Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Ванько пообещал разобраться с ними, как только станет на погоде.

Благодаря нежданно-негаданно раздобытому керосину долгие декабрьские ночи, столь тягостные для детворы (выдержи-ка семнадцать часов на боковой! ), нашим ребятам страшны не были. Скорее, являлись веселым и интересным периодом отдыха от многодневных забот. Собираясь у кого-либо в натопленной хате, а то и на русской печи, они и далеко за полуночь то резались в карты или лото, то просто фантазировали, сочиняли сказки, соревнуясь, кто придумает поволшебней да пострашней.

Когда приходила погостить Тамара, собирались у Шапориных; приглашалась, разумеется, и Клава. В такие вечера было особенно интересно, так как кроме сказок да загадок затевались развлечения пощекотливей. Всем нравилась, даже Вере, игра в бутылку. Правда, ее не признавал Миша, не желавший целоваться с девчонками; но обходились и без него.

Ранее Ванько рассказал о своем разговоре со Степаном. Получалось, что их станичные сверстники – а он наверняка у них за старшого – тоже не упускают случая как-то насолить оккупантам. Или, по крайней мере, их прислужникам-полицаям, которые в своем усердии зачастую беспощадней хозяев. Решено было познакомиться с ними покороче. Может быть, даже удружить им один из пистолетов. И уж конечно – поделиться секретом мины, с помощью каковой так удачно насолили Гапону.

Впрочем, что до удачи, то разве что керосин. Пожар старосту особо, похоже, и не напугал... Сено вскоре появилось у него новое, дрова тоже. Достал он, надо полагать и керосину (правда, флягу у будки больше не оставляли). А вот худобу у хуторян изымать продолжали по-прежнему. Как на этой стороне балки, так и на той, с чисто казачьим населением, райскую жизнь которому так щедро сулили в листовках. По словам Клавы, в один из дней свели коров сразу у семерых ее соседей; отогнали на станцию и погрузили в вагон. Командовал грабежом обретавшийся на хуторе толстый, как боров, в очках с толстыми же стеклами, немец.

Над учетчицкой все еще болтался флаг со свастикой. Там по-прежнему находился возглавляемый им полицейский участок. Не раз уже у ребят заходил разговор о том, что надо бы поджечь это осиное гнездо, но всякий раз приходилось считаться со сложностями и откладывать затею.

Об этом же зашел у них разговор, когда в один из вечеров собрались они у Ванька поиграть в лото. Горела неярко лампа, порывисто хлестал за окном дождь, а на столе перед каждым участником лежали потрепанные карточки с цифрами в квадратиках. Федя доставал из кисета "номера" и, объявив, ставил на свою.

– Помните, Андрей говорил, что видел в бинокль с кургана... Голодовка! – объявил он очередной номер. – Видел, как из грузовика что-то перегружали в амбар... Кочережки! Какие-то ящики и тюки. Ты глянь, опять цифры-близнецы, на этот раз барабанные палочки!

– Ты, Хветь, или играй, или говори – что-нить одно! – сделал ему замечание Борис.

– И че ты, воще, хотел этим сказать? – накрыв тыквенными семечками цифры 33, 77 и II, спросил Миша.

– Что сказать? – отложив кисет с бочонками-цифрами в сторонку, обозвался Федя. – Что амбар этот постоянно на замке и по ночам охраняется. Клава говорила, что в него, кроме как с очкастым, никто не ходит – он, видать, никому ключа не доверяет. А это значит, что в амбаре хранится что-то очень важное.

– Так мы об этом уже толковали, еще когда было тепло, – припомнил Миша. – Что надо бы в него слазить на разведку, и если там нет такого, что рванет, – поджечь. Ты это же обратно хочешь предложить?

– Не обратно, балда, а снова, – поправил его Федя. – Только не поджечь, хотя теперь это – как раз плюнуть. У нас ведь есть лимонка.

– Предлагаешь взорвать, воще?

– Причем, вместе с очкастым!

– А как это, воще, сделать, воще?

– Залезть внутрь, закрепить там лимонку, а кольцо ниткой соединить с дверью, она открывается наружу. Дернет – и вдребезги!

– Хорошая мысля! – похвалил Ванько. – Но, опять же, если там нет взрывчатки. Иначе кой у кого повылетят стекла, а на дворе зима. Надо, чтоб не навредить своим.

– Ежли нельзя будет взорвать, то разведать, нет ли чем поживиться. Правда, дело это рисковое, не нарваться б на пулю, – заметил Борис.

– Риск можно свести на нет, – возразил Ванько. – Полицай наверняка отлучается погреться. Надо установить, надолго ли, как часто и все такое.

– В холодрыгу долго и не понаблюдаешь, разве что из окна хаты. Кто у нас живет там ближе всех к амбару? – Борис посмотрел на Федю.

– Если имеешь в виду Клаву, то их хата далековато, я уже думал. Вот Иринка – их двор почти напротив.

При упоминании этого имени Рудик вздрогнул и живо повернулся к говорившему:

– Ир-ринка? Это какая же?

– Уже и забыл? А помнишь, летом на ерике... – усмехнулся Миша.

– Ты ей тогда еще и письмо накатал. Клава мне по секрету говорила, что оно очень ее взволновало, – не Клаву, конешно. Иринка долго мучилась – идти или не идти к тебе на свидание; но гордость пересилила.

– Сурьезно?.. – Эта новость не на шутку и его взволновала. – Она мне тогда крепко в душу залезла... Я бы и теперь не прочь с нею задружить!

– Знаем, как ты дружишь! Не вздумай!.. – поморщился Федя.

– Да ты че ровняешь! Это же не Нюська, я бы ее ни в жисть не обидел, честное слово, – горячо заверил недавний блудник.

– Зарекалась свинья дерьмо жрать, да никто не верил! И правильно делали, воще...

– А теперь Клава еще и порассказала ей, что ты за гусь. Так что ничего у тебя не выйдет!

– Ладно, насчет амбара мы еще поговорим. Сходим и прикинем на месте. А щас продолжим игру, – предложил Ванько.

В нашем повествовании уже несколько раз упоминалось о взаимоотношениях Рудика с Иринкой; приспело время остановиться на них подробнее. Случилось это в начале лета на ерике. Нанырявшись с вербы до посинения, Рудик с Мишей улеглись согреться-позагорать на берегу. Вовсю сверкало июньское солнце, в вербах попискивали пичуги, сплетая на кончиках веток уютные висячие гнезда; от воды тянуло свежестью и тонким ароматом цветущих поблизости желтых водяных петушков. Блаженно-дремотный покой загорающих потревожен был визгом девчонок, раздевавшихся неподалеку и – кто боязливо, кто с разбегу осваивавшихся с водой.

Когда шумная орава уже беспечно плескалась на мелководье любимого лягушатника, Миша, натянув трусы, незаметно подкрался к кучке пестрой одежи, прихватил платье поцветастей и незамеченным отполз обратно.

Платье оказалось сарафаном, то есть без рукавов, что несколько нарушило план, предусматривавший "завязать сухаря".

– Может, на подоле? – спросил он совета у приятеля. – С примочкой...

– Материя красивая... Может, не будем жмакать? – пожалел Рудик. Подразним немного и все.

Миша согласился, и они стали ждать, пока хозяйка накупается.

Спустя полчаса звонкое девчоночье племя высыпало на берег. Одни, стуча зубами, сразу же стали одеваться; некоторые – прыгали на одной ножке, наклонив голову и пытаясь вылить попавшую в ухо воду. Кто-то из них заметил наблюдавших из-за кустика пацанов, визгом оповестил остальных; похватав одежду, стайка упорхнула одеваться на безопасное расстояние. Лишь одна купальщица растерянно озиралась, не найдя сарафана и не зная, что же делать.

– А она ничего, – заметил Рудик. – И на мордочку, и вобще... Кто такая, не знаешь?

Миша, мочаливший в зубах длинную травину, обильно чвиркнул сквозь верхние резцы, ответил безразлично:

– Не нахожу ничего особенного... А вижу впервой. Отдадим, что ли?

– Дай-ка я сам... Нужно познакомиться.

Поднялись и, ухмыляясь, стали приближаться. Незнакомка хотела было убежать к уже одетым подружкам, но, узнав свой сарафан, осталась.

Подойдя ближе, Миша вряд ли изменил свою оценку, тогда как Рудик, уже начинавший "замечать" девочек, нашел, что сблизка незнакомая и впрямь симпатяшка: стройная, светловолосая, голубоглазая, с "мордочкой", от которой не оторвать взгляда. Ровесница, прикрыв ладошками довольно крупные луковицы грудей, смотрела на него без страха, но осуждающе и с презрением.

– Не твой, случайно? У кутенка отняли. – Он встряхнул сарафан, повертел, как бы давая возможность опознать. В то же время бесцеремонно, если не сказать – внаглую, изучал хозяйку, отчего миловидное личико ее стало пунцовым.

– За дурочку принимаешь!.. Отдай сейчас же, бессовестный!

Не просьба – требование. Гордая, подумал Рудик. И стыдливая. Нашенская не стала бы краснеть да прикрываться – давно бы выхватила и удрала.

– Пожалста! – Он подошел вплотную, протянул сарафан. Когда же та попыталась схватить, отдернул руку.

От Миши не ускользнула поспешность, с какой она тут же снова прикрыла ладонью оттопыренный коричневый сосец. Когда же Рудик предложил всерьез, поднеся одежку к самому носу, а она потребовала положить и обоим исчезнуть, это его задело, и он сказал:

– Под-думаешь, цаца какая, воще!.. – И добавил презрително: – Больно нужно нам смотреть на твое вымя...

У жертвы от обиды и унижения повлажнели глаза.

– Не обращай на него внимания, он вобще грубиян! – Сказав так, посоветовал сочувственно: – Я выполню твой приказ в точности, но за это ты скажешь, как тебя звать. Идет?

В ответ – косяк, полный презрения.

– Не скажешь, как звать, – потопаешь домой в одних трусах! – припугнул "грубиян". – Идем, повесим на вербу и нехай достает, воще, как хочет.

– Я скажу... – пошла на уступки девчонка, испугавшись.

– Ну так бери! – Рудик вернулся и положил сарафан к ее ногам. – Или скажи имя и мы исчезнем.

– Помоги надеть...

– Пожалста! – Рудик накинул его на голову, подержал, пока просунет руки наружу.

И тут случилось то, чего он никак не ожидал. Едва продев руки, незнакомка с размаху влепила ему оглушительную пощечину и кинулась наутек.

– Ог-го! – подойдя, присмотрелся Мишка. – Всю пятерню видать...

Рудик оторопело смотрел, как удирает девчачья ватажка.

– Ну, с... синеглазка, погоди у меня!.. – погрозил кулаком вслед. – Это тебе даром не пройдет!

– Давай догоним, воще, и наклепаем как следует!

– Черта с два их теперь догонишь... Говоришь, пятерню видать?

– Вся щека аж красная... Так тебе и надо, воще! Жаль, что сапатку не расквасила у всех на виду.

– Ты че это? – удивился Рудик раздражению приятеля-соседа.

– А то! Что дался опозорить на виду у шмакадявок!..

Пострадавший не нашелся с ответом, и они понуро побрели на свою лежку.

– Ничего, мы еще на ней отыграемся! – повторился Рудик, придумав, очевидно, достойную кару.

– Надо было отхлестать сразу. А через полмесяца – это будет не возмездие, а простое фулиганство.

– Почему – "через полмесяца"?

– Дура она, что ли, попадаться тебе раньше!

– Заставить прилюдно извиниться – не имеет значения, неделей раньше или позже, – оправдывался "оскорбленный", в душе соглашаясь, что дал-таки маху.

– Посмотрим, как это у тебя получится, – с сомнением отозвался Миша, снимая трусы. – Идем прыгнем еще парочку раз да надо домой, я обещал долго не задерживаться.

Купание вернуло его в равновесие, и о случившемся он больше не вспоминал. Что же до Рудика, то душевно он был не в себе весь остаток дня. А потом еще и ночью заснуть долго не мог.

Тут надо внести ясность: в мыслях его происходил сдвиг. Чувство оскорбленности и намерение сквитаться постепенно уступали место чему-то вроде одобрения и даже некоторого восхищения находчивостью незнакомки. Находчивостью и решительностью. Надо быть очень смелой, чтобы рискнуть на отомщение таким вот оплеушным способом! Из просто симпатяшки она постепенно превратилась в очаровашку. Такой неотразимой мордашки, таких синих-пресиних глаз ему еще видеть не доводилось. И никогда так не хотелось познакомиться с девчонкой, подружиться, просто поговорить...

Только вот каким образом? Она же его теперь презирает, боится, станет всячески избегать. И все-таки нужно попытаться! Сходить с Мишкой к Клавке она была в той компании, выведать, кто такая, откуда, к кому и надолго ли приехала и все такое прочее. А там видно будет, что делать дальше. Словом, засыпал Рудик без всякого гнева на Синеглазку и с еще неясной, но приятной надеждой в сердце.

Наутро заявился к соседу спозаранку. Они с Клавой учебный год отсидели за одной партой, и Мишке запросто будет найти с нею общий язык. При этом нужно будет прикинуться, будто они осознали свою вину и даже готовы, если надо, попросить у новенькой прощения за некультурную выходку.

– Клавка обязательно передаст разговор, новенькая перестанет нас бояться, – пояснил "идею" Рудик. – Снова придет на ерик купаться – тут мы с нею и поквитаемся!

Миша, не подозревая, что приятель влюбился в новенькую по уши, что затеяно все это отнюдь не ради мести, идею одобрил и охотно согласился помочь.

Клаву заметили издалека: она присматривала за гусятами, щипавшими спорыш около двора. Рудик спрятался, а Миша направился к ней один.

– Привет Пушок! – отвлек он ее от чтения какой-то книжки. – От шулики цыплаков стережешь? – кивнул в сторону гусят.

– Во-первых, у меня есть имя... И это вовсе не цыплята – тебе что, повылазило? – не очень любезно обозвалась она.

– Разве? А похожи, воще, на индюшат. Но это неважно. Я к тебе, воще, по делу: что это за шмак... за девочка была с вами на ерике?

– А зачем тебе? – насторожилась бывшая одноклассница-однопартница.

– Ну, это, как его... Мы хочем перед нею извиниться за вчерашнее. Токо не знаем ни как ее звать, ни где живет, ни кто, воще, такая.

– А ты не брешешь? – усомнилась Клава Пушок. – Дай честное пионерское, что это правда и что вы не будете ее бить.

– Может, потребуешь еще и землю есть для доказательства? Нечего из-за пустяков, воще...

– Ну, тогда и не скажу!

Миша поймал ее за косу:

– Хочешь, чтоб наполовину укоротил? Мне недолго! – Он достал из кармана складник, зубами откинул лезвие.

– Пусти, дурак! – схватила за руку. – Все равно не скажу! Отпусти косу, а то укушу...

Миша отпустил со словами:

– Да пошутил я, воще... А ты и поверила. Чес-слово бить не собираемся. Рудик давно уже отсердился.

– Ну, смотри! – погрозила Клава пальцем, после чего сообщила о своей новой подружке и соседке нужные ребятам сведения.

Он узнал, что звать новенькую Ира, живет она у дедушки с бабушкой, потому что папа с мамой ушли на войну – они оба медики. И что если побьют ее за вчерашнюю пощечину, то тогда они оба пошляки и подлецы.

Со жгучим нетерпением поджидал Рудик напарника. Опасался: вдруг он сообщит, что Синеглазка приехала погостить всего на недельку и скоро уедет в какой-нибудь Краснодар или Темрюк? Такая перспектива повергала его в отчаянье. Не дожидаясь, пока тот начнет докладывать все по порядку, он опередил его вопросом:

– Ну что, она еще не уехала с хутора?

– Этого можешь не бояться. Токо мстить ей у меня лично охота отпала.

И рассказал все, что узнал от Клавы.

Рудику не терпелось увидеть ее хоть издали, но уже сегодня. Чтобы все-таки не вызвать у товарища подозрений, он пошел на хитрость:

– Клавка навряд ли поверит, что мы способны на извинения... Чего доброго, разгадает нашу хитрость, – высказал "опасения" Рудик. – А эта Ирка, как ты и предполагал, с месяц не выйдет со своего двора. И после такой давности поздно будет требовать даже паршивого извинения...

– Так что ты, воще, предлагаешь? – не понял помощник.

– Нужно прям сичас зайти к деду Мичурину (Ира оказалась его внучкой), позвать ее и хотя бы через забор извиниться самим. Для блезиру, конешно, поспешил уточнить, так как Миша скривил кислую мину.

– Ладно, начали – так доведем это дело до конца, – согласился он.

Дед Мичурин знаком был нашим героям давно. Не столько он сам, сколько его знаменитый сад. Знаменит же он был тем, что здесь всегда было чем поживиться, начиная с майских черешен, ранних абрикос, малины, слив, яблок или груш-бергамот. Понятно, что наведывались они сюда, как правило, после захода солнца. И хотя дед мог их в этом лишь подозревать, было если не боязно, то стыдновато являться ему на глаза... Поэтому какое-то время они просто посидели на лавочке у его калитки, не решаясь заходить во двор.

Но вот хрипло скрипнула дверь, из сеней вышла с ведром Иринка. Одета в светлое, выше колен, платьице, босиком, стройная и легкая. У Рудика чаще забилось сердце, а Миша отметил:

– Она и правда ничего себе. Против наших. К колодезю пошла. Давай зайдем под видом попросить напиться.

– Давай... Уже возвращается. Пошли!

Увидев нежданных гостей да еще и узнав в них вчерашних обидчиков, Ира не стала вступать с ними в разговоры и поспешила скрыться в хате. Миша постучал было в дверь, но никто не появился. Направились уже к выходу, когда их окликнули:

– Вы, хлопци, чего хотели?

На пороге стоял дед – высокий, болезненного вида, с серой и длинной, как у Льва Толстого, бородищей и косматыми бровями. Опираясь на палочку, осторожно спустился с приступок.

– Здрасьте, деда! – поприветствовал его Рудик. – Извините, что побеспокоили... Можно у вас попросить водички?

– Чтой-то пить хотца, – уточнил Миша.

– Попросить-то оно можно... – Старик подошел ближе, разглядывая посетителей и медля с ответом; Мише показалось это подозрительным: еще огреет палкой...

– Если нет, то мы, воще... – попятился в сторону калитки.

– Ну почему ж нет? Есть водичка. И холодная, и свежая, и вкусная -только что из колодезя... Но я вот подумал: давать вам или не давать?

– Жалко, что ли, воще!..

– Да нет, не жалко... Признайтесь честно: это не вы, пострелята, обломали давеча черешеньку?

– Какую черешенку, деда, вы че... – возмутился Миша.

– Нешто так можно? Пришли бы днем, попросили бы по-хорошему – да рази я отказал бы? – стал выговаривать дед. – Ешьте, сколько влезет! Или уж шкодничали бы, да аккуратно, зачем же ветки обламывать, деревце калечить...

– Напрасно, дедушка, вы нас заподозрили, – сказал Рудик. – Мы, конешно, бывали в ваших черешнях, случался такой грех... Но не давеча, а еще в мае. И мы ни одной веточки не сломали, честное слово!

– Бог вас знает... А почему зашли напиться именно ко мне?

– Да так... чисто случайно. Увидели, что ваша внучка несет в ведре воду, ну и зашли. А она почему-то пожадничала.

– Ну, если так... Иринка! – позвал он внучку; та тут же высунула голову из-за двери. – Вынеси-ка хлопцам водички попить.

Через минуту она вернулась с полным ковшиком. Миша "для блезиру" отпил несколько глотков прямо из ее рук. Подавая Рудику, зарделась, как маков цвет, но глаз не отвела. Возвращая ковшик, поблагодарив, он тихо, чтоб не расслышал дед, добавил:

– Извини за вчерашнее... И не бойся, я уже все позабыл и мстить не собираюсь.

Ничего не ответив, она скрылась за дверью, и утолившие жажду, пожелав деду здоровья, покинули двор.

В тот же день Рудик накатал письмо такого содержания: "Дорогая Иринка-Синеглазка, извини меня и моего друга Мишку за подлую выходку, которую мы отчубучили тогда. Хотели подшутить, но, поверь, мы не имели в виду украдать именно твой сарафанчик. Просто так случилось. Наверно, потому, что он очень красивый. А может, это самой судьбе вздумалось таким вот образом свести нас с тобой и познакомить. Хоть ты и смазала мне по мордасам, но ты мне очень-очень понравилась. Честное слово! И я хочу с тобой подружиться. Если это возможно и ты меня простишь, то приходи к ореху в саду твоего дедушки. Седни, когда стемнеет. Я буду очень тебя ждать! Рудик. 9 июня 42 года".

Перечитав написанное (нет ли грамматических ошибок), сложил листок вдвое, сунул в конверт, заклеил и надписал: "Иринке, лично в руки". Мише объяснил, что этим письмом он хочет ускорить ее появление на ерике, и если номер удастся, все же потребовать извинения за пощечину. Сосед, не подозревая, что дело тут вовсе не в извинениях, вручил послание Клаве с приказом не вскрывать и срочно передать адресату.

Но напрасно ждал Рудик едва ли не до рассвета – Синеглазка на свидание не пришла... В расстроенных чувствах, с гнетом на душе возвращался он восвояси. Было горько и обидно до слез. И мучительно стыдно. Перед мысленным взором вставала ужасная картина: его записку, это идиотское признание в любви, продиктованное сердцем, читают вслух... при Клавке (а может, позвали и еще кого-нибудь)!.. Читают и потешаются, надрывая животики... Всякая замухрышка станет теперь при встрече ехидно ухмыляться и показывать пальцем: вон тот, что втрескался по самые уши, а ему – дулю под нос. От такого позора Рудик то краснел, то бледнел, его бросало в жар. Силился уснуть, но так и не смог забыться до самого утра. С рассветом, не желая встречаться ни с Мишкой, ни с кем бы то ни было, он ушел в акации и пробыл там весь день. Под конец, поспав, все-таки успокоился. Но стал уже не тем Рудиком, каким был: огрубел, очерствел душой, поумнел. Больше на такой крючок он не попадется! Чувство к Синеглазке еще теплилось, но навязываться ей он больше не станет! А за поруганную первую любовь – отомстит! Отыграется на ком-нибудь из ихнего племени...

Такой случай вскоре представился: подвернулась Нюська Косая. Об этом нами уже упоминалось...

Однако развела их с Иринкой судьба не насовсем.

Как-то, вскоре после того разговора у Ванька, шел он балкой. Здесь в любую слякоть-непогоду можно ходить, не боясь утонуть в грязи. Впереди кто-то тащил вязанку сухого хвороста. У огорода Кулькиных сбросил с плеч и сел сверху – похоже, отдохнуть. И каково же было его удивление, когда, поровнявшись, встретился взглядом... с парой весенних васильков!

– Синеглазка, ты?!

Не назови он ее этим именем, Иринка бы его не узнала – слишком мимолетным было знакомство, много с тех пор утекло воды. Но оно вмиг напомнило все: и как отомстила за унижение, и как на следующий день он же и извинился, когда вынесла воды; записку, переданную Клавой, взволновавшую до глубины души; как она боролась с собой, не решаясь прийти на свидание и как, наконец, жалела после, обзывая себя трусихой и дурой... Растерявшись, она не находилась, что ответить, а Рудик продолжал:

– Вот уж, действительно, гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится... – И сел рядом на хворост.

– А говорили, ты уехал... Я думала, навсегда.

– Как видишь, не навсегда. Не для того свела нас судьба в тот понедельник, чтоб развести навсегда!

– Ты и день запомнил?

– Запомнил и никогда не забуду. Так же, как и следующий, когда всю ночь прождал тебя в вашем саду... Ты, конешно, уже забыла?

– Я храню это твое письмо... И помню его наизусть.

–Токо вот не поверила. Но я прощаю тебе и эту пощечину.

Краска отчего-то залила ее загорелые щеки, она посмотрела на него своими васильками, но не выдержала взгляда и потупилась.

– А че это ты не женским делом занялась? Зачем он тебе понадобился? кивнул на хворост.

– Топливо кончилось. Мы ведь теперь вдвоем с бабушкой остались.

– Можно, я помогу тебе донести это так называемое топливо?

– Помоги, если хочешь...

Во дворе, сбросив вязанку, Рудик взял ее ладошку, присел на корточки и ласково посмотрел снизу вверх. Она не отняла ее, когда он прижался щекой, улыбнулась:

– Спасибо за помощь... Теперь я сама управлюсь.

– А давай оставим этот хворост на память о нашей встрече, – предложил он, поднявшись. – Дровец деда вам припас, козлик отличный. Наверно, и пила имеется?

– Есть. Только ею надо пилить вдвоем, а бабушка хворает.

– Ежли ты не против, то вторым буду я. И седни, и всегда. Хочешь?

– Хочу. Но будешь не вторым, а первым. Чего ты так на меня посмотрел, я не то сказала?

– Да нет... Просто твои глаза мне напоминают весну.

С этого дня стал Рудик у Иры частым гостем. Бабушка, интерес к жизни у которой после тяжелой утраты поддерживался лишь тревогой за внучку, оставшуюся без родителей, ко вторжению в их быт постороннего поначалу отнеслась настороженно. Но поскольку этот самый быт, а лучше сказать беспросветная нужда и сплошные трудности, стал заметно меняться к лучшему, опасения ее рассеялись. Более того, она нашла Рудика скромным и умным "вьюношей". В доме прибавилось жизни и веселья – стали приходить в гости и его друзья. У внучки появилась новая подружка Вера, которую она оценила не менее высоко. Иногда гости прихватывали с собой и детвору. Это для бабки было праздником души, скрашивавшим одиночество. Порой гостей набивалась полная хата, они задерживались допоздна, любили слушать сказки и были, рассказывать которые бабушка была большая мастерица. Перед иконой теперь по вечерам мерцал язычок керосиновой лампадки, и у бабки, человека глубоко верующего, сердце наполнялось благодарностью к милым и славным ребятам.

Бабкин двор, как мы уже знаем, был напротив амбара, и посещая новую приятельницу, ребята установили: с поста полицай отлучается, особенно после полуночи, отсутствуя при этом достаточно долго. И решили "заделать козла". В худшем случае, проникнуть в амбар с целью поживиться, если там имеется что-то подходящее.

– А ежели та доска привалена чем-нибудь тяжелым? – высказал опасение Борис.

– Продавлю в другом месте. Но, помнится, она у самого порога, – заметил Ванько. – Навряд, чтоб ее привалили.

– Там же будет темно, как в бочке! Не тащить же с собой и лампу?

– Не лампу, а фонарь, – уточнил Миша. – Зажечь, обмотать тряпкой – и годится!

– Я от тети принес немецкую свечку, – подключился Рудик. – Очень удобная: круглая, плоская картонная баночка в палец толщиной, залита воском и посередине фитилек, – объяснил он ее устройство.

– Сгодится, – одобрил Ванько. – Значит, сделаем так: Рудик и Борис дежурят снаружи. На всякий неожиданный случай. Я быстро выдавливаю доску внутрь амбара и помогаю Мише – он у нас самый щупленький – забраться через пролом. Ты, Мишок, зажигаешь свечку и хорошенько проверь, нет ли гранат или чего взрывчатого, в боеприпасах ты разбираешься. Если все нормально, придави чем-нито гранату...

– Маленький я, что ли, что ты мне разжевываешь! Сделаю все как надо, воще, – заверил тот.

Словом, все было продумано тщательнейшим образом, учтена каждая мелочь – как и всегда, когда ребята решались на рискованное дело. Не станем утомлять подробным описанием проведения операции, названной в этот раз "Новогодний подарок фрицам"; она удалась.

В амбаре – он оказался загруженным лишь наполовину – Миша обнаружил совершенно безопасное в отношении детонации имущество: бухты колючей проволоки, веревки, какое-то обмундирование, несколько винтовок и патроны к ним. Один из ящиков, уже вскрытый, был полон свечками наподобие той, которой снабдил его Рудик. Почти все они, а также с сотню патронов перекочевали в мешок и были спущены вниз Ваньку.

На следующий день, во второй его половине, очкастый в сопровождении полицая стали подниматься по ступенькам амбара. С дрожью и волнением наблюдали за ними Федя с Рудиком; Клава с Ириной, тоже посвященные в то, что должно произойти, смотреть отказались. Вот гитлеровец уже отпирает замок... тянет на себя дверь... И в тот же миг глухой взрыв валит обоих навзничь. Еще через минуту их накрывает обвалившимся амбаром. Прибежавшие вскоре полицаи достали из-под обломков тяжелораненного фашиста и отделавшегося небольшими травмами своего коллегу. Позже прошел слух, что он был расстрелян немцами.

О причинах случившегося говорили разное, но на ребят, как и вообще на хуторян, подозрение не пало. Имущество было переправлено во второй амбар, а обломки этого растащили потом соседи. В числе прочих запасся дровами и Рудик. Для Иринки.

П о с л е долгого ненастья наконец подморозило. Миша с Борисом пришли к Ваньку пораньше и застали его "играющим со своими гирями". Зная, что он почему-то не любит заниматься при посторонних (как правило, сразу же прекращает упражнения), они не стали ему мешать и наблюдали со стороны. Ждать пришлось недолго. Последнее упражнение сос-тояло в подбрасывании двухпудовой гири попеременно то правой, то левой руками выше головы. На уровне груди он снова ловил ее и, пропустив между ног, делал новый взмах и бросок кверху. Закончив физзарядку, упрятал гири под деревянное корыто и направился к ведру с водой. Заметил посетителей.

– Привет! – удивился. – Давно мерзнете?

– Не очень. Мы к тебе, воще, по делу...

– А я решил малость жирок сбросить, а то рубаха становится тесновата, словно бы в оправдание пояснил он. – Борь, слей-ка мне на спину.

– Не простудишься? – попробовав пальцем воду, высказал опасение тот. Холодная, а ты распаренный.

– Ничего, лей. Смелее! Уф, хорошо...

Ополоснувшись, стал энергично растираться шершавым вафельным полотенцем.

– Так что у вас за дело?

– Да все то же: насчет петель.

– Остаются считанные дни до Нового года, – напомнил Борис, – Такой праздник, а мы без мяса.

– Хочем поснимать петли у ивановцев, десятка хотя бы два, воще. А ты нас подстрахуешь. Пойдем?

– Седни, братцы, никак не смогу. Вчера Вера просила – не из чего стало каши сварить. Да и крестная оклунок принесла, обещал к обеду смолоть... Давайте перенесем это дело на завтра! И хорошо, что вы пришли: мама с Томкой ушли вчера к ним, а мне нужен помощник. Пройдемте в хату.

В плите потрескивали дрова. Борис присел перед дверцей, стал греть озябшие пальцы. Ванько настраивал мельницу, а Миша отсыпал в ведро кукурузы из оклунка, приготовился подсыпать в воронку.

– Может, мы успеем и смолоть, и за петлями смотаться, – сказал он. Завтра б установили, а послезавтра уже что-то и попалось бы.

– Мне, вобще-то, не нравится, что вы хотите вроде как уворовать, возразил Ванько. – Я предлагаю поступить по-другому. Выйдем завтра пораньше, встретимся с вашими обидчиками и поговорим с ними по-хорошему. Они одолжат нам петель и вернут зайцев. Если, конешно, окажутся с добычей.

– Как же! Держи карман шире... Они знаешь, какие наглые, воще. Особенно рыжий. У него приговорка: "Скы-ы, Сирега?"

– Без драки не отдадут, вот увидишь, – дополнил Борис. – Ходят с железным ципом, могут в ход пустить.

– Ну, это, Мишок, не страшно! – успокоил мальца.

– А вдруг у них имеется еще и пистолет?

– Навряд ли они успеют им воспользоваться.

– А если их в этот раз будет не двое, а, допустим, четверо, предположил Борис. – Я предлагаю тоже прихватить пистолет.

– Крепко они вас запугали, – усмехнулся старшой. – До войны дело не дойдет, но так и быть, прихвати, Мишок, свой любимый ТТ. Но стрельнешь, если понадобится, в землю. Для острастки.

– Дурак я, что ли, целиться в человека!

Мельницу настроили, и дело загудело. Только успевай подсыпать в воронку! Борису делать было нечего, и он засобирался уходить.

– Ты никак с Верой поругался? – остановил его мельник, перестав вертеть жернов.

– И не ругался, и не мирился... – ответил тот неохотно. – А че?

– Она просила тебя зайти по какому-то важному для нее делу.

С того дня, как они вчетвером ночевали у тети Мотри на печи, Борис затаил на нее обиду. Да и как не обидеться? У других подружки как подружки: Клава на Федю готова богу молиться; Тамара за Ваньком – и в огонь и в воду. Или взять Рудика: Иринка не посмотрела, что он блудник, вцепилась двумя руками. А Вера? Прекрасно знает, как он ее уважает. Да что там уважает любит. А обращается, как с врагом народа. Одергивает, оскорбляет, пальцем не дотронься... Ни за что ни про что так съездила по губам, что и на другой день стыдно было перед ребятами. Много о себе вображает. Или мозги еще зеленые. Нехай сперва подрастет да ума наберется, а тогда посмотрим...