Текст книги "Громбелардская легенда"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

19

Старик умер вечером.

В эту ночь они впервые любили друг друга. Он любил ее, словно безумный, – и при этом почти ненавидел. За то, что ее любит, что должен ее любить, за то, что она отобрала у него Илару, за то, что растоптала священную цель его путешествия. Он ненавидел ее за то, что она разрушила иллюзии, которые он носил в себе столько лет, за новую, настоящую любовь, которая заняла место той, ненастоящей. Он желал ее тела, желал ее всю – ее сердце, душу, разум. Это было подло и низко, так низко по отношению к той, чистой теперь, как сама идея любви. Илара была для него долгом и потому чем-то возвышенным. Он пренебрег своим долгом, чтобы угодить телу и сердцу.

Они похоронили Старика, и никто из них даже не заплакал, хотя он был их другом и она называла его «отец». Когда он вернулся, он казался маленьким, беспомощным и никому не нужным… Они не восприняли как должное его смерть, ибо тот Старик, который утром ушел в сторону солнца, – Великий Дорлан-посланник, не имел ничего общего с тем, которого они похоронили. Он должен был где-то жить, он не мог просто так вернуться – слабый, дрожащий, согбенный. Дряхлый старик, лежащий теперь в могиле, был ничем. Никем и ничем, словно бездомный бродяга.

Они дали волю своей дикой страсти – почти на самой могиле, с еще грязными от земли руками. Ошеломленные, почти в ужасе, они спешили так, словно это был последний раз. Она кусала его за губы, язык, за все лицо, он же тянул ее за волосы, словно хотел вырвать их все с корнем. Она кричала от боли сквозь его собственные крики, поскольку то, чем они занимались, скорее напоминало пытки, чем что-либо иное. Жесткий песок сдирал кожу с ягодиц и спины то ей, то ему; она вцепилась в его бедра руками и лодыжками, не позволяя оторваться от нее, словно он мог уйти навсегда. Он приподнял ее раз, другой, сплетясь с ней в тесных объятиях, чтобы потом снова бросить на землю, прижать грудью и душить всем своим весом. Они уже не кричали, лишь стонали – глухо, протяжно, болезненно…

До самого конца.

Потом – тяжело дыша от боли и чувствуя онемение во всем теле – они ждали, когда придет сон. Наверняка последний… вместе.

Заснул только Байлей. Она – не могла.

Она лежала с открытыми глазами, полуобнаженная, в разорванной юбке, и смотрела в небо, такое же, как над ее Армектом. Она узнавала яркие звезды, знакомые с детства. Им было все равно, над какой страной и для кого светить…

Она искала в памяти названия созвездий, ведущих конных лучников через равнины. Топор – концом рукоятки указывающий на север… Конь… Лук и Стрела… Волк…

Она встала и тихо оделась.

Быстрым, стремительным шагом она преодолевала пространство. Для мускулистой горной козы, бегом пересекавшей склоны и прыгавшей по острым скалам, ровное открытое поле было словно воздух после глубокой воды. Оно не оказывало никакого сопротивления, сдаваясь почти без борьбы. Колчан ритмично ударял по бедру, лук покачивался за спиной. В темноте слышалось ее ровное, глубокое дыхание.

Она освободит дли него Илару. Отдаст ему. И уйдет…

Вскоре она добралась до полосы пологих, невысоких холмов, за которыми прошлым утром скрылся Дорлан. Поднявшись на вершину, она остановилась, чтобы передохнуть.

По другую сторону, залитая светом звезд и луны, простиралась очередная равнина. Каренира не сумела разглядеть на ней ничего, что могло бы быть обителью Бруля. Однако Дорлан пошел именно в ту сторону. Может быть, то черное пятно, вдали… Действительно ли там что-то было? Вспомнив молодую глупую девчонку, которая видела в темноте как никто другой, Охотница грустно покачала головой и горько улыбнулась… Впрочем, она тут же вспомнила старого легионера, который отдал все, что имел. Благодаря которому она увидела сегодня Топор… Коня и Волка… и даже едва различимые Лук и Стрелу.

Она посмотрела на небо и выбрала себе путеводную звезду.

Ноги понесли ее вниз – ровно, легко и быстро.

Она бежала, пока не наткнулась на приземистую, совершенно черную груду развалин, которая когда-то была крепостью шергардов, а потом домом посланника. Руины возвышались перед ней, все более массивные, по мере того как она к ним приближалась. Она миновала жалкие остатки каких-то строений, которые много веков назад могли быть расположившимся возле крепости городом; сложенные из серого шергардского кирпича дома не смогли устоять против времени, в отличие от возведенной из камня крепости. Однако выложенная большими плитами дорога все еще была видна. Заброшенный тракт вел прямо к воротам цитадели.

Было тихо, совсем тихо. Однако в этой тишине поверженные башни и смертельно раненные стены, казалось, беззвучно стонали. Побежденные, разрушенные, они казались еще более грозными оттого, что были мертвыми. Разлагающийся труп огромного сооружения внушал отвращение, но больше всего – страх. Каренира не знала, какие разрушения вызвал гнев Бруля, но тем не менее ей казалось, что тишина в разрушенной крепости – не совсем тишина… Она чувствовала, что не только минувшие века оставили свой след на каменных стенах.

Откуда-то посыпались остатки раскрошившейся штукатурки, а за ними – каменные обломки. Крепость все еще умирала. Перепуганная девушка замерла, а потом быстро достала лук и вложила стрелу. Прислушавшись, она медленно двинулась к большому пролому в стене, мимо ворот. Вот он, внутренний двор…

Сердце ее забилось сильнее.

Тишина.

Стены отбрасывали тень; в густом мраке она почти ничего не видела. Ей помогало чутье, выработавшееся за много лет. Она обошла двор вдоль стен, потом углубилась в самое сердце руин, выбрав, как и до этого, большую дыру в стене. Темнота еще больше сгустилась; девушка спрятала лук и достала меч, поскольку с этим оружием можно было выбирать дорогу вслепую. Несколько раз она споткнулась, обходя большие груды обломков. Потом стало чуть светлее – обвалившийся потолок пропускал свет луны и звезд. Она начала подниматься по какой-то лестнице, но, увидев, что та наполовину обрушена, вернулась.

То блуждая в кромешной тьме, то вновь пересекая островки лунного света, она проходила зал за залом, коридор за коридором. Наконец ей начало казаться, что невозможно себе представить, чтобы мудрец Шерни обитал в столь разрушенном строении. Ей не попалось ни одного хоть сколько-нибудь обустроенного места. Человек не мог жить посреди груды развалин. Она поняла, что, скорее всего, пришла слишком поздно, но вместе с тем ощутила и облегчение, в котором ей стыдно было признаться перед собой.

– Бруль! – воинственно крикнула она.

Шаг вперед.

– Бруль! Покажись! Ты же посланник, неужели ты боишься армектанской лучницы?!

Никто ей не ответил. Охотница двинулась вперед, время от времени продолжая звать. Она перепрыгнула через упавшую треснувшую колонну… но за ней не оказалось каменного пола. Девушка обо что-то ударилась, падая; крик застрял у нее в горле, потом последовал еще один удар, и она услышала звон своего меча, который выпал из ее руки и покатился по камням…

У нее была разбита голова и вывихнута нога. Она вся основательно расшиблась, и опухшая лодыжка причиняла боль при каждом шаге. Очнувшись, она довольно быстро пришла в себя, но могла лишь неуклюже ковылять, о беге и прыжках даже речи не было. Вот и конец жалкой авантюры, необдуманного поступка, на который она решилась, движимая жалостью, гневом и ощущением, что теряет своего мужчину…

Еще один шрам на голове.

Был уже день; хотя свет с трудом проникал в глубь руин, она отчетливо видела все вокруг. Ночное предчувствие ее не подвело – это были лишь развалины, и никто тут наверняка не жил.

Медленно и с трудом выбирая дорогу, избегая любых препятствий, она выбралась на двор, а потом за пределы стен. Опираясь на лук и сильно хромая, она шла вокруг гигантских руин. Наконец, устав, она присела на камень, тупо глядя на свой старый верный лук, который теперь заменял ей трость. Горько рассмеявшись, она вдруг почувствовала, как к глазам подступают слезы. Жалкое зрелище – в разорванной, помятой одежде, с разбитым носом и лбом… Какая из нее противница для посланника Шерни? Снятый с распухшей ноги сапог торчал из колчана; она пошевелила грязными пальцами. Там… где-то там спал после ночи любви мужчина, который ради своей женщины отправился в Дикий край. Он найдет ее, конечно найдет… Ее звали не Каренира. Она была не из тех, кто вынужден видеть над головой лишь громбелардское небо, бегая по величайшей груде скал на свете и чувствуя, как проходит молодость. И красота… Она поднесла руку к глазам, глядя на отвердевшие от тетивы пальцы, изуродованные ногти… На груди лежала коса, которую она не переплетала уже неделю, запыленная и грязная, даже смотреть жалко…

– Что ж, – с горечью и злостью сказала она, – тому, другому, ты тоже не была нужна, слишком легко он от тебя отказался, стоило лишь достославному коту сказать одно слово. Но чего же ты хочешь? Ты выглядишь не лучше его разбойников, а может быть, даже хуже. Ты умеешь только убивать стервятников. Мужчина? Мужчины у тебя никогда не будет.

Горечь и злость становились все сильнее.

– Впрочем, в этом нет ничего странного, – сказала она, вставая. – Кому нужна такая дура… И чего ты сюда прибежала? Честь потребовала, как же…

Поверившая, что старая крепость шергардов – вовсе не дом посланника, армектанка не сразу поняла, что перед ней. Ничего подобного она просто не ожидала. Неподвижное, покрытое пылью тело почти не отличалось цветом от столь же запыленной земли… Едва не наступив на лежащую, девушка, вскрикнув, отшатнулась; вывихнутая нога не выдержала, и лучница во второй раз за этот день расшиблась, упав на неровные камни, а потом бессильно сползла в канаву, которая когда-то была рвом. Ободранные ладони жгло; прикусив губу и борясь с желанием расплакаться, Каренира не чувствовала ничего, кроме растущей жалости, гнева и отчаяния. До нее вообще не дошло, что раз она нашла девушку, то могла бы найти и того, кто ее похитил… Карабкаясь по склону, она в конце концов добралась до подножия стены.

Вид тела мертвой женщины вновь потряс ее – она вдруг поняла, что, а вернее, кого видит. Она подползла к лежащей и с трудом перевернула ее на спину, внимательно разглядывая серые от пыли густые волосы, грязную рубашку, голые босые ноги… Она начала осознавать, что означает смерть этой женщины.

– Так это ты… – хрипло прошептала она. – Значит, это… это была ты… Вот ты какая, Илара…

Ей вдруг показалось, будто она слышит тихий вздох или стон… Застыв неподвижно, она сглотнула слюну, потом осторожно и медленно протянула руку, собираясь коснуться губ лежащей… но тут же ее отдернула, испугавшись при одной мысли о том, что может почувствовать дыхание.

Илара снова вздохнула и слабо пошевелила головой. Лучница внезапно ощутила, будто ей самой не хватает воздуха.

– По… подожди, – проговорила она. – Я…

У нее потемнело в глазах. Схватив бесчувственную девушку под мышки, она попыталась ее тащить… но сил не хватало, вывихнутая нога напомнила о себе пронзительной болью. Охотница бессильно рванула лежащую за рубашку и, пошатнувшись, оперлась предплечьем на ее шею. Она попыталась убрать руку, но та словно окаменела.

– Подожди… – прохрипела она чужим, скрипучим голосом. – Я сейчас… сейчас… Тяжело дыша и дрожа всем телом, она не понимала, что с ней происходит. Она пыталась поднять руку, давившую на горло девушки, – но вместо этого наваливалась на нее всем своим весом. Она мысленно повторяла: «Сейчас… сейчас…» – и за каждым «сейчас» оказывалось следующее. Она все сильнее прижимала лежащую к земле.

«Сейчас… нет, сейчас…»

20

Байлей проснулся от какого-то странного предчувствия и сразу же сел. Мгновение он смотрел перед собой, пытаясь опомниться, потом огляделся по сторонам.

– Кара?

Тишина.

– Каренира?!

Ее не было. Над Дурным краем вставал туманный рассвет; если бы она находилась рядом, он бы ее обязательно увидел.

Внезапно он понял, что случилось нечто необычное… нечто страшное. Где она, куда пошла? Шернь… ведь это Дикий край!..

– Каренира! – крикнул он что было сил. – Каренира! Кара!

Он испугался – за нее, не за себя. Хотя и за себя тоже… Впервые он понял, сколь одинок и беззащитен человек в Дурном краю, когда рядом никого нет.

Только эта могила… Могила друга, смерти которого он почти не заметил.

Он вскочил и схватился за меч. Безымянный край – хотя и казавшийся тихим и спокойным – был насыщен холодом страха… того страха, который охотнее всего нападает на одиноких.

Знакомая форма рукояти вернула ему спокойствие. Он вытащил клинок из ножен и оперся на него, словно на трость. Гольд когда-то учил его, что так никогда нельзя делать. Меч, воткнутый в землю, был армектанским символом сдачи в плен; в Громбеларде считали, что без необходимости ранить горы – значит навлекать на себя несчастье…

Но здесь был не Армект и даже не Громбелард.

Байлей посмотрел на юго-восток, туда, где вечером они видели молнии и слышали грохот. Именно оттуда появился пылевой смерч, с небывалой скоростью прокатившись через равнину, – полмили ближе, и он бы унес их с собой. Именно в ту сторону, к холмам, отправился Дорлан. Опасность, которая забрала Карениру, пришла оттуда. Наверняка.

Забыв о мешке с провизией, забыв вообще обо всем, он бросился бежать. Когда из-за холмов появился край восходящего солнца, он побежал еще быстрее, словно увидев некий знак, заставлявший спешить.

Он бежал и бежал.

Оказавшись на вершине холмов, он увидел вдали черное пятно, похожее на скопление скал или, возможно, руины огромного сооружения. Дальше, позади этого пятна, простиралось море.

Он немного отдохнул, опираясь на меч, потом снова вытер пот со лба и побежал. Вскоре он увидел, что впереди действительно остатки какой-то могучей крепости. Когда-то могучей… Из всех башен, какими бы они ни были высокими много веков назад, осталась лишь одна – черная полуразрушенная культя, грозно торчавшая на фоне голубого неба.

Он снова остановился передохнуть. Однако ему тут же показалось, будто он слышит пронзительный женский крик, доносившийся со стороны руин. Нет, не показалось! Крепче схватив меч и отшвырнув ножны, он понесся быстрее ветра.

Кричала женщина, в том уже не оставалось сомнений. Пронзительный вопль раздался снова, но на этот раз его заглушили другие голоса, от зловещего звука которых дартанца бросило в дрожь – столь нечеловеческими они были.

– Ка-а-ра-а-а!!

Тяжело дыша и обливаясь потом, она со стоном бросила на каменную груду последний обломок стены и бессильно упала на нее. Ее тошнило от ужаса, отвращения к самой себе и усталости. Она чувствовала, как рот наполняет водянистая слюна с характерным вкусом. Она несколько раз закашлялась, но в желудке уже ничего не было.

Ее охватил ужас, смертельный ужас от того, что она совершила. Ей уже приходилось убивать людей. Но никогда… никогда…

Когда она наконец оторвалась от Илары, та была уже мертва. Задушенная женщина, полностью беззащитная… скорчившаяся на земле… Увидев, что она сделала, Охотница зажала рукой рот, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. Потом она хотела бежать, но ноги ей не повиновались; на коленях, опираясь на одну руку и продолжая другой зажимать рот, она отползла в сторону, и ее вырвало. Плача, она шептала какие-то бессмысленные слова, ибо ЭТО уже случилось, страшное и необратимое… и ничто не могло помочь, пути назад не было.

– Прости меня, Илара! – со слезами повторяла она. – Я не хотела… в самом деле не хотела… Не знаю, как так получилось…

Прошло немало времени, прежде чем она достаточно набралась сил, чтобы вернуться к мертвой девушке. Однако, увидев ее, она едва не лишилась чувств. Снова борясь с тошнотой, она оттащила хрупкое тело к стене и, чувствуя, как ком подкатывает к горлу, начала заваливать каменными обломками. Каждый камень, уложенный на чудовищную могилу, напоминал о страшной правде – она убийца. Она убила беззащитную, лежащую без сознания женщину…

Соперницу.

Она судорожно ловила ртом воздух.

Она задушила соперницу. Девушку, которую даже не знала. Теперь она лежала на ее могиле, постепенно приходя в себя.

Наконец она встала и, прикусив губу, с трудом оперлась на вывихнутую ногу. Наклонив голову, она неуклюже двинулась вперед – и замерла, чувствуя, как на нее накатывает новая волна страха. Перед ней стояли два огромных лохматых пса. Звенели оборванные цепи, а из глубины могучих глоток доносилось зловещее глухое рычание.

Он увидел их издалека – но ничего не мог поделать, кроме как кричать и бежать. В конце концов он добежал, едва не лишившись чувств от ужаса и усталости, и все оставшиеся силы вложил в два удара мечом; клинок обрубил могучую лапу, а потом лязгнул о позвоночник. Второй чудовищный зверь метнулся к нему, но он успел подставить острие, и пес напоролся на него… Меч пробил горло. Сражаясь с тварью, которая даже в агонии пыталась до него добраться, прижатый к земле тушей, превосходившей весом взрослого человека, он последним усилием отвоевал себе жизнь. Из пронзенной клыками руки текла кровь, но он не чувствовал боли, отталкивая громадный труп в сторону. Байлей бросился к неглубокой пещере среди груды обломков, из которой торчала изгрызенная нога в разорванном в клочья кожаном сапоге. Он кричал как безумный, вытаскивая девушку из укрытия, которое, как он полагал, стало для нее последним. Он не знал, что делать с изуродованными ногами и руками, как остановить кровь, идущую из прокушенного бока, и лишь плакал от бессилия.

– Ради Шерни… Кара… Каринка…

Держа ее безвольную голову на коленях, он, словно слепой, коснулся пальцами разбитой макушки и исцарапанной щеки. Отрывистый, приглушенный стон и хрип стали для него самыми прекрасными звуками, которые он когда-либо слышал.

– Подожди! – крикнул он. – Ради Шерни, подожди… Подожди! Слышишь?! Я здесь… здесь… Подожди…

Не переставая упрашивать ее подождать, он дрожащими руками срывал доспехи, рвал на длинные неровные полосы рубашку, штаны… Он просил, умолял, успокаивал ее и перевязывал раны – так быстро, так аккуратно и, несмотря на дрожь в руках, так ловко, словно всю свою жизнь только этим и занимался. Наконец он закончил и попытался привести ее в чувство, но безуспешно.

Нужна была вода.

У него не было ни капли. Бурдюк, провизия – все осталось в Мертвом Пятне, вместе с остальными вещами.

Он нашел еще одну пещеру, подобную той, где искала спасения девушка, – на то, чтобы отыскать действительно безопасное укрытие, у него не было времени. Отнеся ее туда, он завалил вход большими камнями, поскольку не знал, нет ли поблизости других псов. Потом разорвал остатки одежды и побежал искать колодец. В цитадели должен был быть колодец. Если в этой крепости кто-то жил, пусть даже Бруль-посланник, он наверняка не обходился без воды.

Вскоре он вернулся бегом, с комком мокрых тряпок в руках, и выдавил немного грязной воды ей в рот, а потом влажной тканью начал смывать кровь с ее лица. Потом снова побежал к колодцу – и вернулся.

Потом снова побежал. И снова вернулся.

ЭПИЛОГ

Место, где она очнулась, напоминало спальню какого-то безумного старьевщика… Спальню, которую покидали в страшной спешке – из многочисленных сундуков забрали лишь некоторые вещи, остальные бросили. Морщась от боли, которую ощущала всем телом, она осторожно поворачивала голову, окидывая взглядом комнату.

Она лежала на довольно удобной и широкой постели, накрытая мягкой вышитой тканью, какую делали в Дартане. Повсюду виднелись сундуки… какие-то полки… У окна – стол и большое кресло.

Через полукруглое окно падал дневной свет. Слышались крики чаек – значит, рядом море…

Она находилась в крепости Бруля-посланника.

В одно мгновение вернулись воспоминания. Застонав, она закрыла глаза, схватившись за голову. К глазам подступили слезы. Услышав скрип двери, она в ужасе приподнялась…

– Что ты делаешь?! Не двигайся, лежи!

Ни голос, ни лицо, которое она увидела, не принадлежали зловещему мудрецу Шерни. Едва сдерживая рыдания, она протянула руки – но неожиданно отшатнулась и сжалась в комок.

– Нет, – глухо сказала она. – Не прикасайся ко мне… Не прикасайся…

– И тем не менее – прикоснусь, – решительно сказал он. – Прикоснусь точно так же, как прикасался пять долгих дней. Взамен же требую лишь одного: ты должна лежать и не мучить себя. Раны очень глубокие и, хуже того, рваные. Они могут открыться. Ты же не хочешь, чтобы остались уродливые шрамы?

Она испуганно смотрела на него. Вид у нее был покорный и несчастный.

– Эти мази творят настоящие чудеса, – помолчав, добавил он с несколько двусмысленной улыбкой, показывая на небольшие глиняные сосуды. – Я не сразу решился ими воспользоваться… но, к счастью, воспользовался. Вскоре ты будешь здорова, Охотница.

Она сглотнула слюну и снова закрыла глаза. Он ни о чем не знал.

– Эти мази! – снова восхищенно повторил он. – Видишь? Он показал на предплечье. – После укусов не осталось ни следа! За пять дней!

– Где мы? – тихо спросила она. – Ты спас меня от… псов?

– Я успел. И что тебе только в голову пришло… Нет, ничего не говори, – с искренним раскаянием сказал он. – Потом у нас еще будет время. Отдыхай. Выздоравливай побыстрее, сейчас только это имеет значение.

Она почувствовала, как он взял ее руки в свои и, хотя она пыталась слабо сопротивляться, поднес к губам.

– Я очень тебя люблю, – серьезно и совершенно спокойно сказал он. – И у меня нет никого, кроме тебя.

У нее перехватило дыхание.

– Я тоже тебя… тоже тебя люблю, – со слезами на глазах ответила она; до сих пор она никому такого не говорила. – Но…

Она замолчала, не в силах признаться в том, что совершила. Но он… знал, наверняка знал. «У меня нет никого, кроме тебя…»

– Отдыхай, – сказал он. – Мы в старой крепости на берегу моря. Здесь когда-то был дом Бруля-посланника, мы находимся в его комнате, – задумчиво добавил он.

– Я его здесь не нашла.

– Знаю. Он был тут и говорил со мной.

Она не могла поверить.

– Ты говорил… с Брулем?

Внезапно у нее потемнело в глазах; для подобных волнений она была еще чересчур слаба.

– Илара умерла, – услышала она и замерла в болезненном ожидании. – Я знаю о том… от него.

Она услышала собственный голос:

– Ты ему веришь? Что он тебе сказал?..

– Не сегодня, Каренира. Отдыхай.

– Скажи. Что он тебе говорил?

Байлей глубоко вздохнул.

– Он пришел сюда совершенно открыто. Я готов был броситься на него с мечом, но он меня остановил… остановил одним лишь жестом. Я не мог сражаться, хотя и очень хотел. Он сказал… – Байлей снова вздохнул. – Сказал: «Я не позволю себя убить, господин, а ты тоже не ищи смерти, ибо вижу, что у тебя есть ради кого жить. Я виноват перед тобой в том, что забрал у тебя жену, но ее ждало великое предназначение. Теперь все это уже неважно». Так он сказал, а я спросил, что с ней стало. С Иларой.

– И тогда… – почти беззвучно шевельнула она губами.

– Сперва я ничего не узнал. Я боялся… – Байлей сглотнул, – что он с тобой что-нибудь сделает, а я не мог этому помешать, не мог вообще пошевелиться; он сначала долго тебя разглядывал, а потом осмотрел раны. Он нашел мази, вот эти, и велел мне их применять. Тогда я снова спросил про Илару. Он сказал… сказал, что ее убила собака, королевская сука из своры, ревновавшая ее к хозяину. Но, сказал он, поскольку это всего лишь собака, винить нужно человека, которому не хватило ума проследить за любившими его существами.

Лежавшая на постели женщина побледнела и поднесла руки ко лбу.

– Потом он забрал несколько своих книг и… ушел. Прошло четыре дня, но мне до сих пор кажется, словно все это случилось только что. Я помню каждый его жест и каждое слово, – сказал он, нахмурившись и глядя в окно.

Снова повернувшись к девушке, он быстро встал.

– Как ты себя чувствуешь… О, Шернь! – испуганно проговорил он. – Зря я об этом…

– Нет, не зря, – прошептала она. – Бруль…

Она прикусила губу, а потом сказала:

– Нет, ничего.