Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

– Тогда подари ей свою линзу от бинокля, – предложил сосед еще один вариант. – Она сама по себе красивая, а главное – как память о комиссаре, спасшем вам жизнь.

Утром четырнадцатого Андрей оделся во все новое, пообещал матери к вечеру вернуться, и они с Ваньком отправились в гости.

На здании стансовета болтался флаг – красный, с белым кругом посередине и черной жирной свастикой. Над парадным входом укреплен в золоченой раме грозный орел с хищным клювом и злобным взглядом; в когтистых лапах держал он все ту же паукоподобную свастику. У ступеней припаркован лимузин который Андрею не раз приходилось видеть на хуторе. Из распахнутого окна доносилась гортанная нерусская речь. Отойдя на почтительное расстояние, он выбрал невдалеке место напротив и стал ждать.

Одако предположение, что она ходит обедать домой, не оправдывалось: ни одна женщина не появилась ни из парадных, ни из каких-либо других дверей до самого вечера. Подумал уже о возвращении домой, когда, примерно в начале восьмого (часы на всякий случай оставил Ваньку при расставании), Ольга Готлобовна сошла-таки со ступенек комендатуры. Отойдя, свернула на мощеную кирпичом аллею – как раз ту, где на скамье облюбовал наблюдательный пост Андрей. При ее приближении он поднялся, смущенно улыбнулся и сказал:

– Здрасте, Ольга Готлобовна!

– Здравствуй... Ты что здесь делаешь? – узнав, удивилась она.

– Да вот....Захотелось вас проведать...

– Вон оно что! Ну, идем. Одна из нас как раз именинница.

– Я знаю: Марте исполнилось четырнадцать лет.

– Спасибо за внимательность. Она, полагаю, обрадуется. – Ольга Готлобовна оглядывала его с приветливо-ироничной улыбкой. – И ты не побоялся – в такую даль, один да еще и на ночь глядя.

– Мы вышли из дому еще утром.

– Это с кем же?

– А с Ваньком. У него тетя живет на край станице, так он к ней проведать.

– Ванько – это тот мальчишка, что один всю нашу картошку выкопал да еще и вам помогал выбирать? Кулькин, кажется?

– Он самый. А силища у него бычачья, эт точно.

– Видела его несколько раз – по внешности не скажешь,что силач.

– А насчет бояться, так я в станице не впервой, потому и ждал вас до последнего.

Тобик – его здесь не привязывали – встретил у калитки, прыгал, визжал от радости, ухитрился несколько раз лизнуть в лицо. У выбежавшей встретить Марты удивление сменилось едва сдерживаемой радостью.

В квартире Ольга Готлобовна сразу же прошла в комнату отца, а дочь не упустила возможности обнять гостя и приласкаться; затем, против желания хозяина, стащила с него куртку, кепку, снятые им самим сандалии и унесла куда-то.

– Вот уж не думала!.. – воскликнула вернувшись.

– Не ждала?

– Что ты, ждала! Жутко соскучилась!

– А говоришь – не думала.

– Так ведь уже смеркается. – Примостилась, обняв, к нему на колени. Почему так поздно?

– Раньше не получилось. А ты еще красивше стала. Поздравляю тебя с...

Тут вошла мать, Марта соскочила с колен, и слова поздравления остались недосказанными.

– Ты бы, доча, нас первым делом накормила. У Андрея с утра ни росинки во рту, да и я нынче без обеда.

–У меня, мамочка, давно уже все готово!

Она упорхнула на кухню, а гость попытался отказаться:

– Я, теть Ольга, всего на минутку... Только поздравить – и домой. Мама, небось, ждет-не дождется...

– Ты знаешь, что сейчас сказал наш гость? Хочет сразу же уйти домой, огорошила она дочь.

– Как?... – чуть не выронила посуду та.

– Уже ведь поздно... а я обещал вернуться седни.

– Вот потому, что уже поздно, никуда мы тебя сегодня не отпустим, твердо заявила хозяйка квартиры. – Сейчас по ночам ходить опасно. Переночуешь у нас. Мама знает, куда ты ушел?

– Знает, но...

– Никаких но. Загляни к дедушке, он занедужал, а хотел бы, говорит, с тобой повидаться тоже.

– Ой. я и забыл про него совсем!... – спохватился гость.

Не успели старые приятели обменяться несколькими фразами, как заглянула внучка:

– Ты, дедуль, с нами поужинаешь или сюда принести?

– Спасибо, я ужинать не буду. Ты ведь недавно меня покормила. И с днем аньгела я тебя уже поздравлял.

Перед праздничной трапезой Ольга Готлобовна, поздравив дочь и пожелав всего, что в таких случаях полагается, заметила:

– По такому случаю не мешало бы и шампанским чокнуться... У нас есть что-нибудь соответствующее?

– А как же! Свежий грушовый компот.

– Лучшего и придумать трудно! – шутливо одобрила мать. – Неси-ка да прихвати серебряные бокалы.

Бокалов, разумеется, тоже не оказалось. Воспользовались кружкой, граненым стаканом да фарфоровой чашкой без ручки (посуда получше все еще не была распакована после переезда)

Ритуал, пусть и чисто символически, был соблюден, и это прибавило событию торжественности, непринужденности, придало веселья. Была подана чашка еще теплых вареников с творогом. Андрей назвал приготовленное именинницей блюдо вкуснятиной, и это было, судя по ее благодарной улыбке, лучшим подарком (о них, чтоб не конфузить гостя, прибывшего с пустыми руками, разговора не велось).

– Ну, рассказывай, что нового на нашем хуторе, – поинтересовалась Ольга Готлобовна под конец ужина.

– Кой-какие перемены произошли. После вашего отъезда стало полегче домохозяйкам – их перестали гонять на работы. Да и у нас отпала надобность относить малышей к Вере в ясли, а вечером разносить обратно.

– Нам с Клавой это не было в тягость. – именинница со значением зыркнула на гостя.

– Потому что в награду предстояли свидания, – разгадала смысл ее замечания мать.

– Но у нас дел не убавилось, – продолжил рассказ Андрей. – Некоторые женщины, которых гоняли на картошку, ухитрились оставить невыкопанные рядки, и мы помогли потом их выкопать. Моей крестной, например, к мешку с ее собственного огорода добавилось еще пять.

– Какие вы, право, молодцы! – похвалила Ольга Готлобовна. – Везде бы так – и женщинам, оставшимся без кормильцев, было бы намного легче пережить это страшное время... Вы только своим подшефным помогали или. .

– Не только. Но им в первую очередь, – пояснил он.

– А на том порядке ребята тоже шефствовали? – поинтересовалась Марта.

– Да, но не все и не всем. А когда поспела кукуруза колхозная, мы и тут не прозевали, трудились с утра до ночи, – добавил Андрей. – Так что запаслись в зиму и картошкой, и семечками, и кукурузой. А также топливом и кой-каким кормом для коровы.

– Просто невероятно! – не столько ему, сколько про себя заметила Ольга Готлобовна. – Пацаны, еще совсем дети, а показали себя как взрослые, высокосознательные граждане!

– А че тут невероятного? – возразил высокосознательный гражданин. – Мы ведь не маленькие, понимаем: батьки защищают Родину не щадя жизни, матерям тоже не легче, особливо многодетным. Кто им поможет? Вот и не сидим сложа руки.

Догадываясь, что молодежи не терпится остаться наедине, после непродолжительной беседы мать предложила:

– Я уберу со стола сама, а вы можете идти. Только хочу предупредить: долго не засиживайтесь, разбужу рано. Тебе, Андрюша, необходимо покинуть станицу как можно раньше.

– Почему-у? – Марта, уже переступившая было порог своей комнаты, вернулась. Мать снова предложила им присесть.

– Так и быть, открою служебную тайну... Поступило распоряжение коменданту организовать облаву на подростков, и, по моим прикидкам, это произойдет со дня на день.

– А зачем они им? – в один голос спросили оба.

– Формируется – а может, уже и сформирован – эшелон с продовольствием для отправки в Германию. Чтобы партизаны не пустили его под откос, к составу прицепят вагоны с детьми. Это у фашистов испытанный прием...

– А где намечается проводить облавы? – обеспокоился Андрей. – Не на хуторе, случайно?

– Ни где, ни когда именно будет это происходить, мне, к сожалению, не известно. Одно несомненно: раз приказ поступил в здешнюю комендатуру, значит, где-то поблизости. Возможно, что в самой станице. Поэтому я и...

– Так ведь надо же что-то делать! Как-то сообщить людям. Это же... я не знаю...

– Милый мой мальчик, я тоже не знаю. Не пойдем же мы с вами объявлять об этом по дворам. Даже если всего лишь развесить объявления, и то меня тут же схватит гестапо: документ совершенно секретный.

– Ну и ну! – произнесла Марта. – У меня аж сердце защемило...

– Вот так дела!.. – в растерянности воскликнул и Андрей. – И что, их увезут аж в Германию?

– Всяко может случиться. Но будем надеяться на лучшее. Эшелону предстоит неблизкий путь по российской земле, через зоны, контролируемые народными мстителями. Они наверняка найдут возможность и ребят спасти, и пустить под откос паровоз вместе с награбленным добром.

– А наши, кубанские партизаны узнают про этот поезд?

– Вполне возможно, – ответила Ольга Готлобовна неопределенно. – А теперь вот и ты знаешь. И чтоб не влипнуть в историю, тебе следует уйти завтра с восходом солнца.

В своей комнате Марта ощупью нашла спички, зажгла керосиновую лампу; не успела, вкрутив фитиль, ступить и шагу, как очутилась в объятиях. Притиснув к груди, он отыскал ее губы и – впервые за все время дружбы – поцеловал не "в щечку". Затем усадил на оказавшуюся рядом кровать и сел сбоку.

– Еще раз поздравляю тебя с днем рождения и желаю большого счастья. Не против, что поцеловал по-взрослому? – спросил, хотя и знал, что ей этого хотелось давно.

– Не ожидала такой щедрости даже сегодня. Спасибо и давай я тебя тоже расцелую.

– Это в честь того, что ты повзрослела на целый год. Заместо подарка. Думали-думали с ребятами, что бы такое преподнести... Советовали букет роз, но я не схотел: завянут, потеряют вид. Федя присоветовал подарить линзу от бинокля – помнишь, нашли возле убитого комиссара и одна половинка оказалась простреленной; мы ее разобрали. – Он достал из кармана завернутое в бумажку стеклышко величиной с пятак.

– Какая прелесть! – добавив фитиля и повертев в пальцах, воскликнула она. – Теперь это стеклышко – память о нашем невольном спасителе – будет моим талисманом и самой дорогой для меня вещичкой. Спасибо и давай щечку!

Снова уселись поглубже, и полилась задушевная беседа. О чем? Ну конечно же о том, какой скучной стала жизнь после разлуки; с каким нетерпением ждали 14 сентября; что за эти полмесяца оба еще больше убедились, как дороги друг дружке... Тема, старая, как мир, и вечно новая, молодая и волнующая.

Влюбленные, как известно, часов не наблюдают. И лишь случайно глянув на ходики, показывавшие двенадцатый час, гость обеспокоился:

– Слушай, нам же велели не засиживаться! И еще: где я буду спать – не у тебя же?

– Почему бы и нет. Пойду спрошусь у мамы, она все еще у дедушки.

Марта вышла, а он только теперь обратил внимание на обстановку в комнате. Оказалось, что сидит на небольшой деревянной кровати, застланной верблюжей шерсти одеялом. В головах поверх него – подушка, вышитая по углам какими-то цветочками. У окна – столик с книжками, точнее учебниками; один с нерусским названием. На стене – вешалка, задернутая занавеской, из-под которой виднеется низ знакомого ему платья: белого, с двумя синими полосками по подолу, еще какие-то одежки.

Вернулась Марта со знакомым уже лоскутным одеялом, простыней и подушкой.

– Мама разрешила постелить тебе в моей комнате. На полу. А чтоб не холодило снизу, сложим одеяло вдвое. Подержи-ка за углы.

– Ну, вы даете, вобще! – хмыкнул он, подчиняясь.

– Теперь ложим вот сюда. Простыню тоже вдвое. Сейчас принесу что-нибудь укрыться.

– Не надо ни простыни, ни укрывачки: я пересплю одетый, – распорядился почему-то Андрей.

– Попрошу в моем доме не командовать! Ты же не цыган, чтоб спать не раздеваясь. Все помнется, погладить не успею... Может, все же разденешься?

– Сказал – не буду. Все! – поставил на своем.

– Ну хорошо, – пошла на уступки хозяйка комнаты. – Сними только хоть рубашку.

– Ладно, рубашку сниму.

Оставшись в майке, Андрей сразу же и лег. Марта дунула сверху в слегка закоптевшее стекло – лампа, пыхнув, погасла; наступила кромешная тьма. Раздевшись, юркнула под одеяло и она. Но спать, увы, не хотелось, и минут через несколько послышался ее шепоток:

– Андрюш, ты не спишь?

– Еще нет. А че? – обозвался он.

– Мне тоже ни капельки не хочется... И я забыла спросить об одном деле.

– Так спроси.

– Это не одно и не два слова. Можно на минутку к тебе?

– Н... ну, разве что на одну минутку. И чтоб без этих самых... без фокусов.

– Обещаю! – Она тут же вскочила и, в чем была, прихватив одеяло, очутилась у него под боком. Укрывшись сама, хотела прикутать и его, но Андрей вдруг резко отодвинулся.

– Я же просил: без фокусов! – упрекнул грубовато.

– Ты о чем? – не поняла она.

– Ты бы еще без трусов приперлась! ... Зараз же дуй отсюда!

– Ой, я совсем забыла, что без лифчика! – спохватилась она... – Извини. А можно, отгорожусь от тебя одеялом?

Получив молчаливое согласие и обособившись, поинтересовалась:

– Так пройдет?

– Теперь другое дело, – проведя рукой вдоль барьера-разградителя, придвинулся он ближе. – Так о чем ты не успела спросить?

– Ты так меня одернул... как неродной. Я даже забыла...

– Уж признайся честно: захотелось еще полизаться.

– Если честно, то и это тоже. Но не только.

– А что же еще?

– Вспомнила! Хочу попросить: не останешься на денек у нас? Хоть не на весь. Козленочка увидишь, он такой потешный, любит поиграть. А в обед мы с мамой тебя проводим: с нею облава не страшна, как-никак, она секретарша самого коменданта. И потом: может ее сегодня еще и не будет, я имею в виду эту проклятую облаву.

– Можно бы, конешно, но мама – она такая мнительная... Небось, тоже зараз не спит, переживает – я ведь обещал седни и вернуться.

– Жаль... И дедушка как раз приболел, некому корму Машке принести.

– У вас что, кормить нечем?

– Никак сено не привезем. Мы ее зелеными ивовыми ветками кормим; но я боюсь ходить к ерику одна.

– Ну, ежли надо помочь, тогда другое дело: до обеда задержусь, согласился он.

– Вот и чудненько! – На радостях она подсунула руку ему под шею, притянула лицо и поцеловала. – А раз не надо вставать чуть свет, то давай поговорим еще немножко.

– Да я тебе уже все новости пересказал.

– А я еще не наслушалась твоего голоса, и когда еще услышу неизвестно. Расскажи какую-нибудь сказку. Страшную-престрашную! Знаешь такие?

– Кто ж их не знает? Хочешь, расскажу которую сочинил Федя? Только она длинная и написана стихами.

– Конечно, хочу! Мне Клава давала почитать его стихи – чудо как хороши!

– Ну, тогда слушай. – Он помолчал, вспоминая, и начал:

Давным-давно одно селенье

Цыганский табор посетил...

Конешно, случай этот был

Для всех – привычное явление,

И как бывало всякий раз,

О нем забыли бы тотчас,

Как только табор удалится;

Но тот такой оставил след,

Что многими не мог забыться

На протяженьи долгих лет...

Дошли и до меня те слухи.

Рассказ о мстительной старухе

И молодых гробовщиках

Невольно навевает страх...

Андрей сделал паузу, и Марта, воспользовавшись нею, отметила:

– Складно написано! И ты всю ее выучил наизусть?

– За четыре или пять приемов.

– Теперь вижу, что не зря хвалился отменной памятью, -вспомнила она. А эта старуха, наверно, ведьма?

– Слушай дальше:

В тот раз вели себя цыгане

Совсем иначе, чем всегда:

Веселья не было; рыданья

Неслись из табора: беда

И в их кибитки постучалась

У них старуха-мать скончалась.

Она жила сто с лишним лет,

Но все не вечно на земле.

И вот вдовец, седой и нищий,

Пошел искать гробовщика,

Чтобы предать земле, пока

Стоит их табор у кладбища.

Ему сказали: "Это – там"

И показали ворота.

На стук калитка отворилась,

И с невысокого крыльца

К нему зеваючи, спустились

Два недовольных молодца.

Старик им в пояс поклонился,

Смиренно с просьбой обратился:

Оборвалась, мол, жизни нить,

Возьметесь ли похоронить?

Копач, которому Афоним

Поп при крещеньи имя дал.

Цыгану нехотя сказал:

– Мы, так и быть уж, похороним.

Но и ему, за гроб, и мне

Придется заплатить втройне.

Гробовщики назвали цену,

Сразив беднягу наповал:

Не обопрись старик о стену,

Он точно наземь бы упал...

Вчера детины перебрали,

Сегодня малость недоспали,

У них трещала голова;

Опохмелиться бы сперва,

А тут его нечиста сила

Совсем некстати принесла!

И вот они ему со зла

Такую цену заломили.

И сколько тот их не просил,

Афоним гроша не скостил...

Людскою жадностью сраженный,

Вдовец едва добраться смог

В свой табор, в траур погруженный,

Все рассказал и с горя слег.

Но делать нечего: цыгане,

Перетряхнув узлы, карманы,

Кой-как оплату наскребли

И тем детинам принесли.

Гробовщики переглянулись,

Смутившись... но, пожав плечьми,

Не повинились пред людьми

И за мошною потянулись...

Содрав три шкуры с голытьбы,

Людей неласковой судьбы.

В шинок сходивши, заложили

Гнедого с Чалым в драндулет,

Инструментарий погрузили

И в табор поторили след.

Цыгане слезно затужили

И в гроб старуху положили;

Накрыли крышкой и по ней

Забили с дюжину гвоздей.

Гробовщикам свой груз печальный

Препоручили. А затем

Старшой велел сниматься всем,

И отбыл табор в путь свой дальний,

Кляня гробовщиков скупых

За жадность и бездушье их.

Детины тронули к погосту.

Приехавши, спустили гроб.

Горилки приняли грамм по сту,

Работалось спорее чтоб.

Для ямы место подыскали,

О том о сем порассуждали

И, оголившись до пупа,

Подналегли на заступа.

Но дело двигалось неспоро:

Коренья, камни, разный хлам

Им попадались тут и там.

Земля противилась... И вскоре

Афоним выбился из сил;

Передохнуть он предложил.

– Ананий, мы сегодня ели?

Спросил, уставясь на мозоль.

– Пол-ямы вырыть не успели,

А в теле слабость, дрожь и боль.

Не может быть, чтоб с перепою!

– Неладно что-то и со мною:

Корежит самого, хоть хнычь...

Боюсь, что этот старый хрыч

Ведьмак; и мстит он нам от злости!

Коренья, камни да кирпич

Откуда? не могу постичь...

Ну ладно б попадались кости,

Такое было; но чтоб так?

Ума не приложу никак!

– Послушай, Нань, – сказал Афоним,

А мы на этот раз схитрим:

Давай в пол-яме захороним

Проклятый гроб – и леший с ним!

– Ништо! – Ананий согласился

И тут же с места подхватился.

Подкантовали, напряглись

И абы как столкнули вниз.

Потом в ладони поплевали,

Перемигнулись весело,

Подборки в руки – и пошло:

Забрасывать могилу стали.

В полнеба красное пятно

К закату близилось оно...

– Афонь, – заметил вдруг Ананий,

Вспотевший вытирая лоб,

Не обратил ли ты вниманья:

Бросаем камни мы на гроб,

А стуков никаких о крышу

Я что-то вроде бы не слышу.

А ну-ка гляну, что там. Ой,

Тут что-то не тово... Постой!

(Ананий со страху икает)

Да не кидай -ик! -землю, стоп,

Она уходит -ик! – под гроб.

А он как будто -ик! – всплывает.

Он... ик! – почти уж наверху...

Бежим отсюда! Карау...

И оба голоса лишились,

Так и застыв с раскрытым ртом.

Затем колени подкосились,

Ослабло тело; а потом,

Когда сорвалась крышка с гроба,

Похолодела вся утроба...

Цыганка... села, и тотчас

Не отверзая мертвых глаз,

К детинам руки протянула

И зашипела, как змея:

– Как жаль, што днем не вижу я!

Что не могу размежить веки

И посмотреть в глаза того

Мерзавца, а не человека!

Кто так ограбил, и кого

Цыган, голодных, полунищих!..

Оставил без гроша и пищи,

В нужде на несколько недель.

Что ж вы за нелюди? Ужель

У вас ни совести, ни чести

Не сохранилось и на грош?

Видать, всю пропили... Ну что ж,

Не миновать моей вам мести!

Сегодня, лишь зайдет луна,

Вы мне заплатите сполна!

– Ой, Андрюша, – вздрогнула Марта. – У меня аж мороз по коже!

– Под одеялом и холодно?

– Не холодно, а страшно... Ты так образно рассказываешь, что эта ведьма стоит перед глазами...

– Может, на сегодня хватит? Рассказал только до половины.

– Так хочется дослушать! Я все равно теперь не засну...

– Ладно, уговорила. Слушай:

Цыганка на спину упала,

Шепча проклятья мертвым ртом.

Опять на место крышка встала,

И гроб исчез. На месте том

Поднялся бугорок могильный.

И будто после дремы сильной

Гробовщики ожили вновь:

В их жилах заиграла кровь,

Угасший разум прояснился,

Вернулась речь и бодрый дух.

Они переглянулись вдруг,

Афоним к другу обратился:

–Ты не заметил, я не спал?

Ананий лишь плечьми пожал...

Затем вернулись к драндулету,

Впрягли вздремнувших лошадей,

Поехали. Боясь при этом

в пути заговорить о ней.

Решив, что это – наважденье,

Всего лишь сонное виденье,

Приплевшееся одному,

И каждый думал – лишь ему.

Ведь что греха таить, такое

Случалось с ними иногда:

Упьются на ночь и тогда

Кошмары снятся с перепою...

Но вот они уж дома снова.

Стемнело. Время отдыхать.

Не говоря о н е й ни слова,

Решили вместе ночевать.

Оно и раньше так случалось,

Что утром вместе просыпались.

И так бывало потому,

Что в двухсемейном их дому

Других жильцов уж не осталось:

Забрав детей, супруги их

Давно оставили одних

Терпеть пьянчуг они устали.

Но мысль о выпивке у ту ночь

Детины оба гнали прочь.

Со стороны посмотришь – скажешь,

Что каждый безмятежно спит.

Да и послушаешь, то даже

Услышишь, как во сне храпит.

Но это – видимость. На деле

Дружки не спали. И хотели

Лишь показать, что, мол, его

Не беспокоит ничего.

Как будто не было погоста,

Не знал не ведал, что о н а

Сегодня, лишь зайдет луна,

Пожаловать грозилась в гости

И заварить крутой ухи...

Пропели полночь петухи

И тотчас стены задрожали

Поднялся вой, галдеж, содом,

И стекла в рамах дребезжали,

И все ходило ходуном.

Внезапно с треском дверь открылась,

И на пороге появилась,

Прошедши сквозь земную твердь,

Седая, серая, как смерть,

Цыганка... И злорадный хохот,

исторгся из коварных уст;

Зубовный скрежет, лязг и хруст,

Невидимый зловещий топот

Дружки услышали вокруг...

Они было вскочили вдруг,

Но ноги тут же отказали;

Хотели вскрикнуть, но слова

Чуть слышно с языка слетали

И были внятными едва...

Один дрожит, как в лихорадке,

Другой в трясучке, как в припадке,

И оба с ужасом глядят,

Как будто перед ними ад.

А ведьма вот, совсем уж рядом

Почти у самого виска

Ее костлявая рука, свирепый взгляд...

Могильным смрадом

Шибает в ноздри; из очей

Искрится жар, как из печей...

Детинам некуда деваться

И жен на помощь не позвать...

А ведьма стала издеваться:

Кусать и дергать, и щипать,

Таскать за волосы; под ногти

Занозы загонять и когти

Совать то в ноздри, то под глаз,

И каждому помногу раз...

Хрипел Афоним контроктавой,

Чуть слышно стоны издавал;

Ананий только ртом зевал

В ответ на вывихи суставов...

Но кукарекнул лишь в селенье

Вторично в эту ночь петух,

Как издевательства, мученья

И пытки прекратились вдруг:

Цыганка, вздрогнув, отступилась.

Лицо досадой исказилось:

Ей не хватило тех часов,

Чтоб доконать гробовщиков.

Она зловеще прошипела:

– Благодарите петуха

Он сохранил вам потроха,

Швырнуть шакалам не успела...

Но я вас завтра навещу

И своего не упущу!

Наутро оба, еле-еле

Поднявшись, вышли на крыльцо.

Тряслись поджилки и зудели

Суставы, мышцы и лицо.

Тошнило, будто с перебору;

Но ведь вчера и разговору,

Насколько помнили они,

О пиве-бражке – ни-ни-ни!

Пора задать лошадкам корму,

Пернатых выпустить во двор,

Прошло полдня, но до сих пор

Они прийти не могут в норму...

И на прохожих, как назло,

Пока что им не повезло...

Но вот в раскрытые ворота

Неспешно к ним вошел старик;

Почудилось, окликнул кто-то,

И он зашел сюда на клик.

Седой, как лунь, согбен годами,

Он поискал вокруг очами,

Ладонью притенив лицо,

И обнаружил молодцов.

Преодолел две-три ступени

и, словно выбившись из сил,

Остановился и спросил:

– Что это с вами, люди-тени? . .

Какой такой коварный враг

Вам лица изукрасил так?

Детины честно рассказали,

Не умалив проступок свой,

О том, как сдуру обобрали

Цыганский табор кочевой

И чем за это поплатились,

Когда с погоста возвратились;

О том, что ждет их в эту ночь

И некому в беде помочь...

И молвил старец им с упреком:

– Давно известно на миру,

Что жадность не ведет к добру;

Да будет это вам уроком!

Я вашу, так и быть, беду

Для перворазу отведу,

Но при условии едином:

С Зеленым Змием не дружить,

Вернуть семью и ладно жить,

Как подобает христианину!

И вот настала ночь вторая,

Тревожный приближая час...

Наш старец Магию читает,

Афоним пьет, но – только квас;

Топор, воткнутый в половицу,

Виднеется среди светлицы;

Ананий крестится, но все ж

Его одолевает дрожь...

А ровно в полночь повторились

Вчерашний скрежет, вой и гром:

Качался пол и трясся дом.

И беспрепятственно явилась

Цыганка грозная в дверях.

Увидела топор – и "Ах!.. "

Воскликнула, как простонала;

Хотела выскользнуть за дверь,

Но та захлопнулась. Знать стала

Ей неподвластна уж теперь.

– А, добрый вечер, дорогая!

Сказал ей старец и, вставая,

Рукою поманил: – Иди

Немного с нами посиди!

Хоть стол не сильно впечатляет,

Зато отличный нынче квас

У нас имеется. Сейчас

Нальем, он жажду утоляет...

Ну, ну, еще, еще шажок!

Ты не стесняйся нас, дружок...

Цыганка раз, другой шагнула,

Дрожа при виде топора.

Сегодня вид ее сутулый

Совсем не тот, что был вчера.

Смиренно на колени пала,

Воздела руки, застонала,

И с кровью пополам слеза

Наполнила ее глаза:

– О добрый маг, не будь суровым!..

Возможно, я и не права.

Моя седая голова

С годами стала бестолкова

Ведь я покинула сей свет

С рожденья в полтораста лет.

Проникнись, старче, состраданьем,

Не будь жесток, как я. Прости!

Пожалуйста, на покаянье

Мой прах и душу отпусти.

Будь милосердным человеком,

Не дай мне до скончанья века

В геенне огненной гореть!..

– Помилуй, ты ведь эту сеть

Сама себе насторожила...

Сперва иди кваску испей,

А там посмотрим. Ну, смелей,

Ты угощенья заслужила!..

Цыганка сделала движенье,

И лишь сравнялась с топором,

Как тут же рухнула в пролом.

И провалилась в преисподню,

Туда, где правит Вельзевул.

Молва идет – там посегодня

Земля дрожит и слышен гул...

Гробовщики с тех пор не пили.

Вернули жен, детей. Сменили

Профессию. И через год

Построили квасной завод.

По слухам, их квасок целебный

Охотно брало все село.

Там вывелось хмельное зло,

Поскольку, якобы, волшебный

Напиток оказался сей.

А что? Все может быть. Ей-ей!

– Ну как, понравилась сказка? – Спросил Андрей, закончив. Э, да ты, никак заснула? – не услышав ответа, толкнул ее локтем.

– Что ты, конечно нет! Не могу справиться с впечатлениями... А сказка замечательная, красиво написана. Наш Федя – замечательний поэт.

– Ну, он немного другого мнения, – возразил рассказчик. – Говорит, что написано коряво и с какими-то погрешностями.

– Может быть. Но ему простительно: он ведь начинающий поэт. А поскольку видит погрешности, значит, способен к совершенствованию, я так считаю.

– А ты не считаешь, что пора уже спать? Ну-ка дуй к себе, – напомнил он

– Дай щечку, так уйду!

Легкий стук в дверь, а затем и ее слабый скрип разбудили Марту, когда сумрак не позволял еще разглядеть стрелки на циферблате. Увидев на пороге мать, пришедшую их будить, она приложила палец к губам, поманила к себе и спросила шепотом:

– Мама, я попросила его задержаться до обеда – сходим с ним к ерику за ветками. Чтоб не беспокоить дедушку. Можно?

– Ну, если он согласился, то можно. Но будьте настороже. Впрочем, в случае опасности я дам знать.

– А ты меня не отпустишь с ним, хоть на денек: я так соскучилась по моим новым друзьям!..

– На этой неделе мне обещали машину – перевезти сенцо. Тогда и...

Она не договорила: беспокойно заерзал, простонав во сне, Андрей. Чтоб не разбудить и его, она чмокнула дочь и также тихо вышла.

Они еще спали, когда, подоив козу и запустив к ней малыша, оравшего на весь базок, Ольга Готлобовна ушла из дому.

Проснувшись, Андрей глянул на ходики: было начало девятого. Марта сладко посапывала. Поднялся, осторожно надавил на дверь – скрип ее не разбудил. Не проснулась она и тогда, когда он через некоторое время вернулся. И только стук костяшками пальцев о быльце кровати заставил ее лупнуть глазами.

– Ты чего рано? – натянула она сползшее было одеяло до подбородка.

– Ниче не рано: девятый час. – Присел возле нее на корточки. – Я привык вставать вместе с солнцем.

– Вижу, успел уже и умыться. Не замерз под утро?

– Наоборот: мне такой сон приплелся, что проснулся весь в поту.

– Сон? Страшный? – удивилась она. – Расскажи.

– Приснилось, будто фрицы устроили облаву на наших ребят... Рудика – он почему-то тоже оказался на хуторе, Мишку, Бориса и Федю вроде связали по рукам и ногам и пошвыряли в мажару. Это такая тележка, мы сделали ее после твоего отъезда. Потом набросились на Ванька. Человек пять. Он что ни посбивает их с ног, а они обратно поднимаются и к нему. Потом все-таки связали и его и заставляют тащить возок на станцию. А тебя, Веру и еще Нюську, почемуто раздетых чуть ли не догола, полицай, мой сосед, хлещет трех-хвостой плеткой и приговаривает:

– Танцюй! Танцюй!

– Фу, какой ужас тебе приснился!... – Марта даже зажмурилась и повертела головой. – Так вот почему ты перед утром ворочался и стонал...

– Поэтому план меняется: я решил немедля вернуться домой.

– Почему-у? – спросила она разочарованно.

– Мне думается, сон приснился не зря. Фрицы верняк решат нахапать детворы где-нибудь подальше. А вдруг на нашем хуторе! Нужно срочно предупредить, чтоб были начеку.

– Что ж, может, ты и прав... Отвернись, я оденусь. – Андрей взял стул, отошел и сел к ней спиной. – Я сейчас быстренько соберу позавтракать, потом немного тебя провожу. А ты будь осторожен: в центре они, может, и не решатся, но могут сделать засады на окраине станицы.

Говоря это, она натянула лифчик, сняла с вешалки кофточку, но передумала и напялила платье с синими шелковыми полосками по рукавам и подолу, уже довольно тесноватое вверху.

Торопливо позавтракав хлебом с козьим молоком, зашли к деду. После вчерашнего массажа, сделанного опытной рукой дочери, радикулит отпустил настолько, что он собрался сходить за кормом для козы.

– Дедушка, ты подожди и меня, я недолго: провожу немножко нашего гостя, и мы сходим вместе, – на прощанье попросила внучка.

Центральная улица станицы не многим отличалась от хуторской: без твердого покрытия, без кюветов, такая же пыльная. Те же саманные, в большинстве своем под камыш, хаты. Разве что заборы не плетенные, а дощатые либо штакетные – серые, давно, а то и вообще не крашенные, покосившиеся.

Вскоре слева и несколько на отшибе показались два длинных навеса, крытых черепицей. Под каждым – в два ряда дощатые, на вкопанных в землю стойках, торговые столы. Станичный базар, обнесенный штакетным забором. Свернули к нему, направляясь ко входу на территорию.

– Пойдешь через рынок? – спросила она.

– Так ближе. Что-то седни, несмотря на будний день, народу здесь многовато... Всегда, что ли, так?

– Понятия не имею. Видела рынок всего один раз и то днем, когда проезжали с домашним скарбом мимо; тогда тут никого не было.

– Да и я вчерась никого не видел. Не хватало многих штакетин, а вот эти въездные ворота были вообще проломлены и настежь. В честь чего его так отремонтировали? – удивился Андрей.

– А видишь вон плакат – "Ярмарка", – показала Марта.

Перед входом на территорию рынка у большого щита толпилось несколько женщин и подростков. В написанном от руки крупными буквами приглашении посетить ярмарку говорилось, что по случаю очередных выдающихся успехов "непобедимой германской армии" населению на территории рынка будут продаваться дешево, за советские рубли, такие товары, как керосин, спички, мыло и другой дефицит.