Текст книги "История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения"
Автор книги: Филипп Арьес
Соавторы: Даниэль Фабр,Жак Ревель,Мадлен Фуазиль,Ален Колломп,Орест Ранум,Франсуа Лебрен,Жан–Луи Фландрен,Морис Эмар,Ив Кастан,Жан Мари Гулемо
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)
Почему же все увеличивалась сила исключения, предполагающая, помимо давления со стороны светской и религиозной власти, эффективную поддержку несколько размытых границ между слоями локальных сообществ? Это результат долгой истории, которую мы постараемся проследить.
Церковь первая осудила шаривари, направленное против вдовцов, по соображениям литургической дисциплины. Второй брак так же свят, как и первый – следовательно, высмеивать его значит идти против Церкви. Компьенский Церковный собор 1329–1330 годов зафиксировал положения, которые десятки синодов и епархий будут строго соблюдать, особенно во Франции и Италии, вплоть до середины XVIII века[453]453
См.: Burguikre A. Pratique du charivari er repression religieuse // Le Charivari. P. 179–196. Полный список гражданских запретов не был составлен; см. некоторые ретроспективные обзоры в: Sourioux J.–L. Le charivari, fitude de sociologie criminelle // LAnnee sociologique. Paris: PUF, 1962. P. 401–414.
[Закрыть]. Надо сказать, что Церковь долгое время лишала повторный брак какой бы то ни было торжественности. Во–первых, в связи с тем, что родство по браку сохраняется, несмотря на то что один из супругов овдовел, количество подходящих кандидатов на повторный брак сокращается, так как, согласно канонам, брак между родственниками до четвертого колена включительно считался аморальным. Во–вторых, образ вдовы благодаря перу моралистов приобрел некий дьявольский ореол, делающий общение с ней сомнительным и малопочтенным. Все это связано с главным: во многих епархиях повторные браки не благословлялись Церковью. Таким образом, надо полагать, что Церковь горячо, но безуспешно противостояла всем этим ритуалам, идущим вместе и конкурирующим, в результате чего появилось довольно странное таинство без ритуала.
Даже если в первое время светские власти пользовались лексиконом прелатов, они преследовали другие цели. Для начала скажем, что в XIV и XV веках полиция и суды не занимались этими ритуалами как таковыми, а только в связи с каким–то несчастьем – массовой дракой, гибелью кого–то из участников… В результате дело часто решалось в пользу молодых холостяков, вздумавших контролировать чужую супружескую жизнь. Как только порядок становится целью и светской власти, и церковной, появляются не только скрытые, но и явные запреты: прокатолически настроенный парламент Тулузы издает его в 1538 году и четырежды переиздает в течение XVI века. Потом устанавливается обычай: парламенты Бургундии в 1606 году, Бордо в 1639‑м, Экс–ан–Прованса в 1640‑м и так далее устанавливают правила, действующие на территории всего королевства. Несколько удивляет, что во всех этих актах упоминается только шаривари и что нацелены они не столько против соблюдения таинства, сколько на сохранение общественного порядка. Почему существовал заговор молчания вокруг всех прочих оскорбительных ритуалов, нарушающих общественное спокойствие не менее, а в случае «прогулки на осле» – еще в большей мере?
То обстоятельство, что приговоры выносились тайно, говорит о скрываемом напряжении, царившем в юридическом мире. Местное законодательство и практика наказаний противопоставлялись друг другу. Как написано в одном документе от 1375 года, в городе Санлис по отношению к «мужьям, которых били жены», применялось правило «провоза на осле задом наперед»; в 1404 году похожая статья появляется в «Кутюмах» города Сентонж; в 1593 году бальи[454]454
Бальи – в дореволюционной Франции действующий от имени короля или сеньора представитель административной, судебной и военной власти во вверенной ему области.
[Закрыть] города Омбура постановил, что, «согласно старинному обычаю», женщина, которая избила мужа, должна сесть верхом на осла задом наперед, а ее слабак–муж будет водить этого осла в поводу. В Англии времен Тюдоров и Стюартов суды назначали наказание в виде прогулки верхом на лошади задом наперед, мужчине – в женской одежде, женщине – в мужской[455]455
Ingram M. Op. cit. P. 253.
[Закрыть]; иногда эта прогулка сопровождалась какофонической музыкой (rough music)[456]456
Rough music – английский аналог французского шаривари.
[Закрыть]. Три парижских приговора, вынесенных между 1729 и 1756 годами, и один тулузский кутюм, составленный не позднее 1775 года, предписывают катать задом наперед верхом на ослице сводницу, а ее мужа, если таковой имеется, следом за ней на осле; в Тулузе упряжка должна быть с бубенчиками. «Будешь бегать по городу в перьях и с корзиной на голове» – такую угрозу часто можно было услышать в Лангедоке на протяжении всего XVIII века – мы встретили его трижды во взятых наугад документах. Эти слова напоминают о наказании проституток и неверных жен: их обмазывали медом, а затем обваливали в перьях, на голову надевали корзину и в таком виде катали на осле; так поступили, например, с Селестиной в романе Фернандо де Рохаса. Еще было принято разбирать крышу, бить окна и двери, ломать повозки, портить колодцы; во многих регионах романской и германской Европы подобные «народные обычаи» встречаются в арсенале официальных наказаний вплоть до классической эпохи[457]457
Об этих ритуалах наказания: Saintyves P Le Charivari de ladultere et les courses a corps nus // L’Ethnographic. Paris, 1935. P. 7–36; Pinon R. Questce qu un charivari? // Kontakte und Grenzen, Festschrift fur Gerhard Heilfurth zum 60. Geburtstag. Gottingen: Otto Schwartz, 1969. P. 393–405.
[Закрыть].
Все эти наказания предполагают присутствие публики, не в качестве зрителей, которые пришли посмотреть на поучительный пример, но в качестве активных участников, так как чем больше будет смеха, лацци[458]458
Лацци – буффонные сценки в комедии дель арте, незначимые для развития сюжета.
[Закрыть], всякого рода сатирических импровизаций, тем действеннее окажется наказание. К тому же судьи, которые выносят решения, и толпа, которая участвует в этом карательном балагане, на деле разделяют убеждение, что преступление и наказание – вещи взаимосвязанные, что наказание обозначает вину, карает нарушителя порядка и смягчает тяжесть проступка. Таким образом, вся эволюция карательной системы одновременно укрепляет, контролирует и обособляет сцену наказания, которая теперь требует наличия огороженной площадки и торжественного к себе отношения, и разрывает символическую связь между виной и наказанием, в конечном счете приходя к некоему абстрактному тарифу, который на основе французского уголовного кодекса, но с национальными особенностями в каждой стране будет установлен по всей Европе. Сказывается медленное, но верное влияние эпохи Просвещения: к концу XVII века запрещается сожжение на костре, ритуальные наказания тоже выходят из употребления, и судьи, которые сталкиваются с делами о порочащих ритуалах, могут теперь без всяких оговорок утверждать их полную незаконность.
В 1610 году после памятного процесса, где адвокат шаг за шагом защищал моральную и юридическую легитимность ритуала, парламент Бордо осудил зачинщиков «церемонии, которую называют прогулкой на осле», которой подвергли «мужа, избитого женой»[459]459
Защитительная речь взята из: Pladoyers et Actions graves et eloquentes de plusieurs fameux avocats du parlement de Bordeaux… Bordeaux, 1646. P. 197–208.
[Закрыть]. В 1655 году суд в Байонне вынес постановление против лиц, «устроивших гонки на животном, называемом ими ослом или ослицей». Описывая запрещенные ритуалы, к которым будут отнесены, например, «порочащие стихи» (Байонна, 1655), «оскорбительные песни с непристойными словами» (Тулуза, 1762), юристы относят их к «запрещенным ночным сборищам», «вымогательству», «пасквилям» и т. п., а местные постановления периодически описывают конкретные случаи, когда «молодые люди собираются вместе, в основном по праздникам и воскресеньям, бегают по ночам по улицам, поют непристойные песни и устраивают разного рода беспорядки» (Монпелье, 1737). Репрессии применяются все чаще; будучи направленными в конечном счете не столько на какой–то конкретный проступок, сколько на весь стиль поведения, они начинают заботить тех просвещенных деятелей Контрреформации, которые усвоили новый язык. В течение всего XVIII века приходилось правильно информировать подчиненные юридические организации, в особенности деревенские, руководство которых было слишком склонно следовать обычаям или расправляться со своими местными врагами.
Возможностей прибегнуть к юридической помощи становилось все больше. В XVIII веке все ритуалы рассматривались судами, причем все чаще и чаще. В промежутке между 1700 и 1790 годами уголовная палата парламента Наварры рассмотрела сорок семь случаев шаривари, цифра скромная, но значимая; впоследствии подобные дела начал рассматривать высокий суд Беарна. Только во второй половине века парламент Тулузы выпустил более пятисот инструкций; в Провансе дело обстояло похожим образом, а следствия, которые должны были проводиться в регионах, без сомнения, подтверждают тенденцию[460]460
По поводу Беарна см.: Desplat С. Charivari en Gascogne. Paris: Berger‑Levrault, 1982. P. 103; H. Кастан рассмотрел пятьдесят лангедокских дел в: Le Charivari. Р. 197–206.
[Закрыть]. Даже если спонтанные общественные действия имели место, подавляющее большинство этих казусов начинается с частной жалобы. Благодаря силе традиции устанавливалось относительное, но необходимое согласие между участниками ритуала, который больше не проводится строго определенным образом; рискуя вызвать тяжелые последствия, некоторые без колебаний пренебрегали опасностью. Что было предметом тяжб? Что лежало в основе социального протеста жертв?
Заметно возрастает сопротивление поборам, производимым молодежью; проведение ритуалов оказалось делом достаточно прибыльным. Даже те, кто не был стеснен в средствах, прибегали к разным уловкам, чтобы не платить выкуп в случае неравного брака и не откупаться от шаривари. Зажиточные жертвы этих ритуалов восставали против все возрастающих аппетитов молодежи: вот какое прошение подал военному коменданту один буржуа из местечка Сен–Виктор в Юзеже, в течение двух месяцев пытавшийся удовлетворить требования организаторов ритуала, «устраивавших ужасный шум и распевавших песни оскорбительного содержания»: «Сначала я очень осторожно пытался прекратить это преследование, угощал их выпивкой и выплатил значительную суммуденег». Во избежание подобных «переплат» первый консул Полана в 1780 году героически не обращал внимания на шум, поднятый в ночь на 1 мая: «Я недавно женился во второй раз, и так как знаю, что многим это не нравится, я понял, что шум этот означает шаривари, и не вышел к ним». Однако чаще происходят столкновения. Когда молодежь города Сент–Ипполит–дю–Фор заявилась на обед по случаю помолвки одного вдовца, довольно состоятельного купца, родители невесты возмутились и выставили посетителей. В результате они получили чудовищного размаха шаривари и штраф в 50 ливров[461]461
Об этих трех делах: A. D. Herault, С 6864 b 6666, 1778.
[Закрыть]. «Обратите внимание, на меня нападают, а я никому ничего не должен!» – обращается вновь женившийся молодой вдовец, попавшийся группе молодежи в разгаре дня на деревенской улице, к свидетелям этого нападения. Он восстал против проведения ритуала и пытается защитить свои деньги с помощью закона. Мы увидим и другие примеры того, как в начале XIX века новобрачные и их семьи восставали против проведения шаривари, в частности в долинах региона Во.
В XVIII веке молодежь, проводящая все эти ритуалы, сталкивается с решительным сопротивлением со стороны собственников, желавших защитить свое добро. В небольших лангедокских городках, например в Лиму, добровольные или вынужденные «взносы» на молодежные праздники после 1750 года становятся все более редким явлением. Хочешь повеселиться – плати из своего кармана; молодежи из более обеспеченных слоев общества приходится устраивать праздники за свой счет. Поиски средств на их проведение видоизменяются. Некоторые молодежные банды перед Новым годом становятся настоящими налетчиками: выламывают двери, захватывают дом какого–нибудь одинокого ремесленника, опустошают кладовую и погреб, в довершение всего избивают хозяина и угрожают ему. Количество ночных вылазок и их изобретательность, при соблюдении некоторых границ дозволенного, растут. Опустошители садов и птичьих дворов оказались вне закона; в Пезена весь город ополчился на «молодежь, ремесленников и сельских батраков, которые по ночам ходят воровать виноград и наносят значительный вред, специально вырывая лозу». Любая выходка, будь то просто шум около дома несговорчивого буржуа или масштабное шаривари, считается серьезным преступлением, если сопровождается грабежом. Любой погром подлежит наказанию; все подобные действия считаются проявлением презрения к порядку: чтобы «подразнить» жителей квартала, в октябре 1729 года молодежь городка Кастельнодари выломала двери всех домов на улице. Почти физическая привязанность к «своему добру» (которое в городах часто ограничивается стенами дома) и уверенность в своей правоте вызывают желание дать отпор ри туальной агрессии и обременительным выкупам, которые добропорядочные граждане вынуждены платить нападающим. Не связано ли уклонение от выполнения требований молодых людей с тем, что граждане обращаются за помощью в полицию? Во всяком случае, такое впечатление создают тысячи жа лоб и протоколов, свидетельствующие о непрекращающейся войне в связи с молодежными забавами в предреволюционный период. Одним и тем же словом «распутство» обыватели называют все, что нарушает устоявшийся порядок: праздношатание, дружбу со всяким сбродом, азартные игры, проматывание семейного состояния, продажную любовь, страсть к уличным праздникам, презрение к любой власти…[462]462
Об этом «распутстве» см.: Nicod С. Les «seditieux» en Languedoc a la fin du XVIIIe siecle // Droit penal et Societe meridionale. Memoires et Travaux publies par la Societe d’histoire du droit… Montpelier, 1971. P. 145–165. Замечательные портреты «распутников», заключенных по королевскому указу в форт Бреску неподалеку от Агда, даны в работе: Sarret de Coussergues G. de. Une prison d’fitat au milieu du XVIIIе siecle. Paris: Les Presses continentales, 1950. «История Жана–взяли» Жана–Батиста Фарба (Le Roy Ladurit E. Largent, TAmour, la Mort en pays doc. Paris: fid. du Seuil, 1980) является литературным портретом сельского «распутника».
[Закрыть]
Надо сказать, что молодые люди не только умело пользуются ритуалами осмеяния, но и воздействуют на сложившийся порядок; контролируя супружество, этот узел, создающий историю дома, они очень в небольшой степени влияют на общественные отношения, которые лучше от этого не становятся. Эти нападки теперь направлены не против «тайнства брака» или «общественного спокойствия», но, как говорилось в приговорах, вынесенных парламентом Наварры в 1769 году, против «внутренней свободы семей». Можно предположить, что на фоне роста количества сопротивляющихся жертв начиная с середины XVIII века суды, в которых рассматривались эти дела, выносили обвинительные приговоры. Из слов префекта Верхних Пиренеев, можно понять, что речь идет о признаках модели социального контроля, который предписывает прозрачность и располагает большим арсеналом действий, разоблачающих неподобающее поведение в семье и наказывающих за него. Крупная буржуазия, которая судит и подает жалобы, постепенно приходит к мнению, что эта сфера полностью принадлежит семье и что никакие силы извне не могут влиять на решения, принимаемые в семье, и утверждает законы, защищающие неприкосновенность «частной жизни».
Множество фактов говорит о наступлении «внутренней свободы», однако в груде дел, которые мы изучили, есть несколько интересных моментов, на которых стоит остановиться. Для начала вспомним наиболее ярких жертв молодежных развлечений в Лиму в 1740–1790 годах: приемщик соляной палаты, прокурор при сенешале, епархиальный инспектор общественных работ. Все трое яростно сопротивлялись мерам, направленным против них как мужей и отцов. Все они имели какую–то собственность, но зарабатывали на жизнь бюрократической деятельностью; будучи воплощением государственной власти, располагая всеми путями отступления, они находились в авангарде противостояния, провоцировали противоречия между старинными обычаями и некоторыми юридическими и административными новшествами, которые, как и шаривари, время от времени оказываются на жизненном пути каждой семьи.
В деревнях напряжение смещается в сторону еще одного очень важного персонажа – кюре. Воспитанный в контр– реформационных семинариях, где унифицировались взгляды священников на религию и нравы, кюре сразу же занимает позицию противника любых традиционных форм оскорбительных ритуалов. Во имя «мира в семьях» он мечет громы и молнии против шаривари, карнавальных судов или, против «майских подарков» (например, в Виваре некоторым девицам преподносили гигантские фаллосы). Иногда, как это было в Бюрзе в 1780 году, дело доходит до защиты пары, которой угрожает шаривари; священник освободил жениха и невесту от двух из трех положенных оглашений предстоящей свадьбы и тайно обвенчал их под покровом ночи. В целом не приемля молодежных обычаев, он выступает против всех видов поборов – в данном случае по поводу свадьбы: «Когда кто–то женится, они (молодые люди) заставляют его платить, чтобы им было на что гулять. Если новобрачные отказываются платить, парни устраиваются в таверне, едят там в свое удовольствие за счет молодых, постоянно беспокоят и оскорбляют их, до тех пор пока те не согласятся на уплату выкупа» (Сент–Андре, Лодев, 1749).
Кюре составляет подробный каталог всех молодежных прегрешений – «вымогательств», «скандалов», «беспорядков» и «неуважительного отношения». «Они имитируют (религиозные) церемонии и ни во что не ставят наши упреки. Бегают по деревням во время карнавала в Пепельную среду. Входят в алтарь, во время службы встают между крестом и кюре, как если бы они были представителями духовенства, поворачиваются спиной к алтарю, смеются и болтают во время службы, встают ногами на скамьи, стреляют в помещении церкви в дни праздников и свадеб, танцуют перед входом в церкви на пьедестале креста даже во время рождественского поста, поют неприличные песни» (Нефьес, Безье, 1769).
Разумеется, выступая с таким убеждением против всего, что не подчиняется ортодоксальности, которую он представляет, деревенский кюре соответствует религиозному идеалу Но не приводят ли социальные амбиции и роль, которую он исполняет, главным образом, к борьбе с правом молодежи иметь собственное мнение?
С конца XVII века кюре в деревне выполняет две функции, одинаково важные. Помимо своих прямых обязанностей священника и попечителя начальной школы, он становится и представителем монархии[463]463
О кюре в этой роли при Старом порядке см.: Castan N. Les Criminels de Languedoc. Toulouse: Publication de Tuniversite de Toulouse‑Le Mirail, 1980. P. 127–128, 146–158, а также исследования А. Молинье, представленные в: En Lanfuedoc: le сигё de village (XVIIe‑XVIIIe siecle) // Etudes sur le Pezenas et l’Herault. 1980. Vol. XI. No. 3. P. 59–65.
[Закрыть]. Начиная с 1667 года он регистрирует акты крещения, брака и похорон, а благодаря распоряжению, которое в 1737 году обязывает делать два экземпляра документов, это становится общей практикой. От него требуется также проводить перепись, а в протестантских районах он должен отслеживать общественное положение вновь обращенных и порой разоблачать ложные притязания. Заменяя консулов (судей), очень часто на Юге франции малограмотных, устанавливает налоговую базу, по окончании мессы читает с кафедры постановления и указания губернатора провинции. Эта двойная миссия – политическая и религиозная – позволяет кюре быть в курсе всего, что происходит в семьях, выражать норму, порицая супружескую неверность, внебрачное сожительство, внебрачные беременности, выступая в качестве посредника при сватовстве, давая свою оценку каждому брачному союзу. Его суждения могут вызывать негодование: он отказывается причащать развратников; не разрешает хоронить «распутников» на кладбищах; не исповедует девушек, любящих танцы и поощряющих ухаживания. Желая стать духовником женской половины деревни, в особенности представительниц хороших домов, он выведывает их «страшные тайны», чтобы избежать непоправимого, или «под покровом ночи отправляет в монастырь восемнадцатилетнюю дочь владельца замка (после того как она провела в исповедальне три часа и жаловалась на свою семью), которой, как он полагает, грозит опасность чрезмерной любви со стороны пожилого и ревнивого отца» (Н. Кастан).
Мысль, на которую навел нас большой процент представителей бюрократии среди городских жертв молодежных развлечений, находит подтверждение в деревнях. В XVIII веке кюре становится одной из главных мишеней яростных нападок молодежи. Он горячо защищает покой своей замкнутой, полной раздумий повседневной жизни, которую он противопоставляет разнузданности его паствы и в особенности молодых людей: «В прошлый понедельник, на Троицу, они появились, стуча в барабаны. Я в тот момент перечитывал требник у себя на первом этаже и никак не мог сосредоточиться: пришлось оторваться от святости моего занятия и выйти к ним, и в ответ на мои просьбы и увещевания они предложили мне поговорить с их задницами, сопровождая свои слова непристойными жестами…» (Эстесарг, Юзес, 1774).
Благодаря своей приверженности к общественному порядку, а также благодаря свободе семей, кюре обеспечивает себе возможность скрытого контроля. Он использует при этом как свои административные права, так и права духовника, делает «частную» сферу доступной только лишь его взгляду.
Эта эволюция шла не очень гладко. Для начала семьи восстали против того, что выглядело недоразумением. Действительно, стремление защитить автономию в буржуазных и околобуржуазных кругах сопровождается ностальгией по возрождению власти отца. На Юге Франции отец семьи долгое время сохранял абсолютную власть, что проявлялось во многом: в авторитарном руководстве делами, в выборе наследника, в торжественном ритуале освобождения, который нотариусы Лодевуа фиксировали еще в XVIII веке… Борьба с «распутством», вплоть до заключения сбившегося с пути сына в тюрьму без суда и следствия по королевскому приказу – это, конечно же, присоединение к моральной борьбе Церкви без подчинения ее власти. Могущество священника часто вызывает бурное сопротивление, и дело в XVIII веке часто доходит до того, что священников обвиняют в преступлениях на сексуальной почве и они предстают перед епархиальным церковным судом.
Ответ молодежи, ритуальные выходки которой поставлены вне закона, гораздо более демонстративен. В ход идут все приемы, используемые молодежью при проведении ритуалов: ночной стук в дверь, налеты на приходской сад, оскорбительные песни, побивание камнями, а иногда и более серьезные угрозы. Поведение молодежи города Арамон, что на правом берегу Роны, в 1780‑х годах было особенно бурным. Во время карнавала молодые люди устроили шаривари против пары новобрачных, пообещали супругу прогулку на осле; кюре в своей проповеди выступил против беспорядков, но не смог противиться напору парней, так как неприятность, случившаяся с одним из его предшественников, напоминала ему об осторожности. Священник взялся воспитывать молодых людей в кабаре, этом неискоренимом гнезде порока. В результате «трое или четверо схватили его, связали и потащили к Роне, чтобы бросить в воду; один парень, тронутый криками священника, сжалился над ним и развязал… хулиганы заставили кюре поклясться, что он сохранит в тайне их имена, что он и сделал».
Следует сказать, что эта конфронтация не остается без последствий для причин и форм ритуалов разоблачения, эволюция которых говорит об их содержательности. «Право взгляда»[464]464
То есть право контроля.
[Закрыть] строго ограничивалось взаимоотношениями полов: до брака, во время свадьбы, после – общество следило, судило, обнародовало подробности и наказывало недостойное поведение. Нарушения наказывались, только когда становились достоянием гласности. Нарушения, предшествовавшие браку или следовавшие за ним, замалчивались; только свадьба всесторонне оценивалась и обсуждалась. Контроль со стороны церкви заходил гораздо дальше ритуалов разоблачения, а так как он не только противопоставлялся общественной критике, но и конкурировал с ней, она становилась все более влиятельной и изобличала неподобающий образ жизни. В Арамоне в 1781 году шаривари встретило яростное сопротивление объединившихся мужа и кюре. Супруг «посягал на честь многих женщин, которые на это жаловались»; в песне подробно рассказывается о злоключениях соседки и прачки. Его жена, служанка, родила мертвого ребенка от свое го покойного хозяина и разворовала наследство… В Лиму в том же году более ста человек, подстрекаемые «восемью или девятью парнями, служащими у прокурора, ремесленниками и разносчиками в возрасте от пятнадцати до двадцати лет», всю весну распевали песни о дочери нотариуса, которая очень уж часто навещала свою подругу, дочь скотовода.
Общественная мораль все глубже и глубже проникает в тайны человеческого существования, и XIX век даст этим изменениям новое наполнение. В Германии шаривари, Haberfeldtreiben, также расширяет сферу своего влияния: «К традиционным упрекам в аморальности, супружеской измене и внебрачным связям теперь присоединяются гомосексуализм, инцест, внебрачное сожительство и многоженство; после 1870 года этот список обогащается еще и содомией» (Э. Хинрихс). В то время в деревнях Гаскони, как и в Германии, две политические и моральные силы, священник и учитель, следят за сексуальной жизнью народа[465]465
Это переопределение границ общественного контроля отмечается для Германии: Hinrichs Е. в кн.: Le Charivari. Р. 297–306, для Гаскони – Fabre D., Traimond В. (Ibid. Р. 23–32).
[Закрыть]. С их ведома изобретают даже новый ритуал разоблачения: по ночам под двери любовников подбрасывают охапки плюща, перьев, древесных опилок, фасоли, пораженной долгоносиком. Продолжая традиции «майских подарков», этот ритуал, проводимый по ночам анонимными участниками, обходит законы, не предусмотревшие такого правонарушения, и выдает чужие секреты.
