Текст книги "Сундук с серебром"

Автор книги: Франце Бевк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Однажды ночью Тильда проснулась. Она проспала несколько часов, но чувствовала себя еще более измученной, чем накануне. Подумав немного, она решительно встала и оделась. Так больше нельзя – надо что-то предпринять.

Открыла окно. Дождь все еще шел. Вдалеке над крышами горел свет, острым конусом прорезавший небо.

Вдруг Тильда в ужасе отпрянула от окна и словно подкошенная рухнула на кровать. Ведь в самом деле с того памятного дня вся ее жизнь была бегством, настоящим бегством. Она бежала от разоблачения, от людей, хотя ни одна живая душа ни о чем не знала. И тени подозрения, пожалуй, ни у кого не возникло. Обстоятельства помогли ей скрыть всякие следы своего преступления. Целые сутки провела она в постели, и никто не поинтересовался причиной ее внезапного нездоровья. Сестра даже взглядом не спросила, отчего она такая бледная, грустная и рассеянная, отчего стала такой пугливой, отчего вздрагивает от каждого шороха.

Одна Ольга на третий день пронзила ее своими серыми глазами.

– Что с тобой, Тильда? Почему ты такая?

– Какая?

– Переменилась – побледнела, исхудала. Уж не больна ли?

– Нет, я здорова. Наверное, простыла.

Тильда старалась говорить спокойно, равнодушно, хотя по телу у нее пробежал ледяной озноб. Она смотрела женщине прямо в глаза, надеясь прочесть в ее серых зрачках злой умысел. С души ее спала б великая тяжесть, если бы ей удалось разгадать его. Что надо этой женщине? Почему она так упорно буравит ее взглядом? В слепом озлоблении Тильда пожелала ей смерти.

После этого Тильда совсем потеряла покой. Ее постоянно мучил страх разоблачения. Спокойствие первых дней уступило место тоскливой уверенности, что все рано или поздно раскроется. Мысль эта безжалостно и жестоко преследовала ее день и ночь. Она дрожала перед каждым незнакомым человеком, окидывавшим ее внимательным взглядом, пугалась каждого неожиданного шума в доме, вздрагивала, увидев на улице двух разговаривающих вполголоса людей. О чем они шепчутся? Все повергало ее в страх и трепет. Если лаяла собака, сердце ее яростно колотилось.

С вечера она долго лежала, выжидая, пока в доме все стихнет. Во сне ей виделось множество хватающих ее рук. Однажды кто-то расхохотался у нее над ухом, она проснулась в ужасе… В комнате никого не было. В коридоре громко смеялся трактирщик.

Утром, едва встав с постели, она подбегала к окну и смотрела в огород. Где бы она ни была – в кухне или в зале, – каждую минуту взгляд ее устремлялся на ведущую в огород калитку. Как-то собаку спустили с цепи, и та сразу же забегала по грядкам.

– Пошла вон! – крикнула Тильда и, вся красная от волнения и тревоги, побежала выгонять ее с огорода.

Собака упиралась и лаяла.

– Что там пес учуял? Чего это он так разошелся? – спросил трактирщик.

– Ничего. Просто взбесился, кобель проклятый!

Страх доводил Тильду до безумия. Она уже не в силах была переносить страшные, невидимые преследования. И она придумала выход. В тот самый день в конце августа, когда по небу непрерывно мчались с юга на север тучи и дождь не переставая барабанил в окно, в окружавшем ее мраке вдруг появился узенький просвет, словно в непроглядной тьме бурной ночи забрезжил спасительный огонек.

«Так и сделаю, – вздохнула Тильда. – Так и сделаю», – твердила она, стоя ночью у окна и глядя на дождь и на озарявший тучи конусообразный сноп света.

Над домами, резко прорезая ночь, разнесся бой церковных часов. Тильда вздрогнула и закрыла окно. Надо спешить, спешить…

Она собрала платья, белье, несколько дорогих ее сердцу мелочей и безделушек и связала все в узелок. Потом спрятала узелок под тюфяк и тихо приоткрыла дверь. Дрожа как в лихорадке, шла она на цыпочках мимо ряда дверей, замирая от страха, что вот-вот одна из них откроется, кто-нибудь выйдет в коридор и сразу поймет, куда она идет. При этой мысли у нее кружилась голова.

Через калитку Тильда вошла в огород. Стояла кромешная тьма, дождь поливал грядки, барабаня по листьям. Тусклым электрическим фонариком посветила она на мокрую притоптанную могилку ребенка… Пес скулил на цепи и выл…

Через полчаса Тильда снова была во дворе. Наверху трактирщик растворил окно и заорал на собаку:

– Цыц, стерва! Тихо!

Тильда в ужасе метнулась за колонку и присела на корточки, чтоб ее не заметили… Окно закрылось, пес тихонько скулил, не решаясь выть громко.

Дождь все усиливался. Казалось, будто над землей реют исполинские мокрые крылья. Тильда не чувствовала ни своей ноши, ни усталости. Глаза ее напряженно вглядывались в дождевые струи, в черный мрак. Вся во власти своих страхов, она придумала нечто ужасное, и оно должно произойти непременно. Только тогда наступит конец…

Тильда забыла обо всем, совершенно отупев от страха; она двигалась как тень, заботясь лишь об одном – незамеченной дойти до цели и так же незаметно вернуться назад.

И вот она снова стояла у окна своей каморки. Дождь все шел, струясь по стеклам; над крышами, колеблясь на ветру, еще горел фонарь. Крыши, кругом одни крыши. А за крышами, вдали, на склоне горы стоял хлев Бобовеца. Летом туда загоняли на ночь скот, сейчас он был пуст, лишь сено с соломой были под крышей. Тильда пристально вглядывалась в темноту, пытаясь отыскать глазами гору и хлев.

Переодевшись – она вымокла до нитки, – она снова принялась смотреть в окно. Бесконечно долго тянулось время. Каждая минута казалась ей часом непереносимой муки. Того, чего она ждала, не было. Неужели она так ничего и не дождется? Тогда она погибла.

Тильда сознавала это все яснее и яснее. О, как тяжко! За окном разверзла свою пасть тьма…

Она дрожала от нетерпения, душа ее рыдала, сердце разрывалось на части. Ей казалось, что она сойдет с ума. Она уже совсем собралась снова бежать по лестнице вниз, на дорогу, в дождь и тьму, когда за домами, на горе, вдруг появился маленький огонек. Постепенно он разгорался все ярче и ярче. И вот из старой постройки вырвались языки пламени, они лизали соломенную кровлю и, переваливаясь через конек, освещали все вокруг. Трещал исполинский костер, пел и плясал, пожирая все в неудержимом порыве ярости…

Увидев пожар, Тильда чуть не закричала во весь голос. В этом огне горели ее страхи и опасения, ее ужас и муки, пламень поглотил все ее прошлое.

Потом, содрогнувшись, она легла в постель не раздеваясь и, натянув на себя одеяло, крепко сомкнула веки. Затаив дыхание, прислушивалась она, не поднимается ли в доме переполох. Дождь стучал по стеклам, во дворе выла собака. Звук пожарной сирены пронзил ее до мозга костей.

Пожарные…

Тильду так и подмывало выглянуть в окошко, но не хватало духу. В дверь стучали… Кто-то – вероятно, трактирщик – босиком бежал по коридору, по лестнице… По мостовой прогромыхала телега… Вторая… Затем снова все стихло, только барабанил по стеклам дождь да жалобно выла собака.

Тильда до боли сжимала веки. Боже, как ей хотелось позабыть обо всем, что с ней случилось… Временами в ночи раздавался бой церковных часов…

Прошло немало времени, пока дверь в сенях снова отворилась и кто-то вошел. Тильда встала и взглянула на часы. Время еще есть. Она поправила волосы и подошла к окну. На горе за домами тлело умирающее пламя.

Тильда вытащила из-под тюфяка узелок, еще раз обвела взглядом комнату и вышла в коридор. Затаив дыхание и приглушив шаги, она подошла к хозяйской спальне. Хозяин, тяжело пыхтя, ложился в постель.

– Все сгорело? – спросила Юстина.

– Только фундамент остался. Ни одного бревна не удалось спасти.

– Кто поджег?

– Бродяга какой-нибудь. Ночевал на сеновале…

Тильда тихо вышла на улицу. Небо очистилось от туч, улица была пуста. Сквозь серые бегущие облака просвечивала заря, новый день разогнал мрак, жадно цеплявшийся за стены домов.

Автобус уже стоял перед почтой, до отправления оставались считанные минуты. Их-то Тильда и страшилась больше всего на свете. Всей душой рвалась она в незнакомый мир, где ничто не будет ей напоминать о пережитом… Кто-то подбежал к автобусу и крикнул шоферу:

– Подождите!

У Тильды перехватило дыхание. Неужели ее преступление и побег раскрыты и теперь ее хотят схватить?

Подбежала какая-то женщина, вошла в автобус и со вздохом опустилась на сиденье. Провожала ее Ольга. Она стояла у окна и что-то говорила своей знакомой. В эту минуту Тильде хотелось провалиться сквозь землю. Взгляд Ольги был для нее равносилен смерти.

«Только бы не увидела, – твердила она про себя, – только бы не заметила!» Она отвернулась, но испуганные глаза ее так и тянулись к окну…

Ольга заметила ее, когда автобус уже тронулся. В любопытном взгляде ее была бездна вопросов, на которые Тильда вряд ли смогла бы ответить… Через минуту все исчезло: и вопрошающий взгляд Ольги, и почта, мимо пробегали дремлющие дома. Тильде казалось, что тусклый свет наступающего утра несет ей избавление…

И она улыбнулась в душе…

4

Тильде приснился сон.

Она стоит под развесистым деревом, кругом бушует непогода. Вдруг к ней прямо с неба спустилась огромная черная туча, и из нее вышел Дольфи в щегольском костюме и с белым цветком в петлице. Он подошел к Тильде, взял ее за руку и сказал: «Идем со мной!» Дождь еще не перестал, страшно было пускаться в путь, но она пошла, хотя ноги ее разъезжались и тонкие струйки затекали в рукава и за воротник. «Дольфи, – сказала она, взглянув на юношу, – ты сердишься?» Он отрицательно мотнул головой, и она опять сказала: «Дольфи, ты печалишься?» Тогда он вспылил: «С чего мне печалиться?» Сердце ее упало, и она спросила с укором: «Почему ты кричишь? В моих словах нет ничего обидного». Немного погодя она снова заговорила: «Если мои слова не прибавят тебе печали и гнева, то я открою тебе одну тайну». Дольфи ответил, не оборачиваясь: «Я знаю какую…» И умолк, но Тильда видела по его глазам, что ему все известно. Она опустила голову и задумалась. Долго молчала, а потом начала рассказывать Дольфи об одной чете – ей через стенку слышно, как супруги вздыхают и сетуют на то, что стареют без детей. Жизнь им кажется пустой и бесцельной. Тильде хотелось утешить Дольфи. Но он словно ничего не слышал… Между тем они подошли к ручью, вившемуся узкой лентой среди лугов. Дольфи перепрыгнул через ручей, и вдруг русло его так расширилось, что Тильда не отважилась прыгать. «А как же я?» – спросила она. «Прыгай! – смеясь, звал ее Дольфи. – Я уже не могу назад». Вода и в самом деле разливалась все шире, как бывает в пору весеннего паводка. Не успела Тильда и глазом моргнуть, как противоположный берег настолько отдалился, что туда даже голос не доходил. «Что мне делать с ребенком?» – крикнула она. Дольфи уже не слышал ее; он был совсем крошечный, и она едва различила, что он показал на воду.

От боли она рухнула наземь…

Проснулась она на полу, рядом с постелью. Лоб болел от удара, грудь тяжело вздымалась, лицо было мокрое от слез. Где она? Сперва ей почудилось, что она в своей каморке в трактире и Юстина в любую минуту может постучать в дверь… Уже потом она поняла, что находится в городе, по мостовой громыхает телега, кто-то, пошатываясь, возвращается домой. Тильда зажгла свет и окончательно убедилась в том, что она в городе. Губы ее тронула слабая улыбка. Какими далекими казались ей уже те дни, когда она жила в местечке, ведь от них ее отделяли многие месяцы счастья, того зыбкого счастья, когда человек уже посреди бела дня с ужасом начинает ждать, когда его окутает ночная тьма.

Тильда вытерла слезы и взяла с тумбочки записку. «Завтра уезжаю. Дольфи». Как-то на днях, в разговоре, он просил ее не приходить на пристань: обещал писать часто, каждый день, и скоро вернуться. Но Тильда чувствовала, что он будет отделываться одними приветами и никогда не вернется. А ведь она еще не сказала ему того, что в последнее время так радовало и так пугало ее. Раз ей показалось, что он сам прочел это в ее глазах; метнул на нее проницательный взгляд и замкнулся в молчании, предоставив ей самой начать этот тяжелый разговор….

Было еще рано. «Подожду на молу, – решила она и, вспомнив свой сон, забеспокоилась. – Думала об этом полночи, вот и приснилось».

Тильда шла по пустынным улицам; на пристани тоже было безлюдно. Море, спокойное до самого горизонта, изредка мягко плескалось о берег. Из труб стоявшего на причале парохода шел дым. Матросы, напевая и посвистывая, расхаживали по палубе.

С тяжелым сердцем ходила Тильда взад и вперед по молу. Ее мучило предчувствие, что Дольфи уходит от нее навсегда. Но ведь это неизбежно, она всегда знала, что рано или поздно потеряет его.

Мысли набегали одна на другую. Вдруг Тильда содрогнулась и замерла – в эту минуту она походила на человека, стоящего у края обрыва, который забрал себе в голову, что уже летит вниз и от страха ощущает физическую боль. Сквозь прищуренные ресницы, на которых висели слезы, она видела свое прошлое – жизнь в местечке, о котором она давно уже не вспоминала, теперешнюю свою службу, протекавшую в четырех стенах, где никогда не могло случиться ничего неожиданного.

Ее новая история началась в тот воскресный вечер, когда она пошла одна в кино. Еще и сейчас перед ее глазами стоят яркие рекламные щиты у входа и красный свет лампы. Она сидела в тепле, наслаждаясь фильмом; он напоминал ей роман, который она в свое время читала бессчетное число раз, а потом бросила в огонь. На экране развертывалась сходная повесть, только гораздо живее и непосредственней, без вычурных красивых слов. Кино было понятней и словно сладким дурманом наполняло душу. Тильда не видела перед собой людей, не слышала музыки, все ее внимание было сосредоточено на герое, который протянул руку падшей девушке и повел ее к счастью.

Раньше она б ни за что не поверила, что такое возможно; теперь у нее не оставалось никаких сомнений. Артисты уже не были в ее глазах артистами, фильм стал самой жизнью, так захватившей ее, что она вся сжалась и тихо, беззвучно заплакала. Она чувствовала, как в душе ее в муках рождаются новые надежды.

Тильда вспомнила Дольфи. Она думала о нем каждый день с тех пор, как переселилась в город, теперь же ждала, что он выйдет из окружающей ее толпы и окликнет: «Тильда!» Но этого не случилось. Может быть, она встретит его завтра, а может быть, послезавтра. Это ожидание внушало ей и радость и тревогу. Адрес его она забыла, но если б даже и помнила, все равно не решилась бы ему написать. Между ними лежала пропасть, это Тильда отлично понимала. И тем не менее она неустанно искала его глазами среди прохожих. Тысячи людей прошли мимо нее, но его все не было.

Экранный герой ничуть не походил на Дольфи, и все же Тильда улавливала в них что-то общее. Быть может, ей просто хотелось, чтоб Дольфи был таким же – нет, не внешне, а по своим поступкам. Фильм шел, место рядом с Тильдой оставалось свободным. Вдруг кто-то подсел к ней. Она даже не взглянула на соседа. И только когда чужая рука нежно коснулась ее руки, она быстро отдернула ее и вздрогнула. В полутьме она различила улыбающееся лицо Дольфи и, хотя минуту назад ждала его чудесного появления, тут так оторопела, точно увидела рядом с собой покойника. Вскоре фигуры на экране исчезли, зажегся свет, и они дружески поздоровались.

– Я заметил тебя, потому и пересел, – сказал Дольфи.

Тильда едва нашлась что ответить. На глазах у нее выступили слезы, и она, утирая их платком, говорила, что это фильм так ее растрогал.

– Тебе понравилось?

– Да. Только ведь в жизни таких парней не бывает.

– Почему не бывает? – сказал Дольфи и внимательно посмотрел на нее. – А ты стала такая франтиха.

Тильда покраснела, – слова Дольфи льстили ей.

С того дня они часто виделись. К Тильде пришла наконец ее первая и единственная любовь. Девушке казалось, что после долгих месяцев страданий судьба послала ей совершенно особенного, ни с кем не сравнимого человека. Сердце ее трепетало при каждом его слове. Она ощутила сладость первого поцелуя и любви. Впервые в жизни возвращала она поцелуи. Правда, разлад в ее душе еще продолжался, однако она всем своим существом чувствовала, что высоко поднялась над прежней жизнью.

Дольфи любил ее, в словах его было столько правды и ума, и окружала его какая-то тайна. Что-то светилось в глубине его зрачков, но что – она не знала. Он никогда не говорил ей о своих занятиях, не рассказывал, как проводит свободное время. Если она спрашивала его об этом, он отвечал коротко и сразу же переводил разговор на другое. О будущем никогда не заговаривал. Тильда часто думала о его первом письме. Но с ним были связаны воспоминания, которые она в ужасе гнала прочь.

Как-то она вскользь упомянула те строки.

– В том письме – помнишь? – ты писал, что пора устроить жизнь…

Он посмотрел на нее долгим взглядом и немного помолчал.

– Когда я получу другое место, мы поженимся. Хорошо?

В ответ она благодарно пожала его руку, лежавшую в ее руке. Однако сладостное волнение сменилось вскоре горькими мыслями.

Тильда думала, что ее прошлое грозной тенью пролегло между ней и Дольфи. Недостаточно было подняться из бездны преступления на вершину чистой любви. В глазах ее стояло окровавленное дитя – ее неоплаченный счет. Никому еще не поверяла она этой тайны, и даже в минуты наивысшего блаженства ее мучил страх, что рано или поздно ее преступление раскроется и разрушит все ее надежды на новую жизнь.

Однако, несмотря на все свои страхи, Тильда испытывала порой жгучую потребность кому-нибудь исповедаться. Как-то вечером она совсем уже было собралась припасть к плечу Дольфи и, выплакав свое горе, во всем ему признаться. Выложить все без утайки. Она чувствовала, что должна это сделать, ибо ее мучило сознание вины перед ним, усугублявшееся молчанием. Она уже было прильнула к его плечу, но тут же подавила готовое вырваться из груди рыдание, и слова застыли на ее губах…

Сокрушенная и подавленная, желая искупить свою вину перед Дольфи, она отдалась ему без сопротивления. Потом разрыдалась. Напрасно она надеялась, что близость с ним поможет ей открыть ему свою страшную тайну. Сквозь всхлипыванья рассказала она лишь о той ночи, с которой пошли все ее злоключения. Остальные слова заморозило холодное удивление Дольфи.

С того дня Тильда металась между счастьем и мучительным предчувствием его близкого конца. Дольфи все больше окутывал себя какой-то непроницаемой тайной, в глазах его появилось что-то чужое, неприступное. Он словно отгородился от нее колючей изгородью. Между тем к старой тайне прибавилась новая, которую надо было ему открыть. Она говорила взглядами, но он не хотел понимать. Наконец она почувствовала, что стала для него обузой, от которой он не прочь освободиться.

Тильда не удивилась, когда он сказал:

– Я оставил службу. Уеду куда-нибудь в другой город.

Сердце ее рыдало, колени подламывались, но она не заплакала, что весьма озадачило Дольфи.

– Когда ты едешь? – спросила она.

– Через три дня.

– Так скоро? – Тильда и этому не удивилась.

– Я вернусь, – добавил он. Она знала, что он не вернется, никогда не вернется и говорит это только ей в утешение.

Однако Тильда считала, что должна поделиться с ним своей мечтой. О прошлом она говорить не станет – сейчас это не имеет значения. Он выйдет в ясное весеннее утро, конечно, бледный, но сияющий, и она откроет ему душу. Он прижмет ее к своей груди, и она будет ему еще милей, чем прежде. Из-за этого он, конечно, не останется здесь и потом не вернется, но все же одна из ее тайн жарким пламенем будет гореть в его памяти. Он будет знать, что она родит ему ребенка, что она остается совсем одна в чужом городе и все равно ни на что не жалуется!

Машины заработали, пароход задрожал всем корпусом. Из труб повалил густой черный дым и грязной тучей повис над молом. Пассажиры приходили пешком, приезжали в колясках, в автомобилях и по трапу поднимались на палубу. Раздался свисток. До отплытия оставалось четверть часа.

Дольфи еще не было. Тильдой овладело беспокойство. От волнения она растеряла все приготовленные заранее слова. Теперь они не успеют даже наскоро попрощаться. Горечь перехватила горло, затрудняя дыхание.

«Может быть, он решил не ехать», – подумала Тильда, сама не веря в такую возможность. Послышался второй свисток. Оставалось всего пять минут.

Вдруг к пристани подкатила коляска, из нее выскочил Дольфи. Расплатившись с извозчиком, он взял чемодан и только тут заметил Тильду.

Дольфи так изумился, точно увидел ее на том берегу, где ему предстояло сойти с парохода, хотя он мог бы догадаться, что она придет. Дольфи протянул ей руку.

– Видишь, чуть было не опоздал.

Тильда дрожала, все вокруг нее качалось: земля под ногами, дома, пароходы, море и небо… Приготовленные слова застряли в горле, даже попрощаться у нее не было сил.

– Господа отъезжающие! «Леванте» отправляется. Господа, поторопитесь!

Дольфи вздрогнул и снова пожал Тильде руку.

– Прощай, думай обо мне!

– И ты… – с трудом выдавила Тильда.

Кто знает, что еще хотела она сказать, но голос ее замер. Неподвижная, точно статуя, провожала она глазами поднимавшегося по трапу Дольфи. Он обернулся… еще раз… еще… Тильда махала ему платком, почти не видя сквозь застилавшие ее глаза слезы огромный темный корпус парохода.

Пароход медленно отчаливал. Пассажиры все уменьшались и уменьшались и наконец стали такие крошечные, что уже невозможно было различить отдельные фигуры. Люди на берегу все еще махали платками, хотя пароход совсем скрылся в сером сумраке и на спокойной поверхности моря виден был лишь верх труб.

5

Два месяца спустя рыжеволосый веснушчатый полицейский отвел Тильду в участок. Он был немногословен, но зато с большой охотой слушал других. Шел он таким широким, размашистым шагом, что Тильда едва поспевала за ним.

Тильда была легко одета и дрожала от холода. Губы ее скривились в горькой усмешке, лицо выражало страх. А в глубине души полыхал пожар.

– Зачем меня вызывают в участок? – уже в третий раз спросила она.

– Комиссар вас вызывает.

– Что ему от меня нужно?

Полицейский уже дважды говорил ей, что не знает этого, а потому пропустил вопрос мимо ушей.

– Я же ничего не сделала, – всхлипнула Тильда.

Ее провожатый молча свернул с главной улицы на пустынную боковую улочку и оглянулся – не отстала ли Тильда.

Она шагала за ним почти в беспамятстве. Ее одолевали сотни мыслей, со всех сторон подступали страхи, что-то жгучее проникало в сердце, в грудь, в глаза, во рту собралась густая горькая слюна. Тильда давно уже жила в предчувствии страшной, неотвратимой беды. Сейчас она была в положении человека, над которым рушится потолок: он еще жив, но знает, что через минуту будет мертв. Возможно, ее вызывали в полицию по какому-нибудь пустяку, ведь повод всегда найдется, а она уж вообразила бог знает что. Тильда еще никогда всерьез не думала о суде, о наказании, о тюрьме. Только теперь, семеня за длинноногим рыжим полицейским, она представила себе все это так жива, что почувствовала тошноту и остановилась, чтоб не упасть.

Полицейский оглянулся и добродушно засмеялся.

– Вам так трудно идти?

– Нет. А меня не посадят?

– За что? – Полицейский смерил ее внимательным взглядом. – Вы знаете за собой вину?

Тильда испугалась. Ей показалось, что она почти выдала себя.

– Нет, – ответила она глухим голосом. – Но ведь… Если человека вызывают в полицию, он всегда думает о худшем.

– У кого совесть чиста, тому нечего бояться.

Тильда шла по краю тротуара, два раза нога ее соскальзывала вниз. Она не могла понять, почему сегодня все люди кажутся ей такими привлекательными и счастливыми. Все счастливы, она одна несчастна. А ведь несколько минут тому назад, до того как этот человек постучался к ней, она была так спокойна и беззаботна…

Дольфи, как и следовало ожидать, не писал. Прислал две короткие открытки, и ни слова больше. И все же она с обожанием вспоминала человека, которого когда-то так любила, отца своего будущего ребенка. Тильда не знала, как все обернется, одно ей было ясно – на тот страшный путь она больше не ступит. Пусть лучше она окажется на улице, пусть ей придется довольствоваться тем, что протянет ей чья-нибудь милосердная рука, во всем отдаться на волю случая.

Хозяйка, у которой она работала, заметила происшедшую в ней перемену.

– Что с вами, Тильда? – спросила она как-то.

Обливаясь слезами, Тильда рассказала ей обо всем (даже родной сестре не решилась бы она открыться), умоляя не лишать ее своего расположения, не выбрасывать на улицу.

В молодости хозяйка сама была в таком положении и потому проявила к ней участие. Тильде не верилось, что белые руки хозяйки и вправду подняли ее и что она слышит ласковые ободряющие слова.

– Ничего, ничего… Оставайтесь у меня, со временем все устроится. Я вас понимаю, в свое время мне тоже пришлось немало пережить. Не плачьте, Тильда, не надо!

Они плакали вместе – хозяйка, вспоминая прежние дни, и Тильда, растроганная ее добротой. Ей казалось, что эти слезы смыли все ее горькое прошлое, словно бы его вовсе и не было.

Тильда была счастлива; если не считать коротких мгновений любви, она еще никогда в жизни не испытывала такого блаженства. Впервые она по-настоящему думала о ребенке, со стыдом признаваясь себе, что до сих пор заботилась лишь о себе самой.

И вот после надежд на счастье, после сладких снов, в которых она видела свою будущую жизнь, представляла себе, как удивится Дольфи, когда, вернувшись, найдет ее, несломленную, с ребенком на руках, она внезапно упала на землю и снова очутилась в кипящей бездне того прошлого, которое она всегда с мукой гнала прочь, и думала, что оно уже далеко-далеко от нее. Тильда почувствовала на сердце страшную тяжесть и хотела заплакать, но слезы не шли.

Дом, где помещался полицейский участок, глядел на нее хмуро, неприветливо. Полицейский втолкнул Тильду в узкую канцелярию. Сидевший за письменным столом лысый длиннолицый чиновник смерил ее проницательным взглядом.

Всю дорогу Тильда тряслась от страха, но теперь, как это ни странно, она успокоилась. Может быть, потому, что комиссар вежливо предложил ей сесть, хотя выражение его лица ничуть не смягчилось.

Чиновник спросил у нее имя, фамилию, где родилась. Тильда отвечала без запинки, спокойным, ровным голосом. Но когда тот стал дотошно выспрашивать Тильду о ее жизни, о работе, любовных связях, язык у нее начал заплетаться, и наконец она совсем смолкла.

Комиссар, словно бы ничего не замечая, рассматривал лежащие перед ним бумаги. Вдруг он поднял голову и смерил взглядом ее фигуру.

– Барышня, вы ждете ребенка?

В Тильде шевельнулась слабая надежда, что ее допрашивают не из-за того, старого… Может быть, их интересует Дольфи?

– Да, – ответила она, покраснев.

– А когда вы в последний раз были беременны?

Вопрос прозвучал холодно, но быстро. Казалось, он был рассчитан на столь же быстрый ответ. Комиссар хотел, чтоб Тильда не успела подумать. Слова «были» и «в последний раз» он особо подчеркнул.

– Но… но я еще никогда не…

Тильда вздрогнула и изменилась в лице. Комиссар отвел от нее взгляд и с минуту молчал, готовясь к новому нападению.

– Барышня, вы волнуетесь? – спросил он как будто ласково, с ноткой сочувствия в голосе.

– Немножко. – Тильда улыбнулась вымученной улыбкой.

– Однако вы не волновались, убивая своего первенца? – как стрела пронзил ее новый вопрос.

Удар был такой страшный, что Тильда, теряя самообладание, сделала невольное защитное движение.

– Какого первенца?

– Какого? Своего! Вам это лучше знать.

Комиссар не сводил с нее глаз. Тильда заметила, как в морщинах его лица заиграла легкая самодовольная улыбка, и поняла, что своим поведением уже почти себя выдала.

– Я ничего не знаю, – в страхе пролепетала она.

– И того не знаете, что закопали ребенка в саду?

У Тильды все завертелось перед глазами. Чтоб не свалиться со стула, она оперлась руками о стол.

Мозг ее лихорадочно работал. Только теперь ей стало ясно, что люди давно уже кое о чем догадывались. Сразу же после ее отъезда поползли разные слухи. Соседка Ольга не стала молчать. Тильда плохо замела следы в саду. Ее внезапное бегство подтвердило подозрения. Кто знает, как долго ее искали… Она погибла.

– Я не закапывала его в саду…

Тильда остановилась, полуоткрыв рот, словно взвешивая свои слова.

– Мы знаем, что в саду его уже нет. Куда вы его перенесли?

«Не знают, – вздохнула она с облегчением. – Всего не знают. Все это только ловко расставленные сети. Скрывать! Ни в чем не сознаваться! Пусть сначала докажут!»

– Никуда я его не перенесла, – твердо сказала она. – Его вообще не было…

Казалось, чиновник не слышал ее последних слов. Постукивая линейкой по ладони, он резким, отрывистым голосом приводил неопровержимые улики. У Тильды было такое чувство, будто под ногами у нее разверзается бездна.

– Ребенка вы потом закопали в другом месте, опасаясь, как бы в саду его не нашли? Так ведь?

Тильда неотрывно смотрела на бумаги, на исписанные страницы, на руки комиссара… Все вертелось, прыгало, плясало, растворяясь в застилавшей ее глаза пелене слез, в грозных видениях неясного будущего.

– Куда вы дели ребенка потом? Утопили?

– Не знаю, – ответила она из последних сил.

И тут в ней что-то надломилось, и сам собой полился рассказ про беременность, страх, роды, убийство ребенка, про купель у колонки и крещение. Признание облегчило ее, прошли головокружение, стеснение в груди, мысль стала работать яснее. Она смотрела на комиссара, который все писал и писал. Зачем он столько пишет?

– Куда вы дели ребенка?

– Не знаю.

Последнюю тайну она не хотела открывать. Уж об этом-то еще никто не пронюхал.

– В тюрьме у вас будет достаточно времени, чтоб вспомнить, – сказал комиссар. – Распишитесь вот здесь!

Дрожащей рукой взяла Тильда перо.

– Где? – переспросила она. Поставив свою подпись, опять обратилась к нему: – Что со мной будет?

Чиновник, занятый бумагами, даже не взглянул на нее.

– Пока посидите в тюрьме, а потом предстанете перед судом, – сказал он с нажимом. – Вам представится удобный случай хорошенько поразмыслить и исправиться. Теперь понимаете? Именно этого и следовало ожидать.

Да, Тильда поняла. Она была так подавлена, что слова не шли с языка, говорили лишь ее глаза.

6

Тильду посадили в зеленый фургон и отвезли в тюрьму. Шумная улица, которую она видела сквозь зарешеченное оконце в дверях, была ей сейчас милее, чем когда-либо. Прохожие при виде тюремного фургона останавливались и с любопытством смотрели ему вслед.

На скамье рядом с Тильдой, обливаясь слезами, сидела невысокая худенькая девушка, по имени Адунка. Обвиняли ее в том, что она вытащила у пьяного пятьдесят динаров. Адунка упорно отрицала свою виновность. Однако огорчение не мешало ей мечтать о сигаретке. Глядя на сидевшего напротив закованного в кандалы мужчину, она жестами объяснила ему, что хочет курить, – разговаривать запрещалось. Но тот был угрюм и мрачен и не понял ее.