокойство». Бертран старался вложить всю душу в эти строки. Он ничего не знал о происходящем, но, обладая хорошо развитой интуицией, чувствовал приближение чего-то, скорее всего самого худшего. Однако он надеялся, что с приездом императрицы все неприятности останутся позади. Уж слишком сильно Наполеон хотел спокойной жизни вместе со своей семьёй – женой и сыном. Мария-Луиза приказала Меневалю не отвечать на письмо. Она боялась, что при сложившемся положении дел это повредит Наполеону. Но всё же добросердечный Меневаль послал ответ, и это был конец.

В этот же день, 16 февраля, как будто услышав последнее слово жены, Наполеон написал Дрюо следующее:

«Отдай приказ, чтобы бриг «Инконстант» пришёл в Дарсе. Пусть его накренят, осмотрят киль и медную обшивку, заделают течи и полностью подготовят к плаванию. Его нужно покрасить под английский торговый бриг. (Составь смету на все эти работы и покажи мне её завтра). Необходимо погрузить на него запасы продовольствия в количестве, достаточном для питания 120 человек в течение трёх месяцев: вода, сухари, рис, овощи, сыр, запасы бренди и вина – взять ли солонину? – солонину недели на две. Проследи за тем, Чтобы на бриг погрузили лесоматериалы. Иными словами, на нём должно быть всё, что нужно. Я хочу, чтобы бриг был полностью готов к плаванию к 24—25-му числу. Сообщи мне, сколько шлюпок разместится на бриге – желательно как можно больше».

«Наконец он принял решение», – подумал Дрюо.

Но было ли оно окончательным? Через три дня Бертран получил письмо, говорящее о противоположном.

В то утро Наполеон расхаживал по кабинету, нюхал табак, хмурился и сосредоточенно обдумывал что-то. Он позвал секретаря, но тот отбыл с поручением в город.

   – Бертран?

Он заглянул в комнату гранд-маршала, но там никого не было. В это время мимо окна, очень изящная в своём зелёном платье, проходила Полина. Она осторожно заглянула в комнату – Наполеон очень не любил, когда его беспокоили во время работы по утрам.

   – Полетт! Заходи. Ты сегодня рано.

Действительно, Полина в эти дни вставала рано. Не желая ничего пропустить, она наблюдала за работами на бриге.

   – Да, Наполеон. У меня всё хорошо.

   – Если так, моя дорогая, – он поцеловал её, – тогда ты поможешь мне написать письмо. Меня все покинули.

   – Как пожелаешь, мой король. – Она была польщена и обрадована.

Он усадил её в своё кресло и начал диктовать, расхаживая по комнате. Полина, сосредоточившись и даже слегка нахмурив брови, медленно записывала.

«Генералу князю Бертрану, гранд-маршалу двора Портоферрайо, 19 февраля 1815 года.

Граф Бертран, я намереваюсь отправиться в Марчиану в середине июня или начале июля. Мы должны...»

Полина подняла свои изящные брови: «Не так быстро, Наполеон». Он бросил на неё резкий взгляд – никто не имел права перебивать его.

«Мы должны закончить необходимые работы к апрелю и подготовить дома для мадам Мер, княгини, графини Бертран и губернатора. Комиссии, состоящей из одного из придворных, посыльного Бернотти и – кого бы ещё? – капитана Гваланди, будет предложено выбрать дома и снять их на июль, август и сентябрь. Составь и покажи мне счета на все ремонтные работы, какие необходимо осуществить. Я буду находиться...»

   – Помедленнее, пожалуйста.

   – Ты должна писать быстрее.

«Я буду жить в Мадоне. Нужно будет убрать кухню, расположенную у задней стены часовни. Для кухни подойдёт обычный деревянный сарай. Ещё мне нужно три дома: один – для штаба, другой – для конюхов и третий – для гвардейцев (я хочу взять с собой не менее 50 человек). Мои старые апартаменты вполне подойдут, если будет расширен мой кабинет. Из него должна быть видна дорога. Все эти дополнения очень важны, поэтому пусть составят и представят мне смету работ».

   – Тебе понравится Марчиана, Полетт.

   – Это всё?

   – Это всё, моя дорогая, – он просмотрел письмо. – Спасибо тебе. Ты пишешь лучше меня.

   – Это ни о чём не говорит, – Она подошла к окну и остановилась. – Наполеон? – мягко произнесла она, не поворачивая головы.

   – Что, моя дорогая?

Она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо, во взгляде – ни тени страха.

   – Наполеон, я думаю, ты боишься.

Он нахмурил брови, но всё же он никогда не мог позволить себе быть суровым с Полиной.

Она подошла к нему вплотную и прошептала на ухо:

   – Оргон.

   – Замолчи, – проговорил он. – Нужно подождать.

Приехав во Флоренцию, Кемпбелл направил донесение британскому посланнику. Оно было прочитано мистером Куком, заместителем государственного секретаря, только что приехавшим из Вены. За ужином этот высокомерный выскочка категорично дал понять полковнику, что страхи его беспочвенны.

«Когда вы вернётесь обратно на Эльбу, – сказал он, – можете сообщить Бонапарту, что в Европе о нём совсем забыли и более никто и не вспоминает».

У полковника Кемпбелла отлегло от сердца. «Я очень волновался, – пишет он, – по поводу возможных планов Наполеона и кажущейся непредсказуемости его поведения, однако после замечаний мистера Кука я начал осознавать, что значительно преувеличивал опасности. Ранее я считал возможным его побег к Мюрату, если последний начнёт военные действия против союзников...»

После визита к врачу, через день или два, полковник поехал в Лукку, где на каждом углу ожидал встречи с Полиной. Не встретив её там, он был весьма разочарован.

Между тем с каждым днём гвардейцы всё чаще ударялись в бахвальство. Уже ни в одной таверне острова никто не удивлялся их байкам, разве что молоденькие девушки, которым ещё не доводилось встретиться с ними. Старший сержант Иоахим теперь «убил» то ли шесть, то ли семь мамелюков, а число побед сержанта Гавана, этого соблазнителя женщин, достигло вообще неимоверной цифры.

В казармах же гвардейцы вели буйные разговоры о будущем. Пону с семьёй было разрешено гулять по крепостному валу. По вечерам они любили сидеть на террасе над Морскими Воротами и слушать разговоры солдат в караульной. Больше всего ему нравились рассказы коротышки капрала из Марселя, который затмевал остальных своими воображаемыми стратегическими планами и склонностью к художественным преувеличениям. «Когда Джуалини был на дежурстве, – пишет Пон, – я отказывался от посещения театра – и ничего не терял». Однажды вечером он был «крайне удивлён», услышав, что гвардейцы обсуждают, в первый раз за всё время пребывания на острове, своё возвращение во Францию. Хоть и было выдвинуто более двадцати всевозможных планов и путей возвращения на родину, но никто из присутствующих не упомянул о дороге через Прованс, где императору пришлось пережить столько угроз и оскорблений. Для гвардейцев эта «отвратительная область» была своего рода пугалом. Капрал Джуалини не согласился ни с одним из планов, подкрепляя своё несогласие вескими доводами. Потом он завладел всеобщим вниманием. «Вы все не правы, – начал он. У него был сильный и высокий, казалось, проникающий в душу голос. – Я расскажу вам, как это должно случиться. Император публично заявляет о своём намерении снова захватить Египет. Эти господа из Тюильри очень рады, они смеются над нами. Хорошо! Дан сигнал к выступлению. Мы садимся на корабли. Хорошо! Наш император не дремлет. Все готовы принять нас и помочь. Хорошо! (Каждый раз при слове «Хорошо!» раздавался удар, будто капрал ударял миской по столу). На Мальте мы набираем ещё больше провизии и запасов – да, захватываем один или два корабля, по надобности. Хорошо! (Лёгкие усмешки). Мы высаживаемся на берегах Дуная – выше или ниже по течению – какая разница? Хорошо! (Громкие смешки). В Константинополе уже осведомлены о наших планах. Они делают вид, что не замечают нас. Вроде бы там никто ничего не знает и не видит. Хорошо! Плотным строем, с развевающимися знамёнами мы движемся вперёд. Хорошо! Греки стремятся присоединиться к нам, этого же хотят модцаване и сербы.

Хорошо! (Всеобщий громкий смех). Венгры только того и ждут, чтобы подняться против австрияков. Вы ведь знаете, что венгры и австрияки – это как огонь и вода, как... как наш император и полковник Кемпбелл! И вот венгры уже восстали и присоединились к нам. Ну что? (В этот момент раздался такой шум, будто поднялся бунт). Наша армия разрастается, продвигаясь вверх по Дунаю. Хорошо! Но это ещё не всё. Польская армия, как родная сестра нашей армии, движется маршем из Варшавы – навстречу с нами. По сигналу обе армии соединяются у стен Вены. Хорошо! Вена окружена, она в осаде. Она пала – и вот она опять наша. Хорошо! А от столицы Австрии до Парижа мы дорогу знаем – найдём её с завязанными глазами. Хорошо! И вот мы в Париже. Господа из Тюильри сматываются, а жители Парижа кричат: «Да здравствует император!» ВОТ ТАК!»

После триумфального завершения этой невообразимой блистательной военной кампании среди гвардейцев поднялся такой шум, что дежурному лейтенанту пришлось зайти в караульную и сделать им строгое замечание. На Пона монолог капрала произвёл такое впечатление, что он поведал о нём Наполеону. Император послал за Джуалини и попросил его в деталях изложить свой проект. Вначале Джуалини боялся и слово вымолвить, но потом, когда Бертран налил ему вина, а Дрюо уверил в том, что его не посадят на гауптвахту, немного пришёл в себя. Со своей стороны Пон воспроизвёл один или два отрывка из его речи, но настолько плохо, что художественная натура капрала взяла верх над страхами, и он закатил настоящий спектакль. Наполеон был в восторге, веселился, как ребёнок в цирке, хвалил капрала. «Всё это чепуха, мой капрал, – сказал он. – Нам прекрасно и здесь. Но это – хорошо!»

Императору запомнился этот проект, а «Хорошо!» стало во дворце модным словечком.

Наполеон послал Пону в Рио строгий приказ относительно судов, и тот, наняв три судна водоизмещением по восемьдесят тонн, направил их вокруг острова в Портоферрайо.

Затем Наполеон осмотрел новый «разборный дом», который месье Бюрри спроектировал и построил для него. Маленький домик мог быть собран и установлен за два часа, разобран на составные части, сложен и перевезён в любое место «с удивительной лёгкостью». Император был очень доволен.

В тот же самый день торговец маслом месье Матта написал в своём рапорте, что бегство императора с острова ожидается в марте. Солдатам роздали по новой паре башмаков.

22-го числа Наполеон написал гранд-маршалу:

«Завтра проследи за тем, чтобы мэр и месье Ломбарди заключили контракт на постройку рейда в Лонгоне. Выделяемая на это сумма не должна превышать 2500 франков. Пусть они укажут, сколько им потребно чёрного пороха, и я им выделю.

Наполеон.

P.S. Пусть они также подготовят контракт на изготовление трёх маленьких мостиков или же трёх декоративных пролётов на дороге в Лонгоне, чуть ниже деревни Каполивери».

«О, Боже!» – пробормотал генерал Бертран.

Как же так? Наполеон одновременно отдавал такие противоречивые приказания. Некоторые усматривают в этом чётко разработанную систему маскировки своих намерений, ведь даже Бертран находился в неведении и занимался тем, что нанимал лошадей и заключал контракты, в то время как военные приказы поступали непосредственно Дрюо.

Правда, видимо, заключалась в том, что в этот момент Наполеон ещё не принял окончательного решения. В нем как будто боролись два человека. Доведённый до крайности несправедливостью и трагическими обстоятельствами, он, что называется, встал в позу, подобно кобре, принявшей устрашающий вид. Но успокоить его можно было легко. Он походил на оскорблённого человека, который уже подал исковое заявление в суд и привёл всю громоздкую машину Судопроизводства в действие, но в глубине души всё ещё надеялся на полюбовное разрешение конфликта. Даже теперь надменный монарх из Вены, высокомерный Кук или величавый лорд Каслри и граф Меттерних могли бы уберечь мир от многих бед, если бы направили Наполеону дипломатично составленное письмо следующего содержания: «Ранее был допущен ряд ошибок, но начиная с сегодняшнего дня все пункты договора будут неукоснительно выполняться. Денежные средства, гарантированные договором, уже отправлены. Кроме того, нам представляется необходимым сообщить, что императрица и её сын находятся на пути к императору на Эльбу. Им предоставлена надлежащая охрана и оказываются все должные знаки внимания». Безусловно, Наполеон принял бы такие известия с чувством благодарности и отказался от своих намерений покинуть остров. Все военные приготовления могли бы быть приостановлены. Может быть, это и вызвало бы возмущение и недовольство среди отчаянных вояк и гвардейцев. Но ведь он уже отпустил с острова всех тех, кто желал поехать домой – он мог спокойно обойтись и без них. Как и Дрюо, многие офицеры были влюблены в местных жительниц и не горели желанием сражаться. Бертран тоже ничего не хотел, кроме спокойной семейной жизни.

Полина стала постепенно понимать, что существует ещё одна крупная проблема, занимающая все мысли императора. 22-го числа, ужиная с матерью и сестрой, Наполеон не сказал ни слова. Мать была спокойна и невозмутимо величественна. Полина, возбуждённая от прогулки и наблюдений за работами в порту, за ужином тем не менее тоже молчала. Потом сели за карты, Наполеон играл без всякого энтузиазма, хмурился, пожимал правым плечом и даже не спорил, когда мадам Мер объявила, что он мошенничает. «В любом случае, – парировал он, – я должен вам двадцать франков», – и тут же заплатил. Он рано поднялся из-за стола, сел к фортепьяно и, как обычно, взял четырнадцать нот Гайдна. Он проводил мадам Мер до экипажа и вернулся назад, к Полине. Желая ему спокойной ночи, она поцеловала его и опять прошептала на ухо пароль:

   – Оргон!

   – Хорошо, – ласково ответил он и потрепал её за ухо. – Спокойной ночи, моя дорогая.

Этой ночью, что очень редко случалось, он долго не мог заснуть. Полина была права. Воспоминания об Оргоне, Ля Каладе и Фонтенбло часто посещали его. Он знал, что во Франции ходили самые гнусные истории о его унижении. У Бертрана и Дрюо, у Кемпбелла, этого английского шпиона, у немногих придворных и солдат, должно быть, сохранились самые неприятные воспоминания об этой позорившей его честь поездке. Возможно, разговоры о ней стали для них обычным делом. На материке упорно муссировались слухи о том, что он и раньше бросал свою армию. Каково ему, которого считали величайшим в истории человечества солдатом, было знать, что его называют трусом! Да, Полина права. Нужно раз и навсегда покончить с этими россказнями и опять предстать перед ними победителем. Пусть вспомнят, что это он одержал победу при Аустерлице, что это он, одинокий, стоял на мосту в Лоди, а вокруг свистели пули. Но в таком случае будут новые Оргоны, новые инсинуации и выпады со стороны толпы.

Говорят, что на острове Святой Елены он утверждал, что намеревался убежать с Эльбы ещё будучи в Фонтенбло. Но на острове Святой Елены он вообще говорил много странного.

А сейчас он вспоминал о Фонтенбло и Оргоне, и эти воспоминания наполняли горечью его душу. Иногда он хвастливо утверждал, разговаривая с Кемпбеллом и другими, что достаточно ему пошевелить пальцем, и Франция падёт к его ногам. Легко было говорить! «Каково же всё-таки непостоянство людей! – думал Наполеон. – Достаточно совершить промах, и они пытаются растоптать тебя. А как легко совершить промах!»

Вера в свою счастливую судьбу и уверенность в том, что его нельзя победить, были уже не столь сильны в нём – в конце концов он потерпел поражение. Возможно, продолжал размышлять Наполеон, добрый Дрюо прав, считая новую военную кампанию безнадёжной и обречённой на провал. Выступить и сражаться против Европы с несколькими сотнями гвардейцев или даже просто перевезти их на одном маленьком корабле на материк, когда вокруг блокадный флот, – это безумная затея. Конечно, ему удалось проскользнуть под носом у Нельсона после египетской кампании, но может ли он вновь рассчитывать на такую удачу? Его могут захватить по пути, и тогда разговоры о Святой Елене станут пророческими. Наверное, лучше ему остаться здесь, в своей крепости, постоянно провоцируя их на противозаконные действия. На острове он может продержаться много лет. Только бы получить хорошие известия из Вены! Если бы императрица была рядом, они бы не посмели досаждать ему. Если бы его сын рос сильным и мужественным здесь, на террасе дворца, у него на глазах, тогда бы он почувствовал себя вполне счастливым. Правда, оставалась ещё проблема с деньгами. Бурбоны – вероломные глупцы! Высмеивая его, они утверждали, что он «честолюбив». Но как он может быть «честолюбивым» сейчас? Никто и ничто не могло вознести его выше того положения, которое он занимал, – властелина всего мира. Только он всё ещё может спасти от Бурбонов свою родину – бедную Францию. Возможно, это его долг. Оргон! Бриг «Инконстант» должен выступить один против целой армады кораблей со всего мира! И потом на горизонте маячил Кемпбелл – ничтожный лицемерный соглядатай. Хорошо, что он позволил ему уехать! Вот какие раздумья тревожили Наполеона в ночи, вот почему он никак не мог успокоиться. Однако, подумав о полковнике Кемпбелле, он улыбнулся и вскоре заснул.

Сон не освежил его, но встал он сразу и, расхаживая по террасе, выпил на ходу кофе. Утро выдалось прохладным, сияющим ослепительной голубизной неба. Он подумал, какое же всё-таки это прекрасное место. Он представил сына, маленького короля Рима, рассматривающим море в подзорную трубу. Он выучил бы с ним названия всех кораблей, научил бы отличать тартану от фелуки. Мария-Луиза своей царственной осанкой и грацией пленила бы Эльбу. И люди со всего острова (и даже континента) приезжали бы сюда на балы и торжества, послушать оперу к посмотреть спектакли. Эльба стала бы культурным центром всего Средиземноморья, а его сын стал бы известным человеком.

Солнце поднялось над фортом Стелла и осветило маленький садик. Повернув лицо к солнцу, он стал молиться: «О, Господи, сделай так, чтобы сегодняшний день принёс мне хорошие известия. Полина права. Я испытываю страх. Я достаточно в своей жизни боролся и странствовал. Всё, что я затеял, – это сумасшествие. Но я могу оставить всё по-старому. О, Господи, ещё раз прошу, ниспошли мне сегодня хорошие новости».

Он смотрел на море и увидел, словно в ответ на свою мольбу, маленькую фелуку, перевозящую почту. Два изящных полумесяца её парусов коричневого цвета раздувались от попутного ветра. Наполеон с жадностью смотрел на маленькое судёнышко, пока оно не скрылось в гавани.

   – Быстро! – крикнул он посыльному. – Ля Муш! Письма!

Фелука привезла ответ Меневаля на письмо Бертрана от 28 января. В этом сострадательном, но осторожном послании, написанном несколько слащавым стилем, старый слуга императора сообщал изгнанникам правду. Он советовал им больше не ждать императрицу и её сына, ибо она порвала с Францией и в настоящее время является пленницей своего отца и союзников. Он также сообщал, что она может получить Парму, как это и было ей обещано по договору, но даже если ей и разрешат поехать туда (что весьма сомнительно), она должна будет отправиться в путь без сына. Король Рима в таком случае остаётся заложником в Вене. Конец письма звучал ободряюще, хотя и помпезно:

«Императрица от рождения была наделена теми качествами, которые, безусловно, позволили бы ей с должным уважением относиться к Франции, если бы природа, в придачу к этим качествам, наделила её большей твёрдостью характера. Необычные обстоятельства связали воедино её судьбу с судьбой великого человека. Эти узы были самым жестоким образом расторгнуты эгоцентричным холодным расчётом политиков. Это случилось тогда, когда император более не внушал страха. Все те промахи, которые допустила императрица, должны быть, несомненно, вменены в вину тем, кто сделал её всего лишь инструментом проявления своей ненависти и осуществления мести. Я глубоко уверен, что император никогда не осудит женщину, которой оказал честь, женившись на ней, которая подарила ему много счастливых дней и которая стала матерью его нежно любимого сына. Боюсь, что с течением времени простые французы, не зная о том, как тяжело ей приходилось в различных ситуациях, могут поддаться искушению и обвинить её во всех бедах. Но, по моему мнению, она заслуживает снисхождения. Поэтому оставьте гнев для тех, кто ускорил её падение».

Это откровенное сообщение было весьма ценным для Бертрана, который, не зная обстоятельств, много месяцев ругал Марию-Луизу как только мог. Но послание предназначалось Наполеону. Бертран подумывал о том, чтобы не показывать ему письмо, но Наполеон уже взял его в руки.

   – О, Боже! – уже в который раз пробормотал Бертран.

   – Письмо от Меневаля, ваше величество, – сообщил он и поспешил выйти. Он закрыл дверь не полностью и встал рядом, в маленькой комнатке, весь обратившись в слух. Глядя на море сквозь миртовые ветви, он удивлялся самому себе: ну зачем он приехал на Эльбу?

Вдруг до его слуха долетел ужасный крик, в котором было всё – и ярость, и горькое сожаление: «Бертран!»

Не двигаясь, он продолжал смотреть на море.

Наполеон, метаясь взад и вперёд по комнате и неистово колотя кулаками в грудь, чувствовал, как отчаяние и ярость овладевают его сердцем: «Вот какова награда за пристойное поведение и спокойную жизнь! Ради этого я отослал с острова Марию Валевскую! Меневаль прав».

Даже сейчас Наполеон ни в чём не обвинял Марию-Луизу. Но он пылал непримиримой ненавистью к её притеснителям – старому коварному отцу, Бурбонам, всем этим напуганным, плетущим заговоры королям. «Итак, – мысленно сказал он себе, – они отобрали у меня жену и сына, да? Бог свидетель, я поеду и заберу их сам!» Он направился к двери. Вполне спокойный теперь, он позвал:

   – Бертран!

   – Ваше величество?

   – Скажи Дрюо, что этим утром я буду осматривать корабли. В одиннадцать часов.

   – Да, ваше величество.