Текст книги "Сундук с серебром"

Автор книги: Франце Бевк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

– С этой развалюхой меня никто не возьмет. А я тогда дома не останусь, лучше хоть завтра в люди пойду.

– Так я же еще не сказал ничего окончательно, – сдался отец из страха перед дочерью, полыхавшей гневом. – Так не полагается. И я ведь даже не знаю, за кого ты собралась. Сначала поглядеть на него надо.

После этого разговора в доме на несколько дней воцарилось гробовое молчание.

Через день после Крещенья к дому Ерама подошла Мрета, вся белая от облепившего ее снега. На сей раз она была без корзины и явилась в сопровождении видного собой парня. Прежде чем она успела стряхнуть снег, из хлева вышел Тоне.

Женщина поняла по его взгляду, что Ерам ей не рад, но это ее не смутило. Она подала хозяину руку.

– Не бойся, не из-за тебя я пришла, – зашамкала она. – Ты мне и не нужен вовсе, стар слишком.

Ерам не знал, что подумать. Во рту у него стало горько. Он не мог произнести ни одного слова. Все трое вошли в дом.

– Вот мужа тебе привела, – обратилась женщина к Анке, широко осклабившись.

Слова эти предназначались больше для Тоне, чем для девушки, которая уже знала жениха и, ожидая его, приоделась. Но отец не заметил этого, взгляд его не отрывался от парня.

Это был рослый усатый молодец с живыми глазами, смотревшими смело и слегка насмешливо. На лбу, чуть пониже волос, виднелся тонкий шрам. На парне были светло-синий бархатный жилет с костяными пуговицами и зеленая шляпа, украшенная бородкой горного козла. Когда он сел – непринужденно, точно у себя дома, – и закурил сигару, Тоне заметил у него на пальце массивное кольцо и пущенную по жилету толстую серебряную цепочку с талерами вместо брелоков.

От Ерама не укрылось, что Анка не сводит с гостя влюбленных глаз. Отблеск чувства на ее лице поверг отца в отчаяние: он понял, что противостоять ей будет невозможно. А ему этот самодовольный полубарин не нравился ни своей одеждой, ни лицом. Ерам смутно сознавал, что такой зять им не ко двору. Все его существо восставало против мысли о том, что этот человек может войти в их дом. Тоне хотелось бы видеть мужем дочери человека более скромного, в простой одежде, с круглой шляпой на голове и трубкой в зубах.

Мрету встревожило это молчаливое разглядывание: она читала в глазах Ерама каждую его мысль.

– Чего ты уставился? – прервала она молчание. – Или, может, тебе жених ие по нраву?

– По виду о человеке не судят, – ответил Ерам в замешательстве: у него не хватило духу сказать правду. – Сначала надо узнать, кто и откуда.

– Если я тебе скажу, что это мой сын Йохан, тебе сразу станет ясно, кто он и что за человек. Шатался по свету, бывал, как говорится, там, куда Макар телят не гонял. Ну, и от этого шатания в кармане у него кое-что побрякивает…

Тоне вспомнилось, что сказала Мрета о своем сыне, когда впервые появилась в его доме. Может быть, она уже забыла это, а он не забыл! Но что он мог сделать?

– Я ведь тебе его не навязываю, – заторопилась Мрета, смущенная молчанием хозяина. – Наше с тобой дело маленькое. Парень и девка приглянулись друг другу, ну, им и загорелось. Правда, Анка? А мы должны только думать о том, чтобы сыграть свадьбу как положено. Правда, Йохан?

Парень вынул сигару изо рта и сплюнул прямо на середину горницы.

– Такое столпотворение устроим, что небу будет жарко.

Анку захлестнула волна радости, она вылетела в сени. Ерам сидел, не зная, что сказать. Пил водку, и она казалась ему горькой. Исподлобья он наблюдал за будущим зятем, за тем, как он курит, пьет и с презрительной усмешкой в глазах оглядывает комнату. Весь его вид оскорблял Тоне.

Скоро ему стало невмоготу оставаться в горнице. Он поднялся и вышел в сени, где Анка хозяйничала у очага.

– Ты пойдешь за него? – вполголоса спросил отец.

Дочь метнула на него такой взгляд, что он весь съежился.

– А почему не пойти?

– Да так… Похоже, он не той породы, чтобы годился для нашего дома.

– Если не за него, то ни за кого другого, – запальчиво бросила Анка. – А вы бы хотели, чтобы у меня был муж похуже?

– Да не похуже, – сказал отец и ухватился за прокопченную стену, почувствовав внезапную слабость. – Не похуже, – повторил он. – Тебе за него идти, не мне, – сдался он, видя, что ему не справиться с дочерью. – Только бы все хорошо обошлось!

Пошатываясь, как пьяный, он вернулся в горницу и подошел к столу.

– Еще стаканчик, горло прочистить.

Ему было трудно дышать. Он выпил две стопки подряд. Потом опустился на скамью и решил про себя, что не выдаст им ни единого гульдена. Пусть делают с ним что хотят – ни единого гульдена!

23

И все-таки Ерам пообещал Анке двести гульденов – она была этим обязана отцовскому хмелю, Мретиной речистости, самоуверенной повадке Йохана да собственным слезам и попрекам. Протрезвев и опомнившись, Ерам долго корил себя и терзался стыдом; он был молчалив, занимался своими обычными делами и ничуть не заботился о приготовлениях к свадьбе.

Мрета как пришла, так и осталась в доме, пекла, варила и жарила. Всего было наготовлено сверх всякой меры, так что у Тоне сердце кровью обливалось при виде богато накрытого стола. Безудержное обжорство и пляски продолжались три дня и две ночи. Только к вечеру третьего дня гости начали расходиться, унося с собой в узелках гостинцы для домочадцев – пироги и куски мяса.

Ерам только в последний день несколько свыкся с шумом и гамом, воцарившимся в доме и вокруг него. Первое время он стыдился всего этого, точно во дворе его поселился грех, но потом напился в дым. Даже пошел плясать с Мретой, так что гости покатывались со смеху. В конце концов он уселся на скамью и тупо глядел перед собой. Перед глазами у него все вертелось – уставленный яствами стол, гости, музыканты.

Едва дождавшись, чтобы гости ушли, Тоне завалился на печь и заснул. У него было такое чувство, будто он не спал уже целый месяц и все это время тащил на своих плечах тяжелый груз. Теперь он сбросил это бремя с плеч, но тяжесть легла ему на веки; напрасно он старался их поднять – слишком тяжелы они стали.

Йохан тоже был пьян. Он попробовал проводить гостей хотя бы до водопойной колоды, но из этого ничего не вышло. Он вернулся в горницу, повалился одетый на кровать и сразу захрапел.

Молодая присела к столу, уронив руки на колени, голова ее склонилась на грудь. Радость этих трех дней, казалось, разом слиняла, на сердце легла тяжесть.

Заплеванный пол был усеян окурками, трубочным пеплом, обгорелыми спичками, обглоданными костями и хлебными корками. На мокром от вина столе валялись куски хлеба, громоздилась грязная посуда. Весь этот разгром оставили после себя гости, только что ушедшие с трехдневного пира.

На скамье у дверей сидела Мрета. Ее праздничное платье было измято и залито вином. Она прислонилась затылком к стене и задремала с открытым ртом. Довольное выражение даже во сне не сошло с ее лица.

В тишине было слышно только дыхание трех спящих да осторожно двигалась кошка, которая подобралась к столу, оперлась о его край одной лапкой, а другой стянула на лавку кусок мяса. Анка не стала прогонять ее. За окнами лежал снег, освещенный красноватым светом заходящего солнца; синие вечерние тени протянулись по склону, снаружи на подоконник села синица.

Мрета вдруг проснулась, протерла глаза и пугливо огляделась.

– Задремала я. Долго я спала?

– Не очень, – отозвалась Анка.

– А чего ты не ложишься?

– Сейчас лягу, – нерешительно ответила молодая, оглядываясь на мужа, развалившегося на кровати; он лежал неподвижно, только грудь его высоко подымалась и опадала.

– Чего на него глядеть! – сказала Мрета. – Отодвинь его да ложись!

Она подсела к Анке поближе и подмигнула, показывая на печь:

– Спит как убитый!

– Он еще молодцом держался.

– Давай посчитаем деньги, – шепнула Мрета, – посмотрим, сколько у него там в сундуке! Это никогда не мешает знать.

Анка и сама часто подумывала о том же. «На трех Мицек хватит!», – сказал ей отец. Это было неопределенно. Сколько же денег лежит в сундуке? Этот вопрос преследовал ее даже во сне. Но теперь она воспротивилась Мретиной затее.

– Нельзя.

– Почему нельзя? Не возьмет же он их с собой на тот свет. Когда помрет, все равно твои будут. А надо знать, сколько их там. Если тебе достанется мало, ясно будет, что он отдал их кому-то другому.

Эти слова убедили Анку, внутренне она уже согласилась.

– Так у меня же нет ключа.

– А где он у него?

– На поясе.

– Погоди, – шепнула Мрета и влезла на скамью, стоявшую у печи.

– Не бойся, он не проснется.

Ерам глубоко дышал и протяжно, равномерно всхрапывал.

Когда Мрета осторожно расстегнула на нем пояс и сняла ключ, дыхание его стало тише, но он не шелохнулся, не открыл глаза. Потом захрапел громче, так и не проснувшись.

– Ну, смотри! – тихонько хихикнула Мрета, отпирая сундук.

В душе Анки боролись радость и стыд – она понимала, что поступает дурно. Оба эти чувства не покидали ее все время, пока они возились с сундуком. Одна она, возможно, действовала бы без колебания, но ее стесняло присутствие этой женщины, которая с самого начала была ей противна. Анка почти равнодушно взглянула на сундук, а потом на Мрету; а та уже успела снова надеть ключ на пояс Тоне.

– Открывай!

Анка не тронулась с места, так что Мрета сама открыла крышку. С трудом они подняли потайное дно и как зачарованные уставились на столбики серебра. При этом зрелище в душе Анки затих голос, шептавший ей, что она совершает недостойное дело. Ее охватило страстное желание черпать этот блеск пригоршнями, зарыться по шею в серебро. Усталость и сонливость сняло как рукой, никакой тяжести в голове она не чувствовала. Она смотрела на трясущиеся руки Мреты, которая осторожно вынула из сундука первый столбик и стала пересчитывать монеты.

– В каждом столбике сто гульденов, – шепнула она. – Пересчитать легко… Смотри, один, два, три…

Она считала все тише, губы ее едва шевелились, глаза горели, точно разожженные блеском серебра.

– Ты сосчитала? Смотри-ка, он мог бы тебе и побольше обещать.

Анка помрачнела. Ведь это ее деньги, а чужая, алчная женщина роется в них. Она схватила Мрету за руку, отпихнула от сундука и опустила крышку.

– Ишь ты какая! – огрызнулась Мрета, злобно сверкая глазами.

– Оставьте! – зашипела Анка. – Это не ваше дело! Оставьте!

– Не съем же я их. – И Мрета снова подняла крышку. – Дай-ка я еще погляжу.

Анке кровь бросилась в лицо. Не сказав ни слова, она захлопнула крышку с такой силой, что раздался громкий стук. Йохан перевернулся с боку на бок, а отец проснулся. Он приподнялся на печке и увидел женщин, которые с сердитым видом стояли друг против друга и вдруг испуганно уставились на него. Еще не проснувшись как следует, он не мог сообразить, что бы это значило.

С большим трудом Ерам вспомнил, что была свадьба, потом гости ушли, и он, хмельной и усталый, лег на печь и заснул. С тех пор, казалось ему, прошло много, много времени. И он пережил во сне много тяжелого, о чем не мог толком вспомнить.

Вдруг взгляд его упал на сундук. Ведь, кажется, что-то стукнуло? Он инстинктивно схватился за пояс. Ключ висел на месте, только пояс был слабо затянут.

Смутное подозрение заговорило в душе Ерама, хмель мигом слетел с него. Он еще раз посмотрел на женщин, которые отошли к столу, слез с печи и попробовал открыть сундук. Крышка поднялась.

Тоне чуть не вскрикнул. Может, его нарочно опоили, чтобы ограбить? У него отлегло от сердца, когда он убедился, что деньги целы. Но совсем успокоиться он не мог. Он запер сундук и сел на крышку.

24

Зять по-прежнему не нравился Ераму. В первые дни после свадьбы Йохан не брался за работу, доедал остатки праздничного угощения, позевывал и, стоя перед домом, разглядывал лежавшую внизу долину. Анка была молчалива; лицо ее не выражало ни счастья, ни довольства.

Однажды в полдень, когда она поставила на стол миску с ячменной похлебкой, муж нахмурился и отбросил ложку.

– Ты что же, помоями меня кормить собралась? – высокомерно бросил он.

Это оскорбило Анку, и она не могла скрыть своей обиды. Она ела молча, поглядывая на отца, а тот мигал часто-часто, будто хотел этим что-то сказать; ложку он подносил ко рту тоже чаще, чем обычно.

– А что, его мать у нас так и останется? – спросил Ерам Анку, видя, что Мрета, жившая у них уже вторую неделю, держит себя в доме как своя, а не как гостья.

– Откуда я знаю? – ответила Анка. Отец был ей в эту минуту ближе, чем когда-либо раньше. – Я за Йохана выходила, а не за нее.

– Я на ней тоже не женился, – сказал отец, топнув ногой.

Его раздражало то, что Мрета, как и он, устроила себе постель на чердаке и поставила в головах корзину со своим барахлом. Ерам уже надумал было переселиться в хлев, но не решился это сделать – уже надвигались холода.

– Завтра надо будет перевезти навоз на то поле, что у речки, – сказал он как-то вечером.

– Я к такому делу не приучен, – пробурчал Йохан.

– А к какому делу ты приучен? – спросил Ерам.

Хоть работы в зимнее время было меньше, старика возмущало, что зять лодырничает, а еще сильней сердило то, что богатства, которым Йохан похвалялся, до сих пор и в помине не было.

– Я такие дела умею делать, которые вам и не снились, – величественно ответил зять.

– Дай Бог, дай Бог. Так кто же все-таки навоз перевезет?

– А кто его раньше возил?

– Я и Анка. Только мне уж тяжеловато стало санки таскать.

– Не можете сами – наймите работников!

Ерама затрясло от негодования, но он сдержался и посмотрел на дочь, которая все время молчала, не глядя ни на отца, ни на мужа.

– А сам ты что думаешь делать? – спросил Ерам зятя.

– Пойду бродить по свету, – ответил тот, зевая. – На всю жизнь в этой глуши не застряну.

Тут Анка подняла красное от волнения лицо. Если бы ей пришлось выбирать между мужем и отцом, она и сейчас предпочла бы мужа. И все же впервые взгляд ее выразил горькое разочарование.

– В нашем доме еды и работы хватает, – проговорила она срывающимся голосом. – Незачем тебе по свету шататься.

– Может, кому-нибудь и хватает, а мне нет, – отрезал муж так, что Анку передернуло, и, вскочив, она выбежала в сени.

С этого дня отношения в семье стали напряженными. Все молчали и почти не смотрели друг на друга. Какая-то близость сохранялась еще между Анкой и Йоханом, но теперь и они забыли о том, что такое улыбка.

В воскресенье, когда Ерам собрался в церковь, Мрета остановила его на пороге.

– Тоне, когда же ты выплатишь обещанные две сотни? – спросила она.

– Кому это я их обещал? – осведомился Ерам слегка насмешливо, но без злобы.

– Анке.

– Ну, так ей я и выплачу, не тебе же.

– Да я и не говорю, чтобы мне. Дай их Анке или ее мужу, это все едино.

– Анка! – кликнул дочь Тоне. – Так что же, выдать тебе деньги?

Анка не знала, что ответить, и не понимала, что означает подмигивание свекрови. Она все равно не могла бы придумать, куда девать сейчас эти деньги.

– Держите их у себя, – сказала она. – Выплатите, когда нам будет в них нужда. Они ведь никуда не денутся.

– Куда им деваться? – подтвердил отец, довольный решением дочери. – До последнего гроша все получишь. Скорее уж на талер-другой больше, чем меньше.

После мессы Ерам не пошел домой, а решил дождаться вечерни. Он зашел в трактир. За старинными, влажными от вина столами сидели крестьяне, пили и разговаривали.

Тоне за всю свою жизнь лишь несколько раз заходил в трактир: ему жаль было тратиться тут на еду и питье. А теперь впервые деньги ему стали немилы; не то чтобы его потянуло на мотовство, а просто показалось бессмысленным копить и беречь их. Он велел подать мяса, белого хлеба и вина. Сидя в углу у печки, он неторопливо жевал, прислушиваясь к разговорам соседей.

– Ба, – оглянулся на него один из крестьян, – а я было тебя и не заметил. А ведь, почитай, всего второй раз тебя в трактире и вижу. Что бы это значило?

– Обеих дочерей замуж выдал, зять в доме появился, теперь ему ни денег, ни времени девать некуда.

– Гм, – хмыкнул Ерам и опустил глаза.

– Ну, как тебе зятек? – спросил рыжий мужичок по имени Ермол, поднимая кустистые брови, бросавшие тень на его зеленоватые глаза.

– Да ничего, – неохотно проговорил Ерам; распространяться о своих неприятностях он не любил, а врать ему не хотелось.

– Говорили, будто в карманах у него побрякивает, – сказал длинный как жердь крестьянин, неподвижно сидевший на углу стола.

– Я тебе скажу, чем он там брякает, – загорячился Ермол, лицо которого раскраснелось от вина. – Пожрать всласть да выпить, это он умеет! А денег у него нет. Хвастает только.

– Так он же бумажными деньгами сигару раскуривал.

– Ну да, последней бумажкой! – стоял на своем Ермол, косясь на Тоне. Похоже было, что ему неловко говорить об этом в присутствии Ерама, но и смолчать он не мог. – Это я тебе верно говорю, что последней. А иначе зачем ему было две сотни на свадьбу взаймы брать, а?

И Ерам узнал историю о кредитке, которой его зять перед церковью в Залесье раскуривал сигару. И о том, как он в трактире швырял мясо под стол. У Тоне кусок застрял в горле, вино стало горьким, как отрава, по телу забегали мурашки. Захмелевшие соседи разговаривали, не обращая внимания на его присутствие, и только двое из них, те, что жили к нему поближе, сочувственно поглядывали на него. Услышав снова о том, что Йохан занимал деньги на свадьбу, Тоне решился возразить.

– Уж это вряд ли, что Йохан занимал, – нетвердым голосом сказал он. – У него деньги есть.

Он вступался не за зятя, а за свое доброе имя.

– Есть? – Ермол поднял палец и повертел им перед носом. – А ты их своими глазами видал? А не видал, так и не верь ему!

– Видать-то я не видал, – признался Ерам; в глазах у него потемнело.

Ермол встал и, подойдя к нему, оперся на стол.

– А хочешь, я тебе скажу, кто ему взаймы дал? Подлокаров Миха.

Тоне поднес стакан ко рту и медленно потягивал вино. Он был бы рад продлить это до бесконечности, лишь бы не глядеть в глаза соседям.

– Если и правда так, выходит, он меня обманул. – И Тоне хрипло откашлялся.

– Ты его еще не знаешь, – сказал сосед, уткнув ему палец в грудь. – Этого Йохана да его мать никто не узнает, пока сам с ними не столкнется. А если ты хочешь знать, где он возьмет деньги, чтобы долг отдать, так это я тебе тоже скажу.

– Где? – глухо спросил Тоне.

– Ты сам ему выдашь две сотни, которые за дочкой обещал. Под это приданое ему Миха и взаймы дал, иначе бы Йохану и гроша не видать.

– Я тоже ничего хорошего о нем не слыхал, – раздался чей-то голос. – Но я так думаю: когда человек женится, всякое о нем плетут.

Тоне было горько и стыдно. Он не знал, что сказать, и не решался поднять глаза. Нехотя лишь бы чем-то заняться, он доедал то, что оставалось на его тарелке, с трудом скрывая чувства, теснившиеся в его груди.

Ермол вернулся на свое место и выпил залпом стакан вина, которое еще больше разгорячило его, – он сидел красный, как кумач.

– И еще кое-что я слыхал о нем, только сказать не могу, – сказал он дребезжащим голосом, помахивая перед своим носом костлявым дрожащим пальцем. – Разве не был он с моим покойным братом в Боснии? Они поругались в корчме, а потом брата моего нашли мертвым на дороге. Проклятье! – бухнул он кулаком по столу, так что подскочили бутылки и стаканы.

– Нельзя так говорить, – утихомиривал его сосед. – Если он тебя услышит, может в суд подать.

– Знаю, что может. А я ничего и не сказал. Разве я что-нибудь говорю? Ковачев Дамьян мне об этом рассказывал, да теперь и он тоже в могиле. И ни гроша не нашли тогда у моего брата, а ведь он откладывал деньги два года. Если я это скажу Йохану в лицо, он меня засадит, знаю, но никому не стереть того, что у меня тут, внутри, записано, – ударил он себя в грудь.

Он снова выпил, по щекам у него потекли слезы. В трактире на мгновение воцарилась мертвая тишина.

Ерам слушал вполуха, слова смутно доносились до него как бы издалека. Мыслями он был у себя дома. Он вспомнил о своих деньгах и вдруг испугался – ведь в это самое время сундук, может быть, взломали: догадка эта до того потрясла его, что он вскочил, поспешно расплатился и вышел, оставив в бутылке недопитое вино. Вечерней службы он дожидаться не стал.

25

Всю дорогу Ерам спотыкался, хотя нисколько не был пьян. Войдя в горницу, он с порога окинул взглядом сидевших за столом домочадцев. Лица у всех троих были напряженные, и ему показалось, что вот-вот они кинутся на него. Но, заметив, что у него какой-то странный вид, они прикусили язык.

Тоне сел на сундук. Больше всего ему хотелось поднять крышку, проверить, целы ли деньги, но сделать это при всех он не решался. Если бы можно было взвалить на плечо свое сокровище, он тотчас унес бы его куда глаза глядят. Тоне набил трубку, высек огонь и закурил.

– Где это вы были так долго? – наконец спросила его Анка, казавшаяся расстроенной и озабоченной.

– Задержался.

– Тоне, – подала голос Мрета, – когда ты отопрешь сундук и отсчитаешь то, что должен отсчитать?

– Утром узнаешь.

Он посмотрел на дочь, которая сидела опустив глаза. Еще ни разу в жизни он не был так взволнован и едва сдерживался, чтобы не вспылить.

– А мы думали, что ты исполнишь свое обещание, – язвительно сказала Мрета.

– Я свое обещание исполню. Все выплачу. А когда – мы не договаривались.

– Вот мы сегодня и договоримся, – резко сказал зять. – Нечего нас за нос водить.

Это вывело Ерама из терпения. Он встал, но ни на шаг не отошел от сундука.

– За нос водить? Разве это называется за нос водить? Это ты нас одурачил. Покажи деньги, которыми ты похвалялся! Что-то я не слышал ихнего звона.

– Бумажки не звенят, – бросил зять.

– Зато горят! – Ерам уже не мог молчать. – Если ты их все пожег, так хоть бы пепел нам показал.

– Ваших я не жег, – поняв намек, с притворным спокойствием произнес Йохан; пальцы его крошили сигару.

Женщины переглянулись, но не проронили ни слова. Трубка Тоне погасла, он бросил ее на подоконник.

– Моих денег ты на руки не получишь, – громко сказал он. – Деньги получит Анка, когда они ей понадобятся.

– Они ей сегодня нужны, – брякнула Мрета.

– Анка, правда это?

Дочь была настроена уже по-иному, чем во время утреннего разговора. Не смея взглянуть на отца, она ничего не сказала, только кивнула головой. По лицу ее было видно, что она делает это не совсем по своей воле. Отец без труда догадался, что в его отсутствие в семье разыгралось нешуточное сражение, из которого дочь вышла побежденной. Теперь ему стало окончательно ясно, что зять в самом деле взял в долг те деньги, что были в три дня пущены на ветер и пропиты с гостями. Такой поступок по понятиям Тоне был чуть ли не смертным грехом. Старик был потрясен, в голове у него мутилось.

– Ха! – сказал он. – Я тебе для того должен отсчитать деньги, чтобы ты их вернул тому, у кого занял?

Йохан был задет за живое, но скрыл смущение под притворной усмешкой.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Не знаешь? А Подлокаров Миха? Ага, вот видишь! – злорадно засмеялся Ерам, заметив, что у зятя от неожиданности дух захватило. – Деньги жжет, хвастает, будто купается в богатстве, а потом занимает под Анкино приданое, которого она еще и не получила… Но меня ты не проведешь! Не проведешь! – погрозил он зятю кулаком.

Йохан покосился на жену, которая сидела с безучастным видом и плотно сжимала губы. Чтобы спасти хотя бы частицу своего авторитета, Йохан швырнул сигару на пол, вылез из-за стола и подскочил к тестю. Они стояли, глядя прямо в глаза друг другу. Ерам не трогался с места, как вкопанный; на лице зятя трепетала каждая жилка.

– Йохан! – вскрикнула Мрета.

– Отец! – испугалась Анка.

Тоне чувствовал, что если они схлестнутся, то зять, вознамерившийся кулаками оборонять свою честь, его не пощадит. Больше всего Ераму хотелось вытолкать наглеца за порог, но он вынужден был отступить, хотя в нем все кипело. Он жалел, страшно жалел, что в свое время не отказал наотрез такому зятю, а ведь внутренний голос явственно предостерегал его! Но теперь дело сделано, мошенник втерся в дом, стал Анкиным мужем и избавиться от него невозможно. Взгляд Ерама уперся в Мрету. Всему виной была эта баба, она заварила кашу.

Если никуда не денешься от ее сына, то хоть от нее бы избавиться! Жить с ней под одной крышей Тоне Ерам не станет, чего бы это ни стоило.

– Ладно, – сказал он и сел на сундук. – Ладно, я дам деньги, но с одним условием.

Йохан, возбужденно ходивший по горнице, остановился у печи.

– С каким?

– С тем, – нехотя поднял глаза Ерам, – что эта сова, – он указал на Мрету, – уберется из дому. Сегодня же, сейчас же.

Мрета поглядела на невестку, потом на сына.

Так как те молчали, она медленно поднялась с места и дерзко подбоченилась, как бы принимая вызов. Став перед Ерамом, она долго не могла найти подходящих слов.

– Ах, так? – наконец выдохнула она. – Ты меня, значит, гонишь на улицу?

– А что мы с тобой, женились, что ли? Или хоть слово сказали о том, что ты останешься в доме? Не будь у тебя своей халупы, я бы еще терпел. А так – отправляйся! Как жила до сих пор, так и живи.

Ерам говорил решительно, резко, но чувствовал, что силы его на исходе. Мрета по его глазам и голосу поняла, что не сможет противостоять его ненависти. Она поискала глазами Анку, которая в замешательстве прибирала на печке какое-то тряпье.

– А ты что скажешь, Анка?

Анка была согласна с отцом, но открыто в этом не призналась.

– Ничего не скажу, – ответила она.

– Я так и думала, – насмешливо скривила губы свекровь. – А ты, Йохан, – обернулась она к сыну, – неужто и ты ничего не скажешь?

Сын шагал от двери к окну, от окна к двери. Он все еще был взволнован, в груди у него кипело, лоб хмурился.

– Ступайте! – бросил он, не глядя на мать.

Мрета ушам своим не верила. Однако сомнений не было – сын действительно так решил. Она опустилась на скамью, переводя глаза с одного на другого. Никто не удостоил ее взглядом. От гнева и обиды ее прорвало; в голосе было больше злости, чем горя.

– Ступайте, говоришь? – поднялась она, размахивая руками. – А разве ты мне не обещал, что я до самой смерти останусь у тебя? Так-то ты мне платишь за все, что я для тебя сделала? Хорош сынок! Думаешь, я не знаю, почему ты меня гонишь? – пробилась через сумятицу охвативших ее чувств ясная мысль. – Потому что не хочешь, чтобы эти деньги попали в мои руки; а возвращать их ты вовсе не думаешь, а хочешь все пропить и прогулять…

Сын остановился посреди комнаты, лицо его почернело от злобы, он сжал кулак и потряс им у матери под носом.

– А это вы видели? – закричал он. – Убирайтесь сейчас же, а не то…

– Да иду, иду, – испуганно бормотала мать, пятясь к двери. – Не думай, ни одной ночи больше не останусь в этом доме. Разбойник ты, а не сын. Бил ты меня, а больше не придется. Не хочу я смотреть, как вы тут будете обворовывать и убивать друг дружку! – кричала она уже из сеней. – Только смотри, как бы тебе опять чем не запустили в голову, когда ты в чужое окно полезешь! – вопила она с лестницы, ведущей на чердак.

Сын выхватил из-под лавки колодку для снимания сапог и изо всех сил швырнул ее вслед матери.

– Йохан! – крикнула Анка.

Он опомнился и снова принялся ходить из угла в угол, как хищный зверь в клетке.

После отвратительной сцены между матерью и сыном что-то удушливое, тяжелое придавило дом. Анка сидела на скамье у печки, погруженная в свои мысли и чувства, и поглядывала исподлобья то на мужа, то на отца, который понурившись сидел на сундуке.

Старику казалось, что у него онемело не только тело, но и душа. В этот момент он не мог ни двинуться с места, ни произнести хотя бы слово. Будь он один в комнате, у него хлынули бы слезы и он зарыдал бы, как ребенок. В голове Тоне все мешалось; его захлестнули неясные, болезненные ощущения. До него смутно доносились стонущее тиканье часов и чьи-то шаги. В ушах все еще звучали только что услышанные слова. Кто-то затопал по лестнице, спускаясь с чердака. Он поднял голову и посмотрел в окно. Мрета с корзиной, закинутой за спину, шла прочь от дома по тропинке.

Зять успокоился, подобрал с полу сигару, сел к столу и закурил. Через некоторое время Ерам снова поднял голову, словно очнувшись от тяжелого сна. Он отпер сундук, достал узелок, в котором позвякивало серебро. Деньги были уже отсчитаны, он высыпал их на стол.

– Проверьте, – глухо сказал он.

Анка только оглянулась, но не тронулась с места. Ей не хотелось касаться этих денег: она уже поставила на них крест. Зять принялся считать. Ерам стоял у стола и смотрел.

– Правильно, – сказал Йохан.

– Это все, – выпрямился Ерам. Голос его звучал устало и печально. – Больше вы ничего не получите.

Ему казалось, что он вот-вот упадет, силы его таяли. Шатаясь, он направился к двери. И, словно настигнутый на самом пороге мыслью, преследовавшей его все это время, молитвенно сложил руки.

– О Иисусе и матерь Божья! – протяжно и страдальчески прозвучал из сеней его голос. – О Иисусе и матерь Божья! – воскликнул он еще раз, взбираясь по лестнице.

Добравшись до постели, Тоне повалился на нее. Он смотрел на крышу, поднимавшуюся над ним, на светившиеся в ней щели и весь дрожал как в лихорадке.

26

От волнения Ерам не мог сомкнуть глаз. Водя глазами по стропилам крыши, он терзался мыслями, которые то и дело путались и обрывались. Каждое слово, сказанное внизу, в горнице, каждый шаг Йохана и Анки болезненно отдавались в его мозгу. Наконец все стихло, и дом погрузился в ночное безмолвие.

Тишина успокаивала Ерама. Он был измучен, нуждался во сне, но напрасно пытался уснуть. Теперь, когда он пришел в себя и в голове у него прояснилось, ему вспомнились прежние дни, когда в доме было тихо и мирно. Изо дня в день все молча работали, каждый занимался своим делом, не грызлись между собой; а теперь все перевернулось. Его мучило предчувствие, что перемены к лучшему не будет. И все из-за этого Йохана, хвастуна и обманщика, проникшего в дом.

Он не забыл, слов, сказанных Мретой сгоряча. Слова эти ужаснули его. Сто раз за этот вечер Тоне про себя поворачивал их так и этак и находил им только одно объяснение – недаром же рассвирепел Йохан, услышав их. Никогда Тоне не забыть той ночи, когда Анка позвала его на помощь. То, что сегодня говорил в трактире Ермол, сейчас не казалось Тоне таким уж невероятным. И от всего этого мороз подирал его по спине.

Мрету он прогнал, и хорошо сделал, а вот зятя прогнать невозможно. Ераму казалось, что он попал в капкан, из которого ему не вырваться. Деньги у него отберут и, Бог знает, может, самого загубят. Лучше вынуть деньги из сундука, отнести в лес и зарыть в укромном месте. Если его выгонят из дому (теперь эта мысль уже не казалась ему дикой – все могло случиться!), он хоть будет обеспечен. Еще хорошо, что он землю на них не переписал. Надо будет при свидетелях составить завещание, чтобы дом перешел к Анке только после его смерти.