Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

– Сама так боится, чтоб я, не то что обнять, а и пальцем не дотронулся, а ревнивая – жутко, – привел он еще одну причину недолюбливания соседки.

Андрей знал, что говорил: Марта даже в ладоши захлопала от радости. Коротать дни в одиночестве – "такая скукотища!". Так что назавтра у Веры уже имелась компанейская и добросовестная помощница. Не понадобилось и Мишке грозить отрезанием кос: выслушав, Клава тоже загорелась желанием "не сидеть по домам, сложа руки, когда Родине так тяжело". Это он для верности процитировал ей строчки из последнего фединого стихотворения.

Теперь день у ребят начинался с доставки "своих" яслят к Вере домой. Здесь же намечали они, чем заняться днем. Работы хватало: приспела пора управляться с огородами, и в просьбах-заявках недостатка не было.

Копаясь в чьем-либо огороде, не забывали наведываться и к нянькам – не надо ли чего подсобить и им; делать это охотно вызывался Федя.

Матери возвращались с работы поздно, усталые донельзя, и малышей ребятам приходилось самим же и разносить вечером по домам. Андрею в этом охотно "составляла компанию" Марта. Узнав однажды, что его сосед неравнодушен к Клаве и при этом ужасно застенчив, она на следующий день, улучив минутку, спросила: – Ты, Клавочка, ничего не замечала? По-моему, один из наших мальчиков как-то по-особому на тебя поглядывает... Мне показалось, что ты ему жутко нравишься.

– Не-ет, – протянула та удивленно. – А кто?

– Ну... может, мне только показалось, – ушла от ответа. – Ты присмотрись-ка сама.

"Наблюдение" подружки – а, надо сказать, девочки сошлись легко и сразу же подружились – Клаву немало заинтриговало... Ей шел тринадцатый год, а это, как известно, тот возраст, когда подобная новость не может не взволновать.

С нетерпением дождавшись, когда ребята, лихо перемахнув через ивовый шапоринский плетень, отгораживавший подворье от улицы, с веселым гомоном вновь появились в "садике", она старалась разгадать загадку по их глазам. И абсолютно ничего не заметила. Андрей, улыбаясь, тут же подошел к Марте и стал что-то увлеченно рассказывать. Борису Вера сразу же вручила два порожних ведра, и он отправился к колодцу за водой. Про Ванька она знала, что тот долго еще будет помнить Варю – ему не до нее. Мишка? Ну уж нет! Несурьезный, баламут и девчонок за людей не считает; к тому же моложе ее. Это он, Патронка несчастная, дал ей кличку "Пушок" – за то, что зимой ходила в школу в белой пуховой шапочке – мохнатой, из козьего пуха, которую бабушка связала ей ко дню рождения. Остается Федя... Он, конечно, мальчик что надо. Долго возился с нею, помогая разобраться с задачками про бассейн и трубы, когда через одну вода наливается, а через другую – наоборот. Долго потому, что умышленно делала вид, будто никак не "врубится ". Еще тогда она влюбилась в него по уши, только он ничего не заметил...

На следующий день своими безрезультатными наблюдениями она поделилась с Мартой.

– Ну, значит, мне просто показалось, – не раскрыла подружка тайны и в тот раз. – А тебе, вообще, кто-нибудь из ребят нравится, если не секрет? поинтересовалась на всякий случай.

– Признаюсь тебе по секрету: еще с прошлой зимы мне нравится Федя. Но разве ж я ему пара? . .

– Почему ты думаешь, что он тебе не пара?

– Да не он, а я ему не пара: он такой умный. И к тому ж еще поэт.

– Ты, по-моему, тоже неглупая и к тому же очень красивая девочка.

Так ответила Марта и решила испробовать тот же прием по отношению к нерешительному влюбленному: "под большим секретом" поделилась и с ним своими якобы наблюдениями.

На следующий день уже он внимательно посмотрел в глаза Клаве и даже попросил помочь донести мачневскую малышку Олю. Та согласилась охотно. И с того вечера ей не страшно было возвращаться домой через балку: у нее появился постоянный, очень обходительный и надежный провожатый.

Андрей загодя предупредил Марту, что с утра придут выкопать дедушкину картошку. Она осталась дома и к приходу ребят напекла пшеничных оладьев, а Деда приготовил большую миску душистого майского меду (он держал два улья пчел).

Последнее время внуковы друзья нечасто баловали старика своим вниманием, и он был искренне растроган, когда те, прибыв, крепко жали ему руку, проявляя прежнее доброжелательное отношение. Не разлюбили, пострелята, старого наставника! А что может быть лестнее и дороже, чем добрая память тех, кому не скупился он в свое время на дружбу и внимание.

С восторгом встретил старых знакомых и Тобик: пес помнил приятелей былой своей хозяйки...

Копкой картошки занимался обычно Ванько. И сегодня он прихватил свою, особую, лопату: по ширине – с совковую подборку, откованную из стального лемеха на заказ элеваторским кузнецом Серафимычем. Неподъемную для других, он легко вгонял ее под куст без нажатия стопой, и уже через несколько минут, ковыряя, словно бульдозер, обеспечил всех работой; клубни дружно застучали о ведра.

Борис, из уважения к помощнице своей "мегеры", которая не могла ею нахвалиться, держался возле Марты и всячески старался услужить: относил высыпать наполняемые ею ведра, развлекал байками, на которые был непревзойденный мастак.

– Слышь, Марток, не утруждала бы ты свои нежные лапки, – предложил он ей. – Займись чем-нито, а мы и без тебя управимся.

– Посмотри, – обиделась она, показывая ладошки, – какие ж они нежные? Видишь мозоли – вот и вот. Я не белоручка!

– Это я уже давно заметил, – согласился доброхот. – Беру свои слова назад. А хочешь, поделюсь жизненным опытом, как нужно управляться с домашним хозяйством. С этим у меня – будь спок!

– Поделись, – не стала та чураться чужого опыта. – Позаимствую, если он стоящий.

– Оченно дажеть стоющий! Можешь не сумлеваться.

–А я и не сум-ле-ваюсь.

Ей знакома уже была его манера "украшать" речь простонародными словечками (в обычном разговоре он ими не щеголял), и она догадывалась, что Борис хочет ее посмешить, воспользовавшись подходящим случаем.

– Токо я не у виде лекции. Расскажу один пизот, случившийся – Мишка не даст сбрехать – у самом деле. Вот токо опорожню ведра.

– Ну щас накидает, хуть эскиватором отгребай! – усмехнулся Миша. – Не стоко правды, скоко присочинит.

– Дело, значитца, було так, – начал, вернувшись, Борис. – Собрались однажды мои папаня с маманей в станицу за покупками. Было это давно, еще до войны... в конце, кажись, июня и под воскресенье. Ну, дает мне маманя с вечера наказ. Ты ж, говорит, сыночек, смотри тут: мы возвернемся где-то аж после обеда, оставляем хозяйство на тебя – чтоб был полный порядок. Долго не спи, а как встанешь, первым делом выпусти квочку с цыплятами, посыпь им пшена и налей в сковородку воды. Да почаще потом поглядывай, не нашкодила бы шулика. Коршун, значит. Хрюшка заскургычет – наложи ей в корыто жратвы, ведро будет возле сажа. И еще, сынок, вот что: в сенцах на скрыне макитра с тестом, придем – буду хлеб печъ. Так ты поглядывай и на нее: станет лезть наружу – потолкай качалкой, опара и осядет. И последнее: там же стоит махотка с топленой сметаной – постарайся сколотить масло. Ну и, конешно, жди гостинцев – пряников и конфет.

Ванько, пропахав треть делянки, воткнул лопату и тоже хотел переключиться на выборку клубней.

– С этим мы и без тебя справимся, – заметил ему Борис. – Ослобони лучше мешки, а то ссыпать некуда.

– Ой, они же тяжелые, надо бы вдвоем, – обеспокоилась Марта.

– Ко-во? Плохо ты нашего Кульку знаешь! На него, верблюда, хуть три навали – не крякнет.

И действительно: к ее удивлению, тот, позавязывав, подхватил по мешку на каждое плечо и легко понес во двор.

– Слухай, че было дальше, – вернулся он к прерванному рассказу. Проснулся я, аж когда солнце через окно стало так припекать, что мне приснилось, наче сам Змей Горыныч мне в глаза огонь из ноздрей пуляет. Свинья не то чтоб скургычет, а ореть так, как ежели б ей в пятачок второе кольцо замастыривали. Аж Тузик из конуры подвывает – то ли с перепугу, то ли из солидарности. Схватился, выбегаю узнать, че излучилось. Оказалось, хавронья всего-навсего жрать требует. Перебьешься, говорю, не околеешь; сперва цыплаков выпущу. А она, каналья, увидела меня – и пуще прежнего завизжала. Ладно, сам себе думаю, ублаготворю, а то аж в ушах лящит. А у ней в сажу, как всегда, дерьма выше копыт. Хотел из корыта вычистить, открыл дверку, а она, вражина, ка-ак сиганет через него наружу, чуть меня не повалила. Бодай ты, говорю, сдохла! 3нал бы, что такая наглая, не стал бы и гигиену наводить!.. Ну, вытащил корыто из сажа, почистил, вывалил в него все, что было в ведре, – жри, тварюка, хуть тресни, чтоб ты подавилась! А она, подлая, почавкала-почавкала, поковыряла – да как подденет рылом, корыто ажно вверх торомашками очутилось... Ах, вот ты как, ж-жупела вонючая! Ну, трескай вместях с мусором. Плюнул и пошел выпускать квочу. Отодвинул заслонку (они ночевали под грубой), а оттуда – десятка два желтых шариков: шустрые такие, пищат с голодухи, ищут, чего бы схавать. Поймал одного, самого сим-патичненького, разглядываю, а эта дуреха мамаша решила, видно, что я хочу слопать ее выродка живьем, – ка-ак сиганеть, как меня долбанеть!.. Хорошо, хуть не в глаз. Хотел, придурастую, ногой завдать, да промахнулся. Ну, посыпал им пшена – налетели, как цыганчата на орехи. Вертаюсь в сени, припоминаю: чтой-то мне еще наказывали? Ах, да: самое приятное из занятий – сбить масло. Взял махотку, сел на доливку, зажал промеж колен, шурую сбивалкой да время от времени на язык пробую. Тебе не приходилось масла сбивать? Э, жаль: вкуснотища! Через каких-нибудь минут пять слышу – кричит моя квоча да так усердно, будто из нее перья дергают. Выскочил, смотрю, а шулика величиной с орла, держит в когтях цыпленка и норовит еще одного сцапать; я к ней, а она – деру, токо ее и видел. "Эх ты, задрипанная, – говорю мамаше, – со мной так храбрая, чуть глаз не выдрала, а тут сдрейфовала? Ну, я те устрою!" Принес суровую нитку, ее накрыл ведром, а семейство поместил в тазик; связал всех за лапки, сантиметров по двадцать друг от дружки, и опосля прикрепил к ноге воспитательницы. Вот так, говорю, – не будете шастать, где неположено! И тебе, убогая, хлопот будет меньше, здря токо на меня выступала...

Ванько, сбросив рубашку, продолжал переворачивать, словно лемехом, землю, ориентируясь по бугоркам от окучивания да остаткам ботвы. Мешки по мере наполнения относил без напоминания. Федя с Андреем, знакомые с рассказываемой историей, говорили о чем-то своем; Миша, слушая, изредка почмыхивал. В то время как Марта смеялась до слез. Вроде бы в рассказе и смешного-то ничего не было, но Борис умел так преподнести, что слушавший его, даже если и не обладал чувством юмора, не мог не рассмеяться. Марта в очередной раз тыльной стороной ладошки вытерла под глазами, а Борис между тем продолжал:

– Вернулся я в сенцы – елочки-моталочки! Опара вздулась и преть из макитры; я ее качалкой, а она еще и пшикает, начи на испуг берет; но ничего, осела. Снял я и ее, поставил, на всякий случай, рядом, чтоб зевака не поймать. Сел и обратно взялся за эту самую сметану. Уже стали образовываться масляные комочки, еще чуток – и готово. И тут вдруг стрясается настоящее светоприставление, прям звериный концерт художественной самодеятельности: обратно не своим голосом ореть квоча и вроде как крыльями хлопает. Кочет объявил боевую тревогу: "Кр-р-р, кудак, кок-коко! ", Тузик рвется с привязи, ажно, слышу, будку опрокинул; хрюкала – и та вижжит как-то не по-свински. Рядом околачивался кот Барсик и тот задрал акацию – и на хвост... то исъ я хотел сказать наоборот. Ставлю махотку со сметаной к макитре, выбегаю – и что, ты думаешь, вижу? Эта контра, этот крылатый рецендивис сцапал курчонка да и вздернул в атмосферу весь садик вместях с заведующей. Преть в метре от земли, небось, пуп трещит, а не бросает, жупелина этакая! Тебе смешно, но мне стало не до смеху!.. Вобщем, я за коршуном – он от меня, а подняться выше пороху не хватает. Квоча трепыхается, волочится по траве, пока, наконец, не зацепилась за куст; тут я их и догнал. Коршун видит, авантера не прошла, отпустил добычу, еле сам ноги унес. А бедную мою квочу чуть кондрашка не схватил: уже не кричит, а токо сипение испускает. Ну, а что до чад, так те уже и клювиками не зевают... Мамашу кое-как отвязал, а их, сердешных, так связанных, будто арестанты, и положил в ведро. Сам чуть не плачу, а их успокаиваю: вы, говорю, не горюйте, я похороню вас, как героев. Вот токо сбегаю опару осажу, а то влетит мне, как сидоровому козлу... Захожу в сени, а там – мама родная! Хрюкала, этот выродок тупорылый, слопала всю сметану, опрокинула и разгатила макитру, опара расползлась по доливке... А эта мерзавка разлеглась на ней, как в поганой луже, от удовольствия кряхтит и хвостом в два колечка – туда-сюда, туда-сюда – вроде как меня приветствует!.. Тут уж я озверел до такой степени...

– Марта, глянь, что Федя нашел! – прервал Андрей разглагольствования.

Влажными от слез глазами та не сразу разглядела какой-то мелкий предмет в его пальцах, подошла ближе.

– Никак это та пуля, что предназначалась тебе? – воскликнула она. – Как раз в этом месте ты и лежал, когда я вцепилась ему в рукав...

Оставив ведра, подошли остальные, поочередно разглядывали чуть позеленевшую медную штуковину. Ванько, завершивший копку и тоже выбиравший клубни, достал из кармана пистолетную гильзу:

– И я вот нашел – тоже, кажись тут. – Он втиснул в нее пулю, передал Андрею: – Возьми на память. И давайте поднажмем да сбегаем на ерик.

Марте не терпелось дослушать, чем же кончилось борисово хозяйничанье, но пришлось сперва ответить на вопросы о подробностях того злополучного случая.

– Ну и ну, воще! А я не совсем и поверил был, думал, что Андрей прибрехнул для интересности, – признался Миша.

– Посля такого ее подвига ты, Андрюха, обязан ее на руках носить! заметил Борис. – А вечером, ежели посчастит насчет свидания, следить, чтоб ни один комарик не укусил.

– Да ну тебя! – запустила в него картошиной Марта. – То смешил, а теперь насмехаешься... Скажи лучше, чем закончилось твое хозяинование.

– А-а . . Сплошными неприятностями. Хрюшке я с досады чуть хвост не откусил, а мне всыпали как следует по мягкому месту.

По окончании ударной работы всех порадовал приятный сюрприз: оладьи с медом. Надо ли описывать общий восторг?

Марта засобиралась было снова к девчонкам, но Борис рассоветовал:

– Они, особенно Вера, жилистые. Один раз обойдутся и вдвоем. А тебя мы берем с собой на ерик – небось, еще у нас здесь не купалась? Это ж такое удовольствие! Почти как твои оладьи с медом.

– Ой, я же и плавать же не умею!..

Ерунда, научишься! – поддержал инициативу Миша. – У нас есть спасательный круг, так что не утонешь.

– Кроме того, я беру над тобой шефство, – добавил Андрей.

– А я подменю тебя у девочек, – вызвался Федя. – Мне купаться совсем не хочется.

– Ему Клавка лучше всякого купания, – поддел его Мишка.

– Тогда минутку подождите, – попросила Марта и убежала в хату.

– Смотрите мне, не утопите единственную внучку, – посварился пальцем Деда.

Марта переоделась в белое платье с голубыми полосками по подолу и рукавам. Андрей как-то заметил, что очень оно ей к лицу, и в память об известном событии, хозяйка перевела одежку из будничных в разряд праздничных.

– Давайте возьмем и Тобика, ему же тоже интересно, – предложила она, и все дружно поддержали. Пес, словно догадавшись, о чем речь, радостно прыгал, норовя лизнуть то одного, то другого в лицо.

Солнце успело раскалить проселок настолько, что пыль – а она доходила порой до щиколоток – обжигала подошвы, особенно ей, решившей отправиться, как и все, босиком.

Было жарко по-августовски, и всем не терпелось поскорее добраться до благословенной воды; поэтому весь путь до ерика – а это пятнадцать минут ходьбы – преодолели вмиг. При этом Марта, подхваченная "под ручки" Борисом и Ваньком, больше летела по "атмосфере", чем бежала; было смешно и весело.

На ерике оказалось полно народу – разумеется, мелкого; над "лягушатником", где воды было немногим выше колен, висел визг и гам, как в добрые старые времена.

– Тут вам учиться плавать будет тесновато, – заметил Борис.

– А мы найдем другое место!

– Ну а мы для начала попрыгаем с вербы, чур не я воду греть, – сказал Миша, на ходу стаскивая рубаху; разделись и остальные, побросав одежду как попало.

Выше по течению, нависая кудрявыми ветвями над самой водой, тянулся ряд старых раскидистых верб. Росли у самого уреза, отчего желтые корни, подмытые водой, напоминали космы сказочного водяного. На одной из них облюбовали для себя вышку охотники до прыжков в воду: приличная высота, надежная глубина, хочешь – ныряй головой вниз, хочешь – сигай бомбой, то есть ногами, согнутыми в коленках. Андрей с Мартой прошли метров на двадцать дальше. Здесь имелся промежуток между деревьями с несколько обрывистым бережком, но некруто уходящим под воду дном, песчаным и при небольшой глубине – идеальное место для начинающих учиться плавать. Марта с Тобиком спустились к воде, а он занялся подготовкой "спасательного круга". Его, точнее, автомобильное колесо в сборе, Мишка с Борисом ухитрились как-то спереть в МТС с целью обзавестись резиной для прящей; но та оказалась нетянучей. Камеру, уменьшив в размере, склеили снова и стали иногда брать с собой на ерик. Надув ее, Андрей спрыгнул вниз и остолбенел от неожиданности: Марта предстала перед ним в ярком, фабричной работы, купальнике, плотно облегавшем и делавшем ее удивительно изящной. Остолбенение несколько затянулось, и та, смутившись под его взглядом, спросила:

– Ты чего, впервые увидел меня без платья?

– Какая ты стала... красивая! – признался он.

– Благодаря купальнику?

– Ну почему ж? Хотя он, конешно, подчеркивает и делает еще красивше.

– Спасибо за комплимент... – Лицо ее вспыхнуло румянцем; прошла к воде, стала пробовать ее ногой.

– Не боись, водичка – чудо! – Он взял ее за руку и, пятясь, стал увлекать за собой.

– Ой, она же холодная же!.. – упираясь, закапризничала она, когда вода дошла до колен. – И тут все глубже и глубже...

– Не трусь, рядом надежный шеф! А ежли не доверяешь, то вот тебе спасательный круг. Вот, как раз по твоей фигуре. А теперь присядь и вода сразу станет теплой, – наставлял он.

Водобоязнь прошла быстро. Поддерживаемая камерой, уже через несколько минут Марта бойко колотила ногами, держась у поверхности, отбрызгивалась от заигрывавшего шефа, оба звонко смеялись. А когда он, поднырнув незаметно, дотрагивался до нее под водой, визжала так, что слышно было и ему.

Тобик тоже оказался не трусливого десятка: смело вошел в воду вслед за хозяйкой и, кряхтя, смешно загребая лапами, вертелся около. Однако вскоре понял, что тут не до него, выбрался на берег и оттуда с любопытством наблюдал за происходящим, изредка подавая голос.

Между тем Андрей принялся обучать плаванию без помощи камеры: объяснил и наглядно показал, как следует работать руками и ногами, чтобы тело держалось на плаву горизонтально. Но одно дело слова, другое на практике: ничего у нее не получалось! Стоило ему убрать руки, как ученица, лишившись поддержки, шла ко дну, хлебнув при этом почти всякий раз воды...

– Может, пройдем к малышатам, там воды по пояс, – предложил, когда она, в который раз уже захлебнувшись, выбралась на берег откашливаться.

– Я, кха-кха! уже думала, – села она на разогретый солнцем песок. – Но там, кха, Тобик может кого-нибудь укусить.

– И то правда: вздумают погладить, а он чужим не дается. – Примостился рядом. – У тебя коса расплелась, можно поухаживать?

– Нельзя. Я на тебя в обиде... Тоже мне шеф! Человек тонет, захлебывается, а тебе хоть бы что. Думаешь, так я быстрей научусь?

– Да нет, спешить некуда...

– Тогда почему не поддерживаешь, боишься, что ли?

– Ага. А то как смажешь, так мало не будет, – привел он ее фразу, сказанную в лодке на лимане.

– Припомнил!.. То было давно и неправда.

– А ежли честно, то, конешно, по другой причине. Какой? Руки часто соскальзывали с талии, а мне не хотелось, чтоб ты подумала, будто я умышленно лапаю тебя за сиськи...

Она посмотрела на него с удивлением.

– Ты этого боялся? Ну и напрасно.

– Почему – "напрасно"?

– Во-первых, я этого твоего "лапанья" даже и не заметила. Во-вторых, чем глотать воду, то лучше уж это! Тем более...

– Что – "тем более"? Договаривай.

– Тем более, что мы же с тобой не чужие! Или ты так не считаешь?

– Почему? Считаю... Но думал, что это тебя оскорбляет.

– Меня больше оскорбила твоя медвежья услуга.

– Ну, извини, ежли так.

– Извиню, когда научишь держаться на плаву! – Она поднялась и решительно вошла в воду.

Отбросив предрассудки, шеф взялся за дело по-настоящему. Ученица больше ни разу не захлебнулась, все увереннее колошматила ногами воду, более умело работала руками и через полчаса довольно сносно овладела новой для себя водной стихией.

– Давай-давай, молодец! Умница, – подбадривал учитель, уже и не поддерживая, а лишь находясь рядом. – Скоро будешь плавать лучше самого Тобика! А теперь попробуем на спинке.

Овладеть этим "стилем" оказалось и того проще: за пяток минут она не только без его помощи держалась на поверхности, но и не позволяла сносить себя довольно ощутимым течением.

– Андрюша, глянь сюда: что это за комок висит у самой воды, – показала, проплывая "на спинке" под ветвями.

– Это? Птичье гнездо. – Пристроился рядом, помог ей ухватиться за ветку, чтоб не сносило. – Не знаю, как правильно, а мы их ткачиками называем: ткут гнезда на самом кончике ветки, чтоб никто не смог добраться до птенчиков.

–А они еще там?

– Птенчики? Не-е, давно вылетели.

– Хочется посмотреть, я такого еще не видела. Оно ведь им уже не нужно?

– Конешно! Они каждый год строют новые. Плыви к берегу, я тебе его достану.

Он слегка выпрыгнул из воды, схватил ветку, отгрыз ту часть, где прикреплено гнездо. На берегу улеглись рядышком на густой теплый спорыш и принялись рассматривать чудо птичьего искусства. Тобик, как раз перед этим искупавшийся, энергично катался по траве – то ли из озорства, то ли желая скорей обсохнуть.

– Скажи, домик себе забацали! – похвалил Андрей добротность гнезда. Никакой ливень не страшен.

– Очень искусная работа, – согласилась она.

– А как крепко присобачено к веточке! Ты бы видела этих пичуг: меньше воробья. И такие башковитые.

– Ну, они руководствуются инстинктом. Но равных им в мастерстве наверное никого в природе не существует. Я вспомнила: их, кажется, ремезами зовут.

Тобик, улегшийся было под боком у хозяйки, неожиданно вскочил и сердито рыкнул. Она подняла голову и встревоженно тронула Андрея за плечо: – Глянь, – прошептала, – что нужно тем двоим возле нашей одежды?

Он посмотрел туда, где накануне побросали одежду ребята, и по тому, как воровато вели себя чужаки, все понял.

– Диверсанты... Полежи здесь, пока не позову, и придержи Тобика. Скоро все узнаешь.

Крадучись, сполз под обрывчик, нырнул в ерик, а спустя некоторое время оказался на берегу уже за чужаками. Те заметили, но слишком поздно; кинулись наутек, однако тот, что повыше – им оказался Леха Гапон – был им перехвачен, повален, и завязалась борьба. Будучи сильнее, Леха вывернулся, сел на Андрея верхом; тот исхитрился схватить противника за мизинцы обеих рук, что не позволяло последнему ни ударить, ни удрать, пока не подоспели остальные (они загорали на противоположном берегу и были Андреем оповещены)

Подоспевший первым, Ванько сгреб Гапона за брючной ремень, приподнял и поволок к одежде. Когда, по знаку Андрея, Марта отпустила Тобика и прибежала сама, то увидела такую картину: диверсант – она узнала его сразу – зубами разгрызал узел, завязанный на рукаве мишиной рубашки; Андрей держал за ошейник пса, ощетинившегося и злобно рычащего, словно тоже видел в Лехе лютого врага. Как только "диверсант" пытался развязывать "сухарь" без помощи зубов, его одергивали:

– Без рук! Иначе отпущу волкодава...

Тот брезгливо крутил носом, сплевывал, но ослушаться боялся.

– Полегче клыком орудуй! – требовал Миша. – Продырявишь – свою отдашь, понял?

– А че это ты раз-пораз сплевываешь? – ехидно подкусывал Борис. Примочка соленая или чересчур вонючая?

– Че, обписал и сам не рад теперь?

– Это, наверно, Гундосый ему удружил: у него, говорят, моча дохлятиной воняет.

Не отвечая на издевки, Леха наконец-таки с узлом справился.

– Миш, проверь: что-то рукав подозрительный, – посоветовал Борис. Тот встряхнул – из него вывалилась помятая, мертвая уже лягушка.

– Ну и ну, воще! Хотели мне козу заделать, а вышло – себе же, – не без злорадства заметил хозяин рубашки. – Но покарать все одно надо.

– Обизательно! Загнуть салазки и надавать по ушам, – предложил Борис,

– Других предложений не будет? – спросил Ванько, прочтя что-то на лице Марты.

– Можно мне сказать? – попросила она слова. – Применять силу, когда нас много, а он один... по-моему, нечестно. Если уж и наказывать, то как-то по-другому.

– Тогда, – вышел с вариантом Борис, – ихним же салом да по его же мусалам.

– Точно! – подхватил идею Миша. – Завязать на его рубахе сухаря с той же начинкой.

– Тебе, Леха, что больше по душе – салазки илу сухарь? – предложил на выбор Ванько.

– Хай будэ сухаря... Тилькэ биз жабы и прымочкы. Я и вам так хотив, та Гаврыло пидбыв, – попытался подсудимый переложить вину на дружка. – А може так отпустэтэ, га?

– Хитрый какой, воще!

– Может и правда простим на первый раз? – предложил Ванько, не жадный на расправу. – Они нам давно уже не вредят, целый год в мире живем.

– Еще вобразит, что мы стали бояться, когда батько старостой заделался, – не соглашался Миша.

– И то верно, – подтвердил Борис. – Скидавай рубаху.

– Бильш нэ буду, ий бо! Отпустить... – запросился проштрафившийся

– Мишок, простим? Он и так сам себя наказал уже.

– Первый и последний раз! – уступил-таки тот.

Диверсанта отпустили с миром. Однако, отойдя на безопасное расстояние, Леха обернулся, скрутил дулю и мстительно процедил:

– Ось вам, бачилы? Я вам еще покажу!.. – И задал стрекача.

– Видали ж-жупела? Вот и прощай таких!..

– Вот теперь ты слово "жупел" употребил к месту, – заметила Марта. – А к коршуну и хрюшке оно никак не подходило.

– Эт-то еще почему? – возразил Борис.

– Насколько я знаю, жупел -это что-то такое, чего следует бояться. Ну, вроде страшилы или пугала.

– Эт точно? Тогда оно и к Лехе не подходит: мы его нисколько не боимся.

– Кому как, а мне обратно жарко, – перевел Миша разговор на другую тему. – Айда, еще поныряем с вербы! И чтой-то слив хотца.

– Ты не желаешь сигануть разок-другой с вербы? – предложил Андрей ученице. – С камерой. Безопасно и знаешь, как интересно!

– Не-ет... я боюсь!

– Тогда забери одежу и дуй на наше место, а я поныряю. Но без камеры в воду не лезь!

– А ты недолго, ладно? Миша, ты почему рубашку не оставил? Давай, я ее постираю.

– Рукав? Я сам застираю. А потом принесем в ней слив для тебя. На той стороне сад и есть годнецкий сорт: белые, аж золотистые, и сладкие, как мед. Ты таких еще не пробовала!

– Спасибо, Миша! С удовольствием попробую. Идем, Тобик, сплаваем с тобой наперегонки, – сказала оставшемуся при ней верному другу.

Вскоре вернулся Андрей, и они долго еще продолжали нырять, играть в догонялки, перекликаться под водой, отогреваться на солнышке и снова бултыхаться до посинения.

Возвращались домой, когда порядком утомленное солнце готовилось утонуть в саду с медовыми сливами. Трое ребят, не заходя домой, отправились за малышней к Вере, а Андрей задержался "помочь отвести козу".

Она была привязана там же, где не так давно он заподозрил было в ней ведьму. При этом, как всегда, ухитрилась десятиметровую веревку почти всю намотать на кол.

– А че вы держите не корову, а козу, – хлопот меньше? – поинтересовался он, разматывая.

– Это ради меня: козье молоко не только вкусное и жирное, но еще и лечебное. Особенно с майским медом. В детстве я была болезненной и хилой, а сейчас ты бы сказал обо мне такое?

– Конешно нет! Сичас ты выглядишь, как... бутончик расцветающей розы, нашел он нужное сравнение. – Козье молоко, наверно, еше и красоты прибавляет.

– Спасибо за комплимент...

– Не комплимент, а точно: таких красивых, как ты, – поискать! – Марта зарделась счастливым румянцем, смутившись от такой оценки; присела перед Машкой на корточки и ласково поглаживала ее морду.

– А ведь это она нас с тобой познакомила, помнишь?

– Еще бы! Я ей за это благодарна, а ты?

– И я. По гроб жизни. – Они прошли под старую вербу, где не могли быть никому видны. Андрей приник к ее плечу щекой. – Горячее. И покраснело. Завтра нельзя будет дотронуться. Хорошо, ежли не облезет кожа.

– Не облезет: я не первый раз принимаю солнечные ванны. Мы у Веры в ваше отсутствие загораем в одних трусах.

– Мне б не хотелось, чтоб и у тебя носик облез, как у нас с Мишкой. Он нежно водил пальцем по ее порядком уже загоревшим щекам, стоя напротив так близко, как это делают только влюбленные. Готовился ее поцеловать, но она опередила, чмокнув в щеку. Тогда и он, обняв за талию, расцеловал в обе и даже коснулся губ. – Мы ж с тобой не чужие...

– Я сегодня такая счастливая! – призналась она. – И потому, что чудесно отдохнула, научилась плавать и что целый день рядом был ты.

– У меня тоже седни лучший день в жизни!

Столь содержательная беседа длилась бы, надо полагать, без конца, если б не дела. Она повела начавшую блеять козу, а он припустился за Васяткой.

Ванька разбудила скрипнувшая дверь. В комнате еще не рассеялся утренний сумрак, а мать уже одета по рабочему.

– Мам, почему так рано? – удивился он.

– Далеко, сынок, идти. – Она присела рядом. – Аж под садбригаду. Надо успеть к восходу, за опоздание можно и плетки схлопотать.

– Пусть, гад, токо тронет! – погрозил сын. – На тебя и так уже жалко смотреть. Может, мне отработать какой раз?

– Боже упаси! – испугалась Агафья Никитична. – Мы радуемся, что хуть детей не трогает, а ты такое говоришь. Вы столько добрых дел переделали женщины не нарадуются. Лучше уж помогайте по хозяйству. Седни что собираетесь делать?

– Нашу картошку выкопаем.

– Пора уже, сынок. Хватить ей в земле лежать, а то и куста не будет видно. Токо вы сразу и отсортировывайте: крупную отдельно, помельче – на семена, мелочь, если будет, тоже не оставляйте; зима будет трудная, все подберет.

– Сделаем, мам, в лучшем виде, – заверил он.

Управившись с яслятами, ребята собрались у Ванька, и работа закипела. Уйдя в отрыв, хозяин освободил мешки и сам принялся за выборку.

– Вань, слышишь: Туман на кого-то злится, – заметил Андрей. – Вроде как на чужака.

– Кошка чья-нибудь... Он их терпеть не может.

– Да нет, это не кошка! Слышите?