Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Подходили взглянуть и проститься Федя, Миша, Борис. Лишь Ванько почему-то посмотреть сблизка не решился – угрюмо, удрученно, молчаливо смотрел издали; это было, может, самое большое горе в его жизни...

Утром, едва проснувшись, Андрей глянул на часы: без двадцати семь. Вскочил с лежанки, потянулся; заметил на полу листок бумажки. Карандашом, корявым материным почерком было нацарапано: "сынок когда прыдеш згробков низабуть напоить марту ис дому ниотлучайса посли обеда смениш миня пасти коров". Вчера ложились уже после двенадцати, и мать – Андрей засыпал, но помнит – сказала:

– Завтра хоронить, хочется пойтить на гробки – и боюсь, сердце не выдержит. Седни так было схватило – думала уже конец мне. Мабуть, сынок, я сама погоню череду на пашу.

Пока управился по хозяйству, во дворе Сломовых уже никого не оказалось. Выскочил на улицу – процессия приближалась к крайнему подворью. Припустился и догнал, когда бричка, запряженная Слепухой, поворачивала в проезд. Одна из женщин вела клячу под уздцы, остальные, около трех десятков человек, плелись сзади нестройной колонной на сколько позволяла ширина дороги. Андрей – он из ребят оказался один – шел сзади на почтительном расстоянии.

Когда телега свернула к кладбищу, женщины сгрудились в плотную толпу. Он обратил внимание, что гомон заметно оживился. Приблизившись, разглядел бумажку с изображением красноармейца, вонзившего винтовку штыком в землю; одна из женщин читала что-то вслух, другие с интересом прислушивались, то и дело подавая реплики. Бумажки были у двоих или троих, в том числе у крестной. Она осмотрела ее с обеих сторон (читать, Андрей знал, почти не умела), удивилась:

– Ты гля, дажеть напечатано! На какой даве с араплану кидали. На, почитай услух, – передала листовку соседке, – а то я погано бачу.

Андрей навострил было уши, но расслышать толком не удавалось из-за галдежа. Догадывался, в чем дело, но не верилось, что напечатали ночью да к тому же успели оставить на видном месте. Приурочить к похоронам – это надо додуматься! Хотелось и самому прочесть, но получил отказ:

– Тоби низзя, це для взрослых. И никому не болтай про тэ, шо чув та бачив, пойняв?

Между тем прибыли на место. Мужик на деревяшке вместо ноги да дед лет семидесяти подготовили не слишком глубокую, но широкую яму

Потом выяснилось, что вырыть ее помог Ванько, но самого его здесь не оказалось.

Покойников, завернутых кто во что, бережно опустили вниз, положили рядком, накрыли домотканной рядюжкой. Бросая горсть земли, многие прослезились:

– Хай земля вам будеть пухом!..

– Царство вам небесное, мученики!..

Бросил и Андрей три горсти. Глаза его затуманились, дрогнул подбородок; стиснув зубы, чтоб не разреветься, отошел от могилы, смахнул слезы, успокоился. Не дожидаясь окончания похорон, заспешил обратно.

В сторонке от тропы заметил бумажку, поднял. Да это ж прокламация! "Дорогие хуторяне! – прочел на обратной стороне листовки. – Не верьте вражьей пропаганде – тому, что утверждается на обратной стороне: все это ложь! Столица нашей Родины Москва не сдана врагу, Красная Армия не разгромлена, она с каждым днем укрепляет свою мощь. Измотав врага, скоро перейдет в наступление, и фашистским извергам недолго осталось бесчинствовать на кубанской земле. Не падайте духом, верьте в нашу победу!"

Кроме листовок, он передал и текст, но этот показался ему намного лучше – грамотней и в самую точку. Сунув листовку в карман, на радостях сорвался с места и бежал до конца плантации: хотелось поскорее увидеть Марту и поблагодарить. У калитки свистнул, подождал, но никто не вышел. "Может, не хочут, чтоб нас видели вместе посторонние" – решил он и ушел.

После обеденной дойки коровы отдыхали в сумрачных, нежарких хлевах, пока спадет полуденный зной, и только в третьем часу пополудни их снова выгоняли "на пашу". К этому времени один из пастухов-очередников (по договоренности или кто помоложе) по издавна заведенному правилу отправлялся в противоположный конец хутора собирать гурт. Так делалось потому, что хозяйки, лишь на короткое время прибегавшие с работы, подоив, снова спешили обратно, и пастух зачастую сам отпирал хлев и понуждал корову, а то еще овечку или телка-бузевка, покидать убежище. Андрей, хоть в этот раз и не было такой необходимости – все хозяйки дома, вышел пораньше: хотелось встретиться и поговорить с Мартой. Чтобы не быть замеченным Борисом или Мишкой, прибежал балкой.

– А я тебя утром видела, – сообщила она. – Угадай, где?

– Когда пробегал мимо вашего двора? .

– Не угадал. У кладбища.

– Ну да! Тебя там не было.

– А вот и была! Разбросала прокламации и спряталась в подсолнухах. Видела как ты прочитал одну и потом припустился бегом.

– Надо было окликнуть: я так хотел тебя видеть! Чтоб поблагодарить.

– Опасалась, что нас увидят. Да ты и пролетел, как пуля. Я сперва, удивилась: говорил ведь, подошла очередь пасти стадо, но потом догадалась: маме нельзя волноваться, и она пасет вместо тебя.

– Ну ты и сообразительная, чес-слово! – похвалил он. – И еще молодчина и умница. И твоя мама – тоже. Сколько штук напечатали?

– Все шесть. Как к ним отнеслись женщины?

– Радовались – очень. Удивлялись, конешно: неужли подпольщики – у нас на хуторе, раз так быстро все сделали. Прочитали и порвали на мелкие кусочки. Я просил – не дали да еще и предупредили, чтоб не болтал об увиденном. Так что все будет шито-крыто! Но мне уже пора, доскажу опосля.

– Вечером приходи, буду ждать.

У раздавленных танкеткой ворот повстречал Мишку и Бориса, только что выпроводивших своих буренок. Поздоровался.

– Привет. Ты че это, все же дома, – заметил последний.

– Да так, по привычке...

При дележе разрезанного на полоски противогаза Мише по жребию достались неровные, хорошего пряща из них не получилось; к тому же одна резинка вскоре лопнула, что страшно его огорчило. И Андрей подарил ему свой, злополучный. Рогатка его выглядывала из накладного кармана куцих штанов, второй отдувался запасом "камушков". Заметив, что бывший хозяин остановил взгляд на карманах, Миша тут же спрятал рогатку глубже, предупредив:

– Чур, назад раки не лазят!

– Не боись, назад не потребую, – успокоил он меньшого товарища. -Только не забудь, что я просил.

– Завтра же сделаю на него засаду!

– На кого это? – спросил Борис.

– Какой-то приблудный кот Мурзика совсем забодал – житья не дает. Вы чем намерены заняться?

– Да вот, хочем к вам в помощники напроситься, – сообщил Борис.

До конца хутора к компании присоединился и Ванько. Все пятеро – друзья сызмалу: вместе росли, учились, шалили, а то и хулиганили: совершали вылазки на бахчи, виноградники, на орехи, и не только на колхозные. Случалосъ, ночью проверяли содержимое колодцев, куда в летнее время некоторые хозяйки опускают свежеприготовленный борщ с мясом, молоко либо узвар...

Этим проделкам вскоре пришел конец: двадцать второе июня сорок первого года круто оборвало беспечное, бездумное детство; кончились и радости, и шалости. А последовавшие дни, и особенно вчерашний, сделали ребят взрослыми не по годам.

Как-то само собой получилось, что они, не сговариваясь, собрались сегодня все вместе без, казалось бы, видимой причины. Пасти впятером такого еще не было. Но и не с бухты-барахты...

Когда, прибыв на место, худоба дружно набросилась – на разнотравье, друзья поднялись на высокий курган. Здесь всегда свежий ветерок, отсюда не то что стадо – вся округа как на ладони. Вон, в стороне, пасется гурт северной половины хутора. Коров намного больше, но пастухов тоже двое, на этот раз женщины. И те, и эти пастухи следят, чтобы гурты не смешивались, иначе вечером получается неразбериха. На восточной окраине хутора сиротливо стоят бригадные постройки: конюшня, бычатня с базом – еще недавно они не были пустыми. Посреди бригадного стана задрал шею колодезный журавель с деревянной бадьей на длинном шесте; вплотную к срубу примыкает дощатое корыто для водопоя -безлюдно и тут. Несколько в стороне – два деревянных амбара под черепичными крышами – это из них забрали зерно хуторяне. Поблизу от них – учетчицкая, она же бывшая контора бригады. К стану вплотную примыкает и сам хутор Дальний – два порядка хат с грунтовой дорогой посередине. Эти хаты-мазанки, саманные да турлучные, построены казачьей голытьбой еще до советской власти; крыты камышом или кугой. И лишь несколько домов, кирпичных и под железо, скрашивали унылый вид довольно невзрачной улицы.

На вершине кургана ребята расположились в холодке под развесистым ясенем, именно для холодка посадили они это дерево прошлой осенью. До этого саженцы дважды усыхали. Тогда Ванько приволок на плечах вот этот ясень, которому, судя по толщине ствола, было уже не менее пяти-шести лет. Вырыли обширную яму, удобрили коровьими лепехами, несколько раз по весне полили, и дерево оделось в богатую листву.

Кроме Андрея, никто еще не знал в подробностях того, чему невольным свидетелем пришлось стать Борису. Разговор начался со вчерашних событий: по просьбе товарищей он еще раз рассказал, как все было. Во время его рассказа на Ванька смотреть избегали... Он, казалось, окаменел. Стиснутые челюсти с подрагивающими желваками, застывший взгляд, сжатые до белизны кулачищи делали его неузнаваемым...

– Не я на них наскочил!.. – выдавил он зловеще. – Я бы выдрал им... с корнями... чтоб и помочиться было нечем!..

И это не было сказано просто так, в бессильной злобе. С пятого класса Ванько жил у тети, материной сестры, в нескольких километрах от хутора – по причине удаленности школы-десятилетки, находившейся в центре станицы. От тетиного дома, хоть он и стоял на самом краю, до школы было гораздо ближе, и родители вынуждены были мириться с разлукой.

Матрена Никитична – тетя Мотря, как с детства привык называть ее племянник – жила одиноко, бездетно и довольно зажиточно: имела неплохой дом, корову, вела хозяйство, прилично заработывала. В племяннике – души не чаяла.

На хлебном элеваторе, где она трудилась уже много лет, в числе прочих служб имелась кузница, и Ваньку нравилось проводить там все свободное от уроков время, помогая кузнецу Серафимычу. Уже в тринадцать лет он, плечистый, широкогрудый и коренастый крепыш, к немалому удивлению взрослых не всякому это удавалось – мог запросто "поцеловать" из-за плеча увесистый кузнечный молот. В четырнадцать никто не мог победить его "на локотках". А помогать Серафимычу отковывать оси, валы и другие крупные поделки, требующие от молотобойца недюженных сил и сноровки, было для него, без преувеличения сказать, истинным удовольствием.

Год тому назад отца призвала война, и Агафья Никитична, мать, забрала сына к себе напостоянно.

До его возвращения сверстникам, собравшимся ныне на кургане, жилось ох как несладко. Упоминавшиеся уже Леха с дружками – Плешивым (прозванным так из-за незарастающего волосами пятна на голове) и Гундосым – давно уже притесняли "иногородних", не давая ребятам спокойного житья. Андрею и его приятелям нужно было находиться в постоянной готовности к козням и враждебным вылазкам: на ерике – не оставлять без присмотра одежду, иначе не только рукава рубах, но и штанины придется долго особождать от "сухарей с примочкой"; ходить балкой можно было только гурьбой, в одиночку рискуешь быть встречен и поколочен. Ерик кишел раками, но часто улов, а то и раколовки бывали самым наглым образом отнимаемы "кулацкими выродками", как промеж себя называли их ребята. В столь незавидном положении находились они до тех пор, пока ихнего полку не прибыло – вернулся домой Ванько.

Случилось так, что на следующее утро Агафья Никитична обнаружила; кто-то ночью побывал в их огороде на бахче и порядком насвинячил: переколошмачено половина арбузов, исчезли начинавшие желтеть дыньки. Ванько поделился новостью с Федей и Андреем, и оказалось, что несколькими днями раньше с их бахчами сделали то же самое. При этом хулиганы утеряли фуражку со сломанным лаковым козырьком – ее не раз видели на Лехе. В тот же день как еще одно доказательство в вербах напротив огорода Гаповских обнаружили кучу свежих арбузных и дынных корок; устроили засаду.

Ждать долго не пришлось. Леха с Гундосым орешником, растущим по меже, спустились зачем-то в балку и повстречались с поджидавшими носом к носу.

– Здорово, Леша! – поприветствовал Ванько первым. – Давненько не виделись.

Тот неохотно, но все же подал руку, переложив цип (кусок железного прута, согнутого с одного конца наподобие трости), с которым не расставался, в левую. И тут же, скривившись, как если бы пальцы прищемили дверью, присел, пытаясь выдернуть ладонь из сильной лапы противника. Цип выронил, его подхватил Андрей. Гундосый попытался удрать, но его перехватили.

– Ты шо, сказывся?! – потряс побелевшими пальцами Гапон.

Сграбастав обоих за участки одежды, называемые в обиходе шкирками, и встряхнув так, что дружки клацнули зубами, Ванько подвел их к арбузным недоедкам.

– Это вы тут пировали?

– Так це ж наши кавуны, дэ хочемо, там и имо, – сипло промямлил Гундосый. При этом глаза у обоих воровато забегали.

– А почему эта фуражка оказалась на моем баштане? Или, может, это не твоя? – посмотрел Лехе в глаза.

– Моя... Може, ии найшлы собакы та и занэслы на ваши городы, – сделал тот неуклюжую попытку отвести подозрения. – Бо я цю хуражку давно уже выкынув гэть.

– И заодно потоптали кавуны? Не темни, занесли ее туда двухногие собаки, похожие на вас, – возразил Ванько. – Вот так: пока не слопаете эти три недозрелые арбуза, отсюда не уйдете. Присаживайтесь и чтоб отчитались корками!

Силком усадил арбузятников на землю. Стальной пруток в мизинец толщиной согнул в виде буквы "С", в образовавшееся полукольцо просунул их ноги одного правую, другого левую повыше щиколоток и свел цип в кольцо.

– Освободим через час. И без фокусов! – предупредили огородных разбойников и оставили одних.

Едва ребята ушли, как те попытались сдвоенными усилиями цип разогнуть, но это оказалось не под силу. Освободиться не удалось, и пришлось "слопать" и отчитаться корками.

Так был положен конец верховенству и произволу этой троицы, самой распоясанной на хуторе.

Приведен этот почти годичной давности эпизод вовсе не для того, чтобы лишний раз показать: вот-де какой силач один из героев нашего повествования; просто автор считает, что случись на месте Бориса Ванько, он сумел бы осуществить высказанную в отношении насильников угрозу. Словно очнувшись от забытья, он судорожно вздохнул.

– Даже не верится, что это было всего лишь позавчера, а не во сне... Спохватившись, что размышляет вслух, Ванько пояснил: – В понедельник везли с нею от амбаров зерно. Специально убежали от теть Шуры, чтоб поговорить о своем. В ушах звенит еще ее голос... В тот день была она такая веселая и красивая! Хотелось посадить ее поверх мешков и прокатить, как ребенка. А вечером – сидим под хатой, комары надоедают, где-то неподалеку гремит, аж стекла прыгают, а ей ничего. Хоть и война, говорит, и грешно в этом сознаваться, но все равно я сейчас самая счастливая на свете. Все просила посидеть еще немного, будто чувствовала, что в последний раз...

По гравийке ползла колонна вражеской техники. Андрей, как и другие, молча смотрел на эту армаду, но думал о другом. Душевная боль, сквозившая в словах товарища, сжимала и его сердце, была ему очень понятна. Вот почему Ванько вчера так и не решился взглянуть на замученную подругу и не остался сегодня до похорон – он верняк не сдержал бы слез... А может, хотел оставить ее в памяти такой, какую любил, какую видел в последний раз живою.

Вспомнив, что прихватил с собой бинокль, достал его из сумки, к немалому удивлению остальных. Стали по очереди наблюдать за происходящим на гравийке. В него, хоть и неисправна одна половина, видно было так, словно эти машины, тягачи и танки ползут в какой-нибудь сотне метров отсюда. .

– Ну ты, Андрон, и ж-жупел! – упрекнул его Борис, передавая бинокль Мише. – Я противогаз не стал припрятывать – сразу отдал на общий котел. А ты, выходит, нашел биноколь и решил помалкивать?

Значения слова "жупел" он (как, впрочем, и остальные) не знал и пользовался им в качестве бранного. В данном случае "жупел" мог означать что-то вроде жука или гуся.

Чтобы отвести от себя подозрения в нечестности (сокрытии находки в день обследования зарослей), Андрею пришлось рассказать, каким образом оказался у него этот бинокль; а поскольку все знали о пустой кобуре комиссара – то заодно сообщил и о найденном там же пистолете ТТ с двумя обоймами. Не желая пока упоминать о летчике и Марте, представил события так: возвращался с гравийки, услышал стрельбу, влез на дерево и увидел, как фрицы расстреляли комиссара.

Услышав о пистолете, Миша уступил бинокль Феде.

– Пистолет ТТ, с двумя полными обоймами? – переспросил он, весь преобразившись. – Ну и ну, воще! Как же его фриц не забрал?

– Комиссар, чтоб он не достался врагу, отбросил и пистолет, и бинокль далеко в сторону. Достал из кобуры, хотел, видно, пристрелить фашиста, а потом себя, но из-за ранения руки не смог поставить на боевой взвод, пояснил Андрей, сам в это поверивший.

– От бы стрельнуть, хоть разочек, из пистолета! – загорелся Миша. – Из ружья палил, наши за сливы разрешили один раз из винтовки; вчера даже из шмайссера попробовал. А из пистолета не приходилось.

– Да погоди ты, Патронка! – перебил его Борис. – Ты, наверно, и во сне стреляешь!.. Чтой-то я не пойму, – стал опять допытываться у Андрея. Получается, когда мы в обед встретились, ты про комиссара уже знал – и тянул резину до самого вечера?

– Братцы, а кто это на нашем островке поселился? – воскликнул вдруг Федя. – Какой-то тип уже шалаш поставил и уху замастыривает: виден дымок над треногой с котелком. Как же он туда попал?

Невооруженным глазом этого видно не было, Миша попросил глянуть в бинокль. Таиться дальше не имело смысла, и Андрею пришлось рассказать все от воздушного боя до подаренных часов.

– Ишь ты, золотые! – удивленно воскликнул Борис, – А не снял ли ты их с руки комиссара?

– Щас как в лоб закатаю! – вспылил Андрей. – За мародера меня принимаешь?

– А че ж тогда сразу не признался?

– Боря, перестань придираться. Значит, так надо было, – заступился Ванько. – Лично я Андрею верю. – Он тоже навел бинокль на островок и долго рассматривал. – И куда ж он теперь?

– Собирался вроде в Ивановку. Там у него, говорил, есть знакомые, они сведут с партизанами.

– Думает, что там есть партизаны?

– Так прямо не говорил, – поправился Андрей. – Но считает, что наши верняк оставили людей для подпольной работы и организации партизанской борьбы. Не только в Ивановке – может даже и у нас на хуторе. Глянь вот, достал из кармана сложенную вчетверо прокламацию, – что я нашел седни возле кладбища.

– Вот это да! Быстро сработано, – прочитав, удивился Ванько. – Но... не верится, что и у нас на хуторе могут быть подпольщики!

– Ну, может, не на нашей стороне... Или даже в станице, – пожал плечами Андрей.

– Если так, то это ж, братцы, здорово! У меня аж на душе повеселело.

Прокламация пошла по рукам, ее перечитывали, удивляясь и радуясь: в случае чего можно надеяться на защиту. Лишь Андрею становилось не по себе: он жалел, что заварил эту кашу. Выручила Свинья: намереваясь удрать на хутор, она отделилась от гурта, и он поднялся завернуть. В этот раз он был благодарен ей за возможность отлучиться: стало страшно неудобно за обман товарищей. "И зачем только дернуло меня с этой дурацкой прокламацией, корил он себя. – Одно дело, когда нужно поддержать дух и настроение у женщин; но дурить друзей – непорядочно!" И теперь промах уже не поправить поздно. Это значит рассекретить Ольгу Готлобовну. Вдруг она и вправду подпольщица? 3а это говорит многое. Взять, например, йод и бинты: не своровала ж она их в госпитале на случай, что дочь порежет палец при чистке картошки! Или хлеб: где по нынешним временам возьмешь белой пшеничной муки, да еще ежли ты приезжий? Ясно: ее снабдили всем необходимым, оставляя для работы в тылу противника. А записка дять Саше? В ней верняк указан был пароль и адрес подпольной явки. Но почему тогда пошла она на такой риск? Из уважения за то, что спасли советского летчика, который теперь уничтожит еще не одного фашиста?

Когда вернулся на курган, здесь все еще говорили о подпольщиках.

– А давайте – слышь, Андрей? – заговорщически понизив голос, предложил Миша, – давайте знаете что, разузнаем, где у подпольщиков штаб или...

– Это еще зачем? – насторожился Борис.

– Попросим, чтоб и нас приняли в партизаны. А че? Выдадут по пистолету... или даже по шмайссеру. Да! я ж вам так и не рассказал, как мне удалось пострелять из фрицевского автомата. Рассказать?

– Давай, токо покороче и без брехни, – согласился выслушать Борис. – А то я тебя, жупела, знаю...

– Ну, значит, так. Сижу это я во дворе, квасолю из стручков лузаю. Вдруг слышу – ды-ды-ды, ды-ды! Из пулемета шмаляют. Смотрю, а они – гур, гур на мотоциках вдоль хутора...

– Ты, Патронка, дело говори, – напомнил Борис.

– Так я дело и говорю. Два мотоцика с четырьмя фрицами завернули к нам во двор. У нас возле колодезя кадушка с водой, налили, чтоб не рассыхалась. Они – давай из нее обливаться. А потом один за автомат – и по курам бац, бац одиночными. Трех укокошил, подзывает меня; булькочет, как индюк, и некоторые слова по-нашему. Вобщем, заставляет скубать перья. А я показал на шмайссер и на куру: дай, мол, и я одну кокну. Он дотямкал, ухмыляется, но протягивает: карашо, делай курка капут. Оттянул затвор, показывает, как нажимать на курок – за тумака меня принимает. Три выстрела сделал. Хотел очередью попробовать, снял с предохранителя, но он заметил и отбрал.

– Как же они у тебя не разбежались, пока стрелял? – засомневался Андрей.

– Так они ж у нас в загородке, чтоб не шкодили.

– Ну и как, попал в куру? – спросил Борис.

– Дурак я, что ли, в собственную худобу целиться! А автомат у них годнецкий, нам бы таких парочку!

– И что б ты с ними делал? – заметил Ванько, отложив бинокль. – Палил бы по воронам, как когда-то из ружья?

– Почему это по воронам, – обиделся пацан. – Пригодились бы для другого! Мало ли чего... Они будут с нами что хотеть, то и делать, а мы лапки кверху и хвостиком вилять?

– А че, он дело говорит, – заступился Борис за соседа. – Ежли б я вчера успел схватить автомат, я б им показал! И вобще в другой раз в зубы смотреть не стану.

– А еще, поговаривают, бывшее кулачье станет теперь хвоста драть да фашистам прислуживать, – заметил Федя. – Оружие не помешало б.

– Теперь у нас есть пистолет на случай чего. А хвосты драть предателям долго не получится, – уверенно пообещал Андрей. – Я спросил у летчика, так он что сказал: не знаю, говорит, когда война кончится, но что фрицы у нас надолго не задержутся, так это верняк. Красная Армия им еще покажет, где раки зимуют.

– Вот и я ж про это самое! – подхватил Миша. – Как зачнут их наши дербанить да как попрут с Кубани, мы бы им и помогли.

– Нет, Мишок, хоть ты и складно говоришь, – охладил его пыл Ванько. – У меня на них руки больше твоего чешутся, но... Надо сурьезно смотреть на дело. Не наше это занятие – воевать, даже если б действительно удалось раздобыть оружие. И особенно рано тебе: мало каши поел.

– Ты не смотри, что мне токо двенадцать! Я уже давно взрослый, возразил Миша, задетый за живое "кашей". – У Феди в стихе как сказано? "Нас война повзрослила досрочно"! По-твоему, надо сидеть сложа руки и ждать у моря погоды?

– Сидеть сложа руки не придется, – спокойно объяснил старший товарищ. И тебе тоже, раз уж и ты считаешь себя повзрослевшим досрочно. Конешно, война всех нас сделала старше... И потому мы просто обязаны, пока воюют отцы, не сидеть сложа руки, а действовать.

– Не знаю, что я тогда должен делать, – повел плечом Миша.

– Вспомни, что говорил позавчера: нужно привезти пшеницы всем, у кого много ребятишек.

– Ну, говорил, так что?

– А может, им и еще чего нужно, как ты думаешь?

– Воще – конешно: корму худобе на зиму помочь припасти, топлива, сообразил он.

– А первым делом – помочь управится с огородами – картошку выкопать, кукурузу убрать, бодылку срубить, – добавил Борис. – Я теть Лизе давно уже помогаю по хозяйству.

– Не теть Лизе, а Верке, потому что в женихи набиваешься, – уточнил Миша.

– Подсолнухи вон доспевают колхозные – можно навыбивать семечек, дополнил, в свою очередь, Федя.

– А за хутором до самой станции кукуруза, – напомнил Андрей. – Свою многие зеленцом поварили да и красноармейцы помогли. Можно будет, если не днем, то ночами не поспать.

– Вобщем, ребята, делов навалом, лишь бы не ленились, – подвел итог Ванько. – Или ты только стрелять взрослый?

– Знаешь, что!.. не наедай, – обиделся любитель пострелять. – Что вы, то и я буду делать, от вас не отстану.

– Вот об этом давайте седни и договоримся: чем следует заняться уже с завтрашнего дня.

– Подождите, я только заверну Свинью, – попросил Андрей. – Обратно, зараза, удирать надумала!.. – Прихватив киек, он вприпрыжку сбежал с кургана.

Вечером матери во дворе не оказалось, но на обычном месте у сарая стояло два ведра с водой. Корова их осушила и зашла в стойло. Андрей прошел к колодцу, умылся по пояс; в комнате переоделся в новое, и прежде чем отправиться на свидание, зашел узнать, напоена ли оставшаяся без хозяев сломовская Жданка. Оказалось, что мать уже напоила ее и начала доить.

Во дворе бывших соседей к нему, помахивая хвостом, подошел пес годовалый, каштанового окраса, уши торчком. Он поскуливал и так жалобно смотрел на соседа, словно хотел о чем-то спросить.

– Остался ты, Тобик, сироткой... – присев, почесал у него за ушами Андрей. – А пойдем-ка, братец, и ты со мной, попробую помочь твоему горю. Только надо поводок из чего-нибудь сообразить.

На месте, привязав, на всякий случай, кобелька к акации, Андрей негромко свистнул. Марта долго ждать не заставила. Тобик при ее приближении зарычал.

– Не боись, он привязан. Тобик, перестань! – приказал собаке, и тот виновато лег.

– Это твой? Какой красивый песик! – похвалила она, присев на корточки в метре от животного.

– Понимаешь, он теперь как бы сирота... – стал объяснять Андрей цель привода собаки. – Чувствует, видать, что случилось несчастье: временами как заскулит-завоет, жалобно так, просто сердце разрывается. Жалко бедняжку, вот я и подумал: живете вы на самом краю, собачку этот гад убил. А Тобик – пес что надо. Может, думаю, понравится.

– Очень-очень нравится! И кличка красивая. – Обрадованная, Марта хотела приблизиться, но тот предупреждающе обнажил острые белые клыки, коротко рыкнул. – Хочется погладить, но он, наверное, злой и кусается...

– Вобще, чужим не дается. Но давай я вас познакомлю. – Взяв за ошейник, сжал ему слегка пасть. – Дай понюхать свою руку, а потом погладь. Не боись, не укусит.

– То-обичек, хороший пе-осик, давай познакомимся... Теперь я буду твоей хозяйкой. – Дав обнюхать руки, несколько раз провела ладошкой по спине. Тот поворчал, но незлобиво и виляя мохнатым хвостом.

– Надо бы угостить его чем-нибудь. Он поймет, что к нему с добром, и не станет дичиться.

– Я сейчас! – Она убежала в хату и вскоре вернулась. – Мама пирожков с творогом напекла. Попробуй и ты, такие вкусные! – Угостила Андрея и три оставила собаке.

Учуяв запах, пес заработал хвостом энергичнее, пристально смотрел на будущую хозяйку. Когда та поднесла пирожок, аккуратно взял и проглотил едва ли не целиком.

– Проголодался, бедняжечка. На вот еще. Да не спеши, хоть вкус-то распробуй!.. – Скормив гостинец, погладила его снова, и на этот раз Тобик не возражал.

Пока Андрей привязывал его к будке, она спроворила полную кастрюльку похлебки, сама же поднесла угощение, и знакомство состоялось.

Смеркалось. Слабый ветерок, напоенный терпким запахом доцветающих подсолнухов, был душноват и временами все еще горяч. Надоедали комары. Марта предложила -взобраться на навес летней кухни:

– Там их ветерком сдувает. Я раз всю ночь здесь спала, и ни один комарик не укусил. А свежо, особенно под утро, – не то что в комнате.

– А почему тогда только один раз?

– Мы с мамой разложили здесь сушиться резаные фрукты для компота на зиму.

Приставили лестницу, освободили небольшую площадку, уселись рядышком.

– А тут и правда хорошо! – понравилось Андрею. – Можно сидеть хоть всю ночь.

– Лично я не против.

– Потому что комары не кусают?

– И что рядом ты: мне с тобой интересно.

– А мама не заругает, ежли задержишься?

– Она же знает, что я с тобой. И потом, я ведь уже взрослая.

Ответ Андрею не понравился. Нюська, помнится, начинала так же: "Чиво ты стиснясся, мы ить уже зрослыи!" Неужли и эта будет такая же несурьезная? . . Пока он сомневался, опасаясь снова быть разочарованным, Марта спросила:

– А стадо пасти интересно?

– Мне нравится... Мы седни пасли впятером: все ребята собрались.

– Так веселее?

– Не поэтому. Наметили кой-какие дела на будующее.

– Правильно – "будущее", без "ю", – поправила она. – Какие именно?

– Да так... Взяли шефство над семьями, где много ребятишек. У некоторых их по трое, а то и четверо.

– Это вы хорошо придумали. А прокламацию показывал?

– Показал... Только потом пожалел. Почему? Они ведь поверили, что ее подбросили подпольщики. А мне стало стыдно: какие ж мы с тобой подпольщики? Обманывать товарищей – это нечестно.

– Хотелось, как лучше, – посочувствовала она. – Но ты ведь не...

– Разве ж можно! И ты знаешь, почему.

– Мама строго-настрого предупредила: больше нам не следует заниматься не своим делом. Напомнила насчет пистолета и парашюта – вы ведь его заберете сюда? – с ними нужно быть очень осторожными!

– Будь спок, у нас есть где прятать опасные предметы – в пещере.

– Откуда тут пещеры? – удивилась она.

– Ну, не настоящая, конешно... Однажды мы с ребятами нашли лисью нору. За бригадой есть небольшой курганчик, весь заросший терном, и мы играли там в войну. Так вот, возле этой норы увидели кости и человеческий череп: лиса выгребла вместе с землей. Решили, что она наткнулась на старинное захоронение. А там ведь могут быть меч или копье. Такой случай был: нашли не только меч, но и старинные золотые украшения. Ну, принесли лопату, стали втихаря расширять ту нору. Трудились, наверно, с неделю. Ничего такого не нашли, но зато какая получилась пещера – я те дам! Свободно впятером помещаемся. Поиграли, забросили, а недавно оборудовали как следует, сделали внутри ниши, пол застелили матами из куги, вход снаружи замаскировали – не заметишь. Это я ее имел в виду, когда говорил, что есть где спрятать Александра Сергеевича. Может, тебе это не интересно? – спохватился он.

– Что ты! Очень интересно, – горячо заверила слушательница. Познакомишь меня со своими друзьями?