Текст книги "Сундук с серебром"

Автор книги: Франце Бевк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Продар вздохнул и посмотрел на небо. Занималась заря, между верхушками деревьев протянулись светлые полосы.

«Почему же я решил отдать? Потому что не могу жить в таком аду и хотел бы видеть в доме мир. И ради мира и пока мне будут отказывать в куске хлеба, в одеже и во всем остальном. За добро отплатят злом».

В душе у Продара шла отчаянная борьба. Впервые в жизни ему было так тяжело, и даже казалось, что до сих пор он вообще не знал душевных мук.

Наконец открылась долина, тропинка расширилась и, круто изогнувшись, зазмеилась вдоль потока, бежавшего навстречу реке. Волны света затопили долину.

Продар с сыном перешли висячий мост и ступили на шоссе, которое петляло среди высоких гор. Они шли почти рядом. Сын на полшага впереди, чтоб отец не видел его лица. Старик, всю дорогу размышлявший, решил наконец, что дальше идти бессмысленно.

– Послушай, – сказал он сыну, замедляя шаг. – Я тут все думал да прикидывал…

Сын взглянул на него и прибавил шагу. Отец едва поспевал за ним.

– Я передумал, – продолжал Продар. – Дом тебе не отдам. Глупо идти дальше. Постой, давай поговорим как люди, не звери же мы. Куда ты так бежишь?

Петер побледнел. Тяжелое предчувствие, томившее его всю дорогу, сбылось. Он шел по-прежнему быстро, словно хотел поскорей прийти в село.

– Что вы надумали? – досадливо спросил он. – Что вы надумали? То так, то эдак. Не дети же мы!

– Да, не дети, – подтвердил отец. – Постой… Сегодня она не пожелала накормить тебя. Не только меня, тебя не пожелала накормить!

– Ну и что с того? – взвился сын.

– А то… Она сделала так сегодня, пока дом еще мой. Завтра, когда она станет хозяйкой, будет еще хуже. Ежели для тебя нет еды, то уж для меня и подавно. У нас так никогда не было. Достаток – для всех, черные дни – тоже для всех.

– Не беспокойтесь, с голоду не умрете! – отрезал Петер, задетый справедливостью слов отца.

– Конечно, не умру. Хотя, как знать, всякое может случиться. Я ведь знаю, что ты не виноват. Ты добрый. Это она все куролесит. Остерегал я тебя, да уж что есть, то есть. Теперь не переделаешь. Тебе все равно, так уж чтоб нам обоим не мучиться, пока я жив… После же…

Продар едва сдерживал слезы. Петера разбирала досада, но сокрушенный вид отца лишил его твердости.

– Не дадите? – спросил он еще раз.

– Не дам! – ответил Продар и остановился.

Несколько секунд отец с сыном пристально смотрели друг на друга.

– Дойдем до первых домов, запьем этот срам! – промолвил наконец Петер.

Молча шли они по шоссе. Над горами встал день; навстречу им попадались телеги, возницы щелкали бичами. Два грузовика обогнали их.

– Срам, да и только, – говорил сын, – семь пятниц на неделе. Кто будет работать?

Отец молчал.

– А что людям сказать? Ведь все смеются надо мной. И кто будет платить, когда придут взыскивать? Вы? Или у вас есть деньги?

Отец все еще молчал. Сын искал новых слов. Не найдя их, он тоже умолк.

Вот и первые дома у шоссе. Завернули в трактир. Выпили по шкалику водки, заказали вина. Петер пил с горя и досады. Продар, полегоньку потягивая вино, смотрел на сына. Каждый раз, когда тот спрашивал, пойдут ли они дальше, он отрицательно качал головой.

В полдень сын уже ни о чем не спрашивал. Продару вино ударило в голову, у Петера горели глаза. Они уже забыли, что их привело сюда.

Вспоминали прежнее житье, сравнивали его с теперешним, незаметно перешли на домашние дела. Хмель развязал языки, и сын, слово за словом, открыл отцу свою душу. Продар понял, что не все ладно в жизни Петера.

– Послушайте, – спросил под конец Петер, – что вы знаете про Милку? Вы что-то такое говорили тогда…

Продару стало жаль сына. Его пьяная откровенность причиняла ему боль.

– Брось это, – сказал он. – Ничего я не говорил. Сейчас не время. Ничего я не знаю.

– Не знаете? – всхлипывал Петер. – А я только догадываюсь. Я точно знаю, когда должен родиться ребенок, ежели он мой. А коли родится раньше, то не мой!..

– Молчи и пей! – Отец пододвинул к нему стакан.

Через час сын положил голову на руки и заснул за столом.

Поздно вечером возвращались они домой. Петер все время спотыкался и нес околесную. Но по мере приближения к дому он становился все трезвее и молчаливее.

Когда перешли через мост и ступили на тропинку, сын напился воды, тряхнул головой и взглянул на непреклонное лицо отца.

– Я молол невесть что?

– Ты ничего не говорил. Успокойся и забудь!

Молча они шли по ущелью. Дойдя до конца, сын остановился.

– Отец, – попросил он, – не говорите никому, что не перевели на меня дом. Скажите матери, ежели хотите, только и она пусть молчит.

22

Продар в самом добром расположении духа искал лозу на горе над домом. Солнце сияло на ясном небе и, пробираясь сквозь густую сеть листвы и ветвей, золотило мшистую землю.

Продар разговаривал с природой. Вот он срезал притаившуюся в зарослях орешника лозу и повел с ней такую речь:

– Ах, попалась, лоза-горяночка, намотаю я тебя на леву рученьку, и пойдешь ты за сестричками.

Бережно, словно драгоценность, нес он лозу, все время глядя по сторонам. Вдруг прямо перед собой он увидел ящерицу. Она сидела на камне, выкатив на него свои ласковые глаза.

– Гуляй, гуляй! А ведь забралась-таки, шельма, ко мне за шиворот. Ну, ежели и не ты, то твоя сестра. Гуляй!..

Продар взмахнул рукой, ящерица чуть сдвинулась в сторону и опять воззрилась на него.

Защебетала птица: чирик, чирик!

– Я не Чирик, я Продар. И даже будь я Чирик, все равно не дело кричать над моей головой!..

Такие минуты бывали у него нередко. Когда земля купалась в неудержимых волнах ароматов и света, он чувствовал, как в него тоже входит что-то лучезарное. Он словно срастался с землей. Мир казался ему прекрасным, и он с детской непосредственностью радовался природе.

Проходя мимо Мертвой скалы, Продар увидел греющуюся на солнышке гадюку. Он хотел пристукнуть ее палкой, но змея мигом скрылась среди камней. Продар срезал еще несколько прутьев, связал их вместе и поднялся на вершину.

Сквозь листву деревьев взгляд его обежал долину и гребни гор. Все утопало в зелени, все было залито солнцем.

Продар сел на камень, положил руки на колени и стал смотреть в просветы между стволами, как в подзорную трубу. Он жмурился, упиваясь красотой мира и ни о чем не думая.

Зашелестели листья. Продар оглянулся. К нему подходил длинный сухощавый человек с обвислой кожей на лице.

– Чуфер! – удивился он. – Откуда ты взялся?

У Чуфера была небольшая усадьба в горах, кроме того, он был охотник, музыкант, жег уголь, известь и вообще занимался всем, в чем была нужда и на что толкали обстоятельства. Поэтому его можно было встретить где угодно, в своей или чужой долине, на всех окрестных горах и соседних усадьбах.

С Продаром они были старые знакомцы. В молодые годы даже водили дружбу. Потом Продар женился на его девушке, но Чуфер, несмотря на это, продолжал ухаживать за ней напропалую. Бедняжка трепетала, как бы чего не вышло. Тогда-то они стали чуть ли не врагами.

Чуфер так и не женился, жил бродягой-цыганом. С годами все старое забылось. В дни юности они все поверяли друг другу; доверие бессмертно, время бессильно убить его.

– Присаживайся, – пригласил его Продар. – Ежели не торопишься.

– Я никогда не тороплюсь, – сказал Чуфер и сел. – Как живешь-можешь?

– Помаленьку. – Продар пожал плечами; ему не хотелось касаться своих ран, чтоб не испортить хорошего настроения. – Долго мы с тобой не виделись.

– Со свадьбы Петера.

– Верно.

Чуфер был на свадьбе музыкантом.

– Ну, как молодуха?

Продар подумал, открыл было рот и снова закрыл. Но через некоторое время все же сказал:

– Уж коли зашла речь, не хочу врать. Скажу прямо, похвалиться нечем.

Чуфер задумался.

– Вся в мать, – вздохнул он. – К граблям привыкла, вил не знает.

– Еду выдает по норме. И то, когда работаю дома, а когда меня нет, то жене моей и в том отказывает. Чтоб ей пусто было!

– Поспешил дом отдать!

– А я и не отдавал. Это она так думает, что я отдал. По пути в село передумал. Петер побоялся ей сказать.

Чуфер прыснул со смеху, но вскоре умолк, вытянул свои длинные ноги и задумался.

– Трудно, – посочувствовал он и заговорил о другом: – Тебе не кажется, что в Присойнике падают деревья? – И он показал пальцем на противоположную гору, где среди зелени виднелась рыжая плешь.

– Рубят, – подтвердил Продар. – Я же говорил, что будут рубить. Итальянцы падки на лес, люди – на деньги.

– Деньги придут в страну.

– И уйдут… Голод все пожрет. Глянь-ка вон туда, глянь… Ты когда-нибудь проходил по песчаным косогорам? Гора рушится и засыпает ущелье. Скоро здесь будет озеро. Ни один кустик уже не растет. Почему? Мой отец видел, как оголяли гору.

Продар поднялся. Рядом с долговязым Чуфером он казался карликом.

– А теперь ни денег, ни леса, ни земли. Кто продал лес, пойдет с сумой. Попомни мои слова – после моей смерти эта гора тоже станет голой.

Мужчины расстались. Чуфер скрылся в просторной горной ложбине, густо поросшей лесом. Продар пошел по тропинке в долину. От хорошего настроения не осталось и следа, губы его шевелились, словно он разговаривал сам с собой.

«Чирик, чирик!» – прощебетала над ним птичка.

Продар не слышал ее.

23

Зарядили дожди. Работа стала. С юга ветер гнал густые, плотные тучи. Зацепившись за горные вершины, они останавливались и проливали частые струи теплого дождя. От сохнущей земли поднимался пар, воздух накалялся, как в печи. Туман заливал склоны.

Но Продар предрекал:

– Дождь еще будет.

И действительно, солнце вскоре скрывалось, снова начинался дождь, снова опорожнялись тучи, и снова на солнце обсыхала земля.

Истомленные духотой, бездельем, ожиданием хорошей погоды, люди помрачнели, насупились, в глазах светилось недовольство, в обращении друг с другом прорывалась злоба, говорили о всяких пустяках.

Над домом Продара сгустилась атмосфера гнева и обид. Собиралась гроза. То здесь, то там вспыхивали зарницы, но грома пока не было.

По глазам Петера, не умевшего лгать, по его поведению Милка с матерью поняли, что усадьба не переписана, хотя ни словом о том не обмолвились. В Милке росло раздражение, проявлявшееся в тысяче мелочей, оскорблявших Продара, его жену и даже Петера.

Беременность сделала ее особенно раздражительной, временами просто несносной. Порой Петер задумчиво смотрел на жену и опускал голову. Однажды мать заметила, как он таращится на ее округлившиеся формы.

– Петер, а не рановато ли? – сказала она и тут же пожалела о своих словах.

Сын встрепенулся и посмотрел на мать. Не выдержав ее взгляда, он вышел из дому.

Милка догадывалась о подозрениях свекрови и только ждала случая, чтобы ей отомстить.

– А что это Францка не пишет?

– Она же написала, что устроилась хорошо.

– Честные девушки никогда хорошо не устраиваются.

Продариха содрогнулась, но промолчала.

– Ты за собой смотри! – сказал Продар. – Слышишь, за собой смотри!

Милка не выдержала взгляда Продара. Его она боялась и вымещала свое зло на Продарихе. Когда Продара не было дома, запирала от нее молоко, не давала обеда.

Гроза собиралась постепенно, как гной в ране. Час за часом, день за днем. Старики знали, что недалек тот день, когда жизнь покажет им свое истинное, отвратительное лицо. Теперь, когда дожди загнали всех в дом, это ощущалось еще сильнее.

Часы пробили полдень. Продар перекрестился и начал читать молитву.

Из сеней пришла Милка, села на скамью у печи и, скрестив руки на груди, уставилась на стучавший по стеклам дождь. Поток вздулся, вода устремилась в сад, подбираясь к крайним деревьям.

– Мост унесет, – сказал Петер, останавливаясь у окна. – До дома дойдет вода…

Часы дрогнули и пробили половину первого.

– Ну! – промолвил он, взглянув на жену. Милка вперила в него свойственный наглецам полугневный, полуудивленный взгляд.

– Что «ну»?

– Неси обед!

– Обед? – наигранно изумилась она. – Обед? Работать не работали, а есть давай.

Продар повернулся к Милке. Он смотрел на нее, как на врага, выставившего себя на посмешище.

Петер понял, что буря, которой он так боялся, грянет сию минуту.

– Не дури! – зло накинулся он на жену.

– Это ты дуришь! Так можно все поесть! – хрипло прокричала Милка и подмигнула мужу: молчи, мол.

Продар заметил это.

– Тайком обедать не будем, – взорвался Петер, испытывавший жгучий стыд перед родителями и перед самим собой. – Если есть что, неси все сюда, съедим вместе.

Милка вспыхнула и пронзила его взглядом: «О чем ты думаешь?»

Слова мужа задели ее за живое. Чтоб скрыть слезы, она повернулась к печи и начала перебирать какие-то тряпки.

– Ступай, свари обед! – сказал Продар жене.

Продариха нерешительно привстала. Милка замерла.

– Ступай! – повторил Продар.

Продариха пошла к двери. Милка заступила ей дорогу.

– Своего добра не дам!

– Твое добро? – гаркнул Продар и взглянул на Петера, помертвевшего от страха перед разоблачением. – Твоего здесь ничего нет. Дом мой. Уйди с дороги! Не думай, что я перевел дом. Нет!

Милка смотрела то на мужа, то на Продара, и по их глазам поняла, что была обманута. И оттого что разоблачила себя, показав свой характер, в ней закипела бешеная злоба.

Забыв про стариков, она вдруг повернулась к Петеру, стоявшему перед ней с совершенно потерянным видом.

– Враль несчастный, – шипела она. – Враль!

– Это неправда, – бормотал муж, не находя иных слов. – Это неправда…

Он искал глазами отца, словно тот мог ему помочь.

– Правда! Все наврал! Больше я тебе не верю. Все вы против меня! Ноги моей больше не будет в этом доме. Я вам не служанка! Не на ту напали! Тьфу!

Милка зашлась от крика, распекая Петера, напоминавшего в эту минуту побитую собаку. Наконец ее визгливые рыдания разнеслись по всему дому. Охваченный жалостью, Петер двинулся было к жене, чтоб утешить ее, но та пришла еще в большую ярость.

– Не люблю тебя! Все вы меня ненавидите! – крикнула она в лицо мужу и, взбежав по ступенькам, заперлась в горнице.

– Как бы чего не сделала над собой, – испугался Петер.

– Ты не знаешь ее, – успокоил его отец.

Молча, неторопко, не глядя друг на друга, они приступили к обеду. Есть уже не хотелось.

24

Между домом Продара и потоком лежала зеленая луговина, которую отделяла от воды каменная ограда. Когда поток вздувался, вода сквозь щели проникала на луг и подбиралась к дому. Стена, кроме того, ограждала луг от камней, которые несла вода, и защищала его от разрушительной работы волн.

Погода не менялась. Солнце чередовалось с проливными дождями, вода то поднималась, то опадала.

Милка незаметно выскользнула из дому. Петер, выглянув в окно, увидел ее, когда она была уже в конце сада, вблизи мостика, ведущего к Кошанам.

Он бросился за ней вдогонку, но Милка уже ступила на мост. Нетвердыми шагами она выплясывала на мокрой и шаткой доске. Под ней крутились и шумели мутные волны. На середине мост под Милкой прогнулся, ноги по лодыжку ушли в воду, потом еще выше. Милка замахала руками, словно собиралась нырнуть.

Петера охватил смертельный ужас. Он раскаялся во всем. Милка благополучно перебралась на противоположный берег и припустила в сторону отчего дома. У Петера с души спал камень.

Сокрушенный и подавленный, стоял он под дождем, не зная, как быть. Душу его жгло раскаяние, он жаждал примирения.

Он ступил на мост и перешел на другой берег.

Продар с Продарихой напрасно прождали их в тот вечер. Наступила ночь, где-то поблизости шумела и плескалась вода. Дождь лил не переставая.

Продар, перебирая четки, смотрел в окно. Сквозь сетку дождя он различал деревья и мерцающий свет в доме Кошана. В нем еще тлела надежда, что вот-вот от ближних деревьев отделится тень и подойдет к дому.

– Теперь уж не придут, – сказал он, перекрестившись.

Жена молчала. Руки ее были сомкнуты, губы шептали молитву за тех, кто остался в ту ночь без крова или «нашел смерть в буйной воде».

– Боже мой, может, кто и утоп, – молвила она.

– Кто? – резко спросил Продар, думавший только о Петере с Милкой.

– Я не про то, – сказала Продариха. – Раз ливень не перестает… Пока не найдут труп…

Продар же думал об одиночестве. С тех пор как они поженились, им еще никогда не было так одиноко. Сначала были живы родители, потом их место заняли дети.

Горько было думать о том, как они кусают друг друга, точно гадюки, но еще горше было одиночество. Люди созданы для того, чтоб жить с людьми. Как бы плохо ни было, еще хуже, когда рядом никого нет. Что бы было, если б в этот вечер кто-нибудь из них умер…

Стекла зазвенели под напором дождя и ветра.

– Боже, будь милостив! – воскликнул Продар.

– Ужасно пусто, – молвила жена. – Надо что-то сделать. Так дальше нельзя.

– Да, – согласился Продар. – Сама видишь, как тут…

– Выговори себе все, что нам нужно. До последней капли молока.

– Какой стыд! – сказал Продар.

Часы отбивали время. Потушили свет, но спать не легли. Дом наполнили мрачные, грозные тени. Временами они обращались в слова, нарушавшие тишину.

– Завтра сходи за ними! – сказал Продар, старавшийся побороть сон.

Продариха дремала, приклонив голову к печи.

Голос мужа разбудил ее.

– Поднимемся, поднимемся… – повторила она конец своих сновидений и вздрогнула. – Ах, что я говорю!

Продар улыбнулся.

Всю ночь, до самого света, боролись они с черными мыслями и сном.

25

Дождь переставал, из туч лишь проливались мелкие, частые капли. Вода затопила сад и подошла к самому порогу дома. Поток больше не поднимался, но и не спадал, с равномерным шумом катились мимо волны, наскакивая друг на друга, кувыркаясь и выплескиваясь на берег…

Мост снесло. Камни, на которых он держался, ушли под воду. На поверхности воды плавали ветки, бревна и сено. Там и сям от горы отрывался кусок и с грохотом летел в ущелье.

В стене, окружавшей сад, образовалась брешь. Вода хлынула на траву, образовав озеро и грозя смести остаток ограды.

– Сад подмоет, – забеспокоился Продар.

– И никого нет, – вздохнула Продариха.

Продар разулся, закатал до колен штаны. Медленно, на ощупь побрел он в сторону от дома; мягкая, мокрая трава наматывалась на пальцы ног.

Там, где вода прорвалась в сад, он почувствовал под ногами огромные камни. Попытался определить размеры нанесенного ущерба. Волны злобно бились в него, обдавая брызгами с ног до головы.

Вода еще не размыла основание стены. Продар натаскал камней, заделал брешь и стал надстраивать ограду. Наконец вода была остановлена, теперь она яростно колотилась о стену, поднимая фонтаны брызг.

Продар был доволен. Он стоял на стене, могучий, как скала, и сосредоточенно смотрел на дом Кошана.

С того берега человек смотрел в его сторону. Уж не Петер ли? Может, тоска по родному очагу заставила его выйти из дому и подумать: «А как там отец?»

Близ деревянной лачуги еще один человек что-то делал, стоял по пояс в воде.

Это был калека, сын нищенки. С северной стороны вода пробила запруду и затопила поле. Все утро он безуспешно воевал с волнами, размывавшими почву. И все же не оставлял надежды спасти хоть самую малость. Мост, прикрепленный к пню старой цепью, с другого конца сорвало. Теперь он, вытянувшись вдоль потока, подобно огромному маятнику, раскачивался на волнах. Вода обдавала его с такой силой, что цепь дребезжала, словно разрываясь на части. Иногда казалось, мост сам пытается прибиться к берегу, но уже в следующую минуту его опять отбрасывало на середину потока.

Калека стоял по пояс в воде, силясь зацепить мост длинным багром и подтащить его к берегу. Дерево было крепкое, багор отскакивал. Наконец багор вонзился в мост, но волны швырнули его с такой яростью, что калека качнулся и упал, выпустив из рук багор. Ликующие волны откинули бревно на середину потока и потом снова стали постепенно прибивать его к берегу, где его уже поджидал смешной человечек с поднятым багром.

Продар наблюдал за этой схваткой. Калека напоминал паука, воюющего с огромной добычей.

– Эге-гей! – закричал он, приставив руку ко рту.

Паук выпрямился, поднял глаза и увидел Продара.

– Эге-гей!

– Оставь, все равно не сладишь… Вода спадет, тогда.

В шуме потока трудно было различить слова.

Вода не спадала. Только небо изменилось, на юге показалась голубая полоска.

Калека понял безнадежность своих усилий, медленно вылез из воды и, опершись на багор, стал смотреть на Продара.

– Эге-гей! – снова крикнул Продар. – Сделай доброе дело… Сходи к Кошану, скажи Петеру, чтоб шел домой… ежели хочет получить дом…

Парень не тронулся с места.

– Ты понял?

Калека кивнул и повернулся. Продар видел, как он поплелся к своей лачуге, прилепившейся к скале.

26

– Съезди в город, – сказала Продариха мужу, когда однажды утром тот собрался в село, чтоб у нотариуса оформить передачу дома, – съезди, посмотри, как-там Францка, все ли у нее ладно.

– Съезжу, – пообещал он н, посмотрев на сноху, добавил: – Чтоб напраслины не возводили!

Милка молчала. С того времени как они с Петером после наводнения вернулись домой, она чувствовала на себе пятно позора. Ее побег, наглость, которую она проявляла, считая себя хозяйкой дома, никак ее не красили. Этого обмана она им никогда не простит. На мужа она затаила глухую злобу.

Продар с сыном управились в селе еще до полудня; в полдень Продар сел в поезд и вскоре уже стучался в дверь на третьем этаже большого господского дома.

Открыла ему Францка. В первую минуту она остолбенела от изумления, потом кинулась к отцу и повисла у него на шее.

Продар смущенно улыбался, глаза его блестели, язык не слушался.

Привыкнув к городской жизни, Францка почти позабыла о доме. Изредка, в одинокие вечерние минуты, лежа в постели, она предавалась воспоминаниям и корила себя за то, что мало думает о родных. Но приходил сон, набрасывая на все покров забвения.

Сейчас она вспомнила детство, дом, луговину, лес, мать и брата. Вся нерастраченная нежность разом прихлынула к сердцу, и лишь непонятная стыдливость помешала ей впервые в жизни поцеловать отца. Глаза ее сверкали от слез.

Отец сидел и улыбался. Его точно подменили. Дома он чувствовал себя могучим властелином, тут же самому себе казался маленьким и ничтожным, умеющим только, как ребенок, сидеть и улыбаться.

Светлая господская кухня с белыми занавесками на широких окнах, дочь в светлом пестреньком платье – так и хочется говорить ей «вы». Если б ей пришло в голову упрекнуть его в чем-нибудь, он бы выслушал упрек молча, без возражений.

– Мать кланяется тебе, Петер тоже, – наконец заговорил он. – Тревожились мы за тебя, вот я и пришел.

– Спасибо, – поблагодарила Францка и поставила перед ним кофе.

– Хозяйка заругает, – отказался Продар.

Францка позвала хозяйку. Продар вскочил. От смущения он не знал, куда себя деть.

– Я очень довольна вашей дочерью, – сказала женщина. – Одно меня беспокоит, как бы она у нас замуж не вышла.

Продар растерянно улыбался, боясь сказать что-нибудь невпопад. Францка залилась румянцем.

Наконец Францка освободилась, и они вышли на улицу. Навстречу им попался молодой человек, вежливо поздоровавшийся с ними.

Продар и Францка походили по городу, потом пришли в парк и сели на скамью под деревьями.

– Кто это с нами поздоровался? – спросил Продар.

– Сватается ко мне, – ответила дочь.

– А ты его любишь? – Отец заглянул ей в глаза.

– Из господ он, – сказала она и через минуту добавила: – И не наш… Если он стыдится, что я словенка, то и любить меня не будет, думаю…

– Видишь, – сказал растроганный отец, – как ты здраво рассуждаешь. За тебя мне нечего бояться…

– А что у вас? – спросила Францка.

Она давно собиралась задать этот вопрос, зная, что отцу трудно начать самому.

– У нас… Плохо у нас…

Продар нашел человека, которому мог до конца излить душу. Он открыл перед ней все свои муки и дурные предчувствия, которые не поверял даже жене.

Дочь слушала его. В горле у нее стоял комок; еле сдерживая слезы, смотрела она на песок под ногами.

– Сегодня отдал ему дом, – закончил Продар дрогнувшим голосом. – Теперь уж я не хозяин. Не знаю, что с нами теперь будет.

Он едва не расплакался еще тогда, когда ставил крест на бумаге у нотариуса. Сейчас некого было стыдиться и он мог дать волю слезам. На душе его полегчало.

– Не плачьте, – сказала Францка. – Не плачьте! Люди смотрят.

– Да я не плачу. – Продар принужденно улыбнулся. – Не плачу, – повторил он, вытирая кулаком бежавшие по щекам слезы.

Вечером, успокоенный, он уехал домой и поздно ночью вошел в дом своего сына – уже не в свой дом.

27

В те дни мир быстро преображался. Но люди в заброшенном ущелье не думали об этом. В мрачные, почерневшие от сырости дома новости забредали редко и обычно тут же, если они не задевали кровных интересов, предавались забвению.

Однако и в этой глуши постепенно появлялись приметы новых веяний, как правило, пугавших население.

В Ровтах среди бела дня обокрали усадьбу. В ущелье убили и ограбили путника, а труп бросили возле потока.

Жителей, не привыкших к грабежам и разбоям, охватила паника. Они и прежде слышали о разных злодеяниях, но в их местах такого еще не случалось. Они боялись оставлять дома без присмотра, на ночь запирались и привязывали к дверям собак.

Любой чужак, проходивший по долине, вызывал подозрения. Если он пускался в разговоры, на него смотрели с недоверием и радовались, убеждаясь в его порядочности.

А чужие люди так и рыскали по долине, шарили по окрестным горам в поисках заработка, заглядывали во все долины и ущелья в надежде хоть что-нибудь урвать и выжать из этой земли…

Законы об охране лесов отчаянно попирались. Поток денег, хлынувших в страну, иссяк. Люди забыли о бережливости, вознаграждая себя за годы лишений. Если денег не хватало, продавали все, что можно было продать. Если в хлеву было пусто, шли в лес.

Застучали первые топоры, и перестук их уже не прекращался. То они стучали на гребнях гор, то на склонах, то в долине, то поврозь, то мощным хором. Со стоном валились деревья, грохоча скатывались через камни и падали в низину. Там их ждали пила и топор; выстраивались длинные штабеля бревен.

Люди работали лихорадочно – и свои и чужие. Низенькие черноволосые люди с перекинутыми через левое плечо плащами шныряли по всей округе, тараторили, сидели в трактирах, бранились, лезли в дома.

Их тугие кошельки пробуждали алчность. Одним глазом они обычно оценивали сметливость или головотяпство продавца, другим прикидывали барыш.

– Требуют долги, а денег нет, – сказал как-то Петер своей жене. – На свадьбу занял, на нотариуса занял, Францке надо выплачивать ее долю.

– Продай что-нибудь! – сказала Милка.

– Корову нельзя продавать, – вслух пустился рассуждать Петер, стараясь навести жену на нужную ему мысль.

– У нас есть лес.

– Придется, – обрадовался он в душе, – даже если отца удар хватит.

– Ты обещал мне новую мебель. И дом не ремонтировали, когда я пришла. Живем как в хлеву.

– Не все сразу, – увещевал ее Петер. – Деньги еще понадобятся на то… Сама знаешь…

Несколько дней спустя Продар сидел под Мертвой скалой и смотрел в долину. Накануне прошел дождь, день был ясный и свежий, далеко вокруг видна была каждая былинка.

Трое мужчин с плащами через плечо вышли из ущелья и направились к дому Кошана. Вскоре показалась Кошаниха. Она быстро побежала к мосту и исчезла между деревьями. Не прошло и пяти минут, как она уже возвращалась назад. За ней шагал Петер. В дом Кошана он вошел прежде хозяйки.

Продар долго ждал. Солнце уже начало опускаться за вершины дальних деревьев, когда незнакомцы и Петер покинули дом. Неторопливо подошли они к мосту, по очереди переправились на другой берег и скрылись из виду.

Продар встал и раздвинул кусты. Они шли не к дому. Он не мог понять, зачем они здесь, но на душе сразу стало неспокойно.

Продар сел. Солнце уже наполовину скрылось за горой, волна золотого света залила небо с плывущими по нему облаками. Синяя тень, постепенно вытесняемая мглой, закрывала весь склон.

Откуда-то с вырубки послышался протяжный крик рабочих, подобно рогу разнесшийся по долине.

Продара охватило нетерпение. Он хотел уже встать и идти домой, как вдруг услышал над собой голоса.

Он сел на пенек в углублении скалы и замер, как деревянный божок. Мужчины даже не заметили его. Трое с лицами цвета ржавчины смотрели из-под широкополых шляп. Они показывали пальцами на стволы, тараторили по-итальянски и смеялись.

Петер шел за ними. Вдруг один итальянец обернулся и сказал по-словенски:

– Хорошие деревья, хорошие деньги!

И тут они увидели Продара и от неожиданности вздрогнули. Посмеявшись над собственной пугливостью, чужаки проследовали дальше.

Продар молчал. Пронзительным взглядом смерил он сына. Петер смущенно отвел глаза и пошел за итальянцами.

У Продара защемило сердце. Он встал и прислонился к стволу дерева, словно к живому, горячо любимому существу. Он чувствовал его тепло и биение сердца.

Продар поспешил в ущелье. В горнице за столом сидели Петер и трое чужаков. Они пили водку и хлопали ладонями по кленовой столешнице. Продар уставился на лежавшие перед Петером ассигнации. Глаза его затуманились.

– Петер, не вздумай потом говорить, что я не остерегал тебя, – молвил Продар, когда все четверо воззрились на него.

– Дело слажено! – отрезал сын.

– Петер, говорю еще раз, – повторил старик, – не жалуйся потом, что я ничего тебе не сказал.

– Вот еще. – Петер пожал плечами.

– Чего хочет старик? – спросил говоривший по-словенски итальянец.

Продар вышел в сени, за спиной он слышал смех чужаков. Петер заключил сделку. В тот вечер он старался не показываться отцу на глаза.

28

Было воскресенье. Петер против обыкновения задержался в селе. Он еще не закончил дела с предпринимателями, которым продал лес; надо было получить с них остаток денег и окончательно оформить купчую.

Итальянцы сказали ему, что на днях начнут рубить; лес надо повалить до дождей, чтоб вовремя спустить его к воде.

Возвращаясь поздним вечером, он хотел по дороге заглянуть к Кошанам, но в окнах было темно, а на двери висел замок. Петер удивился и заспешил домой.

На мосту ему встретилась Кошаниха. Она несла узел и задумчиво смотрела себе под ноги.

– Иисус, Мария, ты ли это? – вскрикнула Кошаниха, столкнувшись с зятем.

Не успел Петер и рот раскрыть, как загадочная улыбка расплылась по ее лицу.

– Новость есть, – выпалила Кошаниха.

У Петера по коже пробежали мурашки – он боялся худых вестей.

– Что такое?

– Не пугайся! Сын у тебя родился.

Новость была не страшная, только что неожиданная. Во всяком случае, сегодня он никак не ждал ее. Примерно через месяц.

– Сын? – уставился он на тещу. – Уже?

– Что с тобой? Поглядите-ка на него… Радоваться должен! Все в порядке.

Петер радовался тому, что все в порядке, но огорчался, что в его подсчетах не все сходилось. И сознание этого было тяжко, так тяжко, что на мгновенье вытеснило все прочее.

– По-моему… – пробормотал он, – по-моему, еще рано.

– По-твоему, – подчеркнула женщина, в темноте заглядывая ему в глаза. – О том, милок, с женой толкуй. Только смотри не озоруй, чтоб не было в доме покойника.