Текст книги "История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения"
Автор книги: Филипп Арьес
Соавторы: Даниэль Фабр,Жак Ревель,Мадлен Фуазиль,Ален Колломп,Орест Ранум,Франсуа Лебрен,Жан–Луи Фландрен,Морис Эмар,Ив Кастан,Жан Мари Гулемо
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 50 страниц)
Литургический цикл дополняется обрядами, обозначающими важнейшие этапы жизни каждого человека. Их значение двояко, что позволяет расценивать их как инициационные ритуалы, даже не выходя за рамки собственно религиозной сферы. Связанные с ними таинства – крещение, первое причастие, венчание, соборование – касаются отдельно взятого человека и его отношений с Богом. Однако сопровождающие их церемонии демонстрируют его принадлежность к конкретному приходу, то есть к незримой общности – Церкви как таковой. Отсюда постоянное напоминание, что если первостепенной задачей каждого христианина является личное спасение («Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»; Мк. 8:36), то решить ее можно лишь при участии святых.
Крещение, совершаемое сразу после рождения ребенка или на следующий день, означает его приобщение к христианской жизни, поскольку это таинство очищает его от первородного греха и делает христианином. Если он умрет в ближайшие дни или месяцы (вероятность чего очень велика), то его ожидает вечное блаженство. Имя, которым наделяют его крестные отец и мать, отдает дитя под небесное покровительство святого – не только предстателя, но и образца для подражания – а также включает в семейное сообщество. Кроме того, крестные отец и мать обещают нести ответственность за своего крестника: «Вы стали его поручителями перед Церковью, и вы должны приложить все усилия к тому, чтобы он сдержал все обещания, сделанные вашими устами; вы должны познакомить его с важнейшими обязанностями и побуждать к их исполнению, как только он достигнет того возраста, когда сможет вас понимать и возносить свое сердце к Господу». Сама церемония крещения, как правило, собирает только нескольких членов семьи – отца, крестных отца и мать, возможных братьев и сестер, – но звон колоколов делает участниками этого события весь приход.
В двенадцать, тринадцать или четырнадцать лет (в зависимости от епархии), когда ребенок заканчивает осваивать катехизис, его приводят к первому причастию. В XVI и XVII веках особой церемонии еще не существовало, дети причащались на Пасху вместе со своими родителями. Коллективный и торжественный церемониал, как правило, происходящий в пасхальный понедельник или вторник или же в одно из последующих воскресений, возникает только в конце XVII – первой половине XVIII столетия. Принаряженные мальчики (по одну сторону) и девочки (по другую) с зажженными свечами в руках причащались в присутствии всего прихода. В некоторых местах первопричастники далее исполняли «священный обычай возобновления обетов, которые были ими даны при крещении». Но хотя на закате Старого порядка первое причастие уже стало привычным инициационным ритуалом, оно еще не обрело того значения, которое его ожидает в XIX веке.
Венчание – это прежде всего таинство, во время которого супруги приносят взаимные обеты и получают благословение присутствующего при этом священника. Но это также обязательство, которое принимают новобрачные, не отступать от главной цели подобного союза, каковым является рождение детей, их крещение и воспитание, полагающееся чадам Господним. При всем желании (если таковое действительно имелось) это действие не являлось соединением двух индивидуальных судеб. «Нантский катехизис» не оставляет на этот счет ни малейших сомнений: «В браке под видом союза между мужчиной и женщиной надо усматривать самое великое, что есть в религии: союз Иисуса Христа с Его Церковью. <…> Благодать этого таинства – плодовитость, но плодовитость, дающая чад Господу; благословение брака отнюдь не в том, чтобы давать детей лишь для мира». Брак касается всего прихода, церемония его совершения собирает многочисленных свидетелей.
Двойным значением было наделено и последнее причастие, еще один индивидуальный жест внутри коллективного контекста. Таинства покаяния, евхаристии и соборования призваны помочь умирающему достичь «хорошей смерти». Если требование ежегодной исповеди, по–видимому, было враждебно воспринято значительной частью христиан, то присутствие священника у постели умирающего считалось благодатным и необходимым, а его отсутствие – худшим из несчастий. Сами священники прекрасно осознавали свою ответственность в этом вопросе. В 1653 году Анри Арно, епископ Анжера, обращался к духовенству своей епархии: «Какой ответ Даст кюре Господу в Судный день, какой ответ даст он, когда душа, часто навечно обреченная из–за того, что не имела помощи в час кончины, из вечного пламени потребует у Господа наказания тому, кто, к несчастью, ее оставил?» Из всех обязанностей католика соборование умирающих и немедленное крещение новорожденных – единственные, о которых духовенству XVII и XVIII века не приходится непрерывно напоминать прихожанам. И то и другое воспринимается как абсолютная необходимость, тем более что ставкой в обоих случаях является спасение души. Но, как и при вхождении в жизнь, церемониал расставания с нею подчеркивает ту мысль, что невозможно спастись в одиночку. За исключением момента последней исповеди, комната умирающего заполнена людьми: рядом со священником – семья, члены братства (если он входил в одно из них), которые отнюдь не являются пассивными наблюдателями. Они воссылают горячие моления, чтобы умирающий преодолел последние искушения дьявола, раскаялся в минувших прегрешениях, принес свою жизнь в жертву Всевышнему и был прощен Верховным Судией: таков смысл молитв, которые вслух читаются над отходящим в мир иной.
Что касается погребения, то его пышность зависит от общественного положения покойного, идет ли речь о похоронной процессии от дома к церкви, отпевании и самом месте упокоения (в церкви или на кладбище). У низших классов все достаточно просто: гроб несут на руках, за ним идут семья и друзья. Среди состоятельных и тем более привилегированных (в силу рождения или богатства) слоев погребальные почести могли приобретать поразительную пышность. Гроб стоит на катафалке, лошади покрыты попонами, впереди идет многочисленное духовенство – приходские священники и члены религиозных общин; за катафалком следуют бедняки из богадельни, одетые в черное и со свечами в руках, далее – домочадцы и друзья, члены братств, корпораций и сообществ, в которые входил покойный. Заупокойная месса служится в церкви, затянутой черными тканями, во круг катафалка, уставленного горящими свечами. Конечно, погребальные церемонии бывали разными и не все отличались барочной пышностью, но даже бедняки воспринимали вынос покойника и его сопровождение к месту последнего пристанища как коллективное событие, и к прямому или косвенному участию в нем приглашались все члены приходской общины, которые могли выступать в качестве зрителей или действующих лиц.
Параллельно с обязательными религиозными практиками существовал ряд дополнительных и вполне бескорыстных. Некоторые из них имели коллективный характер, например членство в братствах или паломничества. Создаваемые – или воссоздаваемые в XVII веке чаще всего усилиями духовенства или под его контролем, – братства были собраниями благочестивых. Как сказано в статутах Братства Евхаристии прихода Коэсм (епархия Ренна) 1653 года: «Горе тому, кто один, ибо когда он упадет, не будет рядом никого, кто бы его поднял; лучше быть вдвоем, чем в одиночестве, поскольку всегда есть преимущество в обществе и товариществе». В этих же статутах появляется настоящая апология такого рода сообществ: «Братство соединяет нас так, что наши привязанности, иначе остававшиеся бы рассеянными, им соединяются и сплетаются в возвышенную братскую любовь, более прочную, чем у братьев по рождению, ибо ее причина более прочна и совершенна, чем натура: Иисус Христос, почитаемый нами в таинстве Евхаристии».
Называться братства могли по–разному. Так, почти повсеместно были распространены Братства Агонизирующих, чьим назначением, как указывает название, была помощь умирающим собратьям. Отчасти похожи на них Братства Милосердия, которые в Нормандии можно было найти почти в каждом приходе. Их члены заботились о больных и умерших, брали на себя организацию похорон. В Провансе особенно многочисленными были Братства Душ в Чистилище. Кроме того, существовали Братства Св. Иосифа, покровителя «хорошей смерти»; между 1720 и 1760 годами активно распространяются Братства Сердца Иисусова; и практически в каждой епархии были Братства, носившие имя ее святого покровителя. В южных регионах встречались Братства Кающихся, которые сначала утвердились в городах, а затем распространились по деревням. Их зрелищные процессии, имевшие весьма древнее происхождение, часто можно было видеть в Провансе и Лангедоке, и они неоднократно вызывали опасения у епископата. Кающиеся, в длинных балахонах, с капюшонами на головах, собирались в двух случаях: на похоронах члена братства и во время шествия в честь Страстей Христовых. Но самыми распространенными были Братства Евхаристии и Розария. В XVII – начале XVIII века число Братств Евхаристии неуклонно возрастало, причем во всех епархиях: так, в епархии Экса в 1720 году оно было в каждом третьем приходе. Его целью было укрепление почитания Евхаристии, его члены сопровождали вынос Святых Даров. Братства Розария, инициаторами которых были доминиканцы, особенно поощряли поклонение Богородице и чтение розария.
Вне зависимости от названия, указывавшего на почитание той или иной святыни, все Братства имели сходные черты. Это были настоящие общества взаимопомощи, прежде всего духовного, а затем и материального характера. Если опустить велеречивые преамбулы статутов и обратиться к правам и обязанностям их членов или (в той степени, в какой это возможно) к реальной деятельности братств, то очевидно, что все они (а не только Братство Агонизирующих) стремились обеспечить своим собратьям благодать «хорошей смерти». Всем членам братств предписывались разнообразные упражнения. Как нетрудно предположить, некоторые из них имели коллективный характер – скажем, посещение мессы, участие в шествии или сопровождение Святых Даров в назначенные дни. Но любопытно, что большая часть подобных упражнений были индивидуальными и за них, по соответствующему тарифу, полагались индульгенции. Так, в 1733 году Братству Розария, основанному в доминиканском монастыре Благовещения в Ренне, была дарована булла, согласно которой «за проведение четверти часа в мысленных молитвах – сто дней индульгенции; тем, кому удастся предаться мысленным молитвам на протяжении двух четвертей часа кряду, – семь лет индульгенции; тем же, кто предается таким молитвам по две четверти часа кряду или по крайней мере по четверти часа каждый день в течение месяца, даруется, для каждого такого месяца, полная индульгенция и прощение всех грехов». В некоторых индульгенческих грамотах, выдававшихся членам братств в виде сертификатов или членских карт, на первом месте стояло то, что является главной заботой каждого христианина: «Размышляя о хрупкости нашего смертного естества и суровости Страшного Суда, мы желаем, насколько это возможно, чтобы верующие предупредили последнее судилище добрыми делами и благочестивыми молитвами, чтобы тем самым они смыли с себя пятно своих грехов и легко могли достичь вечного блаженства». Конечно, члены братства помогали друг другу в момент кончины, брали на себя устройство и проведение похорон, часто молились за упокой душ умерших собратьев. Но в конечном счете расчет, побуждающий мужчин и женщин вступать (и платить взнос) в братство, хорошо обеспеченное индульгенциями, говорил не столько о бескорыстной любви к Господу и к своему ближнему, сколько о заботе о личном спасении.
То же самое можно сказать и о паломничествах. Не все христиане были связаны с братствами (несмотря на то что последние присутствовали в большинстве приходов), однако все или почти все хотя бы раз в жизни принимали участие в паломничествах. Эта древняя религиозная практика сохраняла свою популярность, хотя, в отличие от Средних веков и XVI столетия, далекие путешествия становились более редкими. Паломничества в Иерусалим или в Рим превращаются в привилегию, доступную лишь людям состоятельным, но Сантьяго–де–Компостела продолжает притягивать к себе пилигримов всех званий и состояний. Неизменной популярностью пользуются святыни, расположенные в пределах королевства. Прежде всего это такие национальные святыни, как Мон–Сен–Мишель, Сен–Мартен–де–Тур, Сент–Бом, посвященные Марии соборы Шартра, Дюпюи, Рокамадура. Но еще в большей степени это относится к региональным или местным паломничествам к Деве Марии или локальному святому. Некоторые из этих мест поклонения существовали уже в глубокой древности, другие появились недавно. В качестве примера можно привести два пилигримажа в епархии СенмМало, расположенные на небольшом расстоянии друг от друга. Один из них, СенмМеан, восходит к VII веку: св. Меан, сподвижник св. Самсона, был основателем аббатства, которое позднее получило его имя. Начало второго, НотрмДам–де–Планкоэ, датируется октябрем 1644 года, когда два жителя деревни нашли в источнике «образ Богоматери». К нему тут же устремились паломники, и начали совершаться первые чудеса. В декабре 1644 года епископ СенмМало посылает туда своего главного викария и попечителя, чтобы собрать свидетельства и необходимую информацию. По завершении расследования епископ санкционирует паломничество, которое находится под присмотром ораторианцев, а с 1647 года – доминиканцев. Перед нами классическая схема «инвенции» (в латинском смысле), типичная для Франции первой половины XVII века: пастух или крестьянин находит статую под деревом или у источника, к ней начинают стекаться паломники, и происходят первые чудесные явления, и духовные власти, несмотря на некоторый скептицизм, после проведения положенного расследования уступают перед народным воодушевлением.
Большинство почитаемых святых является «терапевтами». Их молят не только об исцелении людей, но и о сохранении скота и урожая. Каждый обладает четкой «специальностью»: так, некоторые способны вызывать определенные болезни (зачастую либо носящие их имя, либо близкие им по звучанию) и, соответственно, их излечивать. К примеру, чесотка, которая в первую очередь поражает руки, зовется болезнью св. Меана, «по причине», как писал в 1725 году ученый дон Лобино, «созвучия руки [main] и Меана [Mean], точно так же как это происходит в случае Евтропа и гидропсии или слуха [ouie] и Людовика [Louis]». Что касается самой надежной заступницы, Богородицы, то ее можно просить об исцелении от любых болезней и при любых обстоятельствах. В каждой провинции, в каждой «земле» есть свои места поклонения Деве Марии и значимым святым, покровителям и целителям.
Паломничество предполагает строгое соблюдение набора правил, обеспечивающих желаемый результат. Больной (или, когда он сам не может передвигаться, его заместитель) должен достигнуть некой святыни, будь то алтарь приходской церкви или одинокая часовня вблизи у источника. Далее ему необходимо произнести положенные молитвы и, когда придет его черед, приложиться к статуе или к раке святого или же омыться в источнике (если он совершает паломничество за кого–то, то окунуть в него кусок ткани, который потом будет возложен на больного). Считать ли эту практику выражением личного или коллективного благочестия? Паломничество могло быть и тем и другим. Пилигрим мог проходить этот путь самостоятельно, в любое время, чтобы испросить у Господа милость, выполнить принятый на себя обет, поблагодарить за услышанные молитвы. Во всех этих случаях речь идет о личном решении, свидетельстве искренней веры в заступничество святого, к которому обращаются за помощью или которого благодарят за нее. У известных святынь часто можно было видеть таких паломников, которые, в одиночестве, на протяжении долгих дней, а иногда недель, шли к своей цели. Перед тем как отправиться в путь, они получали грамоту от своего кюре, которая являлась необходимым документом, дававшим возможность по дороге останавливаться на ночлег в приютах Для бедняков. Если паломничество совершали женщина или ребенок, то их обязательно сопровождал один или несколько членов семьи. Случалось, что такие одиночные паломники по дороге или во время ночевок в приютах собирались в небольшие группы по два, три или четыре человека, чтобы вместе пройти последние этапы путешествия; это не меняло индивидуального характера их пилигримажа. Так, из приблизительно 2,5 тысячи человек, в 1650 году совершавших из Франции паломничество в Сен–Меан, из тех, кто останавливался на ночлег в реннском приюте Сен–Ив (то есть на последнем этапе перед достижением намеченной цели), 40% путешествовали в одиночку (в основном это были мужчины в возрасте от 20 до 30 лет), 50% – в сопровождении члена семьи и 10% – в составе попутно образовавшихся групп.
Но паломничество также могло быть способом демонстрации коллективного благочестия, когда в день того или иного святого на поклонение ему отправлялись целые приходы во главе с кюре. К вечеру такие собрания обычно перетекали в народные празднования с выпивкой, играми и танцами. Это отчасти объясняет привязанность населения к этим формам благочестия: параллельно с повседневными и институционализированными религиозными практиками внутри прихода они давали выход другому типу религиозности, тяготевшему к сверхъестественному и иррациональному, сводившему вместе горожан и деревенский люд, богатых и бедных, мужчин и женщин. Этим же объясняется и недоверчивое отношение к ним Церкви, пытавшейся упорядочить паломничества и избавить их от «нарушений» – убежденности в магических целительных свойствах святых, немедленной веры в «чудеса», смешения религиозных церемоний и народных праздников, не желательных и в чистом виде, а в святой день просто недопустимых.
Еще одним явлением коллективного характера были миссии, ставившие себе задачей (говоря словами Луи–Мари Гриньяна де Монфора (1700)) «оживить дух христианства среди христиан». Для ее достижения миссионеры – капуцины, лазаристы, иезуиты, монфортены – всякий раз представляли миссию как спектакль, где им доставалась функция постановщиков, а прихожане оказывались и актерами, и зрителями. Это касалось не только массовых сборов и шествий, которые устраивались в наиболее важные моменты миссии (прежде всего в начале и в конце), но и такого базового компоненту, как проповедничество. Тщательно подготавливался и распределялся порядок проповедей для разных групп населения – детей, женщин и девушек, мужчин и юношей, слуг и т. д. Проповедники взывали к конкретной аудитории, ставя себе задачу не столько убедить, сколько произвести впечатление, взволновать. А в перспективе – добиться «обращения», за которым последуют, помимо полной исповеди и причастия, вполне конкретные результаты – примирение с недругами, уплата долгов, пожертвования, благотворительные учреждения и другие богоугодные дела.
Именно богоугодные дела расценивались духовенством как истинное проявление любви к ближнему и неопровержимое доказательство благочестия. Они могли иметь коллективный характер – к примеру, когда ими занимались члены Братства, – но чаще это был индивидуальный почин. Традиционно различалось семь дел милосердия: накормить голодных, напоить жаждущих, дать приют странникам, посещать больных и заключенных, одеть нагих, похоронить умершего. Речь идет об одном из излюбленных сюжетов художников XVII века (вспомним гравюры Абрахама Босса): для многих жителей и жительниц городов и весей это была повседневная реальность. В 1660‑е – 1680‑е годы государство начинает предпринимать попытки собрать всех нищих и попрошаек в богадельни, видя в них уже не живые подобия Христа, а опасные элементы, которые следует изолировать и заставить работать; одновременно появляется запрет подавать милостыню. Несмотря на официальные декларации, попытка «великого заключения» терпит поражение и образ «высшего достоинства бедности» остается прочно укоренен в сознании христианина, а милосердные дела мирян, будь то посещение страждущих или благостыня, остаются не только экономической необходимостью, но и наиболее расхожим выражением любви к ближнему.
Более редким выражением личного благочестия и религиозного рвения была практика «учреждений». Христианин, учреждавший мессу, проповедь, миссию, школу, хотел быть причастным к молитвам Церкви, помочь ее апостольскому служению. Для этого он соглашался на финансовую жертву, порой весьма чувствительную, но, как правило, посмертную, так как большая часть пожертвований оговаривалась в завещании. Составление завещания также считалось благочестивым делом, и богословы дружно рекомендовали приступать к нему, «не ожидая времени болезни, когда дух слишком смятен для того, чтобы сделать так, как должно». Такая практика соответствовала христианскому идеалу «хорошей смерти», поскольку задачей завещателя должно было быть не столько улаживание мирских дел, сколько забота об устройстве погребения, возможное воздаяние пострадавшим от неправильного употребления своего состояния. Но главное – специальные дары и учреждения, гарантирующие, что живущие будут как можно дольше возносить моления за упокой его души. Завещания всегда открываются формулой «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа»; затем идет благочестивое размышление: «зная, что нет ничего более неотвратимого, чем смерть, и более неопределенного, чем час ее», завещатель «прежде всего препоручает душу свою Всемогущему Отцу, и Иисусу Христу, Сыну его единственному, благословенной Деве Марии, святому Михаилу–архангелу, святому Иоанну Крестителю, святым апостолам Петру и Павлу и всем святым, в раю пребывающим». После этого описывается, как именно завещатель хочет быть похороненным: точное местоположение могилы, какое количество священников или монахов должно присутствовать на церемонии, по какому чину она должна проходить. Следующий пункт – благочестивые пожертвования, особенно для проведения месс, которые могут служиться «вполголоса» или «в полный голос и в сопровождении пения», быть установленными навечно или на определенный срок; также варьируются их общее количество и распределение внутри годового цикла. Но в любом случае их первоочередная (как правило, исключительная) цель – упокоение души завещателя, реже – «усопших родных и друзей». Опять мы видим эгоистическую одержимость идеей собственного спасения, что, впрочем, полностью соответствует наставлениям духовенства той эпохи.
