Текст книги "Громбелардская легенда"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

23

На дне мрачной тесной расщелины лежало селение, называвшееся Безвозвратом, а чаще всего попросту Оврагом. Странное место, бывшее еще не столь давно чем-то вроде столицы Хель-Крегири, знаменитой королевы горных разбойников. Сейчас селение выглядело покинутым: ворота в частоколе стояли открытые настежь, нигде не было заметно часового… В глубине расщелины, за частоколом, тоже не было видно никакого движения, никаких признаков жизни.

Старый, сгорбленный человек, с висевшей через плечо большой походной сумкой и странным струнным инструментом за спиной, не был похож на того, кто в состоянии преодолеть Тяжелые горы. Однако, судя по всему, дело обстояло именно так, ведь этот путник не появился ниоткуда. Медленно, но не колеблясь, он направлялся к открытым воротам. Похоже было, что тишина и отсутствие какого-либо движения в селении не удивляют его и не беспокоят. Он не остановился, не огляделся по сторонам; он просто продолжал размеренно и спокойно шагать вперед.

Пройдя через ворота, старик на мгновение остановился и поднял голову. Сквозь пелену мелкого дождя можно было заметить выглядывавшее из-под капюшона седобородое лицо. Чуть отсутствующий взгляд глубоко посаженных глаз направлен был в ту сторону, где на мокрой земле виднелся округлый черный след, словно от пожарища. Подойдя ближе, путник разгреб ногой смешанную с мокрой сажей и пеплом грязь, открыв… похоже, остатки не сгоревших до конца костей. Он снова поднял голову и огляделся вокруг. Потом завел руку за спину и поправил свой инструмент. На левой лопатке явно проступили очертания горба, прикрытого до этого ношей. Путник был калекой.

Окинув взглядом дома, а также отверстия зиявших в каменной стене пещер, старик двинулся дальше. Могло показаться, что он обнаружил нечто необычное, ибо в его движениях почувствовалось некоторое оживление. Он направлялся прямо к одной из пещер. Войдя в ее мрачную пасть, он немного постоял неподвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Потом шаг за шагом начал продвигаться вглубь.

В пещере воняло гнилью. Крепкая решетка, сделанная из связанных деревянных палок (они походили на древки копий со снятыми наконечниками), перегораживала низкую пещеру пополам. В глубине, по другую сторону решетки, на каменном полу лежала какая-то бесформенная груда. Приглядевшись внимательнее, горбун понял, что это обезглавленное человеческое тело, уже почти разложившееся. Сразу же после этого он наступил на что-то ногой – и обнаружил второй труп, в таком же состоянии.

На одной из стен пещеры висели черепа, покрытые остатками сгнившего мяса. Судя по длинным волосам, две головы принадлежали женщинам. Третья была головой кота-воина, покрытая уже несколько заржавевшим стальным кошачьим шлемом с вырезами для ушей.

Горбун покачал головой и повернулся к выходу. В проникавшем в пещеру сером свете можно было разглядеть его крепко сжатые губы.

Снова оказавшись снаружи, старик не стал искать убежища ни в одном из домов. Отойдя на некоторое расстояние от отвратительного, вонявшего смертью грота, он присел на большой обломок скалы и, казалось, чего-то ждал. Некоторое время спустя он снял со спины мокрый инструмент, полез в сумку и достал небольшой бурдюк. Открыв его, он сделал большой глоток и чуть вздрогнул; судя по всему, в бурдюке была водка.

Потом снова сидел и ждал.

Дождь прекратился. Горбун снова поднял голову, посмотрел в небо, наконец сдвинул назад капюшон плаща и проговорил чуть дрожащим, однако достаточно убедительным голосом:

– Я не слишком терпелив. Не настолько.

Потом добавил:

– Долголетие здесь совершенно ни при чем. Можно быть даже бессмертным, но терпения все равно не хватит. Я уже достаточно долго жду.

Прошло несколько мгновений, и оказалось, что старый путник отнюдь не был из тех, у кого от дождя поехала крыша; он разговаривал вовсе не сам с собой…

На пороге одной из хижин появилась странная фигура и направилась в сторону сидевшего на камне. Он передвигался на руках и культях ног. По сравнению с ним горб старика производил впечатление лишь небольшого физического недостатка; так или иначе, эта встреча двух калек, в самом сердце громбелардских гор, выглядела довольно гротескно.

– Это селение принадлежит мне, – заявил безногий. – Я никого сюда не приглашал. Кто ты, старик, и что тебя сюда привело?

Горбун плотно сжал губы, так же как и до этого в пещере.

– Один-единственный раз я надеялся, что меня не станут спрашивать, кто я. Не знаешь? – горько и слегка раздраженно спросил он. – И ты меня спрашиваешь, кто я? Да что я тут, собственно, делаю?

Он встал со своего камня, охваченный неподдельным гневом, и потянулся к инструменту, словно и в самом деле собираясь уйти. Безногий молчал, хмуря темные брови.

– Ах! – неожиданно воскликнул старик с преувеличенным восхищением. – Великолепно! В самом деле великолепно!

Он положил инструмент и снова сел, наклонившись, словно прислушиваясь.

– Конечно! – сказал он, выпрямляясь и поднимая руку. – Однако я предпочел бы услышать твой голос, приятель. Мне уже давно наскучило сражаться с хаосом чьих-то мыслей. Впрочем, это никогда меня особо не увлекало.

– Прости, господин, – покорно проговорил безногий житель селения. Потом добавил: – Я так давно жду здесь тебя, что уже почти усомнился, что ты придешь.

Горбун кивнул.

– Многие сомневаются в том, что я вообще существую, – подтвердил он. – Ну ладно.

Некоторое время оба молчали. Наконец старик огляделся вокруг.

– Ты здесь один? – спросил он.

Калека кивнул, после чего неожиданно горько улыбнулся.

– Здесь, господин? Вообще. Я один и останусь один, до самого конца. Приняв человеческий облик, я взял себе и имя, но сам для себя использую другое. Я назвал себя Хенегель Гет.

– Последний и единственный? – удивился горбун. – Почему?

– Неужели ты и в самом деле не знал, господин? Как такое может быть? – В голосе калеки вновь прозвучало недоверие.

Старик помолчал, казалось, снова к чему-то прислушиваясь.

– Значит, такова была цена… – наконец прошептал он, помрачнев. – Я не знал, – с грустью добавил он. – Естественно, я не всеведущ, – пояснил он и сразу же спросил то же, что и его собеседник мгновение назад: – Ты не знал? Как такое может быть? Я, сын мой, лишь страж законов всего. Живой человек, и к тому же калека. Что с того, что я бессмертен? Это не дает знания всего на свете.

Он покачал головой.

– Как, сын мой? Знание всего на свете недоступно даже Полосам Шерни. Каким образом я мог бы знать все? Скажи.

Безногий отвел взгляд.

– Оставим это, – сказал горбун. – Я хотел бы знать, что здесь произошло. Эти кости… – Он показал на черный круг на земле. – Эти трупы и головы в пещере… Что все это значит?

– Я стерегу Серебряные Ленты Алера, лежащие в этом ущелье, – ответил со всей серьезностью безногий. – Еще не время, чтобы их воскресить. У меня больше времени, чем я предполагал вначале. Не желая пребывать в бездействии, я приложил усилия, чтобы устранить как можно больше тех, кто хотел бы, или даже только мог, помешать моей миссии.

– Это действительно необходимо?

– Полагаю, да. Мы живем в весьма необычные времена, господин…

– Воистину. Но что ты, собственно, имеешь в виду?

– Людей, – последовал краткий ответ. – В особенности людей… хотя и не только.

Старик, чуть наклонившись, терпеливо ждал продолжения.

– Еще котов, – добавил Хенегель, не скрывая неприязни. – Нет ничего такого, что я мог бы ценить в этом гнусном и бездумном племени, – признался он. – Тем не менее, господин, новейшая история Шерера полна великих имен. Необычно? – то ли вопросительно, то ли утвердительно заметил он. – Когда-то, во времена великих завоеваний, великих сражений… Имена победителей и властелинов очень легко находят свое место в истории, это понятно. Но сейчас у нас Вечная империя… и вечный мир.

Горбун кивнул.

– Великий Дорлан-посланник и его ученик, Черный Бруль, – продолжал калека. – Два величайших мудреца, каких когда-либо Шернь выбрала среди людей. Легендарные уже при жизни. Однако речь не только о мудрецах. Есть еще… вернее, были… великие воины. Люди и коты. Рыцари, каких Шерер никогда прежде не видел и, возможно, никогда уже не увидит. Ты прекрасно знаешь, господин, что нельзя с пренебрежением относиться к мечу. Существа, стихия и предназначение которых – война, могут сделать много хорошего, но также и много плохого.

– Значит, ты боишься?..

– Мы должны исполнить свою миссию, – сухо сказал Хенегель. – Мы оба, господин. Мы стоим на страже законов всего, но каждый по-своему. Ты, господин, всегда там, где исполняются их приговоры. Отвергнутый Шернью, ты до самого конца будешь пребывать под ее небом, глядя на сменяющиеся века и тысячелетия. Я – только искра, от которой должен вспыхнуть порох. Когда он взорвется и уничтожит то, что должен уничтожить, моя миссия будет выполнена. Потребовались мудрость и знания всего моего народа, собираемые в течение сотен лет, чтобы сделать меня этой искрой. Потребовалась смерть всех моих собратьев, которые всю жизнь, какая им еще оставалась, отдали мне, чтобы дать мне необходимые силы. Последний и единственный, я – весь мой народ, его жизнь, мудрость, прошлое и отсутствие будущего… Ты, господин, спрашиваешь, боюсь ли я? Не существует столь мелкого зернышка, которое я не был бы готов убрать со своего пути, если это хотя бы на волос приблизит меня к успешному завершению моей миссии. Тем временем по этим горам бегают существа, готовые рубить мечами каждого, чье поведение покажется им хотя бы непонятным, не говоря уже – враждебным! Ты спрашиваешь, господин, боюсь ли я? Когда на меня возложена такая ответственность? Если бы это было в моих силах, я бы выжег весь этот край огнем дотла, а потом отгородил от остального Шерера бездонной пропастью, лишь бы только никто не помешал мне, когда я буду беззащитен против любого, даже самого незначительного нападения! Я ношу в себе сущность величайшей из всех Полос Шерни, я ее символ и в некотором смысле – сама Шернь. Но сражаться я буду с воскрешенной Лентой Алера, которая не является символом таковой, но чистой мощью и сущностью! Так что же? Я должен противостоять этой силе достаточно долго, чтобы Полосы ощутили необходимость защищать свою сущность, и одновременно размахивать мечом, отражая, возможно, нападение сумасшедшей, ничего не понимающей женщины, которая за всю свою жизнь научилась только двум вещам – ненавидеть и убивать? Но… я уже с ней когда-то сражался! Посмотри!

В глазах взволнованного калеки внезапно появилась боль. Схватившись за край прикрывавшей культи ткани, он открыл обрубки ног, обмотанные толстыми тряпками.

– Ею руководил Бруль, – помолчав, тихо сказал он. – Бруль заблуждался… Я хотел сохранить его великий разум и неизмеримые знания, хотел приобрести союзника. Именно для этого я принял этот облик. Я верил, что, будучи учеником Бруля, сумею направить его мысли в нужную сторону. Но дело дошло до войны. Брулю требовался меч и рука, которая бы этот меч держала. Он позвал на помощь именно ее. Я победил, но какой ценой! Так что не удивляйся, господин, что, имея достаточно времени, я сделал все, что в моих силах, чтобы заманить ее сюда и убить, прежде чем она найдет нового союзника и ей придет в голову мысль помешать мне во второй раз.

– Ты говоришь об Охотнице? – прервал его старик.

Хенегель нахмурился.

– Я хотел ее смерти, это правда, – откровенно признался он. – Ничто и никогда не было для моего народа большим злом, чем ее присутствие в горах. Но если ты думаешь, господин, что мною руководило лишь желание отомстить… Это неправда. Я счел ее смерть необходимой, и лишь благодаря случаю устранение этой твари, в конечном счете лишь одной из многих, оказалось как полезным, так и приятным делом. Да, приятным. Я уничтожил в последнее время немало живых существ, и делал это с удовольствием, ибо постепенное устранение громоздящихся на пути к цели препятствий может и даже должно доставлять радость. Но смерть этой женщины доставила мне живое, искреннее удовольствие. Да, это правда, – еще раз повторил он. – Моя жизнь подходит к концу, господин, сущность Полосы, которую я в себе ношу, быстро сжигает мои силы, так что я ценю любые нечаянные радости. И меня даже не волнует, насколько благородны подобные развлечения. Ты станешь осуждать меня, господин?

Старик покачал головой.

– Мы оба знаем, сын мой, что все, что ты сделал, а также то, что ты еще совершишь, не имеет ни малейшего значения, если это не препятствует твоей миссии. Чувства же, которые ты испытываешь, важны менее всего. Я спрашивал, говоришь ли ты об Охотнице, поскольку то, что лежит в пещере, на самом деле трудно узнать… Ты счел эту смерть необходимой, и этого достаточно. Это не меняет того факта, что ты пытаешься спасти миллионы. А то, что ты при этом чувствуешь, отчаяние или радость, мне совершенно безразлично. Впрочем, и тебе, по сути, тоже. – Он поднял взгляд и улыбнулся. – Кто еще погиб в этом селении?

– Хель-Крегири… и отряд имперских гвардейцев. Кроме них, ничего существенного, какие-то путники. И шпионы трибунала.

– Как я понимаю, они погибли по той же самой причине, что и Охотница?

– Отчасти. Солдат я сюда специально не заманивал. Но раз уж они пришли, я решил… Это был отряд котов-гвардейцев, самые грозные солдаты, каких когда-либо имел в своем составе Громбелардский легион. Я их боялся. Я не понимаю котов и то, что ими руководит. Думаю, это никому не нужное племя.

– Достаточно, – остановил его старик.

Он снова улыбнулся.

– Твои знания о мире, сын мой, весьма поверхностны…

Хенегель склонил голову.

– Да, это правда… Все, что я знаю, касается только сил Шерни. Где мне брать иные знания, господин? Но я думаю, что это неведение достойно похвалы. Для всего моего племени. Ибо оно определяет величину жертвы. Мы отказались от всего, страж.

Горбун молча кивнул.

– Я тоже не терял времени зря, – помолчав, сказал он. – Тебе удалось сделать так, что в Громбеларде воцарился хаос, я же позаботился, чтобы не восстановился порядок. Надо полагать, ты догадываешься, что странное поведение князя-представителя…

– Не взялось ниоткуда, естественно, – закончил Хенегель. – Да, господин, я прекрасно это понимаю. Меня беспокоит другое. Княгиня?..

– Она здорова, хотя начинает доставлять некоторые хлопоты. Как-нибудь справимся, – заверил его Отверженный. – Когда придет время, я пойду за ней. Пусть это тебя не волнует.

– Я боюсь, господин, – откровенно сказал Хенегель. – Эта женщина крайне нам необходима. Я боюсь, – повторил он. – Слишком многое зависит от жизни и здоровья одной, ни о чем не подозревающей личности.

24

Мало кто представлял себе истинное значение и силу Имперского трибунала. Естественно, все знали, что эта организация обладает неограниченными возможностями и широким влиянием, но лишь немногие располагали сведениями о фактических пределах власти серых урядников. Особенно в чрезвычайных ситуациях.

Верховные судьи трибунала никогда не имели собственных резиденций в столицах провинций. Наиболее распространенной функцией трибунала было преследование и предание суду разного рода преступников, но намного важнее были иные, не столь заметные задачи: контроль над завоеванными территориями, осуществлявшийся при участии войска, и, наконец (а вернее, прежде всего), надзор за любыми действиями императорских представителей. Естественно, чтобы надзор этот имел хоть какой-то смысл, высокопоставленные урядники трибунала не могли быть зависимы от властителей провинций; да, они подчинялись их распоряжениям в отношении преследования обычных преступников – и все. Поэтому в Кирлане сочли разумным, чтобы резиденции верховных судей в провинциях не располагались в тамошних столицах. Это ограничивало количество неизбежных конфликтов и позволяло некоторым образом «замаскировать» непосредственные контакты судей с имперскими властями в Кирлане.

В Громбеларде столицей трибунала был Бадор; в остальных городах – в том числе и в Громбе – верховный судья трибунала назначал своих наместников. По очевидным причинам наместник в Громбе (то есть под боком у представителя) обладал особыми обязанностями, но также и полномочиями. Некоторые из них были тайными… но и положение наместника судьи в Громбе было весьма деликатным. Уже несколько лет, а точнее, с момента, когда императорским представителем в Громбеларде стал Н. Р. М. Рамез, место первого наместника в столице оставалось свободным.

Весть о необычном назначении ее высочества Верены совпала со слухами, затем подтвержденными известием, о временном расторжении ее брака. Армектанцы, очень ценившие личную свободу, считали разводы, как временные, так и окончательные, делом понятным и нормальным. Тем не менее этот развод – такой развод, совершенный таким способом и в такой момент, просто должен был стать сенсацией и скандалом. Практически в одно мгновение его высочество князь Рамез, носитель именитой фамилии и один из самых могущественных людей в империи, зять императора, превратился во всеми презираемого и никому не нужного мелкого чиновника. Все от него отворачивались, кто демонстративно, кто с ужасом. Сразу же всем и всюду стало ясно (хотя прямо об этом и не говорилось), по чьей вине в провинции сложилась столь тяжелая ситуация и кого император привлечет к ответственности. Единственная дочь властителя империи расторгла свой брак, одновременно согласившись с назначением на не занятый уже много лет, особый пост, который неожиданно оказался необходимым! Император хотел иметь в Громбе кого-то, кому он мог бы доверять, – ибо человек, которому он доверял до сих пор, его подвел. Даже если бы все это было разглашено с помощью герольдов, оно не могло бы стать более очевидным.

Таким образом, князь-представитель императора, не лишенный официально ни власти, ни привилегий, оказался, по сути, как без того, так и без другого. Явное пренебрежение или хотя бы небрежное исполнение его распоряжений стало чуть ли не обязательным с точки зрения Громбеларда, Вечной империи и самого императора. Тем внезапнее и быстрее возросло значение княгини – мало того, что дочери властителя, но к тому же еще и особы, пользующейся доверием Кирлана. Каждый, кто хоть немного ориентировался в политических делах империи, прекрасно знал, что император не из тех, кто склонен делить должности среди ближайших родственников. При назначении на самые высокие посты император прежде всего принимал во внимание способности и лишь затем фамилии. Из трех сыновей властителя ни один до сих пор не стал представителем ни в одной провинции империи! Впрочем, ни для кого не было тайной, что эту политику поддерживает (а может быть, диктует) императрица – связи которой с трибуналом были столь же очевидны, сколь и неофициальны. Казалось, что первая дама империи, небывалая энергия которой была прекрасным дополнением к неординарному уму мужа, столь же любит своих сыновей, сколь и не доверяет их способностям… а может быть, и лояльности. Ей хорошо были известны их амбиции, чрезмерные, скажем так…

Верене же она доверяла.

И все же они были друг на друга совершенно не похожи. Вернее, похожи чертами лица, но характерами они различались полностью. Но о членах императорской семьи рассказывали столько разных историй, что невозможно было понять, какие из них истинны, а какие выдуманы от начала до конца.

– Ваше высочество…

Женщина, сидевшая за тяжелым столом, опираясь локтями на его крышку и опустив голову на руки, даже не шевельнулась. Стол был завален множеством всевозможных документов. Кроме него и нескольких стульев, в комнате – впрочем, весьма небольшой – не было почти ничего. На одной из стен виднелся большой герб империи – серебряная четырехконечная звезда в окружении трех поменьше. На другой стене висело (а как же иначе?) несколько образцов оружия из различных краев Шерера; без оружия в поле зрения армектанцу было несколько не по себе…

С. М. Норвин, военный комендант гарнизона в Громбе, сделал два небольших шага вперед и откашлялся.

– Ваше высочество, – повторил он.

Княгиня подняла голову. Норвин почти испугался, увидев бледное лицо и покрасневшие глаза с темными кругами под ними.

– А, приветствую… комендант, – устало проговорила она, даже не пытаясь скрыть, что его вид ее не радует, не беспокоит, ибо вообще не волнует. Сон ей был нужен как воздух. Иначе было недолго и умереть.

– Ну, что там? – спросила она, словно присутствие высокого военного чина в здании трибунала была чем-то совершенно нормальным и не стоившим особого интереса.

– Ваше высочество, я подал рапорт об отставке. Князь… его высочество его принял. Я попросил отпуска и получил его.

Верена несколько оживилась.

– Ага… – задумчиво проговорила она, – из этого следует, что я могу попросить тебя о кое-какой небольшой услуге? Естественно, приватно, – подчеркнула она. – У тебя ведь есть время и желание?

– Ваше высочество, – поспешно сказал Норвин, – я в вашем распоряжении! Ведь я… именно потому… – искренне признался он. – Оставаясь на службе, я не мог ничем помочь вашему высочеству. Теперь могу.

Норвин когда-то командовал имперской дворцовой гвардией в Кирлане. Княгиня забрала его с собой в Громб, хотя пост коменданта гарнизона громбелардской столицы он не мог рассматривать как повышение. Имперская дворцовая гвардия насчитывала больше людей, чем весь Громбелардский легион, не говоря уже о том, что служба в столице под боком у императора давала такие перспективы, о которых в Громбеларде можно было, самое большее, мечтать. Однако Норвин сам просил, чтобы его забрали с собой, – и княгиня удовлетворила его просьбу, зная, что этот человек ей безгранично предан.

– Князь… – горько проговорила она, снова опираясь локтями о стол. – Ты его бросил. Все его бросили, даже ты и я…

Она дотронулась пальцами до висков.

– Голова просто раскалывается, – прошептала она. – Я… не знала. Столько всего нужно помнить и понимать. Одному человеку невозможно справиться.

Она взяла исписанную страницу и тупо уставилась на нее, прикусив губу.

– Невозможно, – повторила она.

Норвин стоял и молчал. Верена отложила лист, задев при этом довольно большую плоскую коробочку с украшенной богатой резьбой крышкой. Какое-то время она смотрела на нее, потом, открыв, извлекла горсточку золотистых шариков. Она высыпала их в рот и раскусила, прикрыв глаза. Норвин узнал дартанские изюминки. Залитые быстро застывающей массой со вкусом ванили, они считались большим лакомством. И притом достаточно дорогим… Легионера странным образом тронула детская слабость княгини к сластям. Она отличалась ею всегда, еще в Кирлане.

– Сядь, – сказала она. – Здесь, рядом со мной, я хочу, чтобы ты читал вместе со мной. Смотри.

Она не дала ему времени на размышления – удобно ли будет ему сидеть рядом с ней. Разбросав рукой лежащие на столе документы, она протянула зажатый в другой руке лист в сторону пустого стула; желая ознакомиться с содержанием, он просто вынужден был сесть там, где она показывала.

– Нам нужно поговорить, – пояснила она как бы мимоходом, не отрывая взгляда от переворачиваемых страниц и свитков. – С делами трибунала мне одной не справиться. Второй наместник – глупец, изъясняющийся каким-то странным языком, как раз таким, каким все это написано. Живой документ, представляешь? Я хочу поговорить с кем-то нормальным. Сижу в этом здании уже месяц и пока никого такого здесь не встретила.

Он занял указанное место и бездумно пробежал взглядом содержание письма, которое она ему дала.

– Ваше высочество, я тоже имею о делах трибунала весьма небольшое…

– Знаю, – отрезала она. – Тем не менее, как комендант гарнизона, ты много лет копался в чем-то таком, и всяческие документы не являются для тебя новостью. А во-вторых, я хочу проверить, действительно ли все так, как я говорю, или же я попросту слишком глупа, чтобы понять, в чем дело. Читай.

Он сосредоточился и углубился в чтение письма.

– Все? – некоторое время спустя спросила она. – Ну, давай теперь дальше, держи.

Она подала ему другой документ. Ознакомившись с ним, он чуть поморщился. Она смотрела на него с язвительной и чуть грустной усмешкой.

– Итак, я обладаю особыми полномочиями. Полномочиями верховного судьи… полномочиями из Кирлана… – перечисляла она, отложив в сторону очередные документы. – И все это едва лишь дает мне право принимать решения. Едва лишь. Исполнение этих решений, например, лежит в ведении армии. А командует ею мой… князь-представитель императора. Если он проигнорирует мои рекомендации, дело попадет к верховному судье в Бадоре. Тому самому, который дал мне все полномочия, впрочем, крайне неохотно и по прямому требованию моего отца. Таким образом, он незамедлительно направит ко мне мою собственную жалобу, ибо дело будет касаться наместничества в Громбе, и Громб может, даже должен, ее рассмотреть. Ведь у меня все полномочия. Так что верховный судья будет лишь руки потирать от радости. Что дальше? Получив жалобу от судьи, я отправлю ее в Кирлан, ибо что еще остается? А тогда из Кирлана… я получу соответствующие полномочия! – Она неожиданно ударила рукой по столу. – Да они у меня уже есть!

Некоторое время оба молчали.

– Я потребовала в свое распоряжение войско, – наконец коротко бросила она.

– Это незаконно, – машинально возразил Норвин. – Трибунал…

И замолчал.

Конфликт между командованием легиона и трибуналом существовал всегда. Первые могли все – но были глухи и слепы, ибо трибунал предоставлял им только те сведения, которые желал предоставить, ревниво оберегая другие – например, те, благодаря которым армия могла бы похвастаться каким-нибудь громким успехом. Подобный успех означал бы направление на нужды армии больших сумм, в знак признания эффективности ее действий, – ценой расходов на иные учреждения, в том числе и трибунал. Урядники, напротив, знали все, будучи, однако, не в силах ничего сделать без помощи легиона, ибо трибунал не имел собственных вооруженных отрядов, даже сил поддержания порядка. А армия вовсе не спешила что-либо делать для урядников. Каждая из организаций заботилась о том, чтобы сохранить как можно большее влияние. Норвин на мгновение забыл, где находится и с кем разговаривает, забыл и о том, что он уже больше не комендант гарнизона.

– О, можешь не беспокоиться, – язвительно, хотя и не со злорадством, сказала Верена. – Трибунал – это я. Я уже привыкла. Привыкай и ты.

Она выглядела значительно лучше, чем тогда, когда он появился перед ней. Разговор, похоже, становился более оживленным.

– Как ваше высочество хочет это сделать? – помолчав, спросил он. – Даже император не может вывести воинские части из-под власти своего представителя в той или иной провинции. Он может прислать свои указания или снять представителя с поста, но армию у него отобрать не может.

– А он ее вовсе и не станет отбирать, даже наоборот, – сказала она. – Я сижу в этом здании уже почти пять недель, – она постучала костяшками пальцев о стол, – а гонцы загоняют лошадей на курьерском тракте в Кирлан… Я попросила императора, чтобы он прислал сюда четыре полусотни лучников из Рапы, с особой миссией… «Дело государственной важности». – Она показала другое письмо. – Князя-представителя просят лишь предоставить командиру этих людей всевозможную помощь.

– Если эта миссия касается Громбеларда, она должна быть выполнена силами провинции.

– Должна, ну и что? А? Что с того? Если император счел, что Громбелардский легион не справится с задачей или по каким-то причинам не должен принимать в ней участия…

– Князь станет возражать. Он потребует уважения своих…

– Пусть возражает. Пусть требует. Пусть шлет жалобу в Кирлан. Он может чувствовать себя обиженным и может даже не выполнить императорского распоряжения об оказании помощи присланному отряду. Но он не может отменить приказы, полученные командиром этих людей непосредственно от императора. Это не солдаты князя, и они ему не подчиняются.

– Они не получат жилья, не получат всего необходимого…

– Зато получат достаточно денег из казны трибунала. Наймут жилье, купят все, что нужно.

– И все-таки, чужие войска…

– Как это – чужие? – прервала она его. – Как это – чужие? Империя одна, и правит ею император, и никто иной. Все, похоже, об этом забывают, – ехидно заметила она, – как князья провинций, так и урядники трибунала, и под конец – командующие легионов. Князья-представители – именно лишь императорские представители, не какие-то удельные властители. Империя одна, – повторила она, – и император может посылать своих солдат, имперских солдат, – подчеркнула она, – куда захочет. По крайней мере, тех солдат, которые подчиняются непосредственно ему, ибо он не установил над ними никакой другой власти. Армектанских…

Норвин прикусил губу.

– Если бы я до сих пор находился на своем посту…

– Ты был бы в ярости.

– Да, ваше высочество.

– Это лишь подтверждает то, что я говорила, – подытожила она. – Определенная независимость провинциальных князей и войск должна служить империи, а не наоборот. Империя не является стражем суверенитета разных краев Шерера. Если император решит, что в интересах империи будет предать весь Громбелард огню, то его представитель в Громбе должен проявить неподдельный энтузиазм, ибо он представляет здесь интересы Кирлана, не более того. И он должен думать лишь об интересах Кирлана, ни о чем другом.

Она неожиданно улыбнулась; настроение ее явно улучшалось.

– Норвин, – она назвала его по имени, – ведь ты же должен понимать, что Громбелардский легион на самом деле не способен предпринять какие-либо действия. После того как пропал в горах тот кошачий отряд из Рахгара, во всем Громбеларде, может быть, не считая Лонда, где находится морская стража, не найдется и пяти солдат, на которых можно было бы положиться. Мой… – Она снова запнулась. – Его высочество князь-представитель позаботился о том, чтобы войска провинции превратились в банды отбросов общества.

Повернувшись к нему, она оперлась локтем о стол, а подбородком о ладонь.

Он поднял взгляд, ощущая ее мягкое, пахнущее ванилью дыхание.

– Это правда, – с неохотой признался он.

– Скажи, ты поможешь мне?

– Каким образом, ваше высочество? Да, помогу, – тут же заверил он ее. – Но у меня больше нет… с сегодняшнего дня нет никакой власти. Может быть, я зря подал в отставку? – Он задумался.

– Как раз наоборот… Моей власти хватит на нас двоих. Я даже хотела бы, чтобы ты вообще оставил службу.

– Как же так, ваше высочество? Князь не согласится на сокращение моего контракта, это было бы…

– Я организую тебе судебный процесс, – сказала она.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Рядовой проступок… – подсказала она, чуть ближе наклоняясь к нему; кроме ванильного дыхания он ощутил также запах ее волос. – Напейся и устрой драку… скажем, где-нибудь в корчме… Разнеси ее! Я осужу тебя и вынесу приговор, неважно какой. Человек, осужденный за рядовой проступок, не может служить в имперских войсках, в законе об этом ясно говорится. Ты будешь уволен из легиона, а я найду тебе другую должность. С голоду не умрешь, за это можешь быть спокоен. Я умею заботиться о своих людях. Ты мне нужен.