Текст книги "Призраки Гарварда"

Автор книги: Франческа Серрителла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 6

Научный Центр был самой уродливой постройкой кампуса, квадратной конструкцией из бетонно-стеклянных ступенчатых ярусов, эдакий зиккурат мира науки. Он вмещал Научную библиотеку Кэбота и всемирно известных физиков, математиков, мастеров всевозможных научных областей. Центр мог позволить себе выглядеть неказисто; главной его ценностью был ум находящихся в нем людей.

«Ну, не всех, – подумала Кади, чуть не споткнувшись внутри вращающихся дверей, – здесь же и я».

Как только она вошла в главный вестибюль, внутри засел страх. Может, из-за первого впечатления от этого места: Кади была здесь на распределительном экзамене во второй день – в рамках гарвардской не то чтобы очень радушной Недели Первокурсников. Или, может, всего лишь из-за неуверенности в своих силах в математике и точных науках – это были специальности Эрика. Кади же предпочитала историю, литературу и прочие сферы, допускающие вольную трактовку.

К счастью, единственным делом, которое привело сюда Кади сегодня, была лекция по курсу Психо 100, который быстро ей полюбился. Профессор Бернштейн оказался полон харизмы и энергии, в результате в аудитории не осталось свободных мест. Занятие проводилось в самой большой лекционной Центра, рассчитанной на триста человек, и опоздавшим все равно пришлось сидеть в проходах. Тем утром Кади пропустила завтрак и где-то за чуть меньше получаса до лекции решила перекусить на местном фуд-корте, известном как Гринхаус-кафе или просто Гринхаус. В это время там уже готовились к обеду, и от запаха свежей пиццы у Кади заурчало в желудке. Она вспомнила рассказы Эрика про его «научные суши», которыми он каждый день обедал, – родители с ним ругались, мол, нечего тратить деньги, когда есть абонемент на питание. Кади дразнила брата мудростью поедания сырой рыбы на фуд-корте, на что он пожимал плечами: «Укрепляет иммунитет».

Кади взяла ролл с острым тунцом и встала в очередь у кассы, небольшого островка с четырьмя кассиршами на высоких стульях. Когда Кади наконец приблизилась, ей помахала низкорослая кругленькая женщина:

– Следующий! Подходите! Готовьте ключ-карту заранее, – произнесла она, выдавая сильный бостонский акцент.

Кади порылась в холщовой сумке в поисках своего студенческого, который служил одновременно и ключом, и платежной картой.

– Простите, она точно где-то тут.

Женщина громко вздохнула, недовольно сжав тонкие алые губы в ниточку и закатив накрашенные зелеными тенями глаза.

– Поэтому я и сказала: заранее.

– Простите, сейчас, минуту.

– Вас обслужить? – поинтересовалась кассирша у кого-то над головой Кади.

Кади оглянулась и увидела позади себя высокую блондинку.

– Ничего, я не спешу, – отозвалась она.

– А! Вот! – Кади победно вскинула карту и вручила ее кассирше.

– Арчер? – сощурилась на студенческий билет та. – Твоя фамилия Арчер?

– Да.

– И как я сразу не догадалась! – воскликнула кассирша, вдруг оттаяв, и заулыбалась: – У тебя брат здесь учится, да!

– Мой брат здесь учился. – Кади решила не распространяться, раз уж кассирша не то чтобы спрашивала.

– Суши, полное замешательство – все как у него. – Женщина хмыкнула: – Но рыжие волосы тебя выдали с потрохами. Ты просто его копия, умереть не встать.

Кади чуть не передернуло.

– Он мой приятель! Приходит сюда, всегда берет одно и то же, никогда не находит карту. – Кассирша подалась ближе: – А я смотрю сквозь пальцы и пробиваю ему как сотруднику, так что скидку он все равно получает. В прошлом году он помогал мне разгадывать судоку во время моих перерывов, учил всяким штукам. До него я только самый легкий уровень могла осилить. А теперь? – Она выдержала паузу. – Сложный!

Кади улыбнулась:

– Круто. Эрик отлично смыслит в задачках.

Кассирша довольно ухнула:

– И даже больше! Он вообще гениальный, твой братец, даже по меркам этого места. Всегда корпит за тетрадками во время обеда. Ты, должно быть, тоже чертовски умная.

– До него далеко, – первое, что Кади сказала честно.

– Ну не надо, – отмахнулась кассирша. – Все вы, девочки, такие. Вам недостает мальчишеского бахвальства. Поверь, дружок, если ты здесь, то ты умная. – Она вручила Кади чек и вернула карту. – Твой брат еще не заходил повидаться этой осенью. Выпустился в прошлом году?

– Ага, выпустился, – сказала Кади, избегая ее взгляда. – Осталась только я.

– Я – Эйлин. Передавай Эрику от меня привет.

Кади просидела за столиком кафе каких-то несколько минут, как к ней вдруг подошла с подносом в руках блондинка из очереди.

– Прошу прощения, не могла не услышать. Вы сестра Эрика Арчера? – необычайно четко выговорила она.

– Да, верно.

– Я преподаватель кафедры физики. К сожалению, я знаю, что Эрик не выпустился. Мои соболезнования.

Кади вспыхнула, пойманная с поличным.

– Спасибо.

– Он был в числе моих любимых студентов, поистине блестящий ум. Он обладал таким потенциалом, только подумать, чего он мог бы достичь… – В глазах женщины мелькнуло какое-то чувство, но она его сморгнула. – Не знала, что у него здесь учится сестра. Ваше имя?

– Я Каденс.

Блондинка протянула ладонь, слегка отливающую лиловым на фоне остальной алебастровой кожи, явно холодную на ощупь.

– Рада знакомству, – произнесла женщина, когда они с Кади пожали руки. – Могу я присоединиться?

– Конечно. Но, простите, я не запомнила вашего имени.

– Ох, это потому что я его не назвала. Прошу простить, я математического склада ума, слова – мой второй язык, а английский – и вовсе третий. – Улыбка подчеркнула прелестные высокие скулы, очки без оправы ничуть не умаляли красоты серых глаз. – Я – профессор Микаэла Прокоп.

– О…

Встреча застала Кади врасплох. Разумеется, имя было ей известно, но по причинам, которые теперь казались и глупыми, и сексистскими, Кади даже не думала, что профессор – женщина, и уж тем более довольно молодая.

– Вы были куратором Эрика в прошлом году, да?

Прокоп убрала тонкую светлую прядь за ухо.

– Я курировала его проект на премию Бауэра, и он был моим лаборантом. Я рано распознала в нем талант. Сложно было его упустить.

Это подстегнуло память Кади. Она, как правило, отключалась, когда Эрик заговаривал о занятиях, так как он все равно не вдавался в детали из-за паранойи, но припомнила, что к работе Эрик подходил очень серьезно. Она и премия Бауэра стали краеугольными камнями его аргументов в споре с родителями по поводу приема лекарств, которые, как он думал, притупляли остроту его ума. Или, когда ему стало хуже, по поводу академотпуска для неотложной терапии. Несмотря то что преданность исследованию, возможно, сделала его устойчивым к лечению, в те дни придать ему сил могла лишь работа. Теперь Кади понимала, что сидящая напротив женщина была рядом с Эриком в худшие мгновения его болезни, давала ему то, к чему стремиться, ради чего жить, ровно до момента за несколько месяцев до его смерти. На Кади накатила волна благодарности.

– Он так гордился возможностью с вами работать. Спасибо, что вы занимались с ним так долго, – сказала Кади.

Профессор Прокоп, нахмурившись, качнула головой:

– Я занималась с ним так долго, как могла. Провела много бессонных ночей из-за того, что пришлось оставить его кураторство. Сказала ему считать это передышкой. Как бы я хотела, чтобы это она и была. Как бы я хотела помочь ему больше.

– Уверена, вы сделали все, что могли, и даже больше, чем многие. – Кади жалела, что не поддерживала брата так, как профессор. – Ваша совместная работа много значила для него и для моей семьи. Расскажу маме, что встретила вас.

И тут Кади вспомнила, что мать с ней не разговаривает.

– Вас изучение физики не интересует? Еще не поздно включиться в один из моих курсов, для Арчера уж точно.

– О нет, я скорее противоположность Эрика – по гуманитарным дисциплинам. Где нет неправильных ответов, – пошутила Кади.

– Вы описываете квантовую запутанность, но в рамках семьи. Если одна частица вращается по часовой стрелке, вторая должна вращаться против часовой стрелки. Такая теория: насколько близки или далеки бы ни были две частицы, они существенно друг на друга влияют. Вы считаете себя противоположностью брата, и все же посмотрите, где вы находитесь. Не такие уж вы разные, м? Так что бросайте вызов своим гипотезам, – Прокоп улыбнулась. – Вот вам немного квантовой терапии. А теперь, к сожалению, вынуждена вас покинуть и подготовиться к следующему занятию. Очень рада встрече. Прошу, передавайте семье мои соболезнования. Эрика на кафедре очень не хватает.

Кади попрощалась и проследила, как профессор уходит, жалея, что они так мало поговорили. Затем она откинулась на спинку стула и представила, как они с братом вращаются вокруг друг друга – не противоположные, не одинаковые, но спутанные.

Кади вошла в Лекционный зал С и вытянула шею, выглядывая среди верхних рядов Ранджу, словно утенок в поисках матери. Это было единственное занятие, где она пересекалась с соседкой, и они быстро привыкли сидеть рядом, так что Кади надеялась отсюда перейти к этапу дружбы. Она заметила Ранджу примерно на том же месте, где и обычно – соседка махала ей рукой из кокона огромного шарфа, – и присоединилась.

– Я успею нагнать три главы, которые должна была прочитать, за три минуты до занятия? – Ранджу листала учебник, едва ли не каждый ее палец был украшен серебряным кольцом. – Или, еще лучше, их читала ты?

Кади усмехнулась:

– Читала.

– И нас, как всегда, спасает королева домашки!

– Рада помочь, пусть ты и заставляешь меня чувствовать себя очень некрутой.

– О нет, девушка! Ты в этой фигне топчик. Хочу быть как ты, когда вырасту. А пока предпочту посидеть у тебя на шее. Так вот, можно мне краткое содержание?

Кади пересказала как можно больше, прежде чем появился профессор Бернштейн. Ей повезло, что она так прилежно относилась к чтению, потому что сфокусировать внимание на лекции в тот день оказалось очень уж тяжело. Бернштейн оставался, как всегда, занятным, однако вместо того, чтобы вести на ноутбуке конспект, Кади мысленно возвращалась к разговору с профессором Прокоп. Их краткое знакомство оставило у Кади неожиданный осадок вины. Прокоп, несомненно, была главной особой в жизни ее брата в кампусе, а Кади даже не знала, что она женщина. В какой-то момент Эрик определенно упоминал, что Прокоп – она, но Кади об этом забыла или, хуже того, вообще прослушала. Что только подчеркивало факт, на который Кади предпочитала закрывать глаза: в конце жизни Эрика они стали друг другу чужими. То, что теперь ей оставалось собирать в единую картину подсказки из его записей, само по себе унизительно, но так очевидно проколоться… как соль на рану. Они были такими не всегда. Когда Эрик уехал на учебу, между ними в буквальном смысле появилось расстояние, но во время первого курса они часто перебрасывались и-мейлами, эсэмэсками, иногда даже болтали по телефону. Эрик все еще оставался частью ее жизни. Она чувствовала, что в тот год брат страдал от депрессии, он давал это понять в мрачных посланиях, но не знала, как поступить. Когда на втором курсе ситуация ухудшилась, успеваемость Эрика скатилась, и он замкнулся в себе. Сперва Кади старалась оставить его в покое, быть единственной в семье, кто не задает ему вопросов. Но чем сильнее прогрессировала болезнь, тем больше они ссорились во время его приездов домой. Кади ставила под сомнения его параноидальные теории, хотя психиатр сказал ей, что это ничего не изменит. Кади думала, что если сможет просто подступиться к брату, то сумеет раскопать ту логику, которая сковывала его разум всю жизнь. Но вскоре Кади устала с ним ссориться и перестала вообще что-либо говорить. Она говорила себе, что дает свободу, но просто позволила Эрику ускользнуть.

Она решила, что возьмет конспект у Ранджу – а за это одолжение ей будет вполне легко отплатить. Вместо этого Кади полезла на страничку кафедры физики, поискать больше сведений о профессоре Прокоп. Проверила ее часы приема, отправила ей имейл со словами о том, как приятно было с ней столкнуться, и вопросом, нельзя ли зайти и еще немного поговорить об Эрике. Спустя три черновика Кади все же набралась смелости скопировать адрес Прокоп в строку «Кому», а кнопку «Отправить» кликнула лишь в самом конце занятия. Однако, если отбросить тревоги, Кади впервые с переезда в кампус Гарварда ощутила, что чего-то добилась.

Кади и Ранджу влились в поток выходящих и входящих студентов, вынужденных втискиваться во вращающиеся двери Научного Центра, словно враждующие косяки рыб, и дождались своей очереди выплюнуться под яркие лучи солнца. Снаружи Кади тут же окружила толпа. Ранджу отделилась от нее, забирая левее, в сторону Анненберг-холла, столовой для первокурсников, как они постоянно делали после лекции Психо.

– Позовем Андреа с нами? – спросила Кади.

Ранджу распахнула глаза, как бы говоря: «Пожалуйста, не надо».

– Знаю, ты ее не особо любишь.

– Да нет, ничего, валяй. – Ранджу вздохнула: – Надо бы к ней привыкать, наверное.

Кади предпочитала общество Ранджу и не хотела ее раздражать, но было в Андреа нечто, задевающее струны ее души. Она зашарила рукой в сумке в поисках телефона, как вдруг ощутила вибрацию в кармане пальто. На экране светился звонок от абонента «Дом».

– О, погоди секунду, – произнесла Кади, прежде чем ответить. – Привет, пап, я сейчас на обед…

– Это мама, милая.

– Ой. О, привет.

Кади застыла. С тех пор как она переехала в кампус, мать звонила впервые. Каждую ночь Кади ложилась спать, надеясь на ее звонок, но его все не было. В тот же миг на нее обрушился вес того, как же она скучала, – и ужас, что она облажается.

– Как ты? Я не вовремя?

– Нет, я… – Она встретилась с вопросительным взглядом Ранджу и махнула, чтобы та шла вперед. – Ничего, ничего. Как дела дома?

– Пусто.

Ответ ее тронул.

– Я скучаю…

– Заводишь друзей? – заговорила одновременно с ней мать.

– Мне нравится соседка. Она очень классная, Ранджу, только что были на лекции вместе. И я встретила хорошего друга Эрика, британца по имени Никос.

– Никос? Не помню такого, но я в последнее время все забываю. Как ты его нашла?

Кади не видела необходимости рассказывать матери о слежке за ним на прослушивании.

– Это он меня нашел. Услышал знакомое имя и подошел представиться.

– Как мило.

Кади расслышала, как мать шмыгнула носом, и у нее оборвалось сердце. Она решила умолчать и про знакомство с профессором Прокоп.

– Все в порядке, мам. Приятно встретить людей, которые его знали. Это как поддержка. Здесь лучше, чем ты думала.

Что пока не было совсем правдой, но Кади в этом нуждалась.

– Хорошо. – Мать, казалось, взяла себя в руки. – И как твое психическое состояние?

– В смысле? – Кади напряглась, чувствуя, в какое русло сворачивает разговор. – Мам, испытывать тревогу, когда ты первый раз в университете, это нормально.

– Я понимаю, первый переезд в студгородок – колоссальное дело для кого угодно, при любых обстоятельствах. А у тебя обстоятельства особые. Ты сейчас ранима.

– Мы все ранимы, мы все скорбим. Не чувствовать себя полностью нормально – это нормально!

– Кади, у тебя был сильный приступ…

– Один раз! – парировала Кади. – И так вышло случайно, то есть… день был очень насыщенный. И я извинилась.

– Я тебя не виню и, честно говоря, жалею, что мы так мало поддерживали тебя этим летом. Боюсь, ты так и не смогла пережить…

– Я живу с этим каждый день! Да, ужасно, да, тяжело, но я по крайней мере пытаюсь. Хожу на учебу, занимаюсь своей жизнью, двигаюсь дальше. Что я еще могу?

– Но Гарвард? Я все равно считаю, что это для тебя перебор.

Слова матери задели за живое. В глубине души Кади не верила, что мать вообще задумывалась, что она способна поступить в такой университет, даже когда ее брат был жив. Мать считала сына гением, а дочь – труженицей. И сомнения матери выводили Кади из равновесия еще сильнее потому, что зачастую она сама их разделяла.

– Я справлюсь. Сегодня я отлично справилась с прослушиванием в хор, завела друга, а семинарский профессор сказал, что никогда не забудет мое имя. Так что вообще-то у меня все прекрасно.

– Хорошо. Я правда рада это слышать, поэтому и позвонила.

Кади старалась не выдать себя слезами.

– Просто пообещай мне кое-что, – добавила мать. – Не сиди там, чтобы что-то мне доказать. Если ты несчастна или, господи упаси, случится новый приступ, возвращайся домой. Я на твоей стороне.

– Мне так не кажется.

– Ну, я над этим поработаю. Но ты пообещаешь?

– Ладно, да, обещаю. Мне пора, люблю тебя, пока.

Кади сбросила звонок и задумалась, придется ли ей лгать матери еще четыре года.

Глава 7

Кади ненавидела, когда мать ссылалась на ее «приступ» – то, как она себя повела на церемонии развеивания праха Эрика. Ей казалось, будто мать тычет ее носом, хотя, возможно, ее просто-напросто с головой окунало в стыд, который она сама в тот день испытала.

Для церемонии родители выбрали озеро Валленпаупак, потому что, пока Эрик и Кади были маленькие, каждое лето арендовали там домик. Все в семье согласились, что этого хотел бы сам Эрик. Кади понятия не имела, что он бы хотел. Она до сих пор не могла представить, что он хотел умереть.

Кади не выпускала Эрика из рук всю трехчасовую дорогу к озеру. В деревянной урне, сундучке из гладкого ореха, который она крепко сжимала, но держала на некотором расстоянии от тела, скорее на коленях. Кади вся изнервничалась, и ее укачивало. Она пыталась смотреть в окно, однако взгляд упрямо падал на сундучок.

Их машина возглавляла караван близких родственников: сразу за ними двигался «Сааб» с дедулей, отцом матери, и его второй женой, Виви; замыкали тетушка Лора и дядя Пит в своем фургоне. Отец Кади вел внедорожник, мать ехала на пассажирском, а рядом с Кади сидела бабушка Глория, или просто бабуля, мать отца, ей было восемьдесят семь, и она слабо слышала. Старость сделала ее маленькой и хрупкой, ремень безопасности задевал ей скулу. Бабуля вообще не хотела его застегивать, но отец Кади настоял. И теперь она сидела тихая и неподвижная – разве что временами оттягивала ремень от высокой тонкой шеи дрожащей рукой, а он упрямо подползал обратно.

Кади ощутила укол боли, думая о том, сколько еще бабуле суждено прожить. Та сидела рядом, и единственным раздражителем, на который она реагировала, был досаждающий ей нейлоновый ремень. В остальном ее тело съеживалось, истончалось, искривлялось, исчезало прямо у них на глазах. Ее жизненная сила была угасающим угольком, но в пепел превратился Эрик.

– Как там дела? – поинтересовалась с переднего сиденья мать.

– Порядок, – машинально отозвалась Кади.

Бабуля не расслышала вопрос, но повернулась, стоило внучке заговорить, и с улыбкой коснулась ее запястья. Пальцы у бабули были узловатыми от артрита, а кожа на руках – тонкой и сухой, но жест оказался теплым, обнадеживающим, и Кади в этом нуждалась – про порядок она соврала.

Сельская местность Пенсильвании выглядела статичной, словно в этом пейзаже единственным движущимся объектом была их машина. Коровы мирно паслись, взмахивая хвостами, чтобы отпугнуть мух. Телята дремали, лежа в траве у ног матерей. Столбики бревенчатой изгороди мерно сменялись друг другом, словно что-то отсчитывали. Кади заметила на перекладине двух грифов-индеек: один сидел клювом к дороге, другой затылком, втянув лысую красную голову в черное тело. Когда внедорожник проезжал мимо, бусинки глаз птицы устремились прямо на Кади, словно гриф знал, что машина везет смерть. Кади сжалась. Она знала, это глупо, но случившееся показалось ей дурным знаком. В ретроспективе так и вышло.

– Правильно получилось.

– Говорил же, что помню короткий путь, – произнес отец.

– Нет, я про то, что мы сегодня делаем для Эрика. Наше решение так поступить с ним, для него. А озеро так много для нас всех значит, и это… это правильно.

Кади не была уверена, намекала ли мать таким образом, что простила поспешный выбор отца, или насильно заставила себя думать, что решение кремировать Эрика они приняли сообща.

– Согласен, – сказал отец.

– Что-что-о? – протянула бабуля.

– Я говорила, – повысила голос мать, – что мне полегчало… я смирилась с нашим решением.

Бабуля повернулась к Кади и медленно моргнула:

– Ничего не слышу, о чем она?

– Глория, наше РЕШЕНИЕ, – снова повысила голос мать, – про Эрика, что сделать с его… развеять… – Голос сорвался. – Черт побери, что ж она тот гребаный слуховой аппарат-то не носит!

– Карен, держи себя в руках! – рявкнул отец.

– Я пытаюсь! – заорала в ответ мать.

– Она пожилая женщина и… Черт!

Машина резко вильнула вправо, раздался визг тормозов, легкий глухой удар и треск гравия обочины под колесами, а потом все вдруг остановилось. И воцарилась гробовая тишина – все пытались отдышаться.

Затем оба родителя повернулись к заднему сиденью и одновременно заговорили.

– Мама, ты в порядке? – спросил отец бабулю.

– Кади, у тебя же урна, она ведь не упала, да? – уставилась на нее мать широко распахнутыми глазами. – Ох, слава богу.

Во время заноса Кади неосознанно прижала урну к животу.

Бабуля выглядела скорее сварливой, чем напуганной.

– Я в порядке, но этот проклятый ремень…

– Знаешь что, мама? Я вот сейчас очень рад, что мы тебя все же пристегнули.

Отец отстегнул свой ремень и, выбравшись наружу, хлопнул дверью. Кади думала, что он хочет проверить бабулю, но отец пошел прочь от машины.

Мать фыркнула:

– И куда это он собрался?

Кади обернулась и вытянула шею, пытаясь рассмотреть. «Сааб» дедули притормозил рядом, за ним остановился фургон Лоры и Пита, однако отец не собирался с ними заговаривать. Он стоял посреди дороги, между следами шин, и на что-то смотрел.

Кади осторожно опустила урну на сиденье, выбралась из машины и трусцой побежала к отцу. Замедлила ход, заметив, как он расстроен – лицо побагровело, глаза блестят.

– Пап, что там? Ты что-то сбил?

Отец не ответил, даже не поднял взгляд, только желваки заиграли от того, как он сжимал и разжимал челюсти. С кончика носа сорвалась слеза – и упала рядом с тельцем серой белки.

У Кади оборвалось сердце, но она скрыла тревогу.

– Ох, ты же не специально, ты пытался объехать.

Картина оказалась не такой уж страшной, и Кади вздохнула с облегчением. Белка лежала на боку, совершенно целая; шикарный мех хвоста подрагивал на легком ветру, черные глазки были открыты, но в том, что зверек погиб, сомневаться не приходилось.

«Погиб при ударе», – отдались в голове эхом знакомые слова.

Отец шмыгнул носом:

– Поверить не могу, что я ее убил.

Кади осторожно коснулась его плеча, тронутая, но удивленная слезами отца. Он не плакал с тех пор, как умер Эрик, по крайней мере на людях, даже на похоронах. Эмоции, которые он сдерживал, обычно прорывались наружу гневом, а потому Кади расценила происходящее как прогресс.

– У вас все в норме? – крикнул из окна своей машины дедуля.

Кади махнула в ответ и повернулась обратно к отцу:

– Пап, ничего страшного. Я уверена, она даже ничего не почувствовала.

Когда Кади вернулась на заднее сиденье, бабуля, все еще безжалостно прикованная к месту ремнем безопасности, разволновалась:

– Никто не говорит мне, что стряслось!

– Дорогу перебегала белка. Папа вильнул, чтобы ее объехать, и мы просто хотели проверить, все ли хорошо.

– Он ее сбил? – Брови бабули выпрыгнули из-за очков.

– Нет. – Кади накрыла бабулину ладонь своей. – Убежала.

Бабуля выдохнула и улыбнулась:

– О, ну ладушки.

Кади выглянула в окно и задумалась, ощутил ли что-нибудь Эрик.

Под шинами затрещали камешки, машина притормозила на небольшой парковке на северном берегу озера Валленпаупак. Семья Кади заранее обсудила детали церемонии со смотрителями парка и получила единственное условие: «развеивание должно проходить вдали от открытых мест, таких как дороги, тропинки, стоянки и так далее», иными словами, «никого не переполошите». Единственное же, что имело значение для Арчеров, – это провести все в воде. Так что они выбрали длинный причал, который редко использовался с тех пор, как основное место отдыха переехало на противоположную сторону озера много лет назад. Этот же берег зарос так, что осталась лишь узкая полоса каменистой суши и полянка вокруг причала. Оттуда, где они оставили машину, Кади едва различала их сквозь кусты.

Мать забрала у нее урну и отправилась первой. Дедуля помогал Виви в резиновых сапожках на каблуке преодолеть отрезок неровной почвы. Следом двинулся отец Кади, одной рукой он поддерживал бабулю, другой нес сложенное кресло Лоры, которую держал на руках, словно невесту, Пит. Кади некому было помогать, некого нести.

Как только они добрались до поляны, перед ними, словно чистая простынь на постели, раскинулось озеро; его поверхность шла легкой рябью волн. Кади вспомнила яркие летние деньки, когда голубое небо, клочки одиноких облачков и далекая граница леса отражались в глади воды, призрачно колеблясь, но сегодня все было иначе. Солнце скрылось за плотным саваном туч цвета серой акварели, полностью затянувшем горизонт. Поросшие деревьями темные холмы вздымались из дымки, словно бестелесные духи. Длинный узкий причал казался сходом в реку Стикс.

Кади на ум вдруг пришла старая походная байка, которую ей рассказали каким-то летом. Озеро Валленпаупак раньше было городком, который назывался Вилсонвиль, но потом некая электроэнергетическая компания скупила всю землю и намеренно ее затопила. Теперь воды мутные, темные, но говорят, что в первое время под ними было видно весь город, и по сей день, во время особенно засушливого лета, можно заметить, как из-под поверхности, пробиваясь наружу, поблескивает шпиль церкви, хотя Кади никогда его не замечала. Часть, которая пугала маленькую Кади больше всего, касалась старого вилсонвильского кладбища. Прежде чем его затопить, останки выкопали и перезахоронили на возвышенности, однако их оказалось гораздо больше, чем ожидалось, и многие принадлежали детям. Легенда гласила, что, если проплыть над могилами, призраки ухватят за ноги и утянут на дно. Хорошая страшилка, ведь никто не знал, где это кладбище, оно могло быть везде и всюду, а в озере вечно что-то да коснется ступни. Чаще всего это Эрик пытался ее напугать. Всегда срабатывало.

Семья собралась у ближнего края причала, единственного достаточно широкого места на нем. Кади держалась позади, ежась от прохладного ветерка.

Первой заговорила тетушка Лора:

– Итак. – Она глубоко вздохнула. – Эндрю и Карен попросили меня провести церемонию этим печальным-печальным днем. Мы втроем долго обсуждали его цель и надеемся, что он позволит всем нам проститься и, как хотелось бы, поможет отчасти примириться с трагедией. Мы будем прощаться по очереди. Здесь нет верного или неверного способа. Если захочется что-то сказать или поделиться воспоминанием, то, разумеется, мы только рады. Но если нужна минутка тишины наедине с Эриком, своими мыслями, молитвами, пожалуйста, не стесняйтесь и просто… разожмите руку. Нет правильного или неправильного способа попрощаться. Просто дайте волю сердцу. Кто хочет начать?

– Я начну, – отозвался, к удивлению Кади, ее отец; он забрал из рук жены урну и опустил взгляд, раздувая ноздри, словно бык. – Этого не должно было случиться. Не уверен, что когда-либо пойму, как так вышло. Я знаю, мы души в нем не чаяли, и мы бы поддержали его в чем угодно. Знаю, что мы помогли бы ему справиться, будь у нас больше времени. Он должен быть тут.

Отец потер глаза, а когда снова их открыл, они были полны слез, искренних и беззащитных, злость, которая помогала ему держаться, рассеялась. Когда отец продолжил, его голос надломился, надламывая вместе с собой и сердце Кади:

– Однако он был болен. И эта болезнь – не мой сын. Я запомню его потрясающим мальчиком, любившим чтение, природу, это озеро и холмы, радовавшим свою семью, моим другом. И всегда буду скорбеть о блестящем будущем, которое он и мы вместе с ним утратили навсегда.

Бабуля коснулась его предплечья. Он крепко прижал ее к себе. Мать Кади тоже притянула его и дочь в объятия. Он поцеловал Кади в лоб, затем высвободился и один ушел на край причала. Стоя к ним спиной, отец набрал горсть пепла и позволил единственному сыну утечь сквозь пальцы в воду.

Отец вернулся, и так как мать Кади плакала, следующей слово взяла тетушка Лора:

– Я помню день, когда Эрик родился. – К ее глазам подступили слезы. – Он был таким красивым. Совершенный и розовенький. Эрик наполнил мое сердце счастьем, какое приносит ребенок. – Лора перевела взгляд на Кади: – И ты. Благодаря вам обоим я никогда не жалела, что у меня нет своих детей. И я была так горда и счастлива, что Эрик – часть нашей семьи. Мои чувства до сих пор не изменились.

Пит кашлянул, пряча слезы, и грубо потер глаза, прежде чем добавить:

– Было честью видеть, как ты растешь, паренек. Люблю тебя, мне повезло с тобой познакомиться.

– Нам всем повезло. Мы будем скучать, Эрик.

Лора похлопала Пита по руке, и он прокатил ее кресло к краю причала. Они обнялись, произнесли что-то, но Кади не расслышала. Они всегда друг друга поддерживали. Нужен всего один человек, думала Кади. Ее одним был Эрик. Поддерживала ли она его?

– Мам, – срывающимся голосом позвал отец. – Скажешь что-нибудь?

На лице бабули, в каждой морщине, застыла печаль. Ее блекло-голубые глаза смотрели вдаль, искали что-то. Бабуля стиснула руку сына и потрясла головой:

– Это неправильно. Он был хорошим мальчиком!

Ее рот остался приоткрыт, давая разглядеть тяжело ворочающийся от горя язык, – в этот момент Кади увидела искру того же гнева, что вспыхивал в последнее время у отца. Но ее энергия так же быстро иссякла, лицо обрело более привычное смиренное выражение, мягкое, грустное. Бабуля снова заговорила:

– Я стара. Почему я не прах, а ладонь, его держащая, я не знаю. Я поменялась бы с ним местами, будь это возможно. Но пути Господни неисповедимы, и Он всех нас любит. Надеюсь, это дитя обретет покой с Ним рядом.

– Готова? – спустя мгновение спросил отец.

Бабуля кивнула, и он с урной в руках помог ей пройти по причалу. Она держалась на ногах с большим трудом, чем обычно, поэтому они не стали отходить так далеко, как остальные, всего футов на пятнадцать, к стороне по ветру. Кади видела, как бабуля запустила дрожащую руку в урну, расслышала ее слова:

– И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, который дал его[2]2
  Екклезиаст 12:7.


[Закрыть]. Скоро увидимся, милое дитя.

Кади моргнула и вдруг поняла, что все взгляды с ожиданием устремились на нее. Настал ее черед.

– Я не знаю, что делать, – пробормотала она, чувствуя, как губы прилипают к зубам.

Семейство сочувственно закивало, хотя Кади говорила отнюдь не в переносном смысле. Ее охватывала паника, взгляд метался от лица к лицу в поисках подсказки.

– Не обязательно что-то говорить, милая, – произнесла тетушка Лора. – Не спеши, дай себе попрощаться.